В одном из городов, расположенных по ею  сторону  Уральского  хребта, разнесся слух, что на днях  прибыл  в  город  и  остановился  в  гостинице "Япония"  персидский  сановник  Рахат-Хелам.  Этот  слух  не  произвел  на обывателей никакого впечатления: приехал перс, ну  и  ладно.  Один  только городской голова, Степан Иванович  Куцын,  узнав  от  секретаря  управы  о приезде восточного человека, задумался и спросил:

- Куда он едет?

- Кажется, в Париж или в Лондон.

- Гм!.. Значит, важная птица?

- А чёрт его знает.

Придя из управы к себе  домой  и  пообедав,  городской  голова  опять задумался, и уж на этот раз думал до самого вечера. Приезд знатного  перса сильно заинтриговал его. Ему казалось, что сама судьба послала  ему  этого Рахат-Хелама и что наконец наступило благоприятное время для  того,  чтобы осуществить свою страстную, заветную мечту. Дело в том, что Куцын имел две медали, Станислава 3-й степени, знак  Красного  Креста  и  знак  "Общества спасания на водах", и кроме того он сделал себе еще брелок (золотое  ружье и гитара, которые перекрещивались), и этот брелок,  продетый  в  мундирную петлю, похож был издали на что-то особенное и  прекрасно  сходил  за  знак отличия. Известно же, что чем больше имеешь орденов и медалей, тем  больше их хочется, - и городской голова давно уже желал получить персидский орден Льва и Солнца, желал страстно, безумно. Он отлично знал, что для получения этого ордена не нужно ни сражаться, ни жертвовать в приют, ни  служить  по выборам, а нужен только подходящий случай. И теперь ему казалось, что этот случай наступил.

На другой день, в полдень, он надел все свои знаки  отличия,  цепь  и поехал в "Японию". Судьба ему благоприятствовала. Когда он вошел  в  номер знатного перса, то последний был один  и  ничего  не  делал.  Рахат-Хелам, громадный азиат с длинным, бекасиным носом, с глазами навыкате и в  феске, сидел на полу и рылся в своем чемодане.

- Прошу извинить за беспокойство, -  начал  Куцын  улыбаясь. -  Честь имею рекомендоваться: потомственный почетный гражданин  и  кавалер  Степан Иванович Куцын, местный городской голова. Почитаю своим долгом  почтить  в лице  вашей  персоны,   так   сказать,   представителя   дружественной   и соседственной нам державы.

Перс обернулся и  пробормотал  что-то  на  очень  плохом  французском языке, прозвучавшем как стук деревяшки о доску.

- Границы Персии, - продолжал Куцын заранее выученное  приветствие, - тесно соприкасаются с  пределами  нашего  обширного  отечества,  а  потому взаимные симпатии побуждают меня, так сказать, выразить вам солидарность.

Знатный перс поднялся и опять пробормотал что-то на деревянном языке. Куцын, не знавший языков, мотнул головой в знак того, что не понимает.

"Ну как я с ним буду разговаривать? - подумал он. - Хорошо бы  сейчас за  переводчиком  послать,  да  дело  щекотливое,  нельзя   говорить   при свидетелях. Переводчик разболтает потом по всему городу".

И Куцын стал вспоминать иностранные слова, какие знал из газет.

- Я городской голова... -  пробормотал  он. -  То  есть,  лорд-мер... муниципале... Вуй? Компрене?*

_______________

* Да? Понимаете? (искаж. франц. Oui? Comprenez-vous?)

Он хотел выразить на словах или мимикой свое общественное положение и не знал, как это сделать. Выручила его картина с крупною надписью:  "Город Венеция", висевшая на стене. Он указал пальцем на  город,  потом  себе  на голову, и таким образом, по его мнению,  получилась  фраза:  "Я  городской голова". Перс ничего не понял, но улыбнулся и сказал:

- Каряшо, мусье... каряшо...

Полчаса спустя городской голова похлопывал перса то по колену, то  по плечу и говорил:

- Компрене? Вуй? Как лорд-мер и муниципале... я предлагаю вам сделать маленький променаж...* Компрене? Променаж...

_______________

* прогулка... (искаж. франц. promenade).

