О ПАМЯТНИКАХ ДРЕВНОСТИ ТАТАРСКОЙ, НАЙДЕННЫХ В МОГИЛЬНЫХ ХОЛМАХ БЛИЗ АБАКАНСКОГО И САЯНСКОГО ОСТРОГОВ

Съездив в прошедшем году на Иртыш, я, как по сведениям других лиц, так и на основании собственных наблюдений, сообщил описание могильных холмов, которые часто встречаются в местностях, прилегающих к этой реке. Путешествуя затем по рудникам Колыванским и по степям, лежащим между Иртышом и Обью, я заметил, что эти места отличаются таким же обилием курганов, услышал, что в них находят такие же вещи, как на Иртыше, и успел купить несколько предметов, описание и изображение которых поместил, где следует. За Обью, в Кузнецком округе, уже почти вовсе не упоминалось об этих предметах древности, и хотя в некоторых местах курганы в небольшом количестве и были вскрыты, но они не дали копавшим таких сокровищ, как курганы между Обью и Иртышем. Причину этому следует приписать слишком большому обилию там лесов и гор. В таких местах селятся только низшие слои людей, не одаренные никакими благами судьбы, тогда как высшие классы народа избирают себе равнины. Уезды Томский и Енисейский, по которым я потом проезжал, слитком близки к северу, так что народ тот, нелюбивший, кажется, холода, вряд ли селился бы там. В Красноярске же снова дошли до меня слухи и о множестве курганов, некогда вскрытых в местностях, прилегающих к Абаканскому и Саянскому острогам, и о привезенных оттуда вещах. При дальнейших расспросах я понял из рассказов разных людей, что здесь курганы совершенно другого рода, чем те, которые находятся на Иртыше. В здешних курганах найдено столько золота и серебра, что, по словам красноярского воеводы, лет 12 или 15 тому назад, когда он впервые прибыл в Сибирь, золотник чистого золота в Красноярске и Енисейске продавали по 90 копеек. Мне не привелось увидеть ничего такого, за исключением: а) серебряного круга (находившегося у означенного красноярского воеводы и служившего для подачи на стол кушанья) чеканной работы (ех sellato ореrе; von getriebener Arbeit) и искусной отделки, украшенного изображением таких птиц, какие у нас обыкновенно рисуются под названием грифов, и б) маленького серебряного позолоченного и тонкой чеканки сосуда, в виде погребальной урны, но с более широкой шейкой. Такие, добытые некогда копателями и скупщиками, вещи, которые не были удобны для домашнего употребления, тотчас переплавлялись ими в другие формы. Этим причиняется неисправимый ущерб местной истории, которая могла бы надеяться добыть себе из них некоторое разъяснение. К счастью, люди не отнеслись столь жестоко к найденным ими медным вещам, которые не отличались такою же ценностью. Вследствие этого, мне у некоторых Красноярских жителей удалось купить несколько медных вещей, вырытых некогда в упомянутых абаканских и саянских местностях. Главнейшие из этих вещей в натуральной величине изображены на трех таблицах. На первой таблице помещены разного рода животные, которым, полагаю я, некогда поклонялись, как идолам, напр., серны (rupicaprae) с бараньими рогами, по-монгольски называемые аргами (я приобрел два экземпляра точно такого же вида, с той только разницей, что под ногами они оканчиваются гвоздем, втыкавшимся в деревянную подставку). Остальные фигуры изображают трех оленей, с чрезвычайно грубо исполненными рогами, двух меньших серн, стоящих на одной подставке, и животное в роде лошади, у которого, однако, уже с самого начала не было хвоста и почему-то не доставало головы; все это сделано из медных пластинок. На второй таблице изображены два канделябра, обломок какой-то вещицы, на которой сидит неизвестной формы животное, и две части какого-то плоского и круглого украшения (у меня несколько экземпляров), на одной из которых ушко посредине, а на другой с краю. Наконец, третья таблица дает рисунки разных кинжалов, ножей и молотов. Замечательно, что у народа, предававшего эти вещи земле вместе с телами покойников, медь употреблялась и на такие предметы, на которые мы употребляем только лучшее железо в сталь. Отсюда можно предположить, что здесь или находилась в изобилии медь или был недостаток в железе; в пользу первого предположения говорит богатая жила меди, недавно открытая в цепи Саянских гор. Страленберг к своему историко-географическому сочинению о России и Сибири приложил хорографическую карту местности близ Абаканского острога, замечательной обилием курганов. Местность эта татарами называется Коenоen Карагай и некогда была очень богата по части добывания этих памятников татарской древности. Однако же не только к западу, но и к востоку от Енисея, почти все равнины, но покрытые лесами, до самого подножия Саянских гор, изобилуют курганами. В объяснение упомянутой хорографической карты, приложенной к сочинению Страленберга, вкрались некоторые ошибки в произношении собственных имен. Так, реки Кокса и Тесь, с запада впадающие в Енисей, у него ошибочно названы Koktzaga и Ktiesch. Русская деревня, лежащая выше Абакана, получила свое название от реки Виры и зовется не Birr, а Вuerа или Buerska (т. е. Бирская). Селения, которые он называет Arintzische Tatar-Iurten, принадлежат не аринам, а янинским татарам. При этом случае считаю не лишним исправить замечание Страленберга относительно сожжения трупов у этого народа. Как я уже заметил, на Иртыше, так и здесь, в Красноярском уезде, в курганах человеческие кости повсюду находятся в естественном положении своем, головою на запад; это ясно доказывает, что трупосожжения здесь не существовало.

О ДРЕВНИХ ПАМЯТНИКАХ В УЕЗДАХ СЕЛЕНГИНСКОМ И НЕРЧИНСКОМ

Часто я уже говорил о древних памятниках, рассеянных по Сибири. Перечислив разные развалины древних городов и укреплений в географическом описании р. Иртыша и в описаниях уездов Томского, Кузнецкого и Красноярского, я описал могильные холмы, с относящимися к ним предметами, на Иртыше и близ Красноярска и упомянул в истории медных заводов Полевских о древних рудных копях. Кроме того Гмелин в истории медных заводов Колыванских упомянул о древних копях Алтайского хребта. Расскажу далее то, что из заслуживающего по этой части внимания я или сам видел или узнал от других в уездах Нерчинском и Селенгинском.

Первое место по справедливости должно быть отведено городам и древним укреплениям, которые я видел в Приаргунских землях. Пограничным и торговым городом является Цурухайту, лежащий на западном берегу Аргуни, в 161 версте выше Аргунского острога и верст на 10 ниже среднего устья р. Кайлара, из которого Аргунь берет свое начало. По крайней мере в 12 верстах ниже этого города в Аргунь с востока впадает р. Ган, а версте, если не меньше, ниже Гана, с той же стороны в Аргунь впадает р. Хауль, которая недалеко от устья своего принимает другую реку Дербуль, выходящую из местности, лежащей посередине между севером и востоком. Ган и Хауль устьями своими близки друг к другу, источниками же своими далеко расходятся один от другого. Местность, лежащая между ними, ровна. Единственная небольшая гора, или скорее холм, возвышается на одинаковом почти расстоянии от той и другой реки, верстах в 10 от Аргуни. У южной подошвы этой горы находятся остатки древнего укрепления, наиболее замечательные между остальными памятниками древности в этих местах.

27 июля [1735 г.] я отправился для осмотра этого укрепления с сотоварищем своим Гмелиным, рисовальщиком Люрсениусом и переводчиком Яхонтовым, взяв еще с собой из гарнизонных солдат этого города человека, хорошо знавшего дорогу туда. Добравшись по левой или западной стороне Аргуни до устья р. Гана, мы на лодке переправились через реку и затем остальную часть дороги прошли по прямой линии. Я ваял с собой рисовальщика, чтобы снять вид с города, но, ознакомившись с местом, изменил свое намерение, полагая, что один план достаточно разъяснит все дело.

Укрепление окружено валом (вышиною в рост человеческий), обнимающим четыреугольное пространство приблизительно в 300 саж., и рвом. По середине каждой линии вала – ворота, к которым можно пройти не прямо, а сбоку, так как они защищены полукруглою насыпью, которая с другой стороны соединяется с валом. По углам, а кое-где и по протяжению вала, находятся выступы, несколько похожие на наши бастионы.

Стороны вала и ворота соответствуют четырем странам света, конечно, не вполне точно, если их проверить по компасу. Прибегнув к магнитной стрелке, я заметил следующие направления, диаметрально противоположные воротам: востоко-северо-восток, юго-юго-восток, западо-юго-запад и северо-северо-запад. Я счел нужным обратить внимание на это с тем, чтобы кто-нибудь, следуя обычной ошибке лиц, по описаниям которых китайские и прочие восточные города в точности соответствуют главным странам света, не подумал, что они построены по направлению магнитной стрелки. Точно также и ворота не расположены ровно по середине линии вала, так что местами есть, может быть, разница на несколько аршин. Равным образом, при точном измерении сторон вала, я нашел, что восточная и западная стороны на 10 саж. длиннее остальных.

По середине пространства, огражденного упомянутым валом, находится другой четыреугольный вал, одинаковой с первым вышины, длиною с севера на юг в 80, шириною с востока на запад в 40 саж. Над укреплением как бы построено другое укрепление, в роде наших цитаделей. В этом (меньшем) вале 4 ворот, соответствующих, насколько возможно, воротам большого вала. Вокруг него также обведен ров. Но, говоря о рвах, я разумею только остатки их. Половина пространства, занимаемого этой цитаделью, ближайшая к северу, и более возвышена и на вид похожа на воткнутый в подставку крест, одинаковой с валом вышины. На этом более возвышенном месте, кое-где на оконечностях, 4 четыреугольные и 1 круглый камни, шириною каждый около 1/2 локтя, так скреплены землею, что поверхности их вполне соответствуют друг другу. На углу цитадели, между востоком и севером, также видно такое четыреугольное место, но меньшей вышины, чем первое.

