Был канун Рождества. Марья давно уже  храпела  на  печи,  в  лампочке выгорел весь керосин, а Федор Нилов всё  сидел  и  работал.  Он  давно  бы бросил работу и вышел на улицу,  но  заказчик  из  Колокольного  переулка, заказавший ему головки две недели назад, был вчера,  бранился  и  приказал кончить сапоги непременно теперь, до утрени.

- Жизнь каторжная! - ворчал Федор, работая. - Одни люди  спят  давно, другие гуляют, а ты вот, как Каин какой, сиди и шей чёрт знает на кого...

Чтоб не уснуть как-нибудь нечаянно, он  то  и  дело  доставал  из-под стола бутылку и пил из горлышка и после каждого глотка  крутил  головой  и говорил громко:

- С какой такой стати, скажите на  милость,  заказчики  гуляют,  а  я обязан шить на них? Оттого, что у них деньги есть, а я нищий?

Он  ненавидел  всех  заказчиков,  особенно  того,   который   жил   в Колокольном переулке.  Это  был  господин  мрачного  вида,  длинноволосый, желтолицый, в больших синих очках и с сиплым голосом. Фамилия у него  была немецкая, такая, что не выговоришь. Какого он был звания и чем  занимался, понять было невозможно. Когда две недели назад Федор пришел к нему снимать мерку, он, заказчик, сидел на полу и толок что-то в ступке. Не успел Федор поздороваться, как содержимое ступки вдруг вспыхнуло и  загорелось  ярким, красным пламенем, завоняло серой и жжеными перьями, и комната  наполнилась густым розовым дымом, так что Федор раз пять чихнул; и  возвращаясь  после этого домой, он думал: "Кто бога боится, тот не станет  заниматься  такими делами".

Когда в бутылке ничего не осталось, Федор положил сапоги  на  стол  и задумался. Он  подпер  тяжелую  голову  кулаком  и  стал  думать  о  своей бедности, о тяжелой беспросветной жизни, потом о богачах,  об  их  больших домах, каретах, о сотенных бумажках... Как было бы хорошо, если бы у этих, чёрт их подери, богачей потрескались дома,  подохли  лошади,  полиняли  их шубы  и  собольи  шапки!  Как  бы  хорошо,  если  бы  богачи   мало-помалу превратились в нищих, которым есть  нечего,  а  бедный  сапожник  стал  бы богачом и сам бы куражился над бедняком-сапожником накануне Рождества.

Мечтая так, Федор вдруг вспомнил о своей работе и открыл глаза.

"Вот так история! - подумал он, оглядывая сапоги. -  Головки  у  меня давно уж готовы, а я всё сижу. Надо нести к заказчику!"

Он завернул работу в красный платок, оделся и  вышел  на  улицу.  Шел мелкий, жесткий снег, коловший лицо, как иголками. Было холодно,  склизко, темно, газовые фонари горели тускло, и почему-то на улице пахло  керосином так, что Федор стал перхать и кашлять. По мостовой взад  и  вперед  ездили богачи, и у каждого богача в руках был окорок и четверть водки. Из карет и саней глядели на Федора богатые барышни, показывали ему языки и кричали со смехом:

- Нищий! Нищий!

Сзади Федора шли студенты, офицеры, купцы и генералы и дразнили его:

- Пьяница! Пьяница! Сапожник-безбожник, душа голенища! Нищий!

Всё это было обидно, но Федор молчал и только отплевывался. Когда  же встретился ему сапожных дел мастер Кузьма Лебедкин из Варшавы и сказал: "Я женился на богатой, у меня работают подмастерья, а  ты  нищий,  тебе  есть нечего", - Федор не выдержал и погнался за ним. Гнался он до тех пор, пока не очутился в Колокольном переулке. Его заказчик жил в четвертом  доме  от угла, в квартире в самом верхнем этаже. К нему  нужно  было  идти  длинным темным  двором  и  потом  взбираться  вверх  по  очень  высокой  скользкой лестнице, которая шаталась под ногами. Когда Федор вошел к нему, он, как и тогда, две недели назад, сидел на полу и толок что-то в ступке.

- Ваше высокоблагородие, сапожки принес! - сказал угрюмо Федор.

Заказчик поднялся и молча стал примерять сапоги.  Желая  помочь  ему, Федор опустился на одно колено и стащил с него старый сапог, но тотчас  же вскочил и в ужасе попятился к двери. У заказчика была не нога, а лошадиное копыто.

"Эге! -  подумал  Федор. -  Вот  она  какая  история!"  Первым  делом следовало бы перекреститься, потом бросить всё и бежать вниз; но тотчас же он сообразил, что нечистая сила встретилась ему в первый  и,  вероятно,  в последний раз в жизни и не воспользоваться ее услугами было бы  глупо.  Он пересилил себя и решил попытать  счастья.  Заложив  назад  руки,  чтоб  не креститься, он почтительно кашлянул и начал:

- Говорят, что нет поганей и хуже на свете, как нечистая  сила,  а  я так понимаю, ваше высокоблагородие, что нечистая сила самая  образованная. У чёрта, извините, копыта и хвост сзади, да зато у него  в  голове  больше ума, чем у иного студента.

