Петр Петрович Стрижин, племянник полковницы Ивановой,  тот  самый,  у которого в прошлом году украли новые калоши, вернулся с  крестин  ровно  в два часа ночи. Чтобы не разбудить своих, он осторожно разделся в передней, на цыпочках, чуть дыша, пробрался к себе в спальню  и,  не  зажигая  огня, стал готовиться ко сну.

Стрижин ведет жизнь трезвую  и  регулярную,  выражение  лица  у  него душеспасительное, книжки он  читает  только  духовно-нравственные,  но  на крестинах от радости, что Любовь Спиридоновна благополучно разрешилась  от бремени, он позволил  себе  выпить  четыре  рюмки  водки  и  стакан  вина, напоминавшего своим вкусом  что-то  среднее  между  уксусом  и  касторовым маслом. Горячие же напитки подобны морской  воде  или  славе:  чем  больше пьешь, тем сильнее жаждешь... И  теперь,  раздеваясь,  Стрижин  чувствовал непреодолимое желание выпить.

"У Дашеньки, кажется, есть водка в  шкапу,  в  правом  углу, -  думал он. - Если я выпью одну рюмку, то она не заметит".

После некоторого колебания, пересилив свой страх, Стрижин  направился к шкапу. Отворив осторожно дверцу, он нащупал  в  правом  углу  бутылку  и рюмку, налил, поставил бутылку на место, потом перекрестился  и  выпил.  И тотчас же произошло нечто вроде чуда.  Со  страшной  силой,  точно  бомбу, Стрижина вдруг отбросило от шкапа к  сундуку.  В  глазах  его  засверкало, дыхание сперло, по всему телу пробежало такое ощущение, как будто он  упал в болото, полное пьявок. Ему показалось, что  вместо  водки  он  проглотил кусок динамита, который взорвал его тело, дом,  весь  переулок...  Голова, руки, ноги - всё оторвалось и полетело куда-то к чёрту, в пространство...

Минуты три он лежал на сундуке неподвижно, но дыша, потом поднялся  и спросил себя:

- Где я?

Первое, что он ясно ощутил,  придя  в  себя,  это  был  резкий  запах керосина.

- Батюшки мои, это я вместо водки керосину выпил! -  ужаснулся  он. - Святители угодники!

От мысли, что он отравился, его бросило и в холод и в жар. Что яд был действительно принят, свидетельствовали, кроме запаха в комнате, жжение во рту, искры в глазах, звон колоколов в голове и колотье в желудке. Чувствуя приближение смерти и не обманывая себя напрасными  надеждами,  он  пожелал проститься с близкими и отправился в спальню Дашеньки. (Будучи вдовым,  он у себя в квартире держал вместо хозяйки свою свояченицу  Дашеньку,  старую деву.)

- Дашенька! - сказал он плачущим голосом, входя в спальню. -  Дорогая Дашенька!

Что-то заворочалось в потемках и испустило глубокий вздох.

- Дашенька!

- А? Что? - быстро заговорил женский голос. - Это вы, Петр  Петрович? Уже вернулись? Ну, что? Как назвали девочку? Кто был кумой?

- Кумой была Наталья Андреевна Великосветская, а кумом - Павел Иваныч Бессонницын...  Я... я, Дашенька, кажется, умираю. А новорожденную назвали Олимпиадой  в  честь  ихней благодетельницы...  Я...  я,  Дашенька,  выпил керосину...

- Вот еще! Нешто там подавали керосин?

- Признаться, я хотел, не спросясь вас,  водки  выпить,  и...  и  бог наказал: по нечаянности я в потемках керосину выпил... Что мне делать?

Дашенька, услышав, что без ее разрешения отворяли шкап,  оживилась... Она  быстро  зажгла  свечку,  прыгнула  с  постели  и  в  одной   сорочке, весноватая, костлявая, в папильотках, зашлепала босыми ногами к шкапу.

- Кто  же  это  вам  позволил? -  спросила  она   строго,   оглядывая внутренность шкапа. - Нешто водка для вас поставлена?

- Я... я, Дашенька, пил не водку, а керосин... - пробормотал Стрижин, отирая холодный пот.

- А зачем вам керосин трогать?  Разве  это  ваше  дело?  Для  вас  он поставлен? Или, по-вашему, керосин денег не стоит? А? Да вы знаете,  почем теперь керосин? Знаете?

