День занимался и расцветал, как улыбка младенца. Ошалело стрекотали кузнечики. Неброская акварель байкальского разнотравья, умытая ночным дождем, сияла изысканностью и глубоким внутренним светом, источала тончайшие ароматы. Скромненько белели горные аристократы эдельвейсы, вызывающе алели кокетливые саранки, причудливыми розетками прихорашивала камни заячья капуста, кружила голову благостным дурманом богородская трава. Августовское солнце уже не обжигало, но грело побережье ровным и мягким теплом, как угли таежного костра.
На десятки километров, куда ни глянь, они были одни. Если бы удалось взглянуть сверху, то на тонкой галечной косе стала бы заметна красная букашка их машины, неподалеку, у кромки воды лежала обнаженная женщина, а с другой стороны мыса хлюпал болотными сапогами по легкому прибою рыболов со спинингом. Он выглядел забавно на этом пляже в своих натянутых чуть не до пупа броднях, с рыбацкой сумкой на боку и торчащей из нее бутылкой с кузнечиками, заткнутой пучком травы – кот в сапогах да и только... Каждый из них тут был как бы сам по себе. Она общалась с Байкалом, позволяла ему трогать прохладными ладонями ноги, плечи, спину, подставляла солнцу белые, не загоравшие под купальником полоски кожи и немножко сердилась на своего спутника: вот ведь даже не взглянет на нее, весь в своей дурацкой рыбалке, ничего ему больше не надо...
А он, действительно, ничего не видел, кроме едва различимого в слепящих солнечных осколках пятнышка поплавка, сторожившего неведомую, манящую синь. Он тоже общался с Байкалом, мысленно просил его о поклевке, умолял подарить большого хариуса. Дело даже не в рыбе, не в улове, а в том захватывающем дух моменте, когда столбик поплавка – всегда вдруг, всегда нежданно – уходил под воду и, в ответ на мягкий рывок удилища, следовало упругое и мощное сопротивление. Есть! Эти упоительные минуты противоборства с рыбиной, когда они становились как бы одним целым, соединенные прозрачной паутиной лески, когда малейший неосторожный или грубый рывок мог оборвать эту тончайшую связь, когда у самых ног, среди угрожающе торчащих камней, хариус отчаянно кидался в сторону и надо было суметь мягко и упруго вывести его на берег – да разве можно в sтакие мгновения видеть что-то, слышать что -то, думать о чем-то?!
Ему хотелось, чтобы она хоть разок увидела эту драматическую борьбу и его в миг победы и торжества, но, увы, ей было скучно наблюдать непонятный рыбацкий азарт, а может, и рыбу было жалко. Жариться на солнце куском бифштекса, видите ли, более достойное занятие...
Ей пришлось не один раз кричать ему издали -не гоняться же за ним по берегу!- что пора обедать, сколько можно хлестать воду удочкой,солнце уже к закату, когда он, наконец, появился, сияя гордостью за своих трех выуженных рыб. Правда, хариусы оказались знатными, каждый не меньше килограмма, и надо было признать, что улов выглядел внушительно. Он быстро и немножко каясь в душе – какие красавцы были, как светились на солнце их пятнистые плавники! – выпотрошил улов, сноровисто насадил рыб на рожны ( так на Байкале называют плоские деревянные шампуры, выструганные из березы или ольхи ), а остальное доделал костер. Они обжигались сочной, душистой мякотью, заедали ее черным хлебом, запивали водкой – они и взяли с собой только краюху хлеба, соль в спичечном коробке и початую бутылку – а какой роскошный обед получился, ни в каком ресторане, ни за какие деньги не получить такого! Сразу же объявились незваные сотрапезники: чайки уселись на воде полукругом и, сварливо переругиваясь, ждали рыбных объедков – таких дармовых застолий они, как горькие пьяницы, никогда не пропускали, а рыбу чуяли за многие километры. При этом белокрылые попрошайки не теряли достоинства,горделиво вытягивали шеи, как бы демонстрируя хозяйские права на пространства берега, озера и неба, где двуногие были у них только случайными гостями...