- Люблю за такие  слова, -  сказал  польщенный  заказчик. -  Спасибо, сапожник! Что же ты хочешь?

И сапожник, не теряя времени, стал  жаловаться  на  свою  судьбу.  Он начал с того, что с самого детства он завидовал богатым. Ему  всегда  было обидно, что не все люди одинаково живут в больших домах и ездят на хороших лошадях. Почему, спрашивается, он беден? Чем он хуже Кузьмы  Лебедкина  из Варшавы, у которого собственный дом и жена ходит в шляпке? У него такой же нос, такие же руки, ноги, голова, спина, как у богачей, так почему  же  он обязан работать, когда другие гуляют? Почему он женат на Марье,  а  не  на даме, от которой пахнет духами?  В  домах  богатых  заказчиков  ему  часто приходится видеть красивых барышень, но они не обращают на  него  никакого внимания и только иногда смеются и  шепчут  друг  другу:  "Какой  у  этого сапожника красный нос!" Правда, Марья хорошая, добрая, работящая баба,  но ведь она необразованная, рука у нее  тяжелая  и  бьется  больно,  а  когда приходится говорить при ней о политике или  о  чем-нибудь  умном,  то  она вмешивается и несет ужасную чепуху.

- Что же ты хочешь? - перебил его заказчик.

- А я прошу, ваше высокоблагородие, Чёрт Иваныч, коли  ваша  милость, сделайте меня богатым человеком!

- Изволь. Только ведь за это ты должен отдать  мне  свою  душу!  Пока петухи еще не запели, иди и подпиши вот на этой бумажке, что  отдаешь  мне свою душу.

- Ваше высокоблагородие! -  сказал  Федор  вежливо. -  Когда  вы  мне головки заказывали, я не брал с  вас  денег  вперед.  Надо  сначала  заказ исполнить, а потом уж деньги требовать.

- Ну, ладно! - согласился заказчик.

В ступке вдруг вспыхнуло яркое пламя, повалил густой  розовый  дым  и завоняло жжеными перьями и серой. Когда дым рассеялся, Федор протер  глаза и увидел, что он уже не Федор и не сапожник, а какой-то другой человек,  в жилетке и с цепочкой, в новых брюках, и что сидит он в кресле  за  большим столом. Два лакея подавали ему кушанья, низко кланялись и говорили:

- Кушайте на здоровье, ваше высокоблагородие!

Какое богатство! Подали лакеи большой кусок жареной баранины и  миску с огурцами, потом принесли на сковороде жареного  гуся,  немного  погодя - вареной свинины с хреном. И как всё это благородно, политично! Федор ел  и перед каждым блюдом выпивал по  большому  стакану  отличной  водки,  точно генерал какой-нибудь или граф. После свинины подали  ему  каши  с  гусиным салом, потом яичницу со свиным салом и жареную печёнку,  и  он  всё  ел  и восхищался. Но что еще? Еще подали пирог с луком и пареную репу с  квасом. "И как это господа не полопаются от такой еды!" - думал он.  В  заключение подали большой горшок с медом. После обеда явился чёрт  в  синих  очках  и спросил, низко кланяясь:

- Довольны ли вы обедом, Федор Пантелеич?

Но Федор не мог выговорить ни одного слова, так его  распирало  после обеда. Сытость была неприятная, тяжелая, и, чтобы развлечь себя,  он  стал осматривать сапог на своей левой ноге.

- За такие сапоги я меньше не брал, как семь с  полтиной.  Какой  это сапожник шил? - спросил он.

- Кузьма Лебедкин, - ответил лакей.

- Позвать его, дурака!

Скоро  явился  Кузьма  Лебедкин  из   Варшавы.   Он   остановился   в почтительной позе у двери и спросил:

- Что прикажете, ваше высокоблагородие?

- Молчать! - крикнул Федор и топнул ногой. -  Не  смей  рассуждать  и помни свое сапожницкое звание, какой ты человек есть! Болван! Ты не умеешь сапогов шить! Я тебе всю харю побью! Ты зачем пришел?

- За деньгами-с.

- Какие тебе деньги? Вон! В субботу приходи! Человек, дай ему в шею!

Но тотчас же он вспомнил, как над ним самим мудрили  заказчики,  и  у него стало тяжело на душе, и чтобы развлечь  себя,  он  вынул  из  кармана толстый бумажник и стал считать свои деньги. Денег было много,  но  Федору хотелось еще больше.  Бес  в  синих  очках  принес  ему  другой  бумажник, потолще, но ему захотелось  еще  больше,  и  чем  дольше  он  считал,  тем недовольнее становился.

