Прелестнейшая Ванда, или, как она  называлась  в  паспорте,  почетная гражданка  Настасья  Канавкина,  выписавшись  из  больницы,  очутилась   в положении, в каком она раньше никогда не бывала: без приюта и без  копейки денег. Как быть?

Она первым делом отправилась в ссудную кассу и заложила там кольцо  с бирюзой - единственную свою драгоценность. Ей дали за кольцо рубль,  но... что купишь за рубль? За эти деньги не купишь ни модной, короткой кофточки, ни высокой шляпы, ни  туфель  бронзового  цвета,  а  без  этих  вещей  она чувствовала себя точно голой. Ей казалось, что не  только  люди,  но  даже лошади и собаки глядят на нее и смеются над простотой ее платья. И  думала она только о платье, вопрос же о том, что  она  будет  есть  и  где  будет ночевать, не тревожил ее нисколько.

"Хоть бы мужчину знакомого встретить... - думала она. -  Я  взяла  бы денег... Мне ни один не откажет, потому что..."

Но знакомые мужчины не встречались. Их не трудно встретить вечером  в "Ренессансе", но в "Ренессанс" не пустят  в  этом  простом  платье  и  без шляпы. Как быть? После долгого томления, когда уже  надоело  и  ходить,  и сидеть, и думать, Ванда решила пуститься на последнее средство: сходить  к какому-нибудь знакомому мужчине прямо на квартиру и попросить денег.

"К кому бы сходить? - размышляла она. - К Мише  нельзя -  семейный... Рыжий старик теперь на службе..."

Ванда вспомнила о зубном враче Финкеле, выкресте, который месяца  три назад подарил ей браслет и которому она однажды за ужином в Немецком клубе вылила на голову стакан пива.  Вспомнив  про  этого  Финкеля,  она  ужасно обрадовалась.

"Он наверное даст, лишь бы только мне дома  его  застать... -  думала она, идя к нему. - А не даст, так я у него там все лампы перебью".

Когда она подходила к двери зубного врача, у нее уже был готов  план: она со смехом взбежит по лестнице, влетит к врачу в кабинет и потребует 25 рублей... Но когда она взялась за звонок, этот план как-то сам собою вышел из головы. Ванда вдруг начала трусить и волноваться,  чего  с  ней  раньше никогда не бывало. Она бывала смела и нахальна только в пьяных  компаниях, теперь же, одетая в обыкновенное платье, очутившись  в  роли  обыкновенной просительницы, которую могут не принять, она почувствовала себя  робкой  и приниженной. Ей стало стыдно и страшно.

"Может быть, он уж забыл про меня... - думала она, не решаясь дернуть за звонок. - И как я пойду к нему в таком платье? Точно нищая или  мещанка какая-нибудь..."

И нерешительно позвонила.

За дверью послышались шаги; это был швейцар.

- Доктор дома? - спросила она.

Теперь ей приятнее было бы, если бы швейцар  сказал  "нет",  но  тот, вместо ответа, впустил ее  в  переднюю  и  снял  с  нее  пальто.  Лестница показалась ей роскошной, великолепной, но из всей роскоши ей прежде  всего бросилось в глаза большое зеркало, в котором  она  увидела  оборвашку  без высокой шляпы, без модной кофточки и без туфель бронзового цвета. И  Ванде казалось странным, что теперь, когда она была бедно одета  и  походила  на швейку или прачку, в ней появился стыд  и  уж  не  было  ни  наглости,  ни смелости, и в мыслях она называла себя уже не Вандой, а как раньше, Настей Канавкиной...

- Пожалуйте! - сказала горничная, провожая  ее  в  кабинет. -  Доктор сейчас... Садитесь.

Ванда опустилась в мягкое кресло.

"Так и скажу: дайте взаймы! - думала она. - Это прилично, потому  что ведь он знаком со мной. Только вот если  б  горничная  вышла  отсюда.  При горничной неловко... И зачем она тут стоит?"

Минут через пять отворилась дверь и вошел Финкель, высокий черномазый выкрест, с жирными щеками  и  с  глазами  навыкате.  Щеки,  глаза,  живот, толстые бедра - всё  это  у  него  было  так  сыто,  противно,  сурово.  В "Ренессансе" и в Немецком  клубе  он  обыкновенно  бывал  навеселе,  много тратил там на женщин и терпеливо сносил их шутки  (например,  когда  Ванда вылила ему на голову пиво, то он только  улыбнулся  и  погрозил  пальцем); теперь же он  имел  хмурый,  сонный  вид  и  глядел  важно,  холодно,  как начальник, и что-то жевал.

- Что прикажете? - спросил он, не глядя на Ванду.

Ванда поглядела на серьезное лицо горничной, на сытую фигуру Финкеля, который, по-видимому, не узнавал ее, и покраснела...

- Что прикажете? - повторил зубной врач уже с раздражением.

- Зу... зубы болят... - прошептала Ванда.

- Ага... Какие зубы? Где?

Ванда вспомнила, что у нее есть один зуб с дуплом.

- Внизу направо... - сказала она.

- Гм!.. Раскрывайте рот.

Финкель нахмурился, задержал дыхание  и  стал  рассматривать  больной зуб.

- Больно? - спросил он, ковыряя в зубе какой-то железкой.

- Больно... - солгала Ванда. - "Напомнить ему, - думала она, - так он наверное бы узнал... Но... горничная! Зачем она тут стоит?"

Финкель вдруг засопел, как паровоз, прямо ей в рот и сказал:

- Я не советую вам плюмбуровать его... Из  етова  зуба  вам  никакого пользы, всё равно.

Поковыряв еще немножко в зубе и опачкав губы и десны Ванды  табачными пальцами, он опять задержал дыхание и полез ей в рот с чем-то  холодным... Ванда вдруг почувствовала страшную боль, вскрикнула  и  схватила  за  руку Финкеля.

- Ничего, ничего... - бормотал он. - Вы не пугайтесь... Из этим зубом вам всё равно мало толку. Надо быть храброй.

И табачные, окровавленные пальцы поднесли к ее глазам вырванный  зуб, а горничная подошла и подставила к ее рту чашку.

- Дома вы холодной водой  рот  полоскайте... -  сказал  Финкель, -  и тогда кровь остановится...

Он стоял перед ней в позе человека, который ждет,  когда  же  наконец уйдут, оставят его в покое...

- Прощайте... - сказала она, поворачиваясь к двери.

- Гм!.. А кто же мне заплатит за работу? - спросил смеющимся  голосом Финкель.

- Ах, да... - вспомнила Ванда, покраснела и  подала  выкресту  рубль, вырученный ею за кольцо с бирюзой.

Выйдя на улицу, она чувствовала еще  больший  стыд,  чем  прежде,  но теперь уж ей было стыдно не бедности. Она уже не замечала, что на ней  нет высокой шляпы и модной кофточки. Шла  она  по  улице,  плевала  кровью,  и каждый красный плевок говорил ей об ее жизни, нехорошей, тяжелой жизни,  о тех оскорблениях, какие она переносила  и  еще  будет  переносить  завтра, через неделю, через год - всю жизнь, до самой смерти...

- О, как это страшно! - шептала она. - Как ужасно, боже мой!

Впрочем, на другой день она уже была в "Ренессансе" и танцевала  там. На ней была новая, громадная, красная шляпа, новая модная кофточка и туфли бронзового цвета. И ужином угощал ее молодой купец, приезжий из Казани.