А слегка захмелевший рыболов все не мог остудить недавний азарт, и, помогая себе руками, где не хватало слов, пытался передать, как самый крупный хариус, ну, вдвое больше этих, ну, зверь просто, оборвал самую уловистую сиреневую мушку, как другой такой же зверюга взвился свечой у самого берега и сошел с крючка, и какое это трудное дело – вытащить на камни крупную рыбу... Ему уже не хотелось хватать спининг и вновь испытывать удачу, хорошего помаленьку – вдруг забросы окажутся пустыми и смажется все впечатление от пережитого азарта, он никуда не торопился, разомлев от выпитого, согретый предзакатным теплом и близостью самого дорогого человека. Она же снисходительно и ласково смотрела на него, забыв про недавние обидки: все-таки мужчины –
до старости мальчишки...
А где- то там...
-... Все чудесно. Спасибо тебе за путешествие, оно превзошло все мои ожидания. Как тяжело было пробиваться, сколько энергии ушло – думала не выдержу – и такая награда! Космические Волны, Млечный Путь и эта голубая планета – просто чудо какое – то.
- А я рад, что убедил тебя. Эти модные курорты в близких измерениях так примелькались, так надоели, я чувствовал, что ты ждешь совсем другого. Путевки сюда не выдаются, Гарантии не действуют, свобода выбора почти безграничная, путепроводы не налажены – зато какая архаика! Заповедная зона нулевого класса.
- Предосторожности и запреты введены из-за этой планеты? Я угадала?
- Ты как всегда все поняла. Планета называется Земля. Допуска к ней не существует. Почти.
- И ты все преодолел...
- Ради тебя. Ради нас... Ты убедилась, что она живая?
- Да, конечно. И у ее микроорганизмов такая забавная деятельность! Я наблюдала за одной парой – мне даже кажется,что они разумны, при всей своей дикости...
- В известной степени несомненно разумны. Они умеют строить конструкции, добывать еду и воевать, использовать примитивные виды энергии, механизмы... Но мир они воспринимают примитивно -дуально. Заметила? У них только плюс и минус, твердь и небо, мужчина и женщина, тьма и свет – плоское мироощущение. Это тупиковая ветвь цивилизации.
- Так уж и безнадежно тупиковая?
- Да, я заглянул в некоторые источники – данных маловато, но они любопытны. Понимаешь, произошел какой-то таинственный зигзаг развития. Когда избранные земные обитатели были наделены Всевышним первичным разумом, они должны были бы начать развивать свои природные способности: использовать высшие энергии своего сознания и тела, управлять временем и пространством – ты знаешь, это азбука. И тут в инкубаторский Эдем вторглось нечто, что заставило их идти механистическим путем. Люди могли бы научиться летать как птицы, плавать как рыбы, телепортироваться в другие измерения как мы... Но они увидели паука с паутиной – и стали плести такие же сети для добычи рыбы. Увидели шар перекати-поля – и соорудили колесо.
Увидели молнию – и приручили огонь, а потом и электричество. У муравьев подглядели иерархическое устройство сообщества, где одни воюют и поддерживают порядок, другие добывают пищу, третьи заботятся о потомстве – и основали государственное устройство. Дальше – больше...
- А что же послужило первопричиной?
- Забавно. Ты начинаешь думать, как они – линейно...Причина и следствие взаимосвязаны, это одно и тоже, но какой-то толчок был. Предполагают, что произошло нарушение баланса между двумя жизненными началами,случился перекос в динамической модели Единого Целого. Если оперировать их понятиями, то, возможно, перевесило так называемое женское начало. Отсюда у них пошло понятие первородного греха, который связывают с женщиной.
- Бред какой!
- Не бред, а суеверия. В этом мире все возможно...
...А вечером их, как всегда, ждала баня у говорливого ручья. Ах, эта баня! Она стала для них наркотиком, привязала к себе, как выражаются медики, стойкой физиологической зависимостью.Один только запах густого и жаркого березового настоя сводил с ума. Убийственные перепады испепеляющей жары и леденящего холода сотрясали организм сладкими муками рождения и смерти. Они балдели от запаха и температурных встрясок как завзятые наркоманы. С одной, впрочем, существенной разницей: баня несла только здоровье, чистоту и радость, а более ничего...
