Помня обещание, данное редактору  одного  из  еженедельных  изданий - написать святочный рассказ "пострашнее и поэффектнее", Павел  Сергеич  сел за свой письменный стол и в раздумье поднял глаза к потолку. В его  голове бродило  несколько  подходящих  тем.  Потерев  себе  лоб  и  подумав,   он остановился на одной из них, а именно на теме об убийстве,  имевшем  место лет десять тому назад в городе, где он родился и учился. Обмокнув перо, он вздохнул и начал писать.

Рядом с кабинетом, в гостиной, сидели гости: две дамы и студент. Жена Павла Сергеича,  Софья  Васильевна,  громко  перелистывала  ноты  и  брала беспорядочно аккорды.

- Господа, кто же  будет  аккомпанировать? -  говорила  она  плачущим голосом. - Надя, идите хоть вы аккомпанируйте!

- Ах, милая, я уж три месяца за рояль не садилась.

- Боже,  какие  ломаки!  Ну,  так  я  не   стану   петь!   Стыдитесь, аккомпанемент самый легкий!

После долгого спора дамы уселись за рояль: одна ударила по  клавишам, другая запела романс "Не говори, что  молодость  сгубила".  Павел  Сергеич поморщился и положил перо. Послушав немного,  он  еще  больше  поморщился, вскочил и побежал к двери.

- Софи, ты не так поешь! - закричал он. - Ты слишком высоко взяла,  а вы, Надежда Петровна, спешите, точно  вас  по  пальцам  бьют.  Нужно  так: трам-трам... та... та...

Павел Сергеич замахал руками и затопал ногой,  показывая,  как  нужно петь и играть. Минут через пять он,  подпевая  жене,  вернулся  к  себе  в кабинет и продолжал писать:

"Ушаков и Винкель были молоды, почти одних лет, и оба служили в одной и той же канцелярии.  Ушаков  был  женоподобен,  нежен,  нервен  и  робок, Винкель же,  в  противоположность  своему  другу,  пользовался  репутацией человека грубого, животного, разнузданного и неутомимого в  удовлетворении своих страстей. Это был такой редкий и исключительный эгоист, что я охотно верю тем людям, которые считали  его  психически  ненормальным.  Ушаков  и Винкель были дружны. Что могло связать эти два противоположных  характера, я решительно не понимаю. Общее у них было только одно - богатство.  Ушаков был единственным сыном у богатой матери, Винкель же  считался  наследником своей тетки-генеральши, любившей его, как  родного  сына.  В  человеческих отношениях деньги служат прекрасным связующим началом. Возможность  сорить деньгами направо и  налево,  покупать  самых  красивых  женщин,  щеголять, летать на тройках, возбуждать всеобщую зависть, быть  может,  и  была  тем цементом, который связал двух глупых мальчиков.

Дружба Ушакова и  Винкеля  продолжалась  недолго.  Они  обратились  в непримиримых  врагов,  когда  оба  одновременно   влюбились   в   модистку Касаткину, в ничтожную, но очень  пикантную  женщину,  славившуюся  своими роскошными волосами.  Она  охотно  отдалась  за  деньги  обоим  приятелям. Пикантная женщина была достаточно развращена  и  практична,  чтобы  суметь возбудить в обоих мальчиках ревность, а ничто так не обогащает женщин, как ревность любовников. Робкий и  застенчивый  Ушаков  скрепя  сердце  терпел соперника, животный же и развратный Винкель, как и следовало ожидать,  дал полную волю своему чувству".

- Павел Сергеич! - закричали в гостиной. - Подите сюда!

Павел Сергеич вскочил и побежал к дамам.

- Пой с Мишелем дуэт! - сказала жена. - Ты пой первого,  а  он  споет второго.

- Ладно! Давайте тон!

Павел Сергеич взмахнул пером, на котором еще блестели чернила, топнул ногой и, сделав страдальческое лицо, запел со студентом "Ночи безумные".

- Браво! - захохотал он, кончив петь и хватая  студента  за  талию. - Какие мы с вами молодцы! Еще бы что-нибудь  спеть,  да  чёрт  его  подери, писать нужно!

- Да вы бросьте! Охота вам!

- Ни-ни-ни... Обещал! И не искушайте! Сегодня же рассказ должен  быть готов!