Кроме того, подобное же сооружение находится внутри пространства внешнего вала, у восточных ворот. Оно окружено овальным валом, длиною (от севера к югу) в 55, шириной в 35 саж. Ворота в нем видны только одни с юга. С севера к валу примыкает четыреугольный бастион. Середину пространства занимает четыреугольное возвышение, длиною с востока на запад в 14, шириною в 12 арш. С севера и востока другие такие возвышенности, но меньшие и не столь выдающиеся, одна квадратная, другая круглая. Неподалеку от этого вала на восток находится яма, имеющая вид давно обвалившегося колодца. Другая подобная же яма находится в 30 саж. от восточных ворот средней четыреугольной цитадели на восток. Кроме того, местами в земле видны неглубокие ровики четыреугольной формы. Все остальное ровно.

Возвратившись, по осмотре этих древних остатков, в г. Цурухайту, я узнал от живущих в верховьях Аргуни тунгусов, что несколько таких древних укреплений находятся между городом Цурухайту и верховьями Аргуни. Так как я уже прежде, для исследований географических и исторических, решился предпринять путешествие до крайних пределов Российского государства, то последнее известие придало мне немало силы и желания осуществить мое намерение. Мне удалось увидеть на этом пути целые четыре укрепления, хотя и не одинаковые с первым, но все-таки уже потому не безинтересные, что описания их могут послужить к общей пользе.

Три первые укрепления лежат на западном берегу Аргуни. Первое отстоит от г. Цурухайту верст на 60, второе на 12 верст от первого, третье всего на 3 версты от второго. Эти три укрепления встречаются едущим сухим путем вверх по западному берегу Аргуни. Четвертое укрепление лежит в трех верстах от третьего по правую сторону дороги. Местность гориста, но отличается довольно обширными долинами. Нет в этих местах ни одной горы, ни одной долины, которые бы не были наделены особыми именами. По соседству каждого из трех первых укреплений к Аргуни прилегают долины, из которых нижняя у первого укрепления называется Караганату, средняя у второго укрепления – Кайлассуту и верхняя у третьего укрепления – Уртуй. Четвертое укрепление лежит в самой долине Уртуй. Отсюда до пограничной горы Абагайту, занимающей западный берег Аргуни, от среднего устья р. Кайлара мы насчитали около 20 верст.

У всех укреплений одна общая черта та, что они состоят из четыреугольного вала, одинаковой вышины с укреплением за-аргунским, но меньшего объема и без возвышений над остальною поверхностью. Первое укрепление содержит 18, второе 12, третье 15, четвертое 50 кв. саж. Вокруг всех видны следы рвов. Ворот в каждом не более одних. В первом укреплении ворота обращены к юго-востоку, во втором к юго-юго-востоку, в третьем к юго-востоку, в четвертом к югу. Следует заметить, что ворота эти все выходят к Аргуни. Особенность четвертого укрепления заключается в том, что по середине трех сторон вала, где нет ворот, снаружи находятся такие же выступы, какие я заметил на укреплении по ту сторону Аргуни и что, несмотря на далекое расстояние его от Аргуни и на отсутствие воды в других местах, нигде там не видно следов колодца. Но почва в тех местностях такого свойства, что почти повсюду встречается много непостоянно бьющих ключей, которые в иной год дают воды в достаточном количестве, в иной же совсем высыхают. Поэтому кажется довольно вероятным, что некогда тут поблизости находился обильный водою ключ, которого теперь уже более нет.

Кроме того, в этих Аргунских местностях виден тянущийся по прямой линии вал, который, конечно, не менее заслуживает внимания. Достигли мы этого вала незадолго до того, как добрались до первого укрепления со стороны долины Караганату. По пути пришлось перебраться через него и несколько верст ехать вдоль вала. Я заметил его направление от запада-юго-запада па восток-юго-восток. Он не прерываясь тянется через долины в горы и не выше одного локтя, в некоторых же местах, особенно в гористых, так низок, что едва заметны следы его, благодаря, как я полагаю, силе ветров и дождей, которым он подвергался в течение долгого времени. Живущие в этих местах тунгусы рассказывали, что этот вал берет начало свое в землях монгольских, близ источников Онона, потом заходит за р. Олзу, впадающую в озеро Тарей, далее на восток от озера Тарей доходит до русских пределов и, наконец, перейдя за Аргунь, недалеко от того места, где мы добрались до вала, на юг от выше упомянутого укрепления за-аргунского, тянется неизвестно до каких мест.

Старался я узнать, но безуспешно, не сохранилось ли у тунгусов какого-нибудь предания об истории этих укреплений и вала. Никакого особого названия он не носит. Все это у тунгусов и монголов известно под общим названием Керим. Те же монголы знаменитую Китайскую стену также называют Керим, но с прибавкою эпитета Цаган (т.-е. Белый) Керим. Упомянутые укрепления скорее, кажется, служили лагерною стоянкою (где древние властители этих стран, проводившие кочевую жизнь под шатром, собирались только вследствие военных обстоятельств), чем постоянным местоприбыванием. На более возвышенных местах укрепления по ту сторону Аргуни находилось, кажется мне, местопребывание князя или вождей его, а небольшие ровики в том же укреплении, по моему мнению, составляли межи жилищ отдельных семей, так что упомянутый вал, вероятно, служил границей между различными народами.

Мессершмидт в рукописном дневнике своих поездок по Сибири упоминает о развалинах какой-то древней крепостцы при речке Уруленгуй, впадающей в Аргунь. Но я должен сознаться, что хотя мне при поездках к Аргунским серебряным заводам, а оттуда к г. Цурухайту и затем обратно к соленому озеру Нерчинского уезда, трижды пришлось переправляться через речку Уруленгуй в тех же самых местах, в которых он переезжал через нее, но я тщетно у различных людей, как у русских, так и у тунгусов, спрашивал о тех развалинах. Впрочем, это не покажется нам странным, если мы примем в соображение, что путешествующим простой народ нередко имеет обыкновение навязывать небылицы, коль скоро они не хотят сами воочию осматривать все: ведь, издали глаза могут ошибаться и принимать что-нибудь за укрепление, что на самом деле не что иное, как скала необычной формы. Но почему Мессершмидт ни слова не говорит ни об одном из укреплений, виденных мною на Аргуни, тогда как, судя по дневнику, он ехал тем же самым путем?

Абулгази в «Истории татар» (стр. 101 франц. изд.) упоминает о четырех лежащих между Селенгой и Икар-Мураном городах, следы которых я с своей стороны отыскивал на землях, прилегающих к рекам Ингоде и Чикою (в своей истории серебряных заводов Аргунских, я довольно ясно, кажется, доказал, что под именем р. Икар-Муран должно разуметь Онон, Шилку и Амур), но ничего узнать о них не мог. Может быть, они лежат вне пределов Российской империи, на землях монгольских. О древнем городе Алакцине, лежавшем по Абулгази, на Икар-Муране, а по Страленбергу близ Аргуни, да о сотне других укреплений, которые Избранд видел на пути своем от Нерчинска к Аргунскому укреплению, также говорено мною в упомянутой истории заводов, так что считаю излишним повторять эти мелочи.

Далее между памятниками древности заслуживают внимания могильные курганы. При переезде из Красноярска в Иркутск и оттуда в Селенгинск я не только сам не видел их, но и у жителей ничего не слышал о них. Приписываю это гористой и изобилующей лесами местности, которой, как уже упоминал о Красноярске, древние поселенцы не жаловали. Но как только я вступил на Нерчинскую землю, так я заметил бесчисленное множество курганов на берегу р. Уды, впадающей в Селенгу, и при р. Шилке, там где территория не покрыта горами, в особенности же на равнинах между Ононом и Аргунью.

По наружному виду это не холм, накиданный из земли, не куча камней, не круг из каменных глыб, не настилка из галышей, как курганы по р. Иртышу, имеющие, как я говорил, подобную внешнюю форму, или как курганы в верховьях Енисея, упомянутые мною со слов других. Таким образом я неправильно назвал бы их курганами, если бы слово это не вошло в столь общее употребление, что почти не допускает другого, равного ему. Эти курганы окружены большими каменными глыбами, величиною в рост человека, имеют четыреугольную фигуру, продолговатую с востока на запад. Если я говорю с востока на запад, то не следует принимать это в строгом смысле: при проверке по компасу всегда почти оказывалось некоторое уклонение от настоящего востока и запада. Глыбы положенные с востока на запад, как вышиною, так и шириною, превосходят остальные. Внутренняя емкость курганов, по меньшей мере, имеет сажень в длину и полсажени в ширину, часто же бывает и больше. Надписей никогда нет. Очень редко они встречаются вскрытыми. Расспрашивал я, отчего это происходит, и получил в ответ, что приходили курганщики, но никаких сокровищ не нашли и потому напрасную работу продолжать не захотели. Известие это меня не устрашило, так как я надеялся, что если в этих курганах и не зарыты золотые и серебряные вещи, за которыми сибирские курганщики только и гоняются, то в них должны быть медные и железные изделия, которые могут служить к разъяснению истории древних поселенцев. Поэтому я тотчас же решился приняться за раскопку при первом удобном случае. На пути в Нерчинск не хватило на это досуга, а при поездке из Нерчинска к серебряным заводам Аргунским я не мог осуществить свое намерение за отсутствием русских поселенцев и неимением землекопных орудий.

