1. Г-н ГУЛЕВИЧ (АВТОР) И УТОПЛЕННИК

В пятницу, 10 июня, в саду "Эрмитаж", на глазах публики,  покончил  с собой известный талантливый публицист Иван Иванович Иванов. Он утопился  в пруду... Мир праху твоему, честный, благородный,  погибший  во  цвете  лет труженик! (Покойному не было еще 30 лет.)

Еще утром в пятницу покойный  употреблял  огуречный  рассол  и  писал игривый фельетон, в полдень он весело обедал в кругу своих друзей, в  семь часов вечера гулял по саду с кокотками, а в восемь...  лишил  себя  жизни! Иван Иванович слыл за человека веселого, беспечного, любившего пожить...

О смерти он никогда не думал и не раз хвастался,  что  проживет  "еще столько  же",  хоть  и  пьянствует  смертельно.  Можете  же  себе  поэтому представить, как удивленно вытянулись физиономии всех знавших  его,  когда из зеленого пруда был вытащен его труп!

- Тут что-то да не так! - пронеслось по саду. - Тут пахнет  насилием! У покойного нет ни кредиторов, ни жены, ни тещи... он любил жизнь!  Он  не мог сам утопиться!

Мысль о   насилии   уступила    свое    место    подозрению,    когда звукоподражатель г.  Егоров заявил,  что он видел, как за четверть часа до своей  трагической  кончины  покойный  катался  в  лодке  с  г.  Гулевичем (автором).  Принялись искать г. Гулевича, и оказалось, что автор в скобках бежал.

Задержанный в г.  Серпухове г.  Гулевич (автор) показал сначала,  что знать ничего не знает, потом же, когда ему сказали, что сознание облегчает вину,  он  заплакал  и чистосердечно во всем покаялся.  На предварительном дознании он показал следующее.

- С Ивановым знаком я недавно. Познакомился с ним, потому что  уважаю людей печати (в протоколе слово "уважаю" подчеркнуто). В родстве с ним  не состоял, делов никаких не имел. В злополучный  вечер  угощал  его  чаем  и портером, потому что уважаю литературу ("уважаю" опять подчеркнуто и рядом с ним мелким протокольным почерком написано:  "Какое  упорство!!").  После чая Иван Иванович сказал, что недурно бы теперь на лодочке  покататься.  Я согласился с ним, и мы сели в лодку.

"Расскажите-ка что-нибудь!" - попросил меня Иван Иванович,  когда  мы отъехали на средину пруда.

- Я не заставил долго упрашивать  себя  и  начал  свое  классическое: "Если вам будет угодно"... После первых же двух-трех  фраз  Иван  Иванович ухватился за живот, покачнулся, и широколиственная листва  (?)  "Эрмитажа" огласилась дружным (?) смехом  маститого  публициста...  Когда  я  (автор) оканчивал второй анекдот, Иван Иванович захохотал, покачнулся от хохота... Это был гомерический хохот. Так мог хохотать один  только  Гомер  (?).  Он покачнулся, повалился на край... лодка  наклонилась,  и  серебристая  зыбь скрыла от глаз благодарной России... и - не могу! меня... душат слезы!!

Это показание несколько несогласно с показанием г.  Егорова. Маститый звукоподражатель показал,  что Иванов вовсе не хохотал. Напротив, когда он слушал г.  Гулевича (автора), лицо его было донельзя печально и кисло. Г-н Егоров,  находясь на берегу,  слышал и видел, как в конце второго анекдота Иванов схватил себя за голову и воскликнул:  "Как всё старо  и  скучно  на этом свете! Какая тоска!" Воскликнул и - бултых в воду!

Суду  остается  теперь  решить,  какое  из  этих  показаний  наиболее заслуживает доверия. Г-н Гулевич взят на поруки.

Смерть Иванова не первый смертельный случай в саду "Эрмитаж", и  пора уже  оградить  ни  в  чем  не  повинную  публику  от  повторения  подобных случаев... Впрочем, я шучу.    

2. КАРТОФЕЛЬ И ТЕНОР

Как иногда бывают вредны съестные припасы, может  засвидетельствовать следующая выписка из "Медицинского свистуна":

"На днях  мне  еще  раз  пришлось  убедиться  во  вреде  крахмалистых веществ, - пишет д-р Б. - Ко  мне  в  поликлинику  явился  певец  Ш-мов  с жалобой на стеснение и судороги в горле. Осмотрев через зеркало его горло, я заметил у самых голосовых связок картофелину величиною с  куриное  яйцо; картофелина уже разбухла и дала ростки. Отвечая на мои вопросы, несчастный тенор сказал мне,  что картофелина застряла у него в горле лет  пять  тому назад и уже пять раз давала плод (sic!).

- За пять лет пять мешков картофеля  выкашлял! -  сказал  он,  горько улыбаясь.

Когда я предложил больному операцию, тот отказался  наотрез,  заявив, что  картофель  нисколько  не  мешает  ему  петь.  Я  попросил  его  спеть что-нибудь. Он  любезно  согласился  на  мою  просьбу  и  спел  что-то  из "Калиостро". Действительно, голос его годился еще для пения.

- А это ничего, что ваш голос  несколько  напоминает  голос  молодого шакала? - спросил я его.

- Думаю, что ничего... - ответил мне певец".

("Мед. свист.", 22).