В темные окна стучали крупные дождевые капли. Это  был  один  из  тех противных дачных  дождей,  которые  обыкновенно,  раз  начавшись,  тянутся долго, по неделям, пока озябнувший дачник,  привыкнув,  не  погружается  в совершенную  апатию.  Было  холодно,  чувствовалась   резкая,   неприятная сырость.  Теща  присяжного  поверенного  Квашина  и  его   жена,   Надежда Филипповна, одетые в ватерпруфы и шали, сидели  в  столовой  за  обеденным столом. На лице старухи было написано, что она, слава богу,  сыта,  одета, здорова, выдала единственную  дочку  за  хорошего  человека  и  теперь  со спокойною совестью может раскладывать пасьянс; дочь ее,  небольшая  полная блондинка лет двадцати, с кротким малокровным  лицом,  поставив  локти  на стол, читала книгу; судя по глазам, она не столько читала, сколько  думала свои собственные мысли, которых не было в книге. Обе молчали. Слышался шум дождя, и из кухни доносились протяжные зевки кухарки.  Самого  Квашина  не было дома. В дождливые дни он не приезжал на  дачу,  оставался  в  городе; сырая дачная погода дурно влияла на его  бронхит  и  мешала  работать.  Он держался того мнения, что вид  серого  неба  и  дождевые  слезы  на  окнах отнимают энергию и нагоняют хандру. В  городе  же,  где  больше  комфорта, ненастье почти не заметно.

После двух пасьянсов старуха смешала карты и взглянула на дочь.

- Я загадывала, будет ли завтра  хорошая  погода  и  приедет  ли  наш Алексей Степаныч, - сказала она. - Уж пятый день, как его  нет...  Наказал бог погодой...

Надежда Филипповна равнодушно поглядела на мать, встала и прошлась из угла в угол.

- Вчера барометр поднимался, - сказала она в раздумье, -  а  сегодня, говорят, опять падает.

Старуха разложила карты в три длинных ряда и покачала головой.

- Соскучилась? - спросила она, взглянув на дочь.

- Конечно!

- То-то я вижу. Как не соскучиться? Уж пятый день его нет. Бывало,  в мае, самое большое два дня, ну три, а теперь - шутка ли? - пятый  день!  Я ему не жена и то соскучилась. А  вчера,  как  сказали  мне,  что  барометр поднимается,  я  для  него,  для  Алексея  Степаныча-то,  велела  цыпленка зарезать и карасей почистить. Любит он. Покойный твой отец видеть рыбы  не мог, а он любит. Всегда с аппетитом кушает.

- У меня за него сердце болит, - сказала дочь. - Нам скучно,  а  ведь ему, мама, еще скучнее.

- Еще бы! День-денской по судам, а ночью,  как  сыч,  один  в  пустой квартире.

- И что ужасно, мама, он  там  один,  без  прислуги,  некому  самовар поставить или воды подать. Почему бы не нанять на летние месяцы лакея?  Да и вообще к чему эта дача, если он не любит? Говорила ему - не  нужно,  так нет. "Для твоего, говорит, здоровья". А какое мое здоровье? Я  и  болею-то оттого, что он из-за меня такие муки терпит.

Глядя через плечо матери, дочь заметила ошибку в пасьянсе,  нагнулась к столу и стала поправлять. Наступило молчание.  Обе  глядели  в  карты  и воображали себе, как их Алексей Степаныч один-одинешенек  сидит  теперь  в городе, в своем мрачном, пустом кабинете и работает, голодный, утомленный, тоскующий по семье...

- А знаешь что, мама? - сказала вдруг Надежда Филипповна, и глаза  ее засветились. - Если завтра будет такая же погода, то я с утренним  поездом поеду к нему в город! По крайней  мере  я  хоть  об  его  здоровье  узнаю, погляжу на него, чаем его напою.

И обе  стали  удивляться,  как  эта  мысль,  такая  простая  и  легко исполнимая, раньше не приходила им в голову. До города всего полчаса езды, да потом на извозчике  минут  двадцать.  Они  поговорили  еще  немного  и, довольные, легли спать, вместе в одной комнате.

- Охо-хо-хо... Господи,  прости  нас  грешных! -  вздохнула  старуха, когда часы в зале пробили два. - Не спится!

- Ты не спишь, мама? - спросила дочь шёпотом. -  А  я  всё  об  Алеше думаю. Как бы он своего здоровья  не  испортил  в  городе!  Обедает  он  и завтракает бог знает где, в ресторанах да в трактирах.

- Я и сама об этом думала, - вздохнула старуха. -  Спаси  и  сохрани, царица небесная. А дождь-то, дождь!

Утром дождь уже не стучал в окна, но небо  по-вчерашнему  было  серо. Деревья стояли печальные и при каждом налете ветра сыпали с  себя  брызги. Следы человеческих ног на грязных тропинках, канавки и  колеи  были  полны воды. Надежда Филипповна решила ехать.

- Кланяйся же ему, - говорила старуха, укутывая дочь. -  Скажи,  чтоб не очень-то по своим судам... И отдохнуть надо.  Пускай,  когда  на  улицу выходит, шею кутает: погода - спаси бог!  Да  возьми  ему  туда  цыпленка; домашнее, хоть и холодное, а всё же лучше, чем в трактире.