С виду неказистая, как все таежные бани, сложенная из лиственичного кругляка, с вениками под односкатной крышей и дверными ручками из причудливых корневищ, она оказывалась внутри довольно просторной, светлой и уютной, а духмяное тепло держала и на следующее утро. Но была у нее одна замечательная особенность: крылечко веранды, где так приятно было чаевничать из пузатого самовара, выходило на ручей с лиственичным коробом бассейна. Зимой и летом вода в нем была одинаково студеной, быстрой и невесомо прозрачной. Выпростаться из-под веника, очумело вышибить дверь в хвойный сумрак вечера и кинуться с головой в эту прозрачную стынь, ошпарить тело холодом после жаркого озноба парилки – и заново родиться! У этих качелей из жары в холод был такой замах и крутизна, что все ощущения смещались и менялись местами. Жар вызывал озноб, а холод пронзал огнем. Когда ручей прожигал настолько, что начинало сводить ноги – вновь ринуться в спасительную парилку, плеснуть от души ковшиком на раскаленные камни березовый настой из-под томящегося в логушке веника – и начать все сызнова...
А еще Юрий Николаевич, хозяин этого райского уголка, научил их некоторым изыскам, неведомым даже завзятым парильщикам. Его дед перенял от своего деда способ парки " в мешке ". Так, будто бы, любил париться барин и требовал от крепостных, чтобы технология строго соблюдалась. Полог застилается мешковиной, сверху тебя укутывают другим куском дерюжки, и начинают нагнетать пар. Жар при этом не обжигает, но вкрадчиво пробирает до самых костей, томишься под рогожкой, как парная телятина. А потом – в ручей. Или – еще одна местная причудина – к муравейнику. Возле бани, в зарослях гусиной лапки, возвышался муравейник в человеческий рост. У его основания располагалась дощатая полка, на которую следовало сесть и постучать по доскам. Рыжие муравьи не заставляли себя долго ждать и набрасывались на бесцеремонных пришельцев с отвагой камикадзе, выбирая для атаки, как правило, больные места. Юрий Николаевич лечил так свой многострадальный позвоночник, уверяя, что лучшего средства не существует. А что? Тут тебе и глубокое прогревание, и закаливание, и физиотерапия с иглоукалыванием...
Истомленные, оглушенные, благостно расслабленные, они пили чай из травяных настоев и молчали. Слова тут казались чужими и вымученными, вполне хватало того, что неумолчно бормотал ручей.
- Это сказка...- Наконец, произнесла она и после затяжной паузы, с другой интонацией, – только муравьев жалко...
- Каких? – сразу не понял он.
- Тех, что ты смывал с себя в ручье. Вернее, мы. Я тоже. Они ведь утонут.
- Совсем не обязательно. Выкарабкаются. Зато попадут в другие для себя края, станут первопроходцами.
- Они нас об этом не просили...
- Откуда эта сентиментальность? Я щас заплачу...
- Ну, понимаешь, мы же сами придумали, что Енхок переводится с тунгусского как " столица муравьев", вот невольно и думаешь о них.
- Нет, столица как-то не очень подходит. Лучше уж – царство. А полное название какое: " Урочище Енхок ". Тут бы и с русского перевести... Урочище – то есть, большущий такой урок... Получается: Большой Урок Муравьиного Царства. А?! Как тебе?
- Понять бы: урок чего?..
А где-то там...
- Внутреннее равно внешнему. Внутреннее всегда равно внешнему...- навязчиво пульсировала ее мысль.
- Школьные азы?
- Видишь, какой необычный у нас атавизм: мы одно целое, а по – прежнему спрашиваем, задаем вопросы. Или так действует на нас эта планета? Она разделяет?
- С чего бы?
