"И не жаль мне прошлого ничуть".

Лермонтов.

У Григория Семеновича Щеглова заломило в  пояснице.  Он  проснулся  и заворочался в постели.

- Настюша! - зашептал он, - возьми-ка, мать, спиртику и натри-ка  мне спинозу!

Ответа не последовало. Щеглов зашарил около себя руками  и  не  нашел никого. Постель, если не считать самого Щеглова, была пуста.

"Где же она?" - подумал он. - Настя! Настенька!

И на этот раз не  последовало  ответа.  Послышалось  только  стучанье сторожа в колотушку да  треск  тухнувшей  лампадки.  Щеглов,  предчувствуя недоброе, вытер на лбу холодный пот и вскочил с  постели.  Было  три  часа ночи - время, в которое Настя спала обыкновенно крепким сном  ребенка.  Не спать могли заставить ее только особенные причины. Щеглов быстро оделся  и вышел на двор.

Луна, полная и солидная, как генеральская экономка, плыла по  небу  и заливала своим хорошим светом небо, двор с бесконечными постройками,  сад, темневший по обе стороны дома. Свет мягкий, ровный, ласкающий... На  земле и на деревьях не было ни  одного  зеленого  листка,  сад  глядел  черно  и сурово, но во всем чувствовался конец марта, начало весны.  Щеглов  окинул глазами двор. На большом пространстве не было видно никого, кроме теленка, который, запутавши одну ногу в веревку, неистово прыгал.  Щеглов  пошел  в сад. Там было тихо, светло. От темных кустов веяло сырьем, как из погреба.

"А вдруг она в деревню  ушла! -  думал  Григорий  Семеныч,  дрожа  от беспокойства и холода. - Ежели ее в беседке нет,  то  придется  в  деревню посылать".

Щеглов знал за Настей две слабости: она часто с тоски уходила от него к родным в деревню и имела также привычку уходить  ночью  в  беседку,  где сидела в темноте и пела грустные песни.

"Я старый, дряхлый... - думал Григорий  Семеныч. -  Ей  не  сахар  со мной..."

Подойдя к беседке, он услышал женский голос. Но этот голос не пел,  а говорил... Говорил он  что-то  быстро,  не  останавливаясь,  без  запинки, словно жаловался...

- Брось ты этого старого чёрта! - перебил женскую речь грубый мужской голос. - Сделай милость! В шелку только ходишь да  с  тарелки  хрустальной ешь, а оно, того, дура, не понимаешь, грех ведь выходит... Эххх... Шалишь, Настюха! Бить бы тебя, да некому!

- Беспонятный ты, Триша! Коли б одна голова, ушла бы я от него за сто верст, а то ведь... тятька, вон, избу строить хочет... да брат на  службе. Табаку послать или что...

Послышались всхлипыванья, затем поцелуи. По спине Щеглова от  затылка до пяток пробежал мороз. В мужчине узнал он своего объездчика Трифона.

"Которую я из грязи вытащил,  к  себе  приблизил  и,  можно  сказать, облагодетельствовал, - ужаснулся он, - заместо как бы жены,  и  вдруг -  с Тришкой, с хамом! А? В шелку водил, с собой за один стол,  как  барыню,  а она... с Тришкой!"

У старика от гнева и с  горя  подогнулись  колени.  Он  послушал  еще немного и, больной, ошеломленный, поплелся к себе в дом.

"А мне наплевать! - думал он, ложась  в  постель. -  Она  воображает, может быть, что я без нее жить не могу! Ну, нет... Завтра  же  ее  выгоню. Пусть себе там со своими мужиками мякину жует. А Тришку-подлеца... чтоб  и духу не было! Утром же расчет..."

Он укрылся одеялом и стал думать. Думы были мучительные, скверные,  а когда воротилась из сада Настя и, как ни в чем не бывало, улеглась  спать, его от мыслей бросило в лихорадку.

