«Известно, что Пётр Великий своих администраторов делил на хороших и плохих, причём последних не гнушался делить на головы и туловища – топором. Первый сибирский губернатор князь Матвей Гагарин в 1721 году кончил живот свой на плахе по указу государеву – «за воровство». Почти одновременно с ним казнили иркутского воеводу Лаврентия Ракитина, ограбившего казённый караван. Через четверть века вытянули из Иркутска в Санкт-Питербурх и определили на пытошную дыбу вице-губернатора Жолобова, дравшего плетьми промышленных и торговых людей за несдачу подарков…»

    Неторопливо начинается повествование, а жутко становится. Жутко интересно оказаться в глубине отечественной истории, в собственном «граде Иркуцком»  бродить, узнавая не только улицы, но и дома на них.

    Два с лишним века – валы времени! – прокатились над Ангарой, над Сибирью, над Россией, а что изменилось?

    Впрочем, хватит кружить вокруг да около. Покинувши историю книжную, вернёмся на минутку в историю вчерашнюю и нынешнюю. Раньше было: бежишь вдоль книжных прилавков, приветствуешь шеренгу корешков-братьев: «Материалы…съезда КПСС», сочинения Ленина-Маркса-Энгельса-Генерального секретаря… Теперь прилавков больше, а на них «Анжелики», «Богатые тоже плачут» и «Дикая Роза» в придачу. Хорошую книгу, как и раньше, искать надо.

    И то правда: скудно живут нынче местные издательства, в долгах. И потому приятной неожиданностью стал для иркутян выход в свет фарс-романа Виталия Диксона «Пятый туз» - книги, повествующей о минувших временах  и современной до ожога пытливого сознания. Под одной переплётной крышкой живут в страстях человеческих высокие пииты и низкие босяки, правят преступники-губернаторы, а казнят – героев войны 1812 года, декабристов. Тут каждое действующее лицо носит своё подлинное имя: поэт российский и генерал-прокурор Гаврила Романович Державин, купец Григорий Шелихов, вор Гуща, Павел Пестель – полковник, сын сибирского генерал-губернатора Ивана Борисовича Пестеля, повешенный с товарищами 13 июля 1826 года. И каждый приведённый факт – факт исторический, доподлинный.

    Есть, например, в иркутской истории такая мета. Сибирский губернатор Иван Борисович Пестель наблюдал за положением дел на вверенной ему территории из столицы империи. А его единственный накат в Иркутск на берегах Ангары запомнился надолго. Гражданскому губернатору Трескину Иван Борисович в первый же день своего визита выразил неудовольствие: «Сенат и всё петербургское общество только и говорят с огорчительной озабоченностью о том, что улицы Иркутска находятся в совершенном расстройстве!..Поспешайте же с исправлением городского пейзажа». Трескин вызвал чиновника по особым поручениям. Чиновник по особым поручениям вызвал полицмейстера. И решено было вывести городской порядок «под линеечку». Для того в тюремном замке набрали команду из  воров да каторжников, вооружили её пилами и топорами, и начали они выправлять улицы города по-свойски: где полдома за «красную черту» выходит – они дом пополам распилят, где четверть дома наружу торчит – четверть оттяпают. За расторопность и находчивость полицмейстер удостоился похвалы, а вор Гуща, командовавший «каторжными плотниками», - особой благодарности.

   «Вдребезги пьяного Гущу почтительно вывели из камеры, сопроводили в подвал и аккуратно расположили на «кобыле». Потом полицмейстер ласково погладил Гущу по голове, откинув чуприну на сторону, и в тот же миг тюремный палач шмякнул по Гущиному лбу раскалённой железной бляхой. Дико взвыл Гуща, запахло палёным мясом. На лбу «градопоправителя» вскипело: «Не воръ».

    Это – не вымысел. Именно так всё и было: на исходе XVIII века петербургский обер-полицмейстер Татищев предложил выжигать перед воровским клеймом (воръ) безвинно пострадавших людей  отрицательную частицу «не» - как знак оправдания, извинения и полной благонадёжности человека, ставшего жертвой судебной ошибки.

    Не отсюда ли у нас и потянулась до сего времени реабилитация по-российски?

    А что, читатель, означает мудрёное слово «акциденция» (по-иному, по-российски: «барашек в бумажке»)? Да взятку же! И откуда ж она взялась? Дотошный автор выводит её из «перестройки деятельности административного аппарата, вызванной реформами первой четверти XVIII столетия».