- Опять спрашиваешь... У них какое-то болезненное стремление к запредельному состоянию. Они как бы рвутся из своей телесной оболочки, разрушают себя, избегают равновесия, раскачивают маятник до критических отметок... Они должны бы иметь представление о Законе маятника: одна запредельность неизбежно сменится на противоположную -элементарно ведь-, но продолжают это делать. А так как внутреннее равно внешнему, то, представляешь, в какой неустойчивой и запредельной действительности они обречены всегда кувыркаться!.. Зачем? Природные катаклизмы, смены государственных режимов на прямо противоположные, перепады температур, голод и обжорство, бесправие и вседозволенность – как они существуют в таком мире?
- Меня начинает это тревожить – обрушиваем друг на друга град бессмысленных и разделяющих вопросов...Что-то с нами происходит... Но ты на микроуровне подметила очень интересное явление. Я рассматривал большую площадку вокруг этого водоема, там живет одно сообщество и ведет оно себя так, как ты увидела. У них нет скученности, поселения разделяют большие расстояния, но вместо ожидаемого индивидуализма им более присущ коллективизм. Очень много земли, очень много природных ресурсов, но живут очень скудно. Строят одно общественное устройство, потом разрушают его, уничтожают друг друга и начинают строить что- то противоположное. Избыток пространства постоянно резонирует в каждом индивидууме, толкает в запредельность ощущений и действий, а это, в свою очередь, формирует соответствующие формы и реальности. Порочный круг. Может, потому они и раскачивают маятник, что подсознательно хотят вырваться из этой амплитуды, но при этом только усугубляют неустойчивость. Какая уж тут разумность!
- Мне жалко их.
- Поздравляю. Ты начинаешь чувствовать присущими им формами. Эта планета определенно несет в себе опасность, давай-ка перемещаться от нее подальше.
- Нет, прошу тебя, задержимся еще немного, совсем немного. Ведь глупо уходить, так ничего и не поняв...
Вернувшись из бани, она повалилась на кровать.
- Ох, сил нет, как хорошо!..
- Сил нет... – плюхнулся он рядом.
Пух ее волос, изгиб шеи, впадинка у ключицы, податливая упругость груди... Силы неожиданно нашлись и у него, и у нее...
Он не переносил темноты в такие моменты, потому что любил смотреть на нее. Глаза прикрыты. Разгорающийся румянец щек – как заря в предутреннем небе. Выплывающая откуда -то из глубины улыбка – как солнышко выплавляется из гор. Улыбка живет сама по себе: она принадлежит не ей и предназначается не ему, а чему-то неведомому... Вот нижняя губа чуть прикушена... И – как гроза среди ясного неба – ее черты сотрясает, искажает гримаса страдания. Будто срывается с обрыва, на вершину которого стремилась всем своим существом. И летит, летит в нескончаемую бездну, разрывая рот в приглушенном крике... Этих мгновений он ждал, как слепой просверка света, ждал озарения в извечной загадке бытия, но мгновения проносились, а загадка оставалась. Почему на этом обрыве наслаждение и страдание сходятся так близко и так перепутываются, что становятся неотделимыми, превращаются в неуправляемый взрыв? Так сближаются два противоположных заряда в атомной бомбе – и... Господи, где -то здесь ты спрятал момент истины,но никогда не дашь постигнуть его... Ну вот, теперь глаза ее распахнуты, но незрячи, они подёрнуты мукой ожидания чего-то страшного... И оно подходит, накатывает, вновь искажает жадной болью родные черты...
А ведь он не делал ей больно. Наоборот. И она испытывала нечто совсем уж непохожее на страдание...
- Ты меня изучаешь?! – Вздрагивает она и притворно – сердито молотит его кулачками по груди. – Ты меня изучаешь, как подопытного кролика!..
Он закрывает ей ладошкой рот, а она мотает головой, силясь высвободиться.
- Пойми, я просто хочу, чтобы тебе было хорошо и хочу это видеть.
- А я не хочу опытов над собой! Я сама хочу знать, что чувствуешь ты! Только честно...
- Честно? – он долго молчит, закрыв глаза. – Я... сейчас чувствую ярость и бессилие.
