Сегодня в большом, шумном Париже литературная семья (Боже - какой слог! Но разве обойдешься без него в такой день?) будет праздновать 35-летие литературной деятельности Александра Ивановича Куприна. Милаго, талантливаго Александра Ивановича... Когда не можешь пожать ему руки, хочется хоть издали чем-нибудь почтить этот день. В газетной статье о таком большом человеке не рапишешься: поэтому мне пришла в голову мысль хоть немного познакомить читателя с А. И. Не как с писателем, а как добрым, славным человеком, который был всегда окружен любовью людей, знавших его.

         Павильон на скачках. Пестро. Шумно. Толпа. Один из последних заездов.

         На скамейке, чтобы что-нибудь увидеть, стоим мы вчетвером, придерживаясь друг за друга: Александр Иванович, негр-борец Бамбулла, клоун Джакомино и пишущий эти строки.

         Каждый переживает разное. Джакомино разочарован: мало поставил на фаворита. Негр спокоен: уверен, что выиграет. Я пришипился и молчу: уговорил Александра Ивановича поставить на другую лошадь, нагло расхвалил ее и теперь она идет, танцуя какую-то польку, совсем в хвосте.

         Но больше всех волнуется и горячится Александр Иванович. На его лице - тяжелейшая обида. Я знаю, что в эту минуту он ненавидит и меня, и лошадь и чувствует искреннее отчаяние, что промахнулся.

         Ему не жалко проигрыша. Ему жалко потерять возможную счастливую минуту: лошадь выиграла, за билет можно получить десять рублей "навара" и поучительно сказать проигравшему Джакомино -

         - Ну вот видишь, старик - ты говоришь!

         В такия минуты он торжествовал, был доволен и веселился как ребенок. Но если кто-нибудь подходил к нему и начинал бубнить:

         - Ваша последняя книга, которая мне доставила...

Куприн сразу вял. Конфузливо смотрел по сторонам, не знал что говорить.

         Таким был Куприн лет семь восемь тому назад. Конечно, таким же он остался и сейчас в Париже. Большой, умный человек с ребячьей душой и умным сердцем.

* * *

         В Александре Ивановиче ничего нет книжнаго, ничего нет нарочито писательскаго. Как ни был популярен в Петербурге А. И., все же не было литературно-модных "купринских тужурок", "купринских сапог", или "купринских воротничков". А ведь сколько на глазах пришло этих модных писалей, оставляющих после себя терпкий осадок чего-то шумнаго, крикливаго, нудно-рекламнаго - а кроме этого только две плохих книги и три приятельских статьи о самом себе.

         Сейчас А. И. пропитался Парижем. Пишет, что любит Париж и любит солнце. И когда это говорится о Куприне, тут понимаешь, что именно такой человек может любить солнце. Не так, как его любят большинство, за то, что оно греет живот и под солнцем веселее блестят лакированныя ботинки, а как вино, как неосязаемую радость, согревающую остывшую душу.

         И в частной жизни А. И. Ловит солнечные пятнышки.

         Редко можно было видеть Ал. Ив. на литературных собраниях, где все пыжатся, каждый сам-себе знаменитость и сам-себе всех талантливее. В этих случаях он быстро увядал, как при обывательских комплиментах.

         Его притягивала к себе другая жизнь. Идти куда нибудь вместе с А. И. это значило всегда натолкнуться на что-нибудь, чего не увидишь ежедневно без особенных поисков. Он бывал своим - не поддельно своим, на наигранно, а истинно - в самых разнообразных компаниях.

         Помню один ужин вместе с Алекс. Ив. в цирке Чинизелли, после представления, в компании с цирковыми артистами.

         Жонглеры, акробаты, наездники, какие-то люди с большими усами и среди них в синей мягкой рубашке - А. И.

         Он чувствовал здесь себя прекрасно. Ему никто не льстил, никто ему не тыкал в лицо, что он - крупнейший писатель громадной страны. И он оживлялся в беседах с циркачами.

         Он увлекаясь разсказывал о какой-то истории с акробатом, державшейся за шест зубами. Циркачи перебивали его со своими историями, действительно интересными, сочными, хотя и передаваемыми самым корявым языком. Я сидел около А. И. И думал:

         - Как глубоко прав этот большой художник слова, что он, не ища тем, а просто заглядывая в жизнь не по проторенной дороге, сам натыкается на те углы жизни, которыя для многих закрыты...

         - А разве не интересно? - как-бы угадывая мои мысли шопотом спросил он.

         А когда мы ночью возвращались домой и я заговорил об одном нашем общем знакомом критике, А. И. перебил:

         - А ну его к чорту... А вы обратили внимание на этого итальянца жонглера, которому за ужином не давали пить? Юноша, знающий славу, рекламу, деньги - и все таки такой сохранившийся ребенок...

         Ах, Александр Иванович, хочется мне сказать ему теперь, когда нас разделяют тысячи верст - да ведь вы и сами, при всем вашем таланте и знании жизни, все еще сохранившийся милый старый ребенок.

* * *

         До чего Куприна всегда все любили, да наверное и теперь любят - трудно описать. Любовь к этому странному и милому человеку рождалась внезапно.

         Помню такой случай.

         Кабинет скромнаго ресторана. Ранний вечер. Джакомино привел своего приятеля - маленькаго старенькаго итальянца Джиованни. Наружность у него фарсоваго неудачника: маленький, щупленький, лысенький, а голос - мягчайшая флейта. Пришел Джиованни не надолго: должен петь сегодня на журфиксе у известнаго богача-табачника Б. и получить за это очень большую сумму денег.

         Пришел, выпил бокал вина, заиграл на гитаре и запел какую-то неаполитанскую песенку. Поет - как плачет. Грустно, нежно.

         Заговорил с ним Куприн о Неаполе. Джиованни оживился, спел еще. Сначала один, потом с Джакомино.

         Потом заспорили о том, какия песни лучше: неаполитанския, или сицилианския. Джиованни начал петь и сицилианския и неаполитанския. Сам увлекается все больше и больше. Александр Иванович в восхищении.

         - Синьору Алессандро нравится? - вдруг неожиданно спрашивает Джиованни.

         - Нравится, Джиованни, здорово нравится.

         - А раз так, не поеду к Б. Буду здесь петь.

         И никуда не поехал. А потом уходя говорит Джакомино:

         - Вот для такого человека петь - одно дело, а для других - другое...

* * *

         Повторяю - писать об А. И. в маленькой статье тяжело. Не дашь того, что хочется сказать об этой яркой фигуре, самобытнаго, умнаго, но глубоко путаннаго и причудливаго человека.

         Я думаю, что сегодня в Париже вряд-ли будут произноситься речи и упоминатья в алфавитном порядке произведения Куприна. А. И. этого не выдержит и сорвет собственный юбилей. Об этом достаточно знают его читатели. Но недостатка в искренних рукопожатиях, в теплом человеческом привете - сегодня не будет. Ведь сегодня литературный имянинник не только писатель Куприн, но и милый человек Александр Иванович...

Ковно, 19.12.