Предвидя, что это неудобство встретится и впоследствии, мы порешили с Гмелиным одного из бывших при нас студентов Горланова отправить из Аргунских заводов обратно к Шилке и поручить ему, пока мы съездим к верховьям р. Аргуни, заняться раскопками близ деревни Городище, где я заметил большое количество таких курганов. Мы снабдили этого студента такими инструкциями и указаниями, которые, как я надеялся, будут достаточны на всякий случай. Но надежда моя обманула меня. Когда Горланов, по окончании нами поездки по землям Аргунским и Ононским, опять присоединился к нам в Чите, то он сообщил нам, что раскопал 15 могил, но не нашел в них ничего, кроме поломанной кости, которую и привез с собой и которую Гмелин признал за часть человеческого черепа. Горланов объяснил нам, что не сомневался в том, что дошел уже до дна могилы и потому счел излишним продолжать раскопку. Вследствие этого у меня вновь появилось желание убедиться самому, в чем дело.

Отправившись из Еравнинского острога в Удинск, мы взяли с собой все нужное для такой работы. В нескольких верстах от р. Уды, в местности, где нам пришлось расположиться для отдыха и пастьбы лошадей, мы встретили около десяти курганов, в близком друг от друга расстоянии. Я приказал вскрыть два кургана: один из них был окружен огромными глыбами камня, другой по наружному виду несколько меньше. Прокопав в последнем насыпь на локтя, мы нашли некоторые части лошадиного остова, а затем наткнулись на каменную глыбу в роде тех, которые стоят вокруг курганов. Она лежала горизонтально и представляла такую массу, что четыре человека не были в состоянии поднять ее; пришлось молотком разбить ее на куски, чтобы она тяжестью своею не препятствовала дальнейшей работе. По устранении этих препятствий, вскоре появились человеческие кости, из которых нам однакоже не удалось собрать необходимое для составления целого скелета, несмотря на все наше употребленное при раскопке старание не оставить чего-нибудь неисследованным. Кроме того, естественное положение костей было нарушено. Несомненно было только то, как мы заметили, что как человеческие, так и лошадиные кости, принадлежащие к верхней части тела, в особенности голова, встречались с востока, нижние же кости, особенно ноги, с запада. В другом кургане человеческие кости находились в таком же точно виде. Лошадиных же костей в нем нигде не найдено, и доступ к костям не был закрыт каменной глыбой. На Иртыше я не встретил такого повреждения костей. Разломанные кости еще несколько белели, и для перелома требовалось усилие: сами собою, от легкого к ним прикосновения, они не могли крошиться. Вот весь плод наших трудов: нам достались только одни кости.

Древние рудные копи этих стран также должны быть причислены к памятникам древности и подлежали бы здесь рассмотрению, если бы это уже не было сделано отчасти мною в истории Аргунских серебряных заводов и подробнее Гмелиным в соображениях его о горном деле древних обитателей Аргунского края. Прибавлю тут только то, что я узнал на Аргунских заводах. Когда поля обнажаются от трав, то замечаются следы тропинки, идущей от древних копей до описанного нами выше укрепления по ту сторону Аргуни.

Мне остается еще упомянуть о тех памятниках древности, которые мне самому не удалось видеть, но о которых мне сообщил человек, заслуживающий доверия. В гористых местностях рек Кемника и Джиды, впадающих с запада в Селенгу, на обрывистых скалах часто видны изображения животных и иные фигуры, хорошо известные в других местах по писаным камням. Так как я узнал об этом лишь в Удинске, по окончании Нерчинского путешествия, когда мы уже собирались возвратиться из Забайкалья в Иркутск, то я очень жалею, что мне не удалось ни самому посетить те места, ни послать туда кого-нибудь из наших спутников.

Впрочем, предположения мои о происхождении всех этих памятников я изложил в неоднократно упомянутой истории заводов и впредь, если найдется время, разовью их еще подробнее.

ИЗЪЯСНЕНИЕ О НЕКОТОРЫХ ДРЕВНОСТЯХ, В МОГИЛАХ НАЙДЕННЫХ

Когда в прошедшем 1763 г. и в начале нынешнего ее императорскому величеству, всемилостивейшей нашей государыне, поднесены были некоторые в Сибири и в Новой Сербии, что ныне Новороссийская губерния, найденные могильные вещи, то ее императорское величество, по неизреченному своему в науках любопытству, соизволила указать, оные вещи сообщить мне, с таким повелением, чтоб я сочинил об оных, а паче о народах, коим оные вещи приписуемы быть могут, и о состоянии мест и могил, из коих вырываемы бывают, и о прочем, туда принадлежащем, некоторые изъяснения, что я учинил не замедля. Первое изъяснение было о Сибири, другое о Новой Сербии. Оба императорским величеством всемилостивейше были приняты, и мне объявлено высочайшее позволение, оные в пользу любителей истории в печать издать. Надлежит припомянуть при первом, что оно сочинено по случаю небольшого из Сибири привезенного золотого кувшинчика, изрядно резьбою украшенного; а при другом, что хотя во оном я ссылаюся на рисунки, однако оные здесь приобщены быть не могут. Самые вещи по ее императорского величества указу взнесены в императорскую кунсткамеру.

1

Древние могилы, кои находят в южных странах России и Сибири, различного бывают виду, хотя большая часть оных вероятным образом происходит от одного народа. На иных сделана из земли насыпь чрезмерной вышины, а на других токмо малая и почти с землею равная. Некоторые вокруг в круглую фигуру, но по большей части четвероугольную большими прямо стоящими дикими камнями обкладены; другие же токмо малою камней кучею покрыты и венцом из диких камней украшены. Иные внутри кирпичом выкладены, а иногда и сводом сделаны, другие же находятся просто в голой земле. Некоторые глубиною несколько сажен, напротив того при взведенных на подобие холма могилах примечено, что сей народ в таком случае удовольствовался делать токмо насыпь из земли. При всем том особливого удивления достойны превеликие дикие камни, коими некоторые могилы обкладены и при том в таких странах, в коих поблизости не видно никаких каменных гор, из которых бы оные камни брать можно было, так что сии камни с неописанным трудом из весьма отдаленных мест привозить надлежало. Вообще находятся сии могилы нигде больше, как в разных степях, бывших обитаемых народом, которого пропитание в скотоводстве и в звериной ловле, кажется, состояло. На могильных камнях высечены иногда некоторые фигуры, как то: человеческие лица и знаки крестов или другие тому подобные черты, кои, может быть, ничего не значили, а нет порядочных надписей ни на известных, ниже неизвестных языках и буквах, хотя на некоторых других камнях и статуях, в степи по сю сторону реки Енисея стоящих, надписи усмотрены, но их изъяснить было еще не можно. Сии суть наружные признаки, различность могил изъявляющие. По внутреннему их состоянию или паче по находимым в них вещам разнятся они в следующем.

Во многих могилах найдены человеческие кости, а в некоторых и лошадиные, в таком положении, из которого заключить можно, что тела прежде не были сжигаемы; в других же усмотрены следы учиненного перед погребением разрушения тела, отчасти в неисправном положении костей, а отчасти в том, что многих костей недостает и что некоторые в пепел превращены были. Горшков или урнов, в кои другие древние народы обыкновенно схороняли пепел умерших, здесь не находится; но остатки тел по сожжении, или и самые целые тела, в тонкие золотые листы обернуты и так земле преданы. Нередко нахаживали много тел в одной могиле или кургане, в знак что на том месте либо происходило сражение, или что некоторые фамилии имели один курган, и не было употребительно для каждого покойника делать особливую могилу.

Когда я упомянул о костях лошадиных, кои в сих могилах найдены вместе с человеческими, то оное есть доказательством особливого суеверия, наблюдаемого еще и ныне некоторыми восточными народами. Многие так думают, да и Магометов рай, кажется, на том же основан, что отшедшие души на том свете так, как на сем, одинакою жизнью наслаждаются. На такой конец знатному человеку потребна та лошадь, на которой он ездил, надобна ему милая его жена и любимый его служитель. Потому индиянка ввергает себя в пламя; и у якутов в то время, как они учинились российскими подданными, было еще такое обыкновение, чтоб убивать верных служителей у могилы господина и вместе закапывать, что продолжалось, как то мне известно из тамошних архивных писем, до тех пор, пока таких суеверных, яко дерзких убийц, к ответу позвали и наказывали действительно. Для того же всегда украшали покойников по своим достаткам: мужчине саблю и обоему полу разную посуду и драгоценности, кои им в дальней езде, может быть, понадобятся, клали в могилу. Ныне хотя никто так глупо не рассуждает, что сии вещи покойнику потребны, ибо довольно знают, что все остается в могиле, однако за тем не отстают от прежнего своего обыкновения. То суть души лошадей, жен, служителей, украшений, мечей, сосудов и драгоценностей (ибо всякая вещь по сей философии имеет свою душу), кои посвящаются покойнику. Сие древнее мнение по всей его обширности содержали и соделатели сих могил. Великие драгоценности из злата и серебра, в прежние времена из тех могил, о коих здесь говорится, взятые, видеть можно в императорской Кунсткамере при Академии Наук. Видя оные, изумиться должно, и едва ли кто, кроме показанной мною причины закапывания, другой открыть может.

