В Х-ом общественном клубе с благотворительной целью давали бал-маскарад, или, как его называли местные барышни, бал-парей. {парадный бал (франц. bal pare).}

Было 12 часов ночи. Не танцующие интеллигенты без масок -- их было пять душ -- сидели в читальне за большим столом и, уткнув носы и бороды в газеты, читали, дремали и, по выражению местного корреспондента столичных газет, очень либерального господина, -- "мыслили".

Из общей залы доносились звуки кадрили "Вьюшки". Мимо двери, сильно стуча ногами и звеня посудой, то и дело пробегали лакеи. В самой же читальне царила глубокая тишина.

-- Здесь, кажется, удобнее будет! -- вдруг послышался низкий, придушенный голос, который, как казалось, выходил из печки. -- Валяйте сюда! Сюда, ребята!

Дверь отворилась, и в читальню вошел широкий, приземистый мужчина, одетый в кучерской костюм и шляпу с павлиньими перьями, в маске. За ним следом вошли две дамы в масках и лакей с подносом. На подносе была пузатая бутыль с ликером, бутылки три красного и несколько стаканов.

-- Сюда! Здесь и прохладнее будет, -- сказал мужчина. -- Становь поднос на стол... Садитесь, мамзели! Же ву при а ля тримонтран! А вы, господа, подвиньтесь... нечего тут!

Мужчина покачнулся и смахнул рукой со стола несколько журналов.

-- Становь сюда! А вы, господа читатели, подвиньтесь; некогда тут с газетами да с политикой... Бросайте!

-- Я просил бы вас потише, -- сказал один из интеллигентов, поглядев на маску через очки. -- Здесь читальня, а не буфет... Здесь не место пить.

-- Почему не место? Нешто стол качается или потолок обвалиться может? Чудно! Но... некогда разговаривать! Бросайте газеты... Почитали малость и будет с вас; и так уж умны очень, да и глаза попортишь, а главнее всего -- я не желаю и все тут.

Лакей поставил поднос на стол и, перекинув салфетку через локоть, стал у двери. Дамы тотчас же принялись за красное.

-- И как это есть такие умные люди, что для них газеты лучше этих напитков, -- начал мужчина с павлиньими перьями, наливая себе ликеру. -- А по моему мнению, вы, господа почтенные, любите газеты оттого, что вам выпить не на что. Так ли я говорю? Ха-ха!.. Читают! Ну, а о чем там написано? Господин в очках! Про какие факты вы читаете? Ха-ха! Ну, да брось! Будет тебе кочевряжиться! Выпей лучше!

Мужчина с павлиньими перьями приподнялся и вырвал газету из рук у господина в очках. Тот побледнел, потом покраснел и с удивлением поглядел на прочих интеллигентов, те -- на него.

-- Вы забываетесь, милостивый государь! -- вспыхнул он. -- Вы обращаете читальню в кабак, вы позволяете себе бесчинствовать, вырывать из рук газеты! Я не позволю! Вы не знаете, с кем имеете дело, милостивый государь! Я директор банка Жестяков!..

-- А плевать мне, что ты -- Жестяков! А газете твоей вот какая честь...

Мужчина поднял газету и изорвал ее в клочки.

-- Господа, что же это такое? -- пробормотал Жестяков, обомлев. -- Это странно, это... это даже сверхъестественно...

-- Они рассердившись, -- засмеялся мужчина. -- Фу-ты, ну-ты, испугался! Даже поджилки трясутся. Вот что, господа почтенные! Шутки в сторону, разговаривать с вами мне не охотно... Потому, как я желаю остаться тут с мамзелями один и желаю себе тут удовольствие доставить, то прошу не претикословить и выйти... Пожалуйте-с! Господин Белебухин, выходи к свиньям собачьим! Что рыло наморщил? Говорю, выходи, стало быть, и выходи! Живо у меня, а то, гляди, не ровен час, как бы в шею не влетело!

-- То есть как же это? -- спросил казначей сиротского суда Белебухин, краснея и пожимая плечами. -- Я даже не понимаю... Какой-то нахал врывается сюда и... вдруг этакие вещи!

-- Какое это такое слово нахал? -- крикнул мужчина с павлиньими перьями, рассердившись, и стукнул кулаком по столу, так что на подносе запрыгали стаканы. -- Кому ты говоришь? Ты думаешь, как я в маске, так ты можешь мне разные слова говорить? Перец ты этакий! Выходи, коли говорю! Директор банка, проваливай подобру-поздорову! Все уходите, чтоб ни одной шельмы тут не оставалось! Айда, к свиньям собачьим!

-- А вот мы сейчас увидим! -- сказал Жестяков, у которого даже очки вспотели от волнения. -- Я покажу вам! Эй, позови-ка сюда дежурного старшину!

Через минуту вошел маленький рыженький старшина с голубой ленточкой на лацкане, запыхавшийся от танцев.

-- Прошу вас выйти! -- начал он. -- Здесь не место пить! Пожалуйте в буфет!

-- Ты откуда это выскочил? -- спросил мужчина в маске. -- Нешто я тебя звал?

-- Прошу не тыкать, а извольте выйти!

-- Вот что, милый человек: даю тебе минуту сроку... Потому, как ты старшина и главное лицо, то вот выведи этих артистов под ручки. Мамзелям моим не ндравится, ежели здесь есть кто посторонний... Они стесняются, а я за свои деньги желаю, чтобы они были в натуральном виде.

