|
(Из сербских песен)
Что за чудо, господи мой боже!
Гром гремит или земля трясется?
Или море под скалой грохочет?
Или вилы на горах воюют?
Нет, не гром и не земля трясется,
И не вилы горные, не море, -
То паша на радости стреляет,
Сам Бекир-ага палит из пушек,
Ажно в Заре все дома трясутся!
Да еще б не радость, не веселье!
Удалось ему словить Радойцу,
Гайдука Радойцу удалого!
И Радойцу привели в темницу,
А уж там давно сидит их двадцать,
Целых двадцать гайдуков удалых.
Как Радойцу только увидали,
На него накинулись все двадцать:
"Эх, Радойца, чтоб те пусто было!
Что хвалился, мол, своих не выдам,
Отыщу, на дне морском достану!
Вот теперь сиди и хныкай с нами!"
Отвечал им удалой Радойца:
"Вы покуда знай молчите, братцы;
Уж сказал - вас выпущу на волю,
Не живой освобожу, так мертвый".
Как светало и взошло уж солнце,
Только слышат гвалт в тюрьме и крики:
"Чертов кус! Бекир-ага проклятый!
Что привел ты к нам еще Радойцу!
Околел он тут сегодня за ночь!
Убирай от нас его скорее".
Унесли Радойцу из темницы,
Приказал ага, чтоб схоронили.
На дворе народ толпится, смотрит,
И жена Бекира тоже вышла,
Поглядела да и молвит мужу:
"Господин мой, как уж там ты знаешь,
Только мне сдается - жив Радойца!
Ну как что недоброе затеял?
Испытать его бы не мешало.
Ты вели-ко накалить железо,
Припеки ему бока крутые,
Коли жив - поморщится, разбойник!"
Накалили докрасна железо,
Припекать бока Радойце стали -
Он лежит, не шевельнет и бровью.
На своем таки стоит Бекирша;
"Хоть убей меня, а жив бездельник!
Ты возьми-ко вот гвоздей железных,
Вбей ему по гвоздику за ногти, -
Тут посмотрим: шевельнется, нет ли!"
Принесли гвоздей, за каждый ноготь
На руках и на ногах вбивают:
Он лежит - ни-ни, не шевельнется,
Ни одним суставчиком не дрогнет.
Мало всё еще ехидной бабе.
"Разрази господь меня на месте, -
Говорит, - а жив-таки, собака!
Вот что сделай, - научает мужа, -
Ты скажи-ко кликнуть клич девицам,
Чтобы шли во двор к паше на праздник;
Пусть вокруг Радойцы пляшут коло,
А заводит коло пусть Гайкуна:
Знаю я мужскую вашу совесть, -
Коли жив - не стерпит, шевельнется!"
Собрались девицы, пляшут коло,
Вкруг Радойцы прыгают и ходят,
Впереди - красавица Гайкуна...
А Гайкуна уж была такая -
Бог с ней, право! - красота, что чудо!
Всем взяла - и станом, что твой тополь
И лицом - заря с него не сходит,
А идет - так словно ветер в листьях
Шелестят шелковые шальвары!
Стало виться, развиваться коло;
Голоса девичьи загудели;
Мерно-звонко звякают червонцы;
Что весна вокруг Радойцы веет,
На лицо что жар полдневный пышет...
Будь-ко жив он - как бы застучало,
Как бы сердце у него забилось, -
Хоть одним глазком, а уж бы глянул!
Тихо, ровно вкруг идет Гайкуна
И с лица Радойцы глаз не сводит,
Только вдруг - вздрогнула, улыбнулась
И платочек - будто ненароком -
На лицо ему с плеча сронила
И плясать не стала: "Как ты хочешь, -
Говорит, - родитель мой любезный,
А постыдно тешиться над мертвым!"
И Бекнр уважил дочку, тотчас
Приказал похоронить Радойцу;
Но старуха всё не унялася:
"Брось его по крайности ты в море!
Пусть съедят его морские гады!"
- "Всё одно!" - Бекир сказал, не спорил,
И велел Радойцу бросить в море.
Весел в этот день он сел за ужин:
"В первый раз, мол, в девять лет сегодня
С легким сердцем ужинать сажуся.
Девять лет мне не давал покоя
Этот вот анафемский Радойца!
Да - аллаху слава! - с ним покончил!
Завтра тех двадцатерых повешу!"
Только это он успел промолвить,
Глядь - а перед ним стоит Радойца,
Жив и здрав и с поднятою саблей!
Не успел он ни вскочить, ни крикнуть,
Не успел - без головы свалился.
А Бекирша только увидала -
Как на месте ж померла со страху.
"Ты же, свет очей моих, Гайкуна, -
Молвил он ей, руку подавая, -
Отыщи ключи ты от темницы
Да сама в дорогу собирайся!
Выпустим товарищей удалых
И скорей в Шумадию уедем".
Не корили уж его гайдуки,
Разнесли об нем далеко славу,
Что уж слово скажет, так уж сдержит.
В ту же ночь ушли они с Гайкуной;
Покрестил ее он в первой церкви,
Во крещеньи назвал Ангеликой,
Да потом и повенчался с нею.
<1879>
|