Но в сем, а именно, в изобилии или недостатке драгоценностей, кои в могилах некоторых стран найдены и, может быть, еще найдутся при дальнейшем искании, состоит особливая естественная разность между оными. Богатые могилы доказывают знатность погребенных особ и богатство того народа. Скудным и простым людям никаких драгоценностей в могилу класть было не можно, и когда в большой стране все могилы скудны, то сие есть доказательство о бедности всего народа. Самые богатые могилы найдены при Волге, Тоболе, Иртыше и до реки Оби, посредственные в степях реки Енисея, а самые бедные по ту сторону озера Байкала. Не следует из того, что во оных странах жили народы совсем различные. Сия разность доказывает токмо разное состояние одного и того же народа, который сперва был беден, а потом нарочито разбогател и по всем сим странам, хотя в разные времена, живал, что изъяснить история нам помогает.

Однако, примеченное при некоторых могилах в верхней стране реки Енисея обстоятельство делает в том изъятие. Вместо золотых и серебряных украшений и сосудов, кои находят в других могилах, здесь все состояло из красной меди, как то: медные ножи, кинжалы, стрелы и все то, к чему, впрочем, железо гораздо удобнее. Итак, народ, похоронивший там своих покойников, может быть, еще не знал употребления железа. Следовательно, эти могилы гораздо старее прочих. Имевши случай в 1735 г. купить в Красноярске немалое число сих медных вещей, кои по возвратном моем прибытии отдал я в императорскую Кунсткамеру, заключал я по сему примету, что в тамошних странах должно быть множество медной руды. И, действительно, нашли оную в Саянских горах, искав по старым шурфам и ямам, из коих прежние жители сих стран медную руду добывали. Также и в равной степени около реки Абакана нашли медную руду и вскоре потом при речке Лугазе медной завод построили, от которого несколько лет хорошие были доходы. Хотя после руда сия уменьшилась, однако я уповаю, что то происходило от нерадения искать новые рудные места. Ибо состояние руд в Сибири, кои все находятся гнездами, требует, чтоб непрерывно искали новые ямы. Подобную догадку основал я тогда на имени Алтайских гор, потому что Алта на мунгальском и калмыцком языках значит золото, из чего заключил я, что в оных горах должно быть золото, которая моя догадка после того при Колыванских Воскресенских заводах довольно и подтвердилась.

В истории ничего ясного не содержится о том народе, который погребал там своих покойников и употреблял медные оружия и снасти вместо железных. Но то вероятно, что надписи с неизвестными литерами, о коих выше мною сказало, что они в сих же странах найдены, сему же народу приписаны быть должны. Пришло мне на мысль, что были то уйгуры или  югуры, от коих Чингис-хан, сей великий основатель Татарской и Мунгальской монархии, когда его народ не знал еще грамоте, принял грамоту. В самом деле, уйгуры должны быть старый и политичный народ, когда грамота была им так собственна, что они букв себе от других народов не занимали, но паче в том от всех прочих рознились. Неизвестные надписи суть сего рода. Если мы будем думать, что сия была та грамота, которую Чингис от них принял, то либо он паки отставил оную или его последователи в правлении оную переменили на другую, ибо нынешняя мунгальская грамота ясно показывает сирское свое происхождение. Но и сия некоим образом уйгурейскою назваться может, потому что несторианской секты христиане или проповедники веры, из Сирии пришедшие, находились между уйгурами и свою грамоту мунгалам сообщили. Сверх того, слово уйгур или югюр на мунгальском языке всякого пришельца значит.

С большею подлинностию о татарах Чингис-хана и ближних его последователей утверждать можно, что все прочие старинные могилы как в России, так в Сибири, от них происходят. Чингис основал свое государствование в начале XIII столетия. Как мунгалы, так и татары, коих соединил он под свою державу, были тогда народ бедный, который по степям рек Селенги, Толы, Орхона, Онона странствовал и до озера Байкала иногда распространялся. Из сего видно, для чего в тамошних могилах толь мало драгоценностей находится. Сие обстоятельство как получает свет из истории, так и взаимно ей самой сообщает. Но как могилы Селенгинских и Нерчинских степей с тогдашней скудостию народа совершенно сходствуют, то опять нетрудно показать, откуда достались татарам великие в прочих могилах найденные сокровища.

Чингис положил начало завоевания Китая, которое внук его Каблай только счастливо привел в совершенство, что он в 1281 г. основал там новое царское колено, которое под именем Юен до 1369 г. продолжалось. В Китае добыли татары первые свои сокровища. Однако тем еще не были они довольны, но похитили почти всю Азию и большую часть Европы, почему богатство их непрерывно увеличивалось. В 1224 г. пришли они в первый раз в Россию и при реке Калке достопамятную выиграли победу. Говорить о том не нужно, как они в 1237 по 1240 год привели всю Россию в порабощение. Хотя они повсюду рассеялись, так что воевавшие в Азии имели токмо общее имя с пошедшими в Европу, однако глава фамилии или определенной к тому от своего предка был от всех признаваем за всеобщего государя; следовательно, в главный его стан стекалась большая часть добычи от толь многих земель и народов. При сем кажется мне вероятным, что оный главный стан около половины XIII столетия был в степи около реки Иртыша, и что принадлежащие к нему ближние народы под их властителями все страны между Яиком и Обью кочевьями своими наполняли. Я говорю здесь о том времени, когда римские проповедники и посланники Карпини и Рубруквис и другие туда ездили. В их пути описаниях Яик есть последняя река, о которой они упоминают. Если бы они и через Иртыш переходили, то они бы и о сей реке объявили. Но как они того не учинили, то я из того заключаю, что они главный стан ханов, к коим были посланы, застали еще на сей стороне реки Иртыша. Сие же самое показывает и причину великих сокровищ, кои в тамошних могилах найдены.

К деланию оных драгоценностей употребляли татары европейских серебреников, ибо Рубруквис упоминает о французском серебренике Гильоме, которой для хана Мангу весьма искусную работу сделал. Батый, завоеватель России, Польши, Силезии, Венгрии, не мог иметь недостатка в таких художниках. Да и сказывают, что самые лучшие вещи, что до работы касается, найдены в могилах около реки Волги, которые, может быть, и в богатстве ни мало прочим не уступали. Имя «Золотая орда», коим прозван главный стан владевших Россиею татарских ханов, не на ином чем, как на богатстве оных татар основано было.

Говорю я о могилах «Золотой орды» токмо по чаянию для того, что открытие оных в толь отдаленных временах учинилось, что никто того не запомнит. Если драгоценности императорской Кунсткамеры оным странам приписывают, то чинится сие токмо по одной вероятности, а доказать оного не можно. С могилами при реках Иртыша, Тобола, Оби, Енисея учинилось тому противное. Сии свободно рассматривать возможно уже стало с начала нынешнего столетия, когда калмыки и киргизы, кои набегами своими оные страны беспрестанно обеспокоивали, оттуда удалились. Еще многих людей застал я в Сибири, кормившихся прежде такою работою, но в мое время никто больше на сей промысел не ходил, потому что все могилы, в коих сокровища найти надежду имели, были уже разрыты. Не инако, как люди ватагами ходя на соболиный промысел, так и здесь великими партиями собирались, чтоб разделить между собою работу и тем скорее управиться с многими курганами. К тому же еще и по отходе калмык страна между Обью и Иртышом от разъезжающих киргис-казаков находилась в опасности. А на западную сторону Иртыша по то время, как я был в Сибири, еще никто ходить не смел, потому что там киргис-казаки почти непрестанно разъезжали, и не так еще, как ныне, крепостями ограждены были. Может быть, что в оных странах откроют впредь еще многие драгоценности.

Не мог я проведать, какие то признаки богатых могил, но думалось мне, что те люди справедливо говорили, которые о находящихся на восточной стороне Иртыша и еще неразрытых могилах мало доброго предсказывали. Ибо сам я то изведал в близости Устькаменогорской крепости, разрывая многие такие могилы, чтоб усмотреть внутреннее их состояние и положение костей, а другие между Ямышскою и Семипалатною крепостями разрыты были некоторыми из нашей свиты; но нам драгоценностей ничего, ниже малейшей цены достойного, не досталось. Все найденное состояло токмо в малых и худых железных вещах, кои так перержавели, что едва узнать было можно, к чему они служили. В Нерчинск ехавши, усмотрел я на берегу реки Шилки, при деревне Городище называемой, много древних курганов вместе, почему я вознамерился на возвратном пути, получив свободное к тому время, разрыть некоторые из оных. Но случилось, что я за другою нужнейшею ездою туда не возвратился. Для того послал я туда одного из наших студентов, чтоб то сделал. Он толь же мало достойных вещей, да и не человеческих костей, но токмо лошадиные, в могилах нашел, из чего заключить можно, что там зарыт был токмо пепел сожженных тел, в котором остатки человеческих костей через толь долгое время могли исчезнуть, как напротив того оставшиеся от несожженных, но у могилы убитых, лошадей кости долее в целости пребывали.

А хотя я сам не был так счастлив, что найти какие редкости в старинных могилах, однако в бытность мою на Колывано-Воскресенском заводе удалось мне купить некоторые вещи из золота, кои я потому, что они весьма достопамятны, по возвращении моем из Сибири отдал в императорскую Кунсткамеру. Между оными находился человек на лошади сидящий, нарочито чисто выделанный. Притом были и некоторые деньги, на лице расцветшую розу представляющие, но без надписи. Сие доказывает, что народ, который чеканил сии деньги, не знал еще грамоты. По крайней мере, они старее, нежели введение магометанского закона у татар, ибо с сим татары и арабскую грамоту приняли и на своих деньгах употреблять начали.