- Дорогая Дашенька! - простонал Стрижин. -  Вопрос  идет  о  жизни  и смерти, а вы о деньгах!

- Напился пьяный и в шкап сует свой нос! - крикнула Дашенька, сердито хлопнув дверцей. - О, изверги,  мучители!  Страдалица  я,  несчастная,  ни днем, ни ночью покою! Аспиды-василиски, ироды окаянные, чтоб  вам  на  том свете так жилось! Завтра же съезжаю! Я девица  и  не  позволю  вам  стоять передо мною в одном нижнем белье! Вы не смеете глядеть на меня, когда я не одета!

И пошла, и пошла... Зная, что  рассерженную  Дашеньку  не  уймешь  ни мольбами, ни клятвами, ни даже пальбой из  пушек,  Стрижин  махнул  рукой, оделся и решил сходить к доктору. Но доктора  легко  найти  только  тогда, когда он не нужен. Избегав три улицы и позвонившись  раз  пять  к  доктору Чепхарьянцу и семь раз к доктору  Бултыхину,  Стрижин  побежал  в  аптеку: авось  поможет  аптекарь.  Тут,  после  долгого  ожидания,  к  нему  вышел маленький, чернявый и кудрявый фармацевт, заспанный, в халате  и  с  таким серьезным и умным лицом, что даже стало страшно.

- Вам что угодно? - спросил он тоном,  каким  могут  говорить  только очень умные и солидные фармацевты иудейского вероисповедания.

- Ради бога... прошу вас! - проговорил  Стрижин,  задыхаясь. -  Дайте мне чего-нибудь... Я сейчас по нечаянности керосину выпил! Умираю!

- Прошу вас не волноваться и отвечать на вопросы, которые я буду  вам задавать. Уже один тот факт, что вы волнуетесь, не дозволяет мне  понимать вас. Вы выпили керосину? Да-а?

- Да, керосину! Спасите, пожалуйста!

Фармацевт хладнокровно и серьезно подошел к конторке, раскрыл книгу и погрузился в чтение. Прочитав две страницы, он пожал одним  плечом,  потом другим,  состроил  презрительную  гримасу  и,  подумав,  вышел  в  смежную комнату. Часы пробили четыре. И когда они показывали десять минут  пятого, фармацевт вернулся с другой книгой и опять погрузился в чтение.

- Гм! - сказал он, как бы недоумевая. - Уже один  тот  факт,  что  вы чувствуете себя нехорошо, нужно, чтоб вы  обратились  не  в  аптеку,  а  к врачу.

- Но я уже был у докторов! Не дозвонился!

- Гм... Вы нас, фармацевтов, не считаете за людей и беспокоите даже в четыре часа ночи, а каждая собаке, каждый кошке имеет покой...  Вы  ничего не желаете понимать, и, по-вашему, мы не люди и в нас нервы  должен  быть, как веровка.

Стрижин выслушал фармацевта, вздохнул и пошел домой.

"Стало быть, суждено умереть!" - думал он.

А во рту у него горело и пахло керосином, в желудке  резало,  в  ушах раздавалось: бум, бум, бум! Каждую минуту ему казалось, что конец его  уже близок, что сердце его уже не бьется...

Придя домой, он поспешил написать: "Прошу в  моей  смерти  никого  не винить", потом помолился богу, лег и укрылся с головой. До утра он не спал и ждал смерти, и всё время ему  мерещилось,  как  его  могила  покрывается молодою зеленью и как над нею щебечут птички...

А утром он сидел на кровати и, улыбаясь, говорил Дашеньке:

- Кто ведет правильную и регулярную  жизнь,  дорогая  сестрица,  того никакая отрава не возьмет. Вот хоть бы меня взять в пример. Был я на  краю погибели, умирал, мучился, а теперь ничего.  Только  во  рту  пожгло  и  в глотке саднит, а всё тело здорово, слава  богу...  А  отчего?  Потому  что регулярная жизнь.

- Нет, это значит - керосин  плохой! -  вздыхала  Дашенька,  думая  о расходах и глядя в одну точку. - Значит, лавочник мне дал  не  лучшего,  а того,   что   полторы   копейки   фунт.    Страдалица    я,    несчастная, изверги-мучители, чтоб вам на том свете так жилось, ироды окаянные...

И пошла, и пошла...