Дочь уехала, сказав, что  вернется  с  вечерним  поездом  или  завтра утром.

Но вернулась она гораздо раньше, перед обедом, когда старуха сидела у себя в спальне  на  сундуке  и,  подремывая,  придумывала,  что  бы  такое изжарить к вечеру для зятя.

Дочь, войдя к ней в комнату, бледная, расстроенная, и  не  сказав  ни слова, не снимая шляпы, опустилась на постель  и  прислонилась  головой  к подушке.

- Да что с тобой? - изумилась старуха. - Отчего  так  скоро?  Алексей Степаныч где?

Надежда  Филипповна  подняла  голову  и  сухими,  умоляющими  глазами поглядела на мать.

- Он обманывает нас, мама! - проговорила она.

- Да что ты, Христос с тобой! - испугалась старуха,  и  с  ее  головы сполз чепец. - Кто станет нас с тобой обманывать? Помилуй, господи!

- Он обманывает нас, мама! -  повторила  дочь,  и  подбородок  у  нее задрожал.

- Откуда ты взяла? - крикнула старуха, бледнея.

- Наша квартира заперта. Дворник говорит, что в эти пять  дней  Алеша ни разу домой не приходил. Он не дома живет! Не дома! Не дома!

Она замахала руками и громко заплакала, произнося только:

- Не дома! Не дома!

С нею сделалась истерика.

- Что же это такое? - бормотала старуха в ужасе. - Ведь он  же  писал третьего дня, что из дому не выходит! Ночует он где? Святители угодники!

Надежда Филипповна ослабела и не могла даже снять с себя шляпу. Точно ей дали дурману, она бессмысленно поводила  глазами  и  судорожно  хватала мать за руки.

- Нашла кому поверить: дворнику! - говорила  старуха,  суетясь  около дочери и плача. - Экая ревнивая! Не станет он обманывать... Да  и  как  он смеет обманывать? Разве мы какие-нибудь? Мы хоть и купеческого  звания,  а он не имеет права, потому что ты ему законная жена! Мы жаловаться можем! Я за тобой двадцать тысяч дала! Ты не бесприданница!

И старуха сама разрыдалась и махнула рукой, и тоже ослабела, и  легла на свой сундук. Обе они не заметили, как на небе показались голубые пятна, разредились облака, как в саду по мокрой траве осторожно скользнул  первый луч, как повеселевшие воробьи запрыгали около луж,  в  которых  отражались бегущие облака.

К вечеру приехал Квашин. Перед выездом из города он побывал у себя на квартире и узнал от дворника, что в его отсутствие приезжала жена.

- А вот и я! - сказал он весело, входя в комнату тещи  и  делая  вид, как будто не замечает заплаканных, суровых лиц. - А вот и я! Пять суток не видались!

Он быстро поцеловал руки жене и теще и,  с  видом  человека,  который рад, что покончил с тяжелой работой, повалился в кресло.

- Уф! - сказал он, выпуская из легких весь воздух. - То есть, вот как замучился! Едва сижу!  Почти  пять  суток...  день  и  ночь  жил,  как  на бивуаках! На квартире ни разу не был, можете себе представить!  Всё  время возился с конкурсом Шипунова и Иванчикова, пришлось работать у Галдеева, в его конторе, при магазине... Не ел, не пил,  спал  на  какой-то  скамейке, весь иззябся... Минуты свободной не было, некогда  было  даже  у  себя  на квартире побывать. Так, Надюша, я и не был дома...

И Квашин, держась за бока, точно у него от  работы  болела  поясница, искоса поглядел на жену и тещу, чтобы узнать, как подействовала его  ложь, или, как он сам называл, дипломатия. Теща и жена поглядывали друг на друга с радостным изумлением, как будто нежданно-негаданно нашли  драгоценность, которую потеряли... Лица у них сняли, глаза горели...

- Голубчик ты мой, - заговорила теща, вскакивая, - что же это я сижу? Чаю! Скорей чаю! Может, есть хочешь?

- Конечно, хочет! - сказала  жена,  срывая  с  своей  головы  платок, смоченный в уксусе. - Мама, подавайте  скорей  вино  и  закуску!  Наталья, собирай на стол! Ах, боже мой, ничего не готово!

И обе, испуганные, счастливые,  засуетились,  забегали  по  комнатам. Старуха не могла уже без смеха глядеть на дочь, которая  оклеветала  ни  в чем не повинного человека, а дочери было совестно...

Скоро стол был накрыт. Квашин, от которого пахло мадерой и ликерами и который еле дышал от сытости, жаловался на голод,  насильно  жевал  и  всё говорил про конкурс Шипунова и Иванчикова, а жена и теща не отрывали  глаз от его лица и думали:

"Какой он у нас умный, ласковый! Какой он красивый!"

"Важно! -  думал  Квашин,  ложась  после  ужина  на  большую   пухлую перину. - Хоть и купчихи они,  хоть  Азия,  а  всё  же  есть  своеобразная прелесть, и день-два в неделю можно провести здесь со вкусом..."

Он укрылся, согрелся и проговорил, засыпая:

- Важно!