Могильное золото редко бывает чисто, но всегда имеет примесь серебра, а серебро часто бывает смешано пополам с медью. Кажется, что татар тем обманывали европейские серебреники, потому что они могли уповать, что татары такого обмана не узнают.

Сожаления достойно, что толь многие золотые и серебряные вещи незнающими людьми, коим они в руки попались, растоплены бывали. Однако можно из тех, которые хранятся в императорской Кунсткамере, о многих обстоятельствах, до древних татар касающихся, получить еще некоторое понятие.

О СИБИРСКИХ НАДПИСЯХ

О сибирских писаных камнях

Думаю, всеми признано, что древняя история получила много от изучения старинных письменных памятников, надписей и монет. Для этого необходимо, чтобы такие памятники состояли из определенных буквенных начертаний, а не представляли пустые выдумки досужих людей; чтобы написанное было на языке, известном ученым; чтобы эти памятники были заведомо старинными и не слишком подверглись порче благодаря действию времени или воздуха. Но если видишь фигуры, представляющие различные предметы, расположенные нестройно, запутанно и без всякого порядка; если наблюдаешь начертания букв, которые никто из ученых никогда не видел; если не можешь установить ни народа, ни языка, ни времени, к которым их следует приурочить, –я совершенно не знаю, как нужно тогда приниматься за дело. Состояние почти всех сибирских надписей, как я сказал, ведет к их уничтожению. Итак, мало полезного я обещаю от того, о чем буду говорить. Однако, и молчать нельзя. Напротив, необходимо удовлетворить любознательность людей. Никто еще из ученых не сомневался в том, надо ли опубликовывать все памятники древности, каковы бы они ни были, и прежде всего те, которые находятся в странах, отдаленных от нас, и обычно остаются до сих пор неисследованными. Затем есть твердая уверенность в том, что в будущем скрытое от нас при одних обстоятельствах при других получит достаточное освещение. Следует поэтому произвести справедливую оценку всем вещам, чтобы никто не думал слишком высоко о ничтожном и не считал пустяками то, что достойно в будущем исследования. Не считаясь с авторитетом известных писателей, следует разобраться в том, что не соответствует истине о сибирских письменных памятниках. Итак, я займусь сочинениями, посвященными сибирским надписям, и сначала разберу те надписи, которые, по моему мнению, некоторыми писателями нашего времени ошибочно приняты за надписи; затем покажу настоящие надписи, которые видел в Сибири я сам и другие лица.

Я считаю, что ошибочно признаны надписями те изображения людей и животных и иные непонятные рисунки, с первого взгляда на которые ясно, что они не имеют характера букв. Их можно видеть в довольно многих местах Сибири, по берегам рек, на крутых скалах. Писаны они красками или вырезаны на камнях; отсюда среди русских общеупотребительное название для них «писаный камень».

Большой писаный камень на реке Ирбите, в 80 верстах от впадения его в реку Ницу, описывает Витзен, слова которого я приведу здесь в переводе, так как книга его имеется у немногих: «В Сибири, недалеко от города Верхотурья, на одном утесе найдено несколько изображений, которые принимаются за неизвестный нам род письма или за клейма, означающие определенные вещи. О возрасте их самые старые жители этого места утверждают, что эти изображения существовали еще до прихода русских в этот край, т. е. более ста лет назад. Когда же именно и кем они сделаны, никому неизвестно. Цвет их, как сообщают, буро-желтый; они имеют семь пядей вышины, шесть в ширину, – находятся на горе, на гладком камне, который возвышается над рекой на 1/2 сажени. Здесь в былое время вогулы и другие народы, жившие по соседству, имели обыкновение приносить жертвы богам. Вся скала имеет в ширину 7 саженей, в высоту 18. Река, протекающая рядом, Ирбит, ближайшая деревня – Писанец, равным образом и скала носит то же название. Эти изображения в их настоящую величину некий канцелярист по имени Коим вычертил помощью сорванной с дерева ветки, за отсутствием иных необходимых для росписи предметов, пользуясь какою-то темноватою краскою, которая в этих местах выкапывается из земли. Внимательно рассматривая эти изображения, никем ранее не разобранные, я, кажется, различаю среди них гору Голгофу, на которой спаситель мира был распят на кресте. Это доказывает фигура под литерой N, близ которой под литерой К находятся два креста, на которых были повешены два разбойника. Меньшая фигура около креста писана сбоку и как бы наклонилась. Но, может быть, места на скале было слишком мало, а потому живописец мог изобразить ее не иначе, как сказанным образом. Под литерой О ясно усматривается имя девы Марии, обозначенное надломанной литерой М; изображения же, обозначенные литерой В, представляют, кажется, воинов; здание под литерой Р, по-моему, гроб, а изображение под литерой S – камень от гроба. Кресты писаны не совсем по обычаю нашей страны, но этому никто не удивится, кто знает, что в землях восточных соблюдается не такой способ изображать крест, как у нас. Несколько грубее изображение под литерой Г, которое, думаю, представляет темницу. При обоих крестах под литерой К изображено копье. Под литерой К лежит также сломанный крест, каких, может быть, довольно много находится на Голгофе. Близ него бросается в глаза какой-то деревянный обломок. Фигура под литерой W, кажется, представляет жилище, которое обращает на себя внимание тем, что находится в наклонном положении; это сделано, может быть, потому, что живописцу не хватило места написать его в прямом положении. Принимая все это во внимание, мне кажется весьма вероятным, что первые христиане, которые много лет назад пришли в это место и здесь устроились на постоянное жительство, гнушаясь языческих жертвоприношений, обычно происходивших у этой скалы, захотели начертать на ней внешние знаки христианского культа, по греческому обряду, что и выполнили недостаточно искусно. Может быть, уже много веков назад христианская религия распространилась в этих странах, почему изображения можно считать очень древними, а значение их забытым спустя такой большой промежуток времени. Линии, заключающие рисунок, означают места скалы, не совсем сглаженные и выравненные. Наконец, фигура человека, стоящего вдали, представляет или Иосифа Аримафейского, который пришел по наступлении вечера, или же живописец хотел изобразить самого себя, чтобы оставить и по себе память».

Читая это место в сочинении Витзена и не видя самих изображений, не напечатанных в книге, не знаю, по какой причине, как не получить все же яркое впечатление об этой Ирбитской скале? Но рассмотрим изображения, изданные в «Письмах» Купера, при стр.108, и Страленбергом, стр. 364 и сл., и постараемся решить прежде всего вопрос: содержат ли они что-нибудь сходное с тем, что дал Витзен. Рисунки Купера и Страленберга довольно похожи друг на друга, только порядок таблиц и изображений на таблицах у того и у другого не один и тот же. Нет никакого сомнения, что у Купера речь идет о тех же изображениях, которые Витзен получил из Сибири; на основании тех трех крестов, которые имеются в его таблицах, Купер говорит также, что они имеют отношение к христианской религии; кроме того, он уверяет, что там же находится монограмма спасителя, изображенная у него. По словам Купера, иные изображения, отличающиеся от этих, видел некогда достопочтенный Лакрозий в Берлине, но не подлинные изображения, а только их рисунки. Мне кажется, что здесь речь идет о тех рисунках, которые издал Страленберг и которые были ему сообщены, когда он находился в Берлине. Они почти ничего общего не имеют с Ирбитской скалой, как она выглядит в наше время. Страленберг не говорит, что он видел скалу, а изображения не позволяют говорить об ином живописце или ином способе письма сравнительно с тем, что рассказывает Витзен. Не знаю, какое объяснение давал Лакрозий изображениям, но какое-то давал, о чем заключаю из слов Купера. Я думаю, что он сообщил свои домыслы Страленбергу и предоставил последнему издать их под своим именем.

Когда я находился около Ирбита, мне показалось стоющим делом съездить к писаной скале для того, чтобы выяснить истинное состояние ее и чтобы дать рисунок ее, исполненный более исправно и искусно, чем прежние. Имя этой скалы – Писанец Камень, что иначе означает, как я указывал раньше, писаный. Она находится на левом или западном берегу реки Ирбита, выступая к реке в виде обрыва с несколькими более выдающимися частями и возвышаясь над поверхностью воды, вопреки сообщению Страленберга, не более шести саженей. Я не наблюдал, чтобы скала выступала в реку тремя сторонами. Она выступает, конечно, но только в виде некоторой округлости, около которой река делает поворот. Изображения на беловатой известковой скале писаны, но не выжжены, как говорит Страленберг, красной краской неумело, грубо и беспорядочно, как обыкновенно делается самыми неискусными рисовальщиками. Можно далее сказать, что они сделаны пальцем, потому что почти равняются ему но толщине. Многие стерлись, благодаря действию воздуха. Оставшиеся представлены на таблице верно. Я не колеблюсь сравнить их с рисунками детей или произведениями праздных людей, неопытных в искусстве письма и живописи, когда они делают на бумаге или пишут на песке разные беспорядочные изображения. Я не наблюдал там ничего, что было бы похоже на связный ряд изображений. Здесь изображения людей, там – животных, ничем органически не связанные. Если вместе со Страленбергом признать эти изображения иероглифическими, то едва ли можно будет догадаться, для представления какой вещи в природе они годятся хотя бы в малой степени. Мне трудно уверить себя, что такие произведения принадлежат людям, которые хотели передать потомству память о себе или о своих деяниях, и я не усомнюсь назвать большим фантазером того, кто на самой скале усмотрит то, что Витзен и Купер, как им показалось, усмотрели в сообщенных ими изображениях. И потому, если нет других свидетельств, я не думаю, чтобы эти изображения доказывали, что христианская религия была распространена в этих местах еще до прихода в Сибирь русских. Но Витзен, честный писатель, описывая художественное и искусное выполнение присланных ему изображений, сам обесценивает свое толкование. Он упомянул канцеляриста, который, без сомнения, принадлежал к низшему разряду писцов. Они же вообще привлекаются к делам, когда их начальники исполняют обязанности судей, и уезжают далеко от города не иначе, как по очень важным причинам. Коль скоро это был писец, то, насколько нравы людей этого рода нам известны, не будем ожидать тщательности и искусства в сделанной им зарисовке; она не могла быть выполнена «помощью сорванной с дерева ветки»; отсюда я заключаю, что по небрежности и невежеству, или по отсутствию нужных для рисования принадлежностей, было сделано притом много ошибок, которые привели Витзена и Купера к преувеличенной оценке этого произведения.