Павел Сергеич замахал руками, побежал к себе и продолжал писать:

"Однажды, часов в 10  вечера,  когда  Ушаков  дежурил  в  канцелярии, Винкель пробрался в дежурную комнату, подкрался сзади к своему сопернику и небольшим топором ударил его по голове.  Как  он  в  момент  убийства  был животен и исступлен, видно из того, что  врачи-эксперты  нашли  на  голове Ушакова одиннадцать ран. Преступник не рассуждал ни  во  время,  ни  после убийства. Покончив с соперником, он, обрызганный кровью,  не  выпуская  из рук топора, полез для  чего-то  на  чердак,  оттуда  через  слуховое  окно пробрался на крышу, и канцелярские сторожа долго слышали, как кто-то шагал и карабкался по железной крыше. С казенного здания  Винкель  спустился  по водосточной трубе на крышу соседнего дома, с  этого  дома  перелез  он  на другой и таким  образом  блуждал  по  крышам  до  тех  пор,  пока  его  не задержали.

Убитого Ушакова хоронил весь город с музыкой и венками.  Общественное мнение было возбуждено против убийцы до такой степени, что  народ  толпами ходил к тюрьме, чтобы поглядеть на стены, за которыми томился  Винкель,  и уже через два-три дня после  похорон  на  могиле  убитого  стоял  крест  с мстительною надписью: "Погиб от  руки  убийцы".  Но  ни  на  кого  так  не подействовала смерть Ушакова, как на его мать. Несчастная старуха, узнав о смерти своего единственного сына, едва не сошла с ума..."

Павел  Сергеич  написал  еще  одну  страничку,  выкурил  подряд   две папиросы, повалялся на кушетке, потом опять сел за стол и продолжал:

"Старуха  Ушакова  была  введена  в  залу  суда  под  руки  и  давала показания, сидя в кресле. Показания ее состояли в том, что она  затряслась всем телом, обернулась к подсудимому и, грозя на него кулаками, закричала:

- Это ты убил моего сына! Ты!

- Я и не отказываюсь... - угрюмо проворчал Винкель.

- Ты и  не  смеешь  отказываться! -  продолжала  старуха,  не  слушая председателя. - Ты убил!

Тетка Винкеля, старая генеральша, отупевшая от горя, перед  тем,  как давать показания, минуты три бессмысленно глядела на своего  племянника  и потом спросила тоном, заставившим вздрогнуть весь суд:

- Николай, что ты сделал?

Больше она не могла говорить. Появление  обеих  старух  произвело  на публику гнетущее впечатление.  Рассказывают,  что,  встретясь  в  коридоре суда, они устроили друг другу сцену, возмутившую до  слез  даже  судейских курьеров. Старуха Ушакова, ожесточенная горем, набросилась на генеральшу и осыпала ее ругательствами. Она говорила ты, упрекала,  бранилась,  грозила богом  и  проч.  Тетка  Винкеля  сначала  слушала  ее  молча,  с  покорным смирением, и только говорила:

- Будьте милосердны! Он и я и так уж наказаны!

Потом же не выдержала и на брань стала отвечать бранью.

- Не будь у вас сына, - кричала она, - мой Коля не  сидел  бы  теперь здесь! Ваш сын погубил его! - и т. д.

Старух едва розняли... Вердиктом присяжных Винкель был  приговорен  в каторжные работы на десять лет".

- У Никонова прекрасный бас! -  услышал  Павел  Сергеич  голос  своей жены. - Прекрасный, густой, сочный бас... Я не понимаю, милая,  отчего  он не идет в оперу?

Павел Сергеич сделал большие глаза и вскочил...

- Ты говоришь, у Никонова хороший бас? -  спросил  он,  выглядывая  в гостиную. - У Никонова хо-роший бас?

- Да, у Никонова.

- Ну, матушка, значит, ты  ничего  не  понимаешь... -  развел  руками Павел Сергеич. - Твой Никонов - корова! Ревет, хрипит, точно из него кишки тянут, а голос вибрирует и дрожит, как пробка в пустой бутылке! Не выношу! Слуху у твоего Никонова столько же, сколько у этого дивана!

- Никонов певец! - возмущался он,  возвращаясь  через  пять  минут  к столу и садясь писать. - Боже мой, что за вкусы! Этому Никонову в  уличные певцы идти, а не в оперу!

Продолжая возмущаться, он сердито умокнул перо и стал писать:

"Генеральша  Винкель  поехала  в  Петербург   хлопотать,   чтобы   ее племянника не вывозили  к  позорному  столбу.  Пока  она  ездила,  Винкель ухитрился бежать из тюрьмы".

- Какая чудная погода! - вздохнул в гостиной студент.