    Известно, что в 1722 году Пётр I  издал «Табель о рангах». Это упорядочило иерархическую систему управления, однако породило огромное количество бюрократических учреждений. Вместо прежних приказов Пётр создал 12 коллегий, главными среди которых были военная, морская и иностранных дел. Финансовыми делами государства занимались камер-коллегия (доходами), штатс-коллегия (расходами), ревизион-коллегия (контролем). Делами торговли и промышленности ведали ещё три. Число чиновников возросло, а средств, как и нынче, не хватало. И вопрос денежного содержания низшего чиновничества Пётр решил путём введения практики акциденций. Установив постоянное жалованье канцелярской верхушке, он официально разрешил низшим служащим коллегий и судов пользоваться доходами от добровольных подношений со стороны челобитчиков.

    Екатерина II предприняла целый ряд отчаянных мер для искоренения взяточничества.15 декабря 1763 года она выпустила манифест с длиннейшим названием «О наполнении судебных мест достойными честными людьми; о мерах к прекращению лихоимства и взяток; о взимании с 1 генваря 1764 года по приложенному реестру положенных по новым штатам на жалованье разных сборов и об отсылке оных  в штатс-контору». Однако взяточничество манифестам царицы не поддалось. (Оно, родимое, и нонешним строжайшим указам не подвластно).

    То – темы глобальные: державный фон. А на нём яркие звёздочки событий поменьше. К примеру, история портрета Гаврилы Романовича Державина (и ныне выставленного в Иркутском художественном музее).

    Портрет тот исполнен кистью итальянца Сальваторе Тончи «в натуральную величину, в сибиряковской шубе и шапке, на фоне дикой скалы и снежной равнины». Только на музейной картине почему-то ни дикой скалы, ни снежной равнины – городской пейзаж там. Тут свой секрет имеется…

    Прежде портрета, конечно, случилась история собольей шубы и шапки, которые знаменитый иркутский купец Сибиряков преподнёс в дар Державину. Гаврила Романович отдарил купца копией собственного портрета с картины Тончи. Потомки купца украсили «бедноватую копию» по эскизу прославленного петербургского рисовальщика – «русского Рафаэля» с калмыцкими скулами Алексея Егорова. Над головой Державина изобразили крылатого гения, дудящего в трубу, из которой морозно выпархивала  эпиталама: «Дай Бог побольше таких».

    Сие не понравилось генерал-губернатору Синельникову, обнаружившему портрет в чуланах резиденции восточно-сибирских губернаторов, коей стал дом Сибиряковых, проданный в казну. Ссыльному польскому художнику Станиславу Вронскому было велено поправить портрет. Стихотворцу оставили одну шубу, а излишнюю аллегорию замазали. Вместо того появились на портрете новые «топографические детали»: панорама Иркутска, а на заднем плане – вершины Хамар-Дабана.

    Уже в наше время холст реставрировал академик Игорь Грабарь и по просьбе работников Иркутского художественного музея оставил на портрете Державина следы работы другого художника – пейзажиста Вронского.

    История полна историями. А в них разбросаны писателем заковыристые вопросы: «Почто алтынного вора вешают, а полтинного уважают?»… «Горьким быть – расплюют, сладким – так и вовсе проглотнут. Как быть?»… «Случай ли возносится на пьедестал рока или же судьба низводится до рокового случая?»… А вопросы те окружены словечками знакомыми, внове раскрывающими свой первый, подзабытый ныне, смысл: правда оттого «подлинная» и «подноготная», что «подлинники» под ногти вгоняли каты; а «разбазарить» что-то удачно – продать, значит, с прибылью.

    Рефреном звучит у автора: «Грех – сладок, человек – падок». Всё так. И ничего не изменилось в мире людей – страстишки человеческие живы, всё осталось на своих местах – зависть, предательство, ненависть, жажда власти; всё при нас – «в нутре». Прежде крестьянин завидовал однодворцу, что у того плуг железный. Теперь горожанин завидует соседу, раз у того дверь бронированнее, а машина – иноземнее. Что изменилось?

    Оттого и заявил автор роман как фарс. «Богатое слово – фарс, - объяснился автор. – Это публичное представление и народное искусство, это шутовство и особо циничное поведение. Если спроецировать слово фарс на историю Руси, России – слово, я думаю, самое подходящее. Происходит всё, и никто при этом не стесняется никого!»

    Более читателей выходом книги был, пожалуй, удивлён сам автор. Это его первое большое сочинение, увидевшее свет. Но – пятое из когда-то обещанных к выпуску книг. Не получилось опубликоваться на Дальнем Востоке, рассыпалось издательство в Томске, не хватило пяти тысяч рублей в издательстве Иркутского госуниверситета…Зато теперь, аккурат к своему 50-летию, «молодой» писатель получил сигнальный экземпляр романа, законченного ещё в 1988 году.

    Как бравого военного, с полным напрягом тянувшего лямку армейского офицера, забросило в литературу – разговор особый. И сейчас, наверное, не к месту. А книжка появилась на иркутских прилавках – факт.

«Труд» (Москва), №31(22292), 22 февраля 1995 г.