Еще в прежние, столетней давности времена, заезжие в наши края из России люди отмечали – здорово, видать, им это в глаза бросалось – что сибиряк сочетает в своем характере помимо здоровой недоверчивости, свойственной, скажем, и российскому человеку, особую любознательность, способность не теряться в новой, незнакомой для него ситуации, манеру такую – нигде не теряться, ничему не удивляться и, по возможности, всему быстро учиться. И касается это не только людей, скажем, городских – как, к примеру, иркутян, о которых Чехов еще лет сто двадцать назад писал, что живут они в «самом интеллигентном городе», никакой столице в этом плане не уступающем, но и людей из самых что ни на есть таежных сел.

Что тому причиной? Может быть то, что поневоле сибиряку приходилось сызмальства бывать в самых разных приключениях и переделках, встречать много самых разных людей –  то соседи-эвенки седановскому охотнику в тайге повстречаются, то беглый ссыльный в село забредет. А коли придет нужда ехать, скажем, в уезд, или того больше – в губернский город, так это уже путешествие почище, чем из Петербурга в Москву: столько верст намеряешь, сколько всего наглядишься…

Оттого, наверное, сибиряк ко всяким новым веяниям очень даже восприимчив – однако же здоровое недоверие сохраняет непременно.

Агафье Семеновне доходил уже седьмой десяток, когда в деревне устроили постоянный «аэропорт». Пишу я это слово в кавычках потому, что аэропорт в привычном для нас сейчас понимании – это взлетная полоса, вокруг куча антенн аэродромной службы, аэровокзал, какой ни на есть. А тут – площадку в лесу вырубили, пеньки раскорчевали, в просторную избу посадили диспетчера с динамиком и радиста… вот, собственно, и все. Бипланы-«аннушки» выполняют рейсы в Братск, Усть-Илим, Усть-Кут. Жизнь бурлит.

Припала надобность Агафье Семеновне побывать в Братске у родственников. Собственно, она их регулярно навещала, но все больше путем по Ангаре или на попутных машинах. А тут – самолет! Кто помоложе, несколько удивились такому ее решению: полечу, мол, самолетом, и все! Зря, что ли, аэропорт нам сделали. Уговаривать ее, все знают, без толку, решила – так и будет. Но вот поглядеть, как это без пяти минут семидесятилетняя бабка лететь будет…

Провожали Агафью Семеновну всей родней (а это, сами понимаете, пол-деревни). Гордо эдак проходит она на летное поле, в одной руке билет, за не провожающих толпа вещи тащит. Подходит к пилоту: «Это, паря, ты меня по воздуху повезешь?» - «Я, бабушка. Да вы не бойтесь, тут ничего страшного». – «Да не боюсь я! Ты, главно, когда над Ангарой полетишь, смотри, в шугу меня не срони!»

Черт с ним, коли на тайгу упасть – тут-то Агафья Семеновна как у себя дома, а вот в Ангаре купаться, да еще когда шуга идет – шибко уж неприятно…

К Ангаре у наших людей, известное дело, отношение всегда было и, наверное, останется особым навеки. Ангара, Байкал – даже у людей, ни в бога, ни в черта не верящих, вызывают они особое, как бы выразить, почтение, что ли, уважение. Деду Алексею, когда он уже по старости и болестям, в тайге нажитым, дальше крыльца гулять не ходил, дед Калина сказал: «Слышь-ка, дед Алексей! Говорят, Ангару перекрыли»,

Дед Алексей аж вскочил, на своих-то худых ногах! Борода к небу, палка в руке задрожала: «Врут! Врут люди!»

Из молодых кто-то встрял: «Да нет, правда, дед Алексей! Электростанцию строят, плотину через Ангару поставили».

Гневно к нему дед Алексей обернулся: «А я говорю – врут! Дед Калина, - обернулся, - помнишь, как мы Тандаку перекрывали, мельницу ставили? Сколь раз мы ее городили? И то отступились… А эти шмакодявки – Ангару! Ты скажи, дед Калина, какие мужики-то были – во! Скажи, дед Калина! Нет! Врут!»

Тандака, к слову, такая речка таежная – Ушаковка в Иркутске, пожалуй, куда побольше будет…

Правда, некоторые утверждают, что незадолго до смерти дед Алексей уговорил кого-то свозить его в Братск, поглядел на плотину и сам-де убедился, что перекрыли Ангару. Вот только я в эти россказни не верю. Что Ангару перекрыли – верю. А что деда Алексея в этом убедили – нет, прошу прощения, в небылицы – никогда…