-- Очевидно, этот самодур не понимает, что он не в хлеву! -- крикнул Жестяков. -- Позвать сюда Евстрата Спиридоныча!

-- Евстрат Спиридоныч! -- понеслось по клубу. -- Где Евстрат Спиридоныч?

Евстрат Спиридоныч, старик в полицейском мундире, не замедлил явиться.

-- Прошу вас выйти отсюда! -- прохрипел он, выпучивая свои страшные глаза и шевеля нафабренными усами.

-- А ведь испугал! -- проговорил мужчина и захохотал от удовольствия. -- Ей-ей, испугал! Бывают же такие страсти, побей меня бог! Усы, как у кота, глаза вытаращил... Хе-хе-хе!

-- Прошу не рассуждать! -- крикнул изо всей силы Евстрат Спиридоныч и задрожал. -- Выйди вон! Я прикажу тебя вывести!

В читальне поднялся невообразимый шум. Евстрат Спиридоныч, красный как рак, кричал, стуча ногами. Жестяков кричал. Белебухин кричал. Кричали все интеллигенты, но голоса всех их покрывал низкий, густой, придушенный бас мужчины в маске. Танцы, благодаря всеобщей сумятице, прекратились, и публика повалила из залы к читальне.

Евстрат Спиридоныч для внушительности позвал всех полицейских, бывших в клубе, и сел писать протокол.

-- Пиши, пиши, -- говорила маска, тыча пальцем ему под перо. -- Теперь что же со мной, с бедным, будет? Бедная моя головушка! За что же губите вы меня, сиротинушку? Ха-ха! Ну что ж? Готов протокол? Все расписавшись? Ну, теперь глядите!.. Раз... два... три!!..

Мужчина поднялся, вытянулся во весь рост и сорвал с себя маску. Открыв свое пьяное лицо и поглядев на всех, любуясь произведенным эффектом, он упал в кресло и радостно захохотал. А впечатление, действительно, произвел он необыкновенное. Все интеллигенты растерянно переглянулись и побледнели, некоторые почесали затылки. Евстрат Спиридоныч крякнул, как человек, сделавший нечаянно большую глупость.

В буяне все узнали местного миллионера, фабриканта, потомственного почетного гражданина Пятигорова, известного своими скандалами, благотворительностью и, как не раз говорилось в местном вестнике, -- любовью к просвещению.

-- Что ж, уйдете или нет? -- спросил Пятигоров после минутного молчания.

Интеллигенты молча, не говоря ни слова, вышли на цыпочках из читальни, и Пятигоров запер за ними двери.

-- Ты же ведь знал, что это Пятигоров! -- хрипел через минуту Евстрат Спиридоныч вполголоса, тряся за плечо лакея, вносившего в читальню вино. -- Отчего ты молчал?

-- Не велели сказывать-с!

-- Не велели сказывать... Как засажу я тебя, анафему, на месяц, так тогда будешь знать "не велели сказывать". Вон!!.. А вы-то хороши, господа, -- обратился он к интеллигентам. -- Бунт подняли! Не могли выйти из читальни на десять минуток! Вот теперь и расхлебывайте кашу. Эх, господа, господа... Не люблю, ей-богу!

Интеллигенты заходили по клубу унылые, потерянные, виноватые, шепчась и точно предчувствуя что-то недоброе... Жены и дочери их, узнав, что Пятигоров "обижен" и сердится, притихли и стали расходиться по домам. Танцы прекратились.

В два часа из читальни вышел Пятигоров; он был пьян и пошатывался. Войдя в залу, он сел около оркестра и задремал под музыку, потом печально склонил голову и захрапел.

-- Не играйте! -- замахали старшины музыкантам. -- Тсс!.. Егор Нилыч спит...

-- Не прикажете ли вас домой проводить, Егор Нилыч? -- спросил Белебухин, нагнувшись к уху миллионера.

Пятигоров сделал губами так, точно хотел сдунуть со щеки муху.

-- Не прикажете ли вас домой проводить, -- повторил Белебухин, -- или сказать, чтоб экипажик подали?

-- А? Ково? Ты... чево тебе?

-- Проводить домой-с... Баиньки пора...

-- До-домой желаю... Прроводи!

Белебухин просиял от удовольствия и начал поднимать Пятигорова. К нему подскочили другие интеллигенты и, приятно улыбаясь, подняли потомственного почетного гражданина и осторожно повели к экипажу.

-- Ведь этак одурачить целую компанию может только артист, талант, -- весело говорил Жестяков, подсаживая его. -- Я буквально поражен, Егор Нилыч! До сих пор хохочу... Ха-ха... А мы-то кипятимся, хлопочем! Ха-ха! Верите? и в театрах никогда так не смеялся... Бездна комизма! Всю жизнь буду помнить этот незапамятный вечер!

Проводив Пятигорова, интеллигенты повеселели и успокоились.

-- Мне руку подал на прощанье, -- проговорил Жестяков, очень довольный. -- Значит, ничего, не сердится...

-- Дай-то бог! -- вздохнул Евстрат Спиридоныч. -- Негодяй, подлый человек, но ведь -- благодетель!.. Нельзя!..