"Завтра  же  его  прогоню...  Впрочем,  нет...  не   прогоню...   Его прогонишь, а он на другое место - и ничего себе, словно  и  не  виноват... Его бы наказать, чтоб всю  жизнь  помнил...  Выпороть  бы,  как  прежде... Разложить бы в конюшне и этак... в десять рук,  семо  и  овамо...  Ты  его порешь, а он просит и молит, а ты стоишь около и  только  руки  потираешь: "Так его! шибче! шибче!" Ее около поставить  и  смотреть,  как  у  ней  на лице: - Ну, что, матушка? Ааа... то-то!"

Утром Настя, по обыкновению, разливала чай. Он сидел  и  наблюдал  за ней. Лицо ее было покойно, глаза глядели ясно, бесхитростно.

"Я ей ничего не скажу, -  думал  он. -  Пусть  сама  поймет...  Я  ее нравственно... нравственно страдать заставлю! Не буду с ней разговаривать, сердиться на нее буду, а она и поймет... Ну, а что,  ежели  она  послушает подлеца Тришку и в самом деле уйдет?"

Была минута, когда последняя мысль  до  того  испугала  его,  что  он побледнел и сказал:

- Настенька, что ж ты, душенька, кренделечка  не  кушаешь?  Для  тебя ведь куплено!

В  девятом  часу  приходил  с  докладом  объездчик  Трифон.   Щеглову показалось, что мужик глядит на него с ненавистью, презрением, с  каким-то победным нахальством.

"Мало прогнать... - подумал  он,  измеряя  его  взглядом. -  Выпороть бы". - Ничего я тут не пойму! - начал он придираться, пробегая  квитанции, поданные Трифоном. - Это  какая  цифра?  75  или  15?  Дубина  ты  этакая! Закорючку не можешь даже, как следует, над семью поставить! Семь похоже на кочергу, а один -  на  кнутик  с  коротким  хвостиком.  Этого  не  знаешь? Ду-би-на... За это самое вашего брата прежде на конюшне драли!

- Мало ли чего прежде не было... - проворчал Трифон, глядя в потолок.

Щеглов искоса поглядел на  Трифона.  Мужик,  показалось  ему,  ехидно улыбался и глядел еще с большим нахальством...

- Пошел вон!! - взвизгнул Щеглов, не вынося трифоновской физиономии.

До вечера Щеглов ходил по двору и придумывал план наказания и  мести. Многие планы перебывали в  его  голове,  но  что  он  ни  придумывал,  всё подходило под ту или другую статью уложения о наказаниях.  После  долгого, мучительного размышления оказалось, что он ничего не смел...

В третьем часу ночи, стоя возле беседки,  он  услышал  разговор  хуже вчерашнего. Трифон со смехом передавал Насте беседу свою с барином:

- Взять бы его, знаешь, за ворот, потрясти  маленько  этак -  и  душа вон.

Щеглов не вынес.

- Кого это, прохвост? - взвизгнул он. - Чья душа вон?

В беседке вдруг умолкли. Трифон конфузливо крякнул. Через  минуту  он нерешительно вышел из беседки и уперся плечом в косяк.

- Кто здесь кричит? Кто таков?  А,  это  вы!.. -  сказал  он,  увидев барина. - Вот кто!

Минута прошла в молчании...

- За это прежде нашего брата на конюшне пороли, а теперь не знаю, что будет... - сказал  Трифон,  усмехаясь  и  глядя  на  луну. -  Чай,  расчет дадут... Боязно!

Засмеялся и пошел по аллее к дому. Щеглов засеменил рядом с ним.

- Трифон! - забормотал он, хватая его за рукав, когда оба они подошли к садовой калитке. - Триша! Я тебе одно только слово  скажу...  Постой!  Я ведь ничего...  Слово  одно  только...  Послушай!  Прошу  и  умоляю  тебя, подлеца, на старости лет! Голубчик!

- Ну?

- Видишь ли... Я тебе четвертную дам и даже, ежели желаешь, жалованья прибавлю... Тридцать рублей дам, а ты... дай я тебя выпорю!  Разик!  Разик выпорю и больше ничего!

Трифон подумал немного, взглянул на луну и махнул рукой.

- Не согласен! - сказал он и поплелся в людскую...