Если во всем этом я не ошибаюсь, то же суждение надо высказать по поводу догадки, сделанной Страленбергом, когда он эти изображения сопоставляет с древнейшими начертаниями букв, бывшими некогда в употреблении у китайцев. Если верно, как сообщает Пти де-ля Круа, что китайцы некогда устраивали колонии в Скифии, то я под этим понимаю не настоящую Скифию, имя которой даже не упоминается в китайских летописях, но объясняю, как заимствованное французским автором, который под обширной Скифией понимал земли монгольские, соседние с китайскими. И кто же поверит тому, что китайцы для того только ездили через Сибирь, через обширнейшие поля и дремучие леса ее, чтобы здесь на реке Ирбите оставить следы своего пребывания? Китайцы, природные свойства которых я достаточно наблюдал, по натуре своей стремятся не к ведению войн в чужих землях, не к предприятию долгих и дальних переездов, не к устройству поселений в далеких областях, но к осторожному, робкому и лукавому ведению своих дел дома. Мы владеем, и это – не последний успех нашего века – важнейшими памятниками китайской истории, списанными с китайских подлинников и переведенными на русский язык опытнейшим переводчиком. Ничего там не говорится о скифах, и самое слово скифы китайцам неизвестно, а также о военачальниках Квимпинго и Квинцинго, имена которых даже не могут быть выговорены китайским нёбом. Вот то, что имеет некоторую связь с рассказом Пти: «При династии Чихана (в просторечии Гая), правления Сиаоу-ди или Хау-ди в год XIV (т. е. в 127 г. до н. э.) вожди рода Хиун-ну тревожили набегами город Шангу и иные соседние города. Чтобы прогнать их, царь послал большой отряд воинов под предводительством двух военачальников Вын-дзинг и Лизи, которыми упомянутые вожди были побеждены, и целая область, расположенная к югу от реки Хуанг-хо (Гоанг-го), обращена в провинцию. За столь значительную заслугу царь наградил вождя Вын-дзинга титулом Чанпин-хиу, т. е. Вечно счастливый вождь. Некий советник, по имени Джусу-янг, советовал: в виду большого плодородия этой области, защищенной рекой, построить на берегу реки города, а вождей рода Хиун-ну задержать подольше и выслать туда колонию, чтобы область более не нуждалась в подвозе провианта из другого места. Народы, ведущие кочевой образ жизни, ничем другим нельзя удержать и уничтожить, как постройкой городов между ними. Совет, многим царедворцам не понравившийся, царю, однако, понравился. Города были основаны, и более 100 тысяч человек, добровольно вызвавшихся, по приказанию царя, удалились в эту новую провинцию на жительство». Это место, изложенное точно по китайскому оригиналу, ясно показывает, как неправильно этот рассказ относить к Сибири.

Я хочу добавить кое-что в связи с описанием Ирбитской скалы. Упоминаемых Страленбергом могильных холмов я не нашел ни одного и не могу понять, что послужило поводом к сложению басни о них. В том же, что мы читаем у него о пещере, сделанной людьми или природою, где курганы яко бы укрываются под кровлею, имеется какая-то путаница в рассказе: пещеры, расположенные с северной стороны скалы, приблизительно на половине высоты скалы, довольно несообразно соединяются с фиктивными курганами. Кто и когда наблюдал могильные курганы в пещере? И кто отведет для них место там, когда размеры входа в пещеру не превышают пол-локтя? В горах, состоящих из известкового камня и алебастра, находятся многочисленные пещеры. Такую же природа устроила здесь; она внутри больших размеров, чем это представляется извне. Чтобы основательнее ее исследовать, я велел войти в нее мальчику из соседней деревни, который вполз туда не без затруднения; внутри же он стал прямо и, щупая пальцами, не заметил ничего, что казалось бы достойным примечания. Страленберг не отметил, что на вершине горы заметны следы земляного вала, опоясанного рвом, полукруглой формы, края которого касаются крутого бока горы, противостоящего реке. Отсюда очевидно, что это место служило прежним обитателям для обеспечения безопасности против вражеских набегов. Страна во многих местах гориста и покрыта болотами и очень густыми лесами; но кое-где видны также и поля, единственные по своему плодородию и дающие земледельцам обильнейшую жатву. Ближайшая деревня, расположенная в одной версте ниже скалы на том же берегу реки, называется по имени скалы. То, что Витзен писал о пришествии русских в эти земли за сто слишком лет, надо отнести к началу занятия Сибири донскими казаками, совершившемуся в конце XVI в. Через довольно короткий промежуток времени река Ирбит начала заселяться русскими. Ирбитская слобода, расположенная при устье реки, основана в... году, Белослудская слобода, стоящая на правом берегу Ирбита в 40 верстах от Ирбитской и в стольких же верстах от писаного камня, поставлена в... году. Вогулов, которые до прихода русских населяли эти земли, в наше время там нет ни одного. И я не мог разузнать, верно ли то, что Витзен говорит о камне: «Вогулы и другие соседние народы имели обыкновение в его соседстве приносить жертвы богам». Русские, живущие в окрестностях, говорили мне, что они ничего этого не помнят. Между тем, это известие Витзена вполне правдоподобно, потому что у вогулов есть обычай особо почитать некоторые горы, именуемые на их языке «елпингкаеве», приносить им жертвы, или, точнее сказать, главным божествам тех мест совершать возлияния, обернувшись лицом к горе. Вы хотите узнать значение этого слова? Оно обозначает «священная или божественная гора»; словом, «елпинг» они обозначают также некоторые почитаемые реки и ручьи. Русские переводят его «шайтанский», т. е. дьявольский, что вполне правильно, если религию этих народов рассматривать, как дьявольскую, от которой, однако, очень многие отказались милостью верховного божества и заботами бессмертной памяти императора Петра Великого. Но перехожу к другим писаным скалам.

Отправляясь далее к востоку, встречаем реку Пышму, на берегу которой Страленберг (стр., 368), по его словам, нашел на какой-то скале вырезанные изображения красного цвета, которые и издал (табл. XVII и XVIII) в красках. Если эти изображения в действительности существовали, то их должно счесть за совершенно неизвестный до сих пор никому из ученых особый род письма. Но да простит мне муж заслуженнейший мои слова: на реке Пышме ничего подобного не встречается, и в той местности нет скал. Когда я был на этой реке в разных местах, я настойчиво расспрашивал об этом русских и татар, живущих там, но не мог получить известий о какой-либо скале, на которой были бы какие бы то ни было изображения. Страленберг не описывает этого места. Я думаю, что он был введен в заблуждение ложным рассказом и доставленными ему вымышленными изображениями, насколько мне лично известно, каких нигде во всей Сибири не находится. К этому присоединилось у него ошибочное мнение о названии Пышма, будто оно русское и означает «письмо», в чем он явно заблуждается, ибо это название принадлежит соседним татарам, которые его произносят «Пишни» (Pyschni). Русское же слово «письмо» произносится без «ch».

Почти так же обстоит дело с изображениями на горе Итик, или пирамиде, как хочет называть ее Страленберг (стр. 371). Надо благодарить автора за его честность, когда он добавляет, что об этом ему сообщено жителями Сибири. Я же скажу иное, чем он: когда я стал расспрашивать об этих изображениях татар, которые охотясь часто бывают на реке Ишиме и доходят до самой горы Итик и дальше, я получил в ответ, что на вершине этой горы находится значительной величины озеро, но нет ни пирамиды ни другого памятника, украшенного изображениями. Впрочем, гора эта, лежащая на восток от реки Ишима, как сообщают, очень высока и недоступна и только с одной западной стороны на нее ведет вход, да и тот довольно затруднителен. Вокруг же лежат меньшие горы, из которых некоторые носят особые названия.

Кроме того, известны покрытые фигурами скалы по рекам Томи и Енисею, о которых упоминает тот же Страленберг (стр.337; с части этих фигур он издал рисунки), прибавив, что его рассказ надо сравнить с рассказом Мат. Белого (De veter. litter. Hunno-Scythica, p. 15) о заметках и знаках, которые обычно употребляют в Венгрии трактирщики и иные люди, не умеющие писать. Мне лично эти скалы не пришлось видеть. (О причинах можно прочесть в описании нашего путешествия.) Однако, но моей просьбе, скалы на Томи и Енисее описал мой спутник по путешествию и друг мой Гмелин, который позаботился также, чтобы были сделаны тщательные рисунки их.

Скала, которая по высеченным на ней фигурам, называется русскими Писаным Камнем, расположена на восточном берегу реки Томи, в 16 верстах ниже Верхне-Томского острога; очень близко от нее в Томь впадает речка, при устье которой стоит деревня, не обитаемая русскими; обе (и речка и деревня) имеют от скалы название Писаных.

