"- Подай, голубчик, холодненькой
закусочки... Ну и... водочки..."
(Надгробная эпитафия)
Сижу теперь, тоскую и мудрствую.
Во время оно в родовой усадьбе моей были куры, гуси, индейки - птица глупая, нерассудительная, но весьма и весьма вкусная. На моем конском заводе плодились и размножались "ах, вы, кони мои, кони...", мельницы не стояли без дела, копи уголь давали, бабы малину собирали. На десятинах преизбыточествовали флора и фауна, хочешь - ешь, хочешь - зоологией и ботаникой занимайся... Можно было и в первом ряду посидеть, и в картишки поиграть, и содержаночкой похвастать...
Теперь не то, совсем не то!
Год тому назад, на Ильин день, сидел я у себя на террасе и тосковал. Передо мной стоял чайник, засыпанный рублевым чаем... На душе кошки скребли, реветь хотелось...
Я тосковал и не заметил, как подошел ко мне Ефим Цуцыков, кабатчик, мой бывший крепостной. Он подошел и почтительно остановился возле стола.
- Вы бы приказали, барин, крышу выкрасить! - сказал он, ставя на стол бутылку водки. - Крыша железная, без краски ржавеет. А ржа, известно, ест... Дыры будут!
- За какие же деньги я выкрашу, Ефимушка? - говорю я. - Сам знаешь...
- Займите-с! Дыры будут, ежели... Да приказали бы еще, барин, сторожа в сад принанять... Деревья воруют!
- Ах, опять-таки нужны деньги!
- Я дам... Всё одно, отдадите. Не в первый раз берете-то...
Отвалил мне Цуцыков пятьсот целковых, взял вексель и ушел. По уходе его я подпер голову кулаками и задумался о народе и его свойствах... Хотел даже в "Русь" статью писать...
- Благодетельствует мне, великодушничает... за что? За то, что я его... сек когда-то... Какое отсутствие злопамятности! Учитесь, иностранцы!
Через неделю загорелся у меня во дворе сарайчик. Первым прибежал на пожар Цуцыков. Он собственноручно разнес сарайчик и притащил свои брезенты, чтобы в случае чего укрыть ими мой дом. Он дрожал, был красен, мокр, точно свое добро отстаивал.
- Теперь новый строить нужно, - сказал он мне после пожара. - У меня лесок есть, пришлю... Приказали бы, барин, прудик почистить... Вчерась карасей ловили и весь невод о водоросль разорвали... Триста рублей стоит... Возьмите! Не впервой берете-то...
И так далее... Почистили пруд, выкрасили все крыши, ремонтировали конюшни - и всё это на деньги Цуцыкова.
Неделю тому назад приходит ко мне Цуцыков, становится у дверей и почтительно кашляет в кулак.
- И не узнаешь теперь вашей усадьбы-то, - говорит он. - Графу аль князю в пору жить... И пруды вычистили, и озимь посеяли, лошадушек завели...
- А всё ты, Ефимушка! - говорю я, чуть не плача от умиления.
Встаю и самым искреннейшим образом обнимаю мужика...
- Бог даст, дела поправятся, всё отдам, Ефимушка... С процентами. Дай мне еще раз обнять тебя!
- Всё починили и благоустроили... Помог бог! Осталось теперь одно только: лисицу отседа выкурить...
- Какую лисицу, Ефимушка?
- Известно какую...
И, помолчав немного, Цуцыков добавляет:
- Судебный пристав там приехал... Вы бутылки приберите-то... Неравно пристав увидит... Подумает, что у меня в имении только и дела, что пьянство... Фатеру прикажете вам в деревне нанять аль в город поедете?
Сижу теперь и мудрствую.
