Титулярный советник Кратеров,  худой  и  тонкий,  как  адмиралтейский шпиль, выступил вперед и, обратясь к Жмыхову, сказал:

- Ваше превосходительство!  Движимые  и  тронутые  всею  душой  вашим долголетним начальничеством и отеческими попечениями...

- Более чем в продолжение целых десяти лет, - подсказал Закусин.

- Более чем в продолжение целых десяти лет, мы, ваши  подчиненные,  в сегодняшний  знаменательный  для  нас...  тово...  день  подносим   вашему превосходительству, в знак нашего уважения и глубокой благодарности,  этот альбом с нашими портретами и желаем  в  продолжение  вашей  знаменательной жизни, чтобы еще долго-долго, до самой смерти, вы не оставляли нас...

- Своими отеческими наставлениями на  пути  правды  и  прогресса... - добавил Закусин, вытерев со лба мгновенно выступивший пот; ему,  очевидно, очень хотелось говорить и, по всей вероятности, у него была готова речь. - И да развевается, - кончил он, -  ваш  стяг  еще  долго-долго  на  поприще гения, труда и общественного самосознания!

По левой морщинистой щеке Жмыхова поползла слеза.

- Господа! - сказал он дрожащим голосом. -  Я  не  ожидал,  никак  не думал, что вы  будете  праздновать  мой  скромный  юбилей...  Я  тронут... даже... весьма... Этой минуты я не забуду до  самой  могилы,  и  верьте... верьте, друзья, что никто не желает вам так добра, как я... А ежели что  и было, то для вашей же пользы...

Жмыхов, действительный статский советник,  поцеловался  с  титулярным советником Кратеровым, который  не  ожидал  такой  чести  и  побледнел  от восторга. Затем  начальник  сделал  рукой  жест,  означавший,  что  он  от волнения не может говорить, и  заплакал,  точно  ему  не  дарили  дорогого альбома, а, наоборот, отнимали... Потом, немного успокоившись и сказав еще несколько прочувствованных слов и дав  всем  пожать  свою  руку,  он,  при громких радостных кликах, спустился вниз,  сел  в  карету  и,  провожаемый благословениями, уехал. Сидя в карете,  он  почувствовал  в  груди  наплыв неизведанных доселе радостных чувств и еще раз заплакал.

Дома ожидали его новые радости. Там  его  семья,  друзья  и  знакомые устроили ему такую овацию, что ему показалось, что он в самом деле  принес отечеству очень много пользы и что, не будь его  на  свете,  то,  пожалуй, отечеству пришлось бы очень плохо. Юбилейный обед весь состоял из  тостов, речей, объятий и слез. Одним словом,  Жмыхов  никак  не  ожидал,  что  его заслуги будут приняты так близко к сердцу.

- Господа! - сказал он перед десертом. - Два часа тому  назад  я  был удовлетворен за все те страдания, которые приходится переживать  человеку, который служит, так сказать, не форме, не букве, а долгу. Я за  всё  время своей службы непрестанно держался принципа: не публика для нас, а  мы  для публики. И сегодня я получил высшую награду! Мои подчиненные поднесли  мне альбом... Вот! Я тронут.

Праздничные физиономии нагнулись к альбому и стали его рассматривать.

- А альбом хорошенький! - сказала дочь Жмыхова, Оля. -  Я  думаю,  он рублей пятьдесят стоит. О, какая  прелесть!  Ты,  папка,  отдай  мне  этот альбом. Слышишь? Я его спрячу... Такой хорошенький.

После обеда Олечка унесла альбом к себе в комнату  и  заперла  его  в стол. На другой день она вынула из него чиновников и побросала их на  пол, и вместо них вставила  своих  институтских  подруг.  Форменные  вицмундиры уступили свое место белым пелеринкам. Коля, сынок его  превосходительства, подобрал  чиновников  и  раскрасил  их  одежды  красной  краской.  Безусым нарисовал он зеленые усы, а безбородым - коричневые бороды.  Когда  нечего уже было красить, он вырезал из карточек человечков, проколол им  булавкой глаза и стал играть в солдатики. Вырезав титулярного советника  Кратерова, он укрепил его на коробке из-под спичек и в таком виде понес его в кабинет к отцу.

- Папа, монумент! Погляди!

Жмыхов захохотал, покачнулся и, умилившись, поцеловал  взасос  Колину щечку.

- Ну, иди, шалун, покажи маме. Пусть и мама посмотрит.