Река Томь, которая большею частью своей течет на север и на северо-запад, здесь почти поворачивает на запад. Скала, на которой изображены фигуры, вышиною около десяти саженей, обращена лицом к реке. Она состоит из какого-то ломкого камня тальковой породы, внутри зеленоватой, снаружи грязноватой, которую многократно пересекают поперечные жилы другого более мягкого пластующегося камня из талька и кварца. Самая нижняя часть скалы, покрытая изображениями, возвышается над поверхностью реки приблизительно на две сажени и имеет внизу некоторый выступ, соприкасающийся с рекой, взобравшись на который не без труда, можно прекрасно видеть главную часть фигур. Фигуры выступают как бы на одной доске вверх сажени на три, причем среднее пространство занимает одна из вышеназванных жилок, идущая горизонтально. Вблизи направо, на таком же расстоянии от реки, видна другая группа фигур, имеющая только треть вышины предыдущих, и вместе с ними простирающаяся на семь саженей в ширину. Отсюда по трещинам между обеими передними частями писаной скалы есть очень трудный проход к более отдаленному углу верхней части, который совершенно таким же образом, как и передние места, украшен фигурами и обращен также к югу. Фигуры иссечены каким-то резцом так, что внутренняя зеленоватая окраска камня совершенно ясно обрисовывает их очертания. Большая часть представляет оленей, серн, козлов, лосей, лошадей и других животных этих мест; некоторые же дают изображения людей, но все они даны только наружными очертаниями и довольно грубо. Более других замечательна на правой нижней части фигура человека, у которого голова окружена лучами; на верхней передней части – два человека держащие друг друга за руки; в более отдаленном углу – человек со стадом животных, привязанных одно к другому; в одном месте фигура рыбы, какой нигде больше не удавалось встречать. В нижней части многие фигуры, вследствие чьей-то шалости, сильно обезображены, нередко к старым фигурам прибавлены новые. В верхней же части и в упомянутом дальнем углу, куда никто не мог проникнуть или по трудности пути лишь немногие отваживались пробраться, все уцелело и не осквернено. Художник старался воспроизвести только древние очертания фигур, которые легко отличить от более новых.

Скалу на Енисее Гмелин описывает так: украшенная фигурами скала, известная под именем Писаного Камня, лежит приблизительно верстах в восьми ниже устья реки Бирюсы и в сорока верстах выше города Красноярска, на восточном берегу реки Енисея; вышина ее от нижней части у реки до вершины пять саженей, ширина около десяти. Нижняя часть скалы выдается несколько больше, она в вышину с сажень и устроена так, каковы бывают скалы от природы. Остальная часть, поднимающаяся в вышину до трех саженей, издали кажется покрытой повсюду белой краской и гладкой, хотя во многих местах очень шероховатой; если всмотреться более внимательно, на белом фоне выявляются фигуры, начертанные красной краской. Между ними одна, занимающая самое возвышенное место, представляет человека верхом на лошади, другая – двух человек, из которых каждый держит руку за пазухой. Остальные фигуры издали видны неясно, и в зависимости от воображения рассматривающих одному кажутся крестами, другому – идолами, третьему иными предметами. Гмелин, чтобы подробнее все рассмотреть, велел приставить к скале лестницу и, близко разглядев фигуры, внизу представляющиеся неясными, заметил, что они в общем представляют то же самое, как и те фигуры, которые издали можно было видеть отчетливо; он заметил также, что не вся верхняя скала, а только та часть, которая покрыта изображениями и простирается в вышину на одну сажень, а в ширину на два с половиной аршина, отличается белым цветом, остальная же скала там и сям украшена белыми жилками или пятнами и похожа на искусственный мрамор. Поверхность скалы, противоположная реке, смотрит в сторону западо-юго-севера. Сперва художник дал общий вид скалы, затем отдельное изображение фигур, видимых вблизи, и всех жилок на скале, наконец, оба рисунка соединил в один так, чтобы все появилось в естественном своем виде. Белая краска, покрывающая гладкую часть скалы, легко стирается, и гипс, которым скала слегка покрыта, служит фоном изображенных на ней фигур, цвет которых похож на жженую охру. Впрочем, вся скала состоит снаружи из грязноватого, внутри красноватого камня, снаружи сильно испещренного черными точками и мелкими белыми частичками.

К описаниям Гмелина я прибавлю два замечания, из которых одно касается самих фигур, а другое – способа, как они нарисованы или иссечены на скалах. Из вышесказанного и из приложенных рисунков видно, что тут нет ничего такого, чего бы нельзя было понять без всякого символического толкования, и так как все фигуры почти одинакового характера, при том одни и те же часто повторяются без всякой примеси других элементов, то это служит неопровержимым доказательством, что здесь не может быть речи о каком-нибудь особом роде письмен. Таким образом, и подозрение Страленберга относительно Ирбитских надписей также не подтверждается.

Мне досадно, что приходится вступать в спор с этим человеком, который, впрочем, имеет много заслуг, сообщив немало сведений, которые без него мы не имели бы. Как обычно случается с теми, кто впервые описывает какую-нибудь страну, они впадают в невольные ошибки, принимают лживые рассказы за истинные; прельщенные новизною вещей, ничему не удивляются, ничего обыкновенного не наблюдают, необыкновенным и многозначащим считают на чужбине все то, что у себя дома признавали едва стоящим какого-либо внимания; побуждаемые же тщеславием, твердо убеждены в том, что своими рассказами о всем темном, неведомом и неизвестном могут прославиться и все ясно объяснить. Повидимому, то же случилось и со Страленбергом, который в наше время первый писал о Сибири по собственным наблюдениям. Но кто же разрешит этот вопрос, как не тот, кто обозревал те же края, что и он, и с такими трудностями совершил путешествие, для того, чтобы подтвердить, объяснить и исправить сказанное им? Однако, иные авторы, не умеющие правильно оценить Страленберга, при случае цитируют его и ссылаются на приведенные им свидетельства, как стоящие выше всякой критики. Если мы хотим составить себе знание о том, что он описал, у меня есть несколько наблюдений, которые не требуют исправлений или не нуждаются в обработке. На основании их следует отметить ошибки Страленберга, чтобы на будущее время они не вводили в заблуждение доверчивых и несведущих людей. Вот какую догадку предлагает Страленберг относительно способа, каким фигуры на скалах были начертаны или иссечены. Он перечисляет затруднения, которым подвергались рабочие, выполнявшие это дело, и приходит к тому заключению, что они либо спускались, либо взбирались вверх посредством вколоченных в скалу клиньев. Сильное, право, берет меня сомнение, чтобы на такое немудреное дело было употреблено столько труда. Какой здравомыслящий человек стал бы так действовать, когда не было на то никакой надобности, и то же самое можно было сделать гораздо легче. К Ирбитской скале, если бы захотел, я мог бы пробраться без затруднения; так как скала на реке Томи была устроена точно так же, то ясно, что рабочие могли добраться до верхней ее части без помощи лестницы. Сам Гмелин и художник, снимая рисунок со скалы, пользовались лестницей. Но лестницу легко сделать и приставить, хотя бы и зимой, так как снег, которого там, впрочем, обыкновенно бывает не очень много, нисколько этому не мешает. Вот почему мы снисходительно относимся к Страленберговым «мекритам», при помощи которых означенный труд никак не мог быть исполнен.

Далее, подобная же скала находится на реке Тунгуске, которая в верхней своей части называется Ангарой. Правильнее надо называть ее Енисеем, если мы хотим следовать подлинному обозначению, полученному от тунгусов. Это неправильное название произошло по вине русских, впервые пришедших в эту страну. Когда они услышали, что название реки тунгусами произносится Иоандези, вместо Енисея, и увидели, что течение ее раздваивается на два потока почти равной величины, они это самое название присвоили непосредственно той реке, которая у окрестных татар и других соседних народов, а также у самих тунгусов называется Кемь или Кима, а другую реку, которую окрестные тунгусы зовут Енисеем, назвали Тунгуской; вместо этого названия, там, где эта река достигла земли бурятов, русские дали ей бурятское название Ангара. На правом берегу этой-то Тунгуски, который в этом месте северный, расположена скала, в 13 верстах ниже устья реки Чадобца и в 17 верстах ниже устья реки Муры. Но ни по числу ни по разнообразию изображений она далеко не может быть приравнена к вышеописанным скалам. Когда я, проезжая мимо, рассматривал ее, то мог заметить на ней только изображение всадника, почему и не счел нужным снять с нее рисунок.

Наконец, есть несколько украшенных фигурами скал на правом или восточном берегу р. Лены, между г. Верхоленском и дер. Качегой (в разных местах, в особенности одна, называемая Писаным Камнем, верстах в 36 ниже Верхоленска). На них видны разные изображения людей и животных, вырезанные на красноватом песчаном камне. Со всех этих изображений, пока они мне были известны только по слуху и пока я сам еще не добрался до них, я приказал снять рисунки, но, когда мне удалось увидеть их собственными глазами, мне стало жаль потраченного на зарисовку труда, да и теперь не считаю нужным издавать их. В виде образца, однако же, и следуя принятому порядку, прилагаю несколько рисунков, по которым любители таких вещей рассудят, могут ли они принести им какую-нибудь пользу. Здесь родина бурят, у которых также существует подмеченный мною у вогулов обычай почитать священные скалы: каждая скала этого рода называется ими Aiechu-tscholo, т. е. «заставляющая вздрогнуть скала», и пользуется таким почитанием, что лица, обвиненные в преступлении и желающие доказать свою невинность, прибегают к подобной скале и обхватывают ее обеими руками, будучи твердо убеждены в том, что если ложно поклянутся, то непременно умрут. Такая «заставляющая вздрогнуть скала» находится у озера Байкала, к западу от того места, где вытекает река Ангара. Из других скал этого рода одна находится в верховьях реки Иркута, другая на восточном берегу р. Лены, в 14 верстах выше Верхоленска, третья на том же берегу, в 16 верстах ниже Писаного Камня. По внешнему виду они обещают нечто особенное, и на несведущий народ легко могли производить такое впечатление, что предпочитались простым скалам, потому что высоки и обрывисты, местами расчленены или как бы разделены на колонны. Но ни на одной нет фигур я ни одна из них не есть писаный камень, который бурятам заменял бы «заставляющую вздрогнуть скалу».