"Его нашли, - продолжал Павел  Сергеич, -  на  вокзале  под  товарным вагоном,  откуда  его  вытащили  с  большим  трудом.  Человеку,  очевидно, хотелось еще жить... Несчастный скалил зубы на конвойных и, когда его вели в тюрьму, горько плакал".

- Теперь за городом хорошо! - сказала Софья Васильевна. -  Павел,  да брось там писать, ей-богу!

Павел Сергеич нервно почесал затылок и продолжал:

"Ходатайство тетки не увенчалось успехом... Винкель перед отъездом из родного города должен был неминуемо пережить  позорный  столб,  но  гордая тетка настояла на своем: накануне гражданской казни Винкель отравился. Его похоронили за кладбищем, в том месте, где хоронили самоубийц"...

Павел Сергеич поглядел в окно на звездное небо,  крякнул  и  пошел  в гостиную.

- Да, хорошо бы теперь катнуть за город! -  сказал  он,  опускаясь  в кресло. - Погода - антик!

- Ну что ж? И поедем! - всполошилась жена. - Поедемте, господа!

- Э, да  кой  чёрт!  Мне  рассказ  оканчивать  нужно!  Едва  половину написал... А хорошо бы оно  позвать  парочку  троек...  ямщиков  сейчас  к чёрту, сесть на козлы, и - ай, жги говори! Ах, чёрт меня подери, залетные! Только сначала нужно дома малость за галстух перепустить.

- И отлично! Давайте поедем!

- Ни-ни... ни за что! Не двинусь с места, пока не кончу  рассказа!  И не просите!

- Так вы идите, поскорей оканчивайте! Пока приедут тройки и  принесут вино, вы успеете пять раз кончить...

Дамы обступили Павла Сергеича и затормошили его. Он  махнул  рукой  и согласился.  Студент  побежал  за  тройками  и  вином,  дамы  засуетились. Прибежав к себе, Павел Сергеич схватил перо, стукнул кулаком по рукописи и продолжал:

"Каждый день старуха Ушакова ездила на могилу сына. Какая бы ни  была погода, шел ли дождь, или бушевала злая вьюга, каждое утро часу в  десятом ее лошади стояли у ворот кладбища, а она сама сидела у могилы, плакала и с жадностью, точно любуясь, глядела на надпись: "Погиб от руки убийцы"".

Когда вернулся студент, Павел Сергеич  выпил  залпом  стакан  вина  и писал:

"Пять лет ездила  она  на  кладбище,  не  пропуская  ни  одного  дня. Кладбище стало ее вторым домом. На шестой  год  она  заболела  воспалением легкого и целый месяц не ездила к сыну".

- Да будет вам! - торопили Павла Сергеича. - Бросьте!  Нате,  выпейте еще!

- Сейчас, сейчас... Дошел до самого  интересного  места...  Погодите, голубчики, не мешайте...

"Приехав после болезни  на  кладбище, -  продолжал  Павел  Сергеич, - старуха к ужасу своему заметила, что она забыла, где находится  могила  ее сына. Болезнь отняла у нее память... Она бегала по кладбищу, по пояс вязла в снегу, умоляла сторожей... Сторожа могли указать ей место, где  погребен ее сын, только приблизительно, так как на несчастье старухи  во  время  ее долгого отсутствия  крест  был  украден  с  могилы  нищими,  занимающимися продажей могильных крестов.

- Где он? - металась старуха. - Где мой сын? У  меня  во  второй  раз отняли сына!"

- Да ты кончишь когда-нибудь или нет? - крикнула Софья  Васильевна. - Как это бессовестно заставлять пятерых ожидать одного! Брось!

- Сейчас, сейчас, - бормотал Павел Сергеич,  выпивая  стакан  вина  и морща лоб. - Сейчас... Эх, ты мне помешала!

Павел Сергеич сильно потер себе лоб,  тупо  обвел  всех  глазами,  и, нервно стуча каблуком, написал:

"Не найдя дорогой могилы, старуха, бледная, с открытой  головой,  еле ступая и закрывая в изнеможении глаза, направилась к воротам, чтобы  ехать домой. Но прежде, чем сесть  в  экипаж,  ей  пришлось  пережить  еще  одну передрягу. У кладбищенских ворот она встретила тетку Винкеля".

- С такими господами только так и можно поступать! - сказала одна  из гостей и схватила со стола рукопись. - Едем!

Павел Сергеич начал было протестовать, но потом махнул рукой, изорвал рукопись,  выругал  для  чего-то  редактора  и,  посвистывая,  поскакал  в переднюю одевать дам.