Держа  под  мышкой  что-то,  завернутое  в  223-й   нумер   "Биржевых ведомостей", Саша Смирнов, единственный сын у матери, сделал кислое лицо и вошел в кабинет доктора Кошелькова.

- А, милый юноша! - встретил его доктор. - Ну, как мы себя чувствуем? Что скажете хорошенького?

Саша заморгал глазами, приложил руку к сердцу и сказал  взволнованным голосом:

- Кланялась вам, Иван Николаевич, мамаша и велела благодарить  вас... Я единственный сын у матери, и вы спасли мне жизнь... вылечили от  опасной болезни, и... мы оба не знаем, как благодарить вас.

- Полно, юноша! -  перебил  доктор,  раскисая  от  удовольствия. -  Я сделал только то, что всякий другой сделал бы на моем месте.

- Я единственный сын у своей матери... Мы люди бедные и, конечно,  не можем заплатить вам за ваш труд, и... нам очень  совестно,  доктор,  хотя, впрочем, мамаша и я... единственный сын у матери, убедительно  просим  вас принять в знак нашей благодарности... вот эту вещь, которая... Вещь  очень дорогая, из старинной бронзы... редкое произведение искусства.

- Напрасно! - поморщился доктор. - Ну, к чему это?

- Нет, уж вы, пожалуйста,  не  отказывайтесь, -  продолжал  бормотать Саша, развертывая сверток. - Вы обидите отказом и меня  и  мамашу...  Вещь очень хорошая... из старинной бронзы... Досталась  она  нам  от  покойного папаши, и мы хранили ее, как дорогую память... Мой папаша скупал старинную бронзу и продавал ее любителям... Теперь мамаша и я этим же занимаемся...

Саша развернул вещь и торжественно  поставил  ее  на  стол.  Это  был невысокий канделябр старой бронзы,  художественной  работы.  Изображал  он группу: на пьедестале стояли две женские фигуры в костюмах Евы и в  позах, для описания которых  у  меня  не  хватает  ни  смелости,  ни  подобающего темперамента. Фигуры кокетливо улыбались и вообще имели  такой  вид,  что, кажется, если бы не обязанность поддерживать подсвечник, то они  спрыгнули бы с пьедестала и устроили бы в комнате такой дебош, о котором,  читатель, даже и думать неприлично.

Поглядев на подарок, доктор  медленно  почесал  за  ухом,  крякнул  и нерешительно высморкался.

- Да, вещь, действительно, прекрасная, - пробормотал он, - но...  как бы выразиться, не того... нелитературна слишком... Это уж не  декольте,  а чёрт знает что...

- То есть почему же?

- Сам змий-искуситель не  мог  бы  придумать  ничего  сквернее.  Ведь поставить на столе такую фантасмагорию значит всю квартиру загадить!

- Как вы странно, доктор, смотрите на искусство! -  обиделся  Саша. - Ведь это художественная вещь, вы поглядите! Столько красоты  и  изящества, что душу наполняет благоговейное чувство и к горлу подступают слезы! Когда видишь такую красоту, то забываешь всё  земное...  Вы  поглядите,  сколько движения, какая масса воздуху, экспрессии!

- Всё это я отлично понимаю, милый мой, - перебил доктор, - но ведь я человек семейный, у меня тут детишки бегают, дамы бывают.

- Конечно, если смотреть с точки зрения толпы, - сказал  Саша, -  то, конечно, эта высокохудожественная вещь представляется в ином свете...  Но, доктор, будьте выше  толпы,  тем  более,  что  своим  отказом  вы  глубоко огорчите и меня и мамашу. Я единственный сын у  матери...  вы  спасли  мне жизнь... Мы отдаем вам самую дорогую для нас вещь, и... и я жалею  только, что у вас нет пары для этого канделябра...

- Спасибо, голубчик, я очень  благодарен...  Кланяйтесь  мамаше,  но, ей-богу, сами посудите, у меня тут  детишки  бегают,  дамы  бывают...  Ну, впрочем, пусть остается! Ведь вам не втолкуешь.

- И толковать нечего, - обрадовался Саша. -  Этот  канделябр  вы  тут поставьте, вот около вазы. Эка жалость, что пары нет! Такая  жалость!  Ну, прощайте, доктор.

