В оранжерее графов N. происходила распродажа цветов. Покупателей было немного: я, мой сосед-помещик  и  молодой  купец,  торгующий  лесом.  Пока работники выносили наши великолепные покупки и укладывали их на телеги, мы сидели у входа в оранжерею и беседовали о том, о сём. В теплое  апрельское утро сидеть в саду, слушать птиц и видеть, как вынесенные на свободу цветы нежатся на солнце, чрезвычайно приятно.

Укладкой  растений  распоряжался  сам  садовник,   Михаил   Карлович, почтенный старик, с полным бритым лицом, в меховой жилетке,  без  сюртука. Он всё время молчал, но прислушивался к нашему разговору и ждал, не скажем ли мы чего-нибудь новенького. Это был умный, очень добрый, всеми уважаемый человек. Все почему-то считали его немцем, хотя по отцу он  был  швед,  по матери  русский  и  ходил  в  православную  церковь.  Он  знал  по-русски, по-шведски и по-немецки,  много  читал  на  этих  языках,  и  нельзя  было доставить ему большего удовольствия, как дать почитать какую-нибудь  новую книжку или поговорить с ним, например, об Ибсене.

Были у него слабости, но  невинные;  так,  он  называл  себя  старшим садовником, хотя младших не было; выражение лица у него было необыкновенно важное и надменное; он не допускал противоречий и любил, чтобы его слушали серьезно и со вниманием.

- Этот вот молодчик, рекомендую, ужасный негодяй, - сказал мой сосед, указывая на работника со смуглым цыганским лицом, который проехал мимо  на бочке с водой. - На прошлой  неделе  его  судили  в  городе  за  грабеж  и оправдали. Признали его душевнобольным, а между тем, взгляните на рожу, он здоровёхонек. В последнее  время  в  России  уж  очень  часто  оправдывают негодяев, объясняя всё болезненным состоянием и аффектами, между  тем  эти оправдательные приговоры, это очевидное послабление и потворство, к  добру не ведут. Они деморализуют массу,  чувство  справедливости  притупилось  у всех, так как привыкли уже видеть порок безнаказанным, и, знаете  ли,  про наше время смело можно сказать словами Шекспира: "В наш  злой,  развратный век и добродетель должна просить прощенья у порока".

- Это верно, верно, - согласился купец. - Оттого, что  оправдывают  в судах, убийств и поджогов стало гораздо больше. Спросите-ка у мужиков.

Садовник Михаил Карлович обернулся к нам и сказал:

- Что же касается меня, господа, то я  всегда  с  восторгом  встречаю оправдательные  приговоры.   Я   не   боюсь   за   нравственность   и   за справедливость,  когда  говорят   "невиновен",   а,   напротив,   чувствую удовольствие.  Даже  когда  моя  совесть  говорит   мне,   что,   оправдав преступника, присяжные сделали ошибку, то и  тогда  я  торжествую.  Судите сами, господа: если судьи и присяжные более верят  человеку,  чем  уликам, вещественным доказательствам и речам, то разве эта вера в человека сама по себе не выше всяких житейских соображений? Веровать  в  бога  нетрудно.  В него веровали и инквизиторы, и Бирон,  и  Аракчеев.  Нет,  вы  в  человека уверуйте! Эта вера доступна только тем немногим, кто понимает и  чувствует Христа.

- Мысль хорошая, - сказал я.

- Но это не новая мысль. Помнится, когда-то очень давно я слышал даже легенду на эту тему. Очень милая легенда, - сказал садовник и улыбнулся. - Мне рассказывала ее  моя  покойная  бабушка,  мать  моего  отца,  отличная старуха. Она рассказывала по-шведски,  но  по-русски  это  выйдет  не  так красиво, не так классично.

Но мы попросили его рассказывать и не стесняться  грубостью  русского языка. Он, очень довольный, медленно закурил трубочку,  сердито  посмотрел на рабочих и начал:

- В одном маленьком городке поселился пожилой, одинокий и  некрасивый господин по фамилии Томсон или Вильсон, - ну, это всё  равно.  Дело  не  в фамилии. Профессия у него была благородная: он лечил людей. Он был  всегда угрюм  и  несообщителен  и  говорил  только,  когда  этого  требовала  его профессия. Ни к кому он не ходил в гости, ни с кем не распространял своего знакомства далее молчаливого поклона и жил скромно, как  схимник.  Дело  в том, что он был ученый, а в ту пору ученые не были похожи на  обыкновенных людей. Они проводили дни и ночи в созерцании,  в  чтении  книг  и  лечении болезней, на всё же остальное смотрели как на пошлость и не имели  времени говорить лишних слов. Жители города отлично понимали это  и  старались  не надоедать ему своими посещениями и пустой болтовней. Они были очень  рады, что бог наконец послал им человека, умеющего лечить болезни, и  гордились, что в их городе живет такой замечательный человек.

- Он знает всё, - говорили они про него.

Но этого было недостаточно. Надо было еще говорить: "он любит  всех!" В груди этого ученого человека билось чудное, ангельское сердце. Как бы ни было, ведь жители города были для него чужие, не родные, но он  любил  их, как детей, и не жалел для  них  даже  своей  жизни.  У  него  самого  была чахотка, он кашлял, но, когда его  звали  к  больному,  забывал  про  свою болезнь, не щадил себя и, задыхаясь, взбирался на горы, как бы высоки  они ни были. Он пренебрегал зноем и холодом, презирал голод и жажду. Денег  не брал, и, странное дело, когда у него умирал пациент, то он  шел  вместе  с родственниками за гробом и плакал.

