Утром, когда я, встав от сна, стою перед зеркалом и надеваю  галстух, ко мне тихо и чинно входят теща, жена и свояченица. Они становятся  в  ряд и, почтительно улыбаясь, поздравляют меня  с  добрым  утром.  Я  киваю  им головой и читаю речь, в которой объясняю им, что глава дома - я.

- Я вас, ракалии, кормлю, пою, наставляю, - говорю я им, -  учу  вас, тумбы, уму-разуму, а потому вы обязаны уважать меня, почитать,  трепетать, восхищаться моими произведениями и не выходить из границ послушания ни  на один миллиметр, в противном случае... О, сто чертей и одна ведьма, вы меня знаете! В бараний рог согну! Я покажу вам, где раки зимуют! и т. д.

Выслушав мою речь, домочадицы выходят и принимаются за дело.  Теща  и жена бегут в редакции со статьями: жена в  "Будильник",  теща  в  "Новости дня"  к  Липскерову.  Свояченица  садится  за   переписку   начисто   моих фельетонов, повестей и трактатов. За получением гонорара посылаю  я  тещу. Если издатель платит туго, угощает "завтраками", то, прежде  чем  посылать за гонораром, я три дня кормлю тещу одним сырым мясом, раздразниваю ее  до ярости и внушаю ей непреодолимую ненависть к издательскому  племени;  она, красная, свирепая, клокочущая, идет за получкой, и - не было случая, чтобы она возвращалась с пустыми руками. На ее же  обязанности  лежит  охранение моей особы от назойливости кредиторов. Если кредиторов много и они  мешают мне спать, то я прививаю теще бешенство по способу Пастера и ставлю  ее  у двери: ни одна шельма не сунется!

За обедом, когда я услаждаю себя щами и гусем с капустой, жена  сидит за пианино и играет для  меня  из  "Боккачио",  "Елены"  и  "Корневильских колоколов", а теща и свояченица пляшут вокруг стола качучу.  Той,  которая особенно  мне  угождает,  я  обещаю  подарить  книгу  своего  сочинения  с авторским факсимиле и обещания не сдерживаю, так как счастливица в тот  же день каким-нибудь поступком навлекает на себя мой  гнев  и  таким  образом теряет  право  на  награду.  После  обеда,  когда  я  кейфую  на   диване, распространяя вокруг  себя  запах  сигары,  свояченица  читает  вслух  мои произведения, а теща и жена слушают.

- Ах, как хорошо! -  обязаны  они  восклицать. -  Великолепно!  Какая глубина мысли! Какое море чувства! Восхитительно!

Когда я начинаю дремать, они садятся в стороне и шепчутся так громко, чтобы я мог слышать:

- Это талант! Нет, это - необыкновенный талант!  Человечество  многое теряет, что не старается понять его! Но как мы, ничтожные, счастливы,  что живем под одной крышей с таким гением!

Если я засыпаю, то  дежурная  садится  у  моего  изголовья  и  веером отгоняет от меня мух.

Проснувшись, я кричу:

- Тумбы, чаю!

Но чай уже готов. Мне подносят его и просят с поклоном:

- Кушайте, отец и благодетель! Вот варенье, вот  крендель...  Примите от нас посильный дар...

После чая я  обыкновенно  наказываю  за  проступки  против  домашнего благоустройства. Если проступков нет, то  наказание  зачитывается  в  счет будущего. Степень наказания соответствует величине проступка.

Так, если я недоволен перепиской, качучей или вареньем,  то  виновная обязана выучить наизусть несколько сцен из купеческого быта, проскакать на одной ноге по всем комнатам и сходить за получением гонорара в редакцию, в которой я не работаю. В случае непослушания или выражения  недовольства  я прибегаю к более строгим мерам: запираю в  чулан,  даю  нюхать  нашатырный спирт и проч. Если же начинает бушевать теща, то я посылаю за городовым  и дворником.

Ночью, когда я сплю,  все  три  мои  домочадицы  не  спят,  ходят  по комнатам и сторожат, чтобы воры не украли моих произведений.