По уходе Саши доктор долго глядел на канделябр, чесал у себя за  ухом и размышлял.

"Вещь превосходная, спора нет, - думал он, - и  бросать  ее  жалко... Оставить же у себя невозможно... Гм!.. Вот задача! Кому бы ее подарить или пожертвовать?"

После долгого размышления он вспомнил про своего  хорошего  приятеля, адвоката Ухова, которому был должен за ведение дела.

- И отлично, - решил доктор. - Ему, как  приятелю,  неловко  взять  с меня деньги, и будет очень прилично, если я презентую ему вещь.  Отвезу-ка я ему эту чертовщину! Кстати же он холост и легкомыслен...

Не откладывая дела в дальний ящик, доктор оделся,  взял  канделябр  и поехал к Ухову.

- Здорово, приятель! - сказал он, застав адвоката дома. - Я к тебе... Пришел благодарить, братец, за твои труды... Денег не  хочешь  брать,  так возьми хоть эту вот вещицу... вот, братец ты мой... Вещица - роскошь!

Увидев вещицу, адвокат пришел в неописанный восторг.

- Вот так штука! -  захохотал  он. -  Ах,  чёрт  подери  его  совсем, придумают же, черти, такую штуку! Чудесно! Восхитительно!  Где  ты  достал такую прелесть?

Излив свой восторг, адвокат пугливо поглядел на двери и сказал:

- Только ты, брат, убери свой подарок. Я не возьму...

- Почему? - испугался доктор.

- А потому... У меня бывают тут мать, клиенты...  да  и  от  прислуги совестно.

- Ни-ни-ни... Не смеешь отказываться! - замахал руками доктор. -  Это свинство с  твоей  стороны!  Вещь  художественная...  сколько  движения... экспрессии... И говорить не хочу! Обидишь!

- Хоть бы замазано было, или фиговые листочки нацепить...

Но доктор еще пуще замахал руками,  выскочил  из  квартиры  Ухова  и, довольный, что сумел сбыть с рук подарок, поехал домой...

По уходе его адвокат осмотрел канделябр, потрогал его со всех  сторон пальцами и, подобно доктору, долго ломал голову над вопросом: что делать с подарком?

"Вещь прекрасная, - рассуждал он, - и бросить жалко, и держать у себя неприлично. Самое лучшее - это подарить кому-нибудь... Вот что, поднесу-ка я этот канделябр сегодня вечером комику Шашкину.  Каналья  любит  подобные штуки, да и кстати же у него сегодня бенефис..."

Сказано -  сделано.  Вечером  тщательно  завернутый   канделябр   был поднесен  комику  Шашкину.  Весь  вечер  уборную  комика  брали  приступом мужчины, приходившие полюбоваться на подарок; всё время  в  уборной  стоял восторженный гул и смех, похожий на лошадиное ржанье. Если какая-нибудь из актрис подходила к двери  и  спрашивала:  "Можно  войти?",  то  тотчас  же слышался хриплый голос комика:

- Нет, нет, матушка! Я не одет!

После спектакля комик пожимал плечами, разводил руками и говорил:

- Ну, куда я эту гадость дену? Ведь я на  частной  квартире  живу!  У меня артистки бывают! Это не фотография, в стол не спрячешь!

- А  вы,  сударь,  продайте, -  посоветовал  парикмахер,   разоблачая комика. - Тут в  предместье  живет  старуха,  которая  покупает  старинную бронзу... Поезжайте и спросите Смирнову... Ее всякий знает.

Комик послушался... Дня через два доктор Кошельков  сидел  у  себя  в кабинете и, приложив  палец  ко  лбу,  думал  о  желчных  кислотах.  Вдруг отворилась дверь и в кабинет влетел Саша Смирнов. Он улыбался, сиял и  вся его фигура дышала счастьем...  В  руках  он  держал  что-то  завернутое  в газету.

- Доктор! - начал он, задыхаясь. - Представьте мою радость!  На  ваше счастье, нам удалось приобрести пару для вашего канделябра!..  Мамаша  так счастлива... Я единственный сын у матери... вы спасли мне жизнь...

И Саша, дрожа  от  чувства  благодарности,  поставил  перед  доктором канделябр. Доктор разинул рот, хотел было что-то  сказать,  но  не  сказал ничего: у него отнялся язык.