- Бессилие... ничего себе!
- Да! Я хочу... я хочу весь, понимаешь, весь без остатка войти в тебя. Войти и занять всю тебя. Или свернуться калачиком и стать твоим ребенком. Или... раздвинуть твои губы, как двери лифта и протиснуться, и упасть в твою бездну, и умереть...
- Сумасшедший! Ты разорвешь меня...
И вот уже он кричал и рычал раненым зверем, и она затаившимся, любопытным зверьком смотрела в него...
Свое странное и навязчивое желание он так и не мог определить сам для себя. Если это и есть мужское начало, то оно означает всего лишь скрытое стремление спрятаться от мира, от жизни, вернуться туда, откуда появился на свет. Неодолимое стремление к смерти? К новому рождению? Возвращение к женскому началу? Извращение? Так никогда и не мог понять, так никогда и не хватало времени додумать...
А где-то там...
– Мне страшно... Они порождают такую энергию, масштабов которой не понимают. Меня прожгло насквозь, когда я слишком приблизилась...
- Планета опасна...
- Они владеют тем даром, которым наделен один лишь Творец. И не осознают этого. Более того, высшее считают низменным. А низменный страх перед наказанием считают высокой Верой в Творца. Какие парадоксы мироздания!
- Планета опасна, повторяю. И слава Творцу, что им не дано владеть этой энергией, что они принимают ее только за инстинкт продолжения рода. Они прозорливо ограничены трехмерным пространством, дуальностью восприятия мира,примитивным со-знанием и еще более примитивным со-обществом.
- А если им помочь? Вывести хотя бы в четырехмерное пространство, разорвать линейность времени...
- Даже не думай об этом!
- Буду думать. Если появляются вопросы, то на них надо искать ответы. Мы выше их? Но кто определил, где верх и где низ?Да, они обречены всегда скользить по тонкому гребню времени между прошлым и будущим, а мы владеем настоящим, можем управлять пространством и временем. Но теперь мне кажется, что наше Настоящее также призрачно, как их мимолетность. Да, их рок – мимолетность, наш – предопределенность. Поэтому они в каком-то смысле более живые, чем мы.
- Но каждый миг они тысячами и миллионами проваливаются в свое настоящее, где нет ни прошлого, ни будущего -на этом их физическое существование заканчивается...
- И продолжается в новых поколениях! У них никогда не прекращается обновление... Правда, им не дано задержать для себя хотя бы миг, зацепиться за лучшие мгновения. Это ужасно...
- Будем радоваться, что мы другие и нам их участь не грозит. И что не в их силах прорвать свою оболочку во время Акта Творения. Представляешь последствия: взрывается Будущее, Настоящее и Прошлое – полная непредсказуемость и разрыв связей во Вселенной,энергетический дисбаланс, черная дыра, новый разум, новая энергия, коллапс – что это будет?.. И с нашей так называемой безнадежной предопределенностью ты противоречишь сама себе. Разве могли мы предполагать, что испытаем такое, что ты заразишься этими неизвестными мыслями и чувствами? Где же здесь предопределенность?
- Не знаю, может и это было предопределено кем-то...
- Ты меня пугаешь. Возвращаемся немедленно...
- А хочешь, напугаю еще больше? Там, близко соприкоснувшись с ними, мне вдруг захотелось стать той женщиной. Просто женщиной. Слабой. Желанной. Капризной. И захотелось помочь им...
Луна плескалась в Байкале, рассыпала зеркальные осколки, заплетала тугую серебристую косичку и тут же шаловливо растрепывала ее по волнам. Байкал притворялся спящим, как добродушный дед, а на самом деле он любовался баловницей, затаенно дыша и поглаживая прозрачной ладонью прибрежную гальку, расцвеченную мириадами озорных лунных искр.