Указание дальнейших мест, в которых, судя по рассказам других, находятся подобные же писаные на скалах изображения, строгие критики могли бы мне вменить в вину и в случае, если бы я сообщил ложные сведения, имели бы право заметить мне, что я впадаю в ту же ошибку, в которую впал Страленберг. Не хочу, однако же, умолчать, что, по словам одного, заслуживающего доверия, человека, в горах реки Темника и Джиды, спадающих с запада в Селенгу, на крутых и обнаженных скалах кое-где заметны фигуры животных и другие изображения, встречающиеся на писаных скалах. Узнал я это только тогда, когда уже успел совершить предначертанный мне путь по всем Забайкальским местностям. Таким образом, мне не только самому не удалось видеть те места, но и нельзя было отправить туда кого-нибудь из наших спутников. Я счел однако же, нужным указать эти места с тем, чтобы в будущем они могли быть отысканы другими.

Всем мною сказанным опровергается мнение Страленберга, приписывающего начертание большей части изображений на скалах военачальникам Тимурбека или самому Тимуру на том основании, что Пти де-ля-Круа со слов Шерефеддина, говорит-«Les Emirs... traverserent la riviere pour graver leurs armes et leurs chiffres rougis au feu sur les pins de ces bois, ce qu'ils ne firent qu'afin que Ton vit dans le temps a venir des marques de la venue de l'armee de Timur», а в другом месте (ibid., p. 81): «Timur... ordonna aux soldats porter des pierres, et en un moment il у fit elever un obelisque... et les sculpteurs habiles у graverent la date de l'an et du jour que Timur у passoit a la tete de son аrmeе». Если бы мы даже согласились, что Шерефеддин, а за ним и Пти де-ля-Круа ошиблись, не зная настоящего вида памятников, воздвигнутых Тимуром или его военачальниками, то все-таки никак нельзя бы было понять, каким это образом на памятниках, сооруженных по повелению государя или военными, нет никаких воинских данных. Ожидаешь изображений людей в военном вооружении, а встречаешь главным образом безоружных, предающихся более охоте, чем войне. Памятникам, сооруженным солдатами, более к лицу битвы и скопище воинов, чем мирные занятия и стада животных. Кроме того, следует заметить, что нигде о Тимуре не говорится, чтобы он предпринимал поход в Сибирь, да и в пределах Сибири нет ничего такого, что могло бы быть приписано Тимуру. Полагаю, что такие памятники, если они действительно существуют, следует искать в степях на запад от Иртыша, около истоков Тобола и далее на реках Эмбе и Яике, или в степях, прилегающих к Каспийскому морю, т. е. в таких странах, которые некогда принадлежали к Кипчацкому царству и, вследствие опасностей, грозящих со стороны разбойничьих казаков, еще недостаточно исследованы.

Но, опровергая мнения и предположения других, считаю справедливым попытаться высказать свой собственный взгляд на происхождение писаных камней.

По всей Сибири, в местностях, весьма далеко отстоящих одна от другой, встречаются почти такого же рода памятники. Следует ли, однако же, из этого вывести заключение, что все они происхождением своим обязаны одному и тому же народу? Где мы отыщем такой многочисленный народ, владевший всей Сибирью и повсюду по ней проходивший? Пришлось бы остановиться на монголах и татарах, которые в начале XIII века христианского летосчисления возвысились при Чингис-хане и до перенесения Кубилаем столицы в Китай владели всей южной Сибирью. Но они уже имели свои письмена и были знакомы с разными искусствами, так что трудно понять, почему они тут вздумали прибегнуть к столь грубому изображению фигур. Не отрицаю, что настоящие надписи (о них будет сказано ниже), встречающиеся в степях южной Сибири, должны быть приписаны этому народу, но они-то вследствие крайнего несходства их с другими памятниками древности и убеждают меня, что изображения на писаных камнях обязаны своим происхождением иным народам. Если их приписать грубому народу, преданному охоте, то, право, не знаю, почему их приурочивать к столь отдаленному времени. В самих произведениях нет никакого признака древности, и потому я не вижу причины, почему они должны быть приписаны первым обладателям этого края, а не нынешним обитателям ее.

Вспомним рассказ Витзена о том, что вогулы и другие язычники около Ирбитской скалы приносили богам жертвы. Я основываю на нем следующее предположение, правдоподобие которого предоставляю оспаривать другим. Языческая религия некогда во всей Сибири была одна и та же. Грубый и невежественный народ обыкновенно почитает волшебников, от которых, по его мнению, зависит всяческое счастье и несчастье. Их указаниям следуют вожди народа, предпринимая какое-нибудь важное дело; больные советуются с ними при более серьезных болезнях своих и при содействии волшебников приносят подземным богам жертвы за здравие свое. Прегрешения народа, по мнению их, могут быть искуплены, если священнослужители будут содействовать этому своей службой или, скорей, своим искусством. Когда предстоит надобность в предсказании будущего, к кому удобнее всего обратиться, как не к тому, кто находится в постоянных сношениях с надземными и подземными богами? Чтоб снискать себе больше уважения или подкрепить свои предсказания, кудесники нередко творят чудеса; такими, конечно, последние кажутся невежественному народу, для меня же, который часто присутствовал при этом, они являлись пошлыми и жалкими и никак не могут быть приравнены даже к штукам, ежедневно проделываемым нашими странствующими фокусниками. Этих священнослужителей своих татары называют камами, тунгусы – шаманами, монголы и буряты – бэ, а другие народы еще иначе. Русские усвоили себе тунгусское название; вследствие этого некоторые писатели стали думать, что людей такого рода остяки, самоеды и др. также называют шаманами, и сравнивают последних с саманеянами Индии, которых, говорят, изгнали и истребили брамины.

Нужно сознаться, что между сибирскими шаманами, отличающимися полнейшим невежеством в делах божеских и человеческих, и индийскими саманеянами, славившимися своими знаниями и любовью к искусству, слишком большая разница. Но это не мешает нам не только допустить догадку знаменитого мужа, но даже, как она того вполне заслуживает, постараться развить ее. Изгнанные из своих прежних обиталищ, рассеянные по странам монгольским и загнанные в самую Сибирь, саманеяне мало-по-малу, можно думать, уклонились от мудрости предков своих, так что у потомков и учеников их не сохранилось ни малейших следов ее. Впрочем, между теми и другими есть некоторое сходство в том отношении, что саманеяне не воздавали никакой почести высшему божеству, творцу вселенной, и шаманы также редко приносят жертвы верховным божествам, а более взывают о помощи к низшим богам, стараясь умилостивить их жертвоприношениями, чтобы они не вредили им и народу их. Если религия браминов из Индии распространилась по землям тибетским, китайским, монгольским, калмыцким и сибирским, то почему мы не можем допустить, что шаманство, которое древнее браминства, таким же образом проникло в Сибирь? Оно распространилось до такой степени, что проникло далее к лапландцам и многим народам Северной Америки. Это могло случиться не иначе, как с течением времени и с переходом шаманства от одного народа к другому, если мы не захотим допустить, что такое превратное учение самой природой привито и как бы прирождено всем этим народам. Но возвратимся к нашим изображениям и писаным камням.

Шеффер в своей «Lapponia illustrate» сообщил, как известно, сведения о лапландских волшебных бубнах (им изданы и рисунки с некоторых из них), украшенных разными чертами и фигурами, которые немногим отличаются от наших. У сибирских народов я видел волшебные бубны точно такого же рода (ср. у Страленберга, таблицу VI). Если, следовательно, рассказ Витзена о вогулах, имевших обыкновение приносить жертвы у Ирбитской скалы, верен, то мы, может-быть, не ошибемся, приняв изображения на ней и на других подобных скалах за волшебные. Но нас не должно вводить в обман это слово: оно относится к известному сокровенному значению фигур, а никак не к разуму язычников, потому что не может совмещаться с тупостью их духа. В бубнах нет ничего волшебного, а они употребляются только для волшебных жестикуляций, и фигуры на них сочинены еще более тупыми людьми и грубейшими идолопоклонниками для обманывания простого народа и притом не по соображениям искусства и не по тщательном обсуждении, почему лучше было нарисовать такую, а не иную фигуру, но совершенно случайно, как что пришло в голову. Я убежден, пока мне не представят лучшего довода, что то же самое должно сказать о писаных камнях. Правда, что встречаются писаные камни и там, где не происходит священнодействия, и что есть священные скалы без изображений; но, может-быть, у самих язычников исчезла память о некоторых священных скалах, которые в древности пользовались почетом. Как волшебные бубны не все украшены фигурами, так и священная скала может быть без изображений. Где суеверие пустило такие глубокие корни, там немудрено, что постоянно отыскиваются новые предметы поклонения, когда прежние забываются и, как устаревшие, теряют свое значение.