1. Воспоминания маститого

   Было это в конце семидесятых годов, даже, пожалуй, в начале – не то в 1884, не то в 1889 году. Жили мы с семьей в Сарапуле, а младший мой брат Симеон Петрович находился в Елабуге, где впоследствии и женился. Женился он неудачно, а сестра его жены и до сих пор живет где-то под Челябинском, где у нас небольшие огороды. Я в это время баловался стишками. Выходило довольно недурно, хотя я мечтал больше о морской карьере и разведении племенных кур. Как сейчас помню такие, например, стишки:

Драгая тетушка моя,

Могу прибыть к Вам на именины.

В четверг вечером я

На лошадях. Привет от Ник. Ив. и Нины.

   Стишки эти и сам Тургенев хвалил, но по злопамятству в дневнике своем этого не записал.

   Приблизительно в то же время я пострадал за наш народ, который я, будучи случайно в Костромской губернии, очень любил. Было это так. Прихожу я на вокзал, хочу влезть в вагон, а он весь переполнен народом. Были мы в это время все народолюбцами – думаю, зачем же я полезу в такое переполнение: и другим помешаю, и самому выспаться негде будет. Так я и остался, а в тот же вечер схватил болотную лихорадку и слег. Хворал долго, но большим утешением было, что страдаю за идею.

   Вспоминаю это все – и как будто бы сейчас пред глазами… Потом пошло разное. Брат развелся, я переехал уже с другой женой (Анной Никитишной) в Петербург. И как раз в то время, когда мы въезжали домой, смотрю – похороны.

   – Кого хоронят, служивый?

   – Сочинителя хоронят, господином Некрасовым звали… Как это я услышал, у меня точно оборвалось что-то в

   душе. Не читал я, правда, покойника, да и все мы думали, что это кто-нибудь из провинции пописывает, но тяжесть потери тяжело легла на душу….

   – Прощай, поэт, – сказал я, снимая перчатку, – прощай, будитель сердец…

   Так почти на моих руках ушел в могилу величайший русский поэт.

   Через месяц пришла телеграмма от брата: снова женился и едет в Голландию. Мы купили новое фортепиано. Надвигались девяностые годы.

2. Воспоминания разоблачителя

   Некрасова я знал хорошо, а лучше бы и не знал. Тяжелый был человек, хотя и не без дарования, если бы не карты, вино, женщины, поджоги и убийства. Без этого и творить не мог.

   Придет, бывало, в клуб, метнет фальшивую талию, выиграет и сейчас же бежит.

   – Не могу, – говорит, – у меня вино, карты, женщины, И все это меня дожидается.

   Ссорился со всеми. С Толстым, Достоевским, Гончаровым и с другими авторами полных собраний. С одним только Маяковским не поссорился, да и то, пожалуй, потому, что он спустя двадцать лет родился.

   Злобный был такой. Все смерти боялся.

   – Вот умру, – говорит, – а меня потом редактировать начнут.

   Со мной лично прямо грубо поступил. Принес я ему одну повесть. Большую такую, недурную. Как один жулик ездил и мертвые души скупал. Знакомым читал – тем понравилось, а ему, Некрасову, в «Современник» принес – губы кривит и смотрит волком.

   – Опоздали! – говорит.

   – Позвольте, Николай Алексеевич, где же опоздал: прием до двенадцати, а сейчас девять.

   – Нет, – говорит, – лет на тридцать опоздали. До вас, – говорит, – Гоголь эту тему использовал.

   – Позвольте, – говорю, – что же на всех плагиаторов внимание обращать! Моя тема!

   Даже не ответил. Хлопнул дверью и куда-то побежал. Наверное, к женщинам либо в клуб. Так ни за что, ни про что человека обидел. А у меня к тому времени уже четыре книги по льноведению были. Тяжелый был человек. Черствый и пустой.

   1928