Вечером нечистый привел к нему высокую, грудастую  барыню  в  красном платье и сказал, что это его новая жена. До самой ночи он всё целовался  с ней и ел пряники. А ночью лежал он на мягкой, пуховой перине, ворочался  с боку на бок и никак не мог уснуть. Ему было жутко.

- Денег много, - говорил он жене, - того гляди, воры заберутся. Ты бы пошла со свечкой поглядела!

Всю ночь не спал он и то и дело  вставал,  чтобы  взглянуть,  цел  ли сундук. Под утро надо было идти в церковь к утрени.  В  церкви  одинаковая честь всем, богатым и бедным. Когда Федор был беден, то молился  в  церкви так: "Господи, прости меня грешного!" То же самое  говорил  он  и  теперь, ставши богатым. Какая же разница? А после смерти богатого Федора  закопают не в золото, не в алмазы, а в такую же  черную  землю,  как  и  последнего бедняка. Гореть Федор будет в том же огне, где и сапожники. Обидно всё это казалось Федору, а тут еще во всем теле тяжесть от обеда и вместо  молитвы в голову лезут разные мысли  о  сундуке  с  деньгами,  о  ворах,  о  своей проданной, загубленной душе.

Вышел он из церкви сердитый. Чтоб прогнать нехорошие мысли,  он,  как часто это бывало раньше, затянул во всё горло  песню.  Но  только  что  он начал, как к нему подбежал городовой и сказал, делая под козырек:

- Барин, нельзя господам петь на улице! Вы не сапожник!

Федор прислонился спиной к забору и стал думать: чем бы развлечься?

- Барин! - крикнул ему дворник. - Не очень-то на забор напирай,  шубу запачкаешь!

Федор пошел в лавку и купил себе самую лучшую гармонию, потом шел  по улице и играл. Все прохожие указывали на него пальцами и смеялись.

- А еще тоже  барин! -  дразнили  его  извозчики. -  Словно  сапожник какой...

- Нешто господам можно безобразить? - сказал ему городовой. -  Вы  бы еще в кабак пошли!

- Барин, подайте милостыньки Христа ради! -  вопили  нищие,  обступая Федора со всех сторон. - Подайте!

Раньше, когда он был сапожником, нищие не обращали на  него  никакого внимания, теперь же они не давали ему проходу.

А дома встретила его новая жена, барыня, одетая  в  зеленую  кофту  и красную юбку. Он хотел приласкать ее и уже размахнулся, чтобы дать ей раза в спину, но она сказала сердито:

- Мужик! Невежа! Не умеешь обращаться с  барынями!  Коли  любишь,  то ручку поцелуй, а драться не дозволю.

"Ну, жизнь анафемская! - подумал Федор. - Живут люди! Ни  тебе  песню запеть, ни тебе на гармонии, ни тебе с бабой поиграть... Тьфу!"

Только что он сел с барыней пить чай, как  явился  нечистый  в  синих очках и сказал:

- Ну, Федор Пантелеич, я свое соблюл в точности. Теперь вы  подпишите бумажку и пожалуйте за мной. Теперь вы знаете,  что  значит  богато  жить, будет с вас!

И потащил Федора в ад, прямо в  пекло,  и  черти  слетались  со  всех сторон и кричали:

- Дурак! Болван! Осел!

В аду страшно воняло керосином, так что можно было задохнуться.

И вдруг всё исчезло. Федор открыл глаза и увидел свой стол, сапоги  и жестяную лампочку. Ламповое стекло было черно и от маленького  огонька  на фитиле валил вонючий дым, как из трубы. Около стоял заказчик в синих очках и кричал сердито:

- Дурак! Болван! Осел! Я  тебя  проучу,  мошенника!  Взял  заказ  две недели тому назад, а сапоги до сих пор не готовы! Ты думаешь, у меня  есть время шляться к тебе за сапогами по пяти раз на день? Мерзавец! Скотина!

Федор встряхнул головой и принялся  за  сапоги.  Заказчик  еще  долго бранился и грозил. Когда он, наконец, успокоился, Федор спросил угрюмо:

- А чем вы, барин, занимаетесь?

- Я приготовляю бенгальские огни и ракеты. Я пиротехник.

Зазвонили к утрени. Федор сдал  сапоги,  получил  деньги  и  пошел  в церковь.

По улице взад и вперед сновали кареты и сани с медвежьими  полостями. По тротуару вместе с простым народом  шли  купцы,  барыни,  офицеры...  Но Федор уж не завидовал и не роптал на свою судьбу. Теперь ему казалось, что богатым и бедным одинаково дурно. Одни имеют возможность ездить в  карете, а другие - петь во всё горло песни и играть на гармонике, а в  общем  всех ждет одно и то же, одна могила, и в жизни нет ничего  такого,  за  что  бы можно было отдать нечистому хотя бы малую часть своей души.