- Боже, как хорошо! – Выдохнула она, поплотнее запахивая на себе его рубашку. Он обнял ее за плечи, ткнувшись лицом в волосы, властно заполонившие его запахом березовых листьев и сладким напоминанием пережитых мгновений. Они сидели на завалинке гостевого дома под мягкими лапами листвениц и любовались раскинувшимся внизу Байкалом, подглядывали за его чувственной игрой с ослепительной полуночной красавицей. В стороне за черными деревьями бормотал ручей, напоминая о бане, где-то, тревожа ломкий кустарник, всхрапывали кони.
- Он живой. Я знаю, что он живой. Я разговаривала с ним днем,там, на мысу. Я вошла в него – и он вошел в меня. Он и сейчас во мне, хотя он далеко внизу и до него еще идти минут десять._Как такое может быть?
- Полнолуние...
- Да ну тебя! Я серьезно...
- И я. Скоро начну ревновать тебя к Байкалу.
- Но ты же сам заставил меня полюбить его.
- А почему ты шепчешь? Никого вокруг...
- Полнолуние...
Рассмеявшись, они вспугнули ночную птицу, которая, укоризненно шурша крыльями, прочертила круг, как бы замыкая их в этом пространстве, и растворилась точкой на фоне светящихся серебром гор.
- Нет, правда, как я могу чувствовать в себе Байкал, если он далеко и прошло много часов?
- Значит, ты живешь прошлым.
- А ты – настоящим?
- Боюсь, настоящего не существует. Все, что я сейчас сказал и подумал – уже в прошлом. Будущее живет в наших желаниях, но только мы дотягиваемся до них – они тут же просыпаются сквозь нас и впитываются в прошлое. Как капли дождя. Ведь их нельзя остановить.
- Как грустно! Остановись, мгновенье – ты прекрасно!.. Нам не догнать эту ночь, Байкал с луной, мне не догнать тебя...
- Почему? Вот он, я, рядом.
- Догнать, значит – остановить. Сам же сказал. Я не могу остановить тебя, когда заполнена тобою. Будущее – только мечта. Настоящего нет. Остается лишь переживать прошлое. Пережевывать прошлое. А все бы отдала, чтобы остановить, продлить те мгновения, когда... ну, как ты сказал, я падаю с обрыва...
- Ты продрогла. Руки какие холодные! Пошли в дом...
- Ну, еще минутку. Пожалуйста! Не могу оторваться от этой красоты, как будто в последний раз...
- Типун тебе на язык! Хотя... Каждый раз в этой жизни последний, и никогда не повторится, так уж все устроено... Ну-ка, посмотри мне в глаза! Слезинка катится... Что с тобой?!
- Мне хорошо. Мне так хорошо, как никогда не бывало, поверь. И еще... Я все не решалась тебе сказать, думала – будешь смеяться... Так вот, там, в домике, ну, на кровати, я увидела... нет, ощутила, как мне в глаза заглянула... Богородица.
- Не смеюсь, Богородица – так Богородица... Полнолуние... Эх, урок – урочище , что ты нам еще наурочишь!..
Под его рукой она была таким беззащитным, хрупким комочком, такой желанной и близкой, что у него самого невольно навернулись слезы.
- Пойдем...- прошептал он ей в бархатистую раковину ушка,- пойдем, пойдем же...
Ненасытная ночь! Они опять любили друг друга...
А где-то там...
- Умоляю, не делай этого! Ради Пресветлого не делай этого! Ты заразилась их энергией, ты не отдаешь себе отчета в своих действиях... В тебе говорит презренная жалость и низменная зависть! Ты вышла из разума! Ты погубишь их и погубишь нас!
- Прости. Я люблю тебя...
Они оба падали с обрыва в бездну, поэтому не заметили ее прикосновения. Только хрустально лопнула какая-то нить. Все стало бесконечным и неостановимым. То ли падали вверх, то ли взмывали вниз. Прошлое, настоящее и будущее разлеталось на осколки. Он вошел в нее весь без остатка, он растворился в ней.
У нее было только Настоящее, непроходимое Настоящее. Восторженный сгусток энергии летел в запределье. Вселенная содрогнулась.
Муравьи возле бани торопились закрыть последние входы в свое жилище, предчувствуя холодную ночную росу.