И скоро он стал для города так необходим, что жители удивлялись,  как это они могли ранее обходиться без этого человека. Их  признательность  не имела границ. Взрослые и дети, добрые и злые, честные и мошенники -  одним словом, все уважали его и знали ему цену. В городке и в  его  окрестностях не  было  человека,  который  позволил  бы  себе  не  только  сделать  ему что-нибудь неприятное, но даже подумать об этом. Выходя из своей квартиры, он никогда не запирал дверей и окон, в полной уверенности, что нет  такого вора, который решился бы обидеть его.  Часто  ему  приходилось,  по  долгу врача, ходить по большим дорогам, через леса  и  горы,  где  во  множестве бродили голодные бродяги, но он чувствовал  себя  в  полной  безопасности. Однажды ночью он  возвращался  от  больного,  и  на  него  напали  в  лесу разбойники, но, узнав  его,  они  почтительно  сняли  перед  ним  шляпы  и спросили, не хочет ли он есть. Когда он сказал, что он сыт, они  дали  ему теплый плащ и проводили его  до  самого  города,  счастливые,  что  судьба послала им случай хотя чем-нибудь  отблагодарить  великодушного  человека. Ну, далее, понятное дело, бабушка рассказывала, что даже лошади, коровы  и собаки знали его и при встрече с ним изъявляли радость.

И этот человек, который, казалось, своею святостью  оградил  себя  от всего злого, доброжелателями которого считались даже разбойники и бешеные, в одно прекрасное  утро  был  найден  убитым.  Окровавленный,  с  пробитым черепом, он лежал в овраге, и бледное лицо его выражало удивление. Да,  не ужас, а удивление застыло на его лице, когда он увидел перед собою убийцу. Можете же представить себе  теперь  ту  скорбь,  какая  овладела  жителями города и окрестностей. Все в отчаянии, не веря  своим  глазам,  спрашивали себя: кто мог убить этого человека? Судьи, которые производили следствие и осматривали труп доктора,  сказали  так:  "Здесь  мы  имеем  все  признаки убийства, но так как нет на свете такого человека, который  мог  бы  убить нашего доктора, то, очевидно, убийства тут нет  и  совокупность  признаков является только простою случайностью. Нужно  предположить,  что  доктор  в потемках сам упал в овраг и ушибся до смерти".

С этим мнением согласился весь город. Доктора погребли, и  уже  никто не говорил о насильственной смерти.  Существование  человека,  у  которого хватило бы низости и гнусности убить доктора, казалось невероятным. Ведь и гнусность имеет свои пределы. Не так ли?

Но вдруг, можете себе представить, случай наводит на убийцу. Увидели, как один шалопай, уже много раз  судившийся,  известный  своею  развратною жизнью, пропивал в кабаке табакерку и часы, принадлежавшие доктору.  Когда стали его уличать, он смутился и сказал какую-то очевидную ложь. Сделали у него обыск и нашли в постели рубаху с окровавленными рукавами и докторский ланцет в золотой оправе. Каких  же  еще  нужно  улик?  Злодея  посадили  в тюрьму. Жители возмущались и в то же время говорили:

- Невероятно! Не может быть! Смотрите, как бы не вышло  ошибки;  ведь случается, что улики говорят неправду!

На суде убийца упорно отрицал свою вину. Всё говорило против него,  и убедиться в его виновности было так же нетрудно, как в том, что эта  земля черная, но судьи точно с ума сошли: они по десяти  раз  взвешивали  каждую улику, недоверчиво посматривали  на  свидетелей,  краснели,  пили  воду... Судить начали рано утром, а кончили только вечером.

- Обвиняемый! - обратился главный судья к убийце. - Суд признал  тебя виновным в убийстве доктора такого-то и приговорил тебя к...

Главный судья хотел сказать: "к смертной казни", но  выронил  из  рук бумагу, на которой был написан приговор, вытер холодный пот и закричал:

- Нет! Если я неправильно  сужу,  то  пусть  меня  накажет  бог,  но, клянусь, он не виноват! Я не допускаю мысли, чтобы  мог  найтись  человек, который осмелился бы убить нашего друга доктора! Человек неспособен  пасть так глубоко!

- Да, нет такого человека, - согласились прочие судьи.

- Нет! - откликнулась толпа. - Отпустите его!

Убийцу отпустили на все четыре стороны, и ни одна душа  не  упрекнула судей в несправедливости. И бог, говорила моя бабушка,  за  такую  веру  в человека простил грехи всем жителям городка. Он  радуется,  когда  веруют, что человек - его образ и подобие, и скорбит, если, забывая о человеческом достоинстве, о людях судят  хуже,  чем  о  собаках.  Пусть  оправдательный приговор  принесет  жителям  городка  вред,  но  зато,   посудите,   какое благотворное влияние имела на них эта вера в человека, вера, которая  ведь не остается мертвой; она воспитывает в нас великодушные чувства  и  всегда побуждает любить и уважать каждого человека. Каждого! А это важно.

Михаил Карлович кончил. Мой сосед  хотел  что-то  возразить  ему,  но старший садовник сделал жест, означавший,  что  он  не  любит  возражений, затем  отошел  к  телегам  и  с  выражением  важности  на  лице  продолжал заниматься укладкой.