Куцын ткнул пальцем на Венецию и двумя  пальцами  изобразил  шагающие ноги. Рахат-Хелам, не  спускавший  глаз  с  его  медалей  и,  по-видимому, догадываясь, что это самое важное лицо в городе, понял слово "променаж"  и любезно осклабился. Затем оба надели пальто  и  вышли  из  номера.  Внизу, около двери, ведущей в ресторан "Япония", Куцын подумал, что недурно  было бы угостить перса. Он остановился и, указывая ему на столы, сказал:

- По русскому обычаю, не мешало бы тово... пюре, антрекот...  шампань и прочее... Компрене?

Знатный гость понял, и немного  погодя  оба  сидели  в  самом  лучшем кабинете ресторана, пили шампанское и ели.

- Выпьем за процветание Персии! - говорил Куцын. - Мы, русские, любим персов. Хотя мы и разной веры, но общие интересы, взаимные,  так  сказать, симпатии...  прогресс...  Азиатские  рынки...   мирные   завоевания,   так сказать...

Знатный перс ел и пил с большим аппетитом. Он ткнул вилкой в балык и, восторженно мотнув головой, сказал:

- Каряшо! Бьен!*

_______________

* Хорошо! (франц. Bien!)

- Вам  нравится? -  обрадовался  городской  голова. -  Бьен?  Вот   и прекрасно. - И  обратившись  к  лакею,  он  сказал: -  Лука,  распорядись, братец,  послать  его  превосходительству  в  номер  два  балыка,  которые получше!

Потом городской голова  и  персидский  сановник  поехали  осматривать зверинец. Обыватели видели, как их Степан Иваныч, красный от  шампанского, веселый, очень довольный, водил перса  по  главным  улицам  и  по  базару, показывая ему достопримечательности города, водил и на каланчу.

Между прочим, обыватели видели, как  он  остановился  около  каменных ворот со львами и указал персу сначала на льва, потом  вверх,  на  солнце, потом себе на грудь, потом опять на льва  и  на  солнце,  а  перс  замотал головой, как бы в знак согласия, и, улыбаясь,  показал  свои  белые  зубы. Вечером оба сидели в гостинице "Лондон" и слушали  арфисток,  а  где  были ночью - неизвестно.

На другой  день  городской  голова  утром  был  в  управе;  служащие, очевидно, кое-что уже знали и догадывались, так как  секретарь  подошел  к нему и сказал, насмешливо улыбаясь:

- У персов есть такой обычай: если к вам приезжает знатный гость,  то вы должны собственноручно зарезать для него барана.

А немного погодя подали пакет, полученный по почте. Городской  голова распечатал и увидел в нем карикатуру. Был нарисован Рахат-Хелам,  а  перед ним стоял на коленях сам  городской  голова  и,  простирая  к  нему  руки, говорил:

В знак дружбы двух монархий -

России и Ирана,

Из уваженья к вам, почтеннейший посол,

Я сам себя б разрезал, как барана,

Но, извините, я - осел.

Городской голова испытал неприятное чувство, похожее на  сосание  под ложечкой, но ненадолго. В полдень он опять уже был у знатного перса, опять угощал его и, показывая ему достопримечательности города,  опять  подводил его к каменным воротам и опять указывал то на льва, то на солнце, то  себе на грудь. Обедали в  "Японии",  после  обеда,  с  сигарами  в  зубах,  оба красные, счастливые, опять  восходили  на  каланчу,  и  городской  голова, очевидно желая угостить гостя редким зрелищем,  крикнул  сверху  часовому, ходившему внизу:

- Бей тревогу!

Но тревоги не вышло, так как пожарные в это время были в бане.

Ужинали в "Лондоне", а после ужина перс уехал. Провожая  его,  Степан Иваныч три раза поцеловался с ним, по русскому обычаю, и даже прослезился. А когда поезд тронулся, он крикнул:

- Поклонитесь от нас Персии. Скажите ей, что мы ее любим!

Прошел год и четыре месяца. Был сильный мороз,  градусов  в  тридцать пять, и дул пронзительный ветер. Степан Иваныч ходил по улице, распахнувши на груди шубу, и ему досадно было, что никто не попадается навстречу и  не видит на его груди Льва и Солнца. Ходил  он  так  до  вечера,  распахнувши шубу, очень озяб, а ночью ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть.

На душе у него было тяжело, внутри жгло и сердце беспокойно  стучало: ему хотелось теперь получить сербский  орден  Такова.  Хотелось  страстно, мучительно.