|
По этой
дороге,
спеша во дворец,
бесчисленные Людовики
трясли
в шелках
золоченых каретц
телес
десятипудовики.
И ляжек
своих
отмахав шатуны,
по ней,
марсельезой пропет,
плюя на корону,
теряя штаны,
бежал
из Парижа
Капет.
Теперь
по ней
веселый Париж
гоняет
авто рассияв, -
кокотки,
рантье, подсчитавший барыш,
американцы
и я.
Версаль.
Возглас первый:
"Хорошо жили стервы!"
Дворцы
на тыщи спален и зал -
и в каждой
и стол
и кровать.
Таких
вторых
и построить нельзя -
хоть целую жизнь
воровать!
А за дворцом,
и сюды
и туды,
чтоб жизнь им
была
свежа,
пруды,
фонтаны,
и снова пруды
с фонтаном
из медных жаб.
Вокруг,
в поощренье
жантильных манер,
дорожки
полны стат_у_ями -
везде Аполлоны,
а этих
Венер
безруких, -
так целые уймы.
А дальше -
жилья
для их Помпадурш -
Большой Трианон
и Маленький.
Вот тут
Помпадуршу
водили под душ,
вот тут
помпадуршины спаленки.
Смотрю на жизнь -
ах, как не нова!
Красивость -
аж дух выматывает!
Как будто
влип
в акварель Бенуа,
к каким-то
стишкам Ахматовой.
Я все осмотрел,
поощупал вещи.
Из всей
красотищи этой
мне
больше всего
понравилась трещина
на столике
Антуанетты.
В него
штыка революции
клин
вогнали,
пляша под распевку,
когда
санкюлоты
поволокли
на эшафот
королевку.
Смотрю,
а все же -
завидные видики!
Сады завидные -
в розах!
Скорей бы
культуру
такой же выделки,
но в новый,
машинный р_о_змах!
В музеи
вот эти
лачуги б вымести!
Сюда бы -
стальной
и стекольный
рабочий дворец
миллионной вместимости, -
такой,
чтоб и глазу больно.
Всем,
еще имеющим
купоны
и монеты,
всем царям -
еще имеющимся -
в назидание:
с гильотины неба,
головой Антуанетты,
солнце
покатилось
умирать на зданиях.
Расплылась
и лип
и каштанов толпа,
слегка
листочки ворся.
Прозрачный
вечерний
небесный колпак
закрыл
музейный Версаль.
[1925]
|
