ДРАМАТИЧЕСКИЙ ЭТЮД В ОДНОМ ДЕЙСТВИИ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
В а с и л и й В а с и л ь и ч С в е т л о в и д о в, комик, старик 68-ми лет.
Н и к и т а И в а н ы ч, суфлер, старик.
Действие происходит на сцене провинциального театра, ночью,
после спектакля.
Пустая сцена провинциального театра средней руки. Направо ряд некрашеных, грубо сколоченных дверей, ведущих в уборные; левый план и глубина сцены завалены хламом. Посреди сцены опрокинутый табурет. - Ночь.
Темно.
I
С в е т л о в и д о в в костюме Калхаса, со свечой в руке,
выходит из уборной и хохочет.
С в е т л о в и д о в. Вот так фунт! Вот так штука. В уборной уснул! Спектакль давно уже кончился, все из театра ушли, а я преспокойнейшим манером храповицкого задаю. Ах, старый хрен, старый хрен! Старая ты собака! Так, значит, налимонился, что сидя уснул! Умница! Хвалю, мамочка. (Кричит.) Егорка! Егорка, черт! Петрушка! Заснули, черти, в рот вам дышло, сто чертей и одна ведьма! Егорка! (Поднимает табурет, садится на него и ставит свечу на пол.) Ничего не слышно... Только эхо и отвечает... Егорка и Петрушка получили с меня сегодня за усердие по трешнице, - их теперь и с собаками не сыщешь... Ушли и, должно быть, подлецы, театр заперли... (Крутит головой.) Пьян! Уф! Сколько я сегодня ради бенефиса влил в себя этого винища и пивища, боже мой! Во всем теле перегар стоит, а во рту двунадесять языков ночуют... Противно...
Пауза. Глупо... Напился старый дуралей и сам не знает, с какой радости... Уф, боже мой!.. И поясницу ломит, и башка трещит, и знобит всего, а на душе холодно и темно, как в погребе. Если здоровья не жаль, то хоть бы старость-то свою пощадил, Шут Иваныч...
Пауза. Старость... Как ни финти, как ни храбрись и ни ломай дурака, а уж жизнь прожита... шестьдесят восемь лет уже тю-тю, мое почтение! Не воротишь... Всё уж выпито из бутылки и осталось чуть-чуть на донышке... Осталась одна гуща... Так-то... Такие-то дела, Васюша... Хочешь - не хочешь, а роль мертвеца пора уже репетировать. Смерть-матушка не за горами... (Глядит вперед себя.) Однако служил я на сцене 45 лет, а театр вижу ночью, кажется, только в первый раз... Да, в первый раз... А ведь курьезно, волк его заешь... (Подходит к рампе.) Ничего не видать... Ну, суфлерскую будку немножко видно... вот эту литерную ложу, пюпитр... а всё остальное - тьма! Черная бездонная яма, точно могила, в которой прячется сама смерть... Брр!.. холодно! Из залы дует, как из каминной трубы... Вот где самое настоящее место духов вызывать! Жутко, черт подери... По спине мурашки забегали... (Кричит.) Егорка! Петрушка! Где вы, черти? Господи, что ж это я нечистого поминаю? Ах, боже мой, брось ты эти слова, брось ты пить, ведь уж стар, помирать пора... В 68 лет люди к заутрене ходят, к смерти готовятся, а ты... О, господи! Нечистые слова, пьяная рожа, этот шутовской костюм... Просто не глядел бы! Пойду скорее одеваться... Жутко! Ведь этак ежели всю ночь здесь просидеть, то со страху помереть можно... (Идет к своей уборной.)
В это время из самой крайней уборной в глубине сцены
показывается Н и к и т а И в а н ы ч в белом халате.
II
С в е т л о в и д о в и Н и к и т а И в а н ы ч.
С в е т л о в и д о в (увидев Никиту Иваныча, вскрикивает от ужаса и пятится назад). Кто ты? Зачем? Кого ты? (Топочет ногами.) Кто ты?
Н и к и т а И в а н ы ч. Это я-с!
С в е т л о в и д о в. Кто ты?
Н и к и т а И в а н ы ч (медленно приближаясь к нему). Это я-с... Суфлер, Никита Иваныч... Василь Васильич, это я-с!..
С в е т л о в и д о в (опускается в изнеможении на табурет, тяжело дышит и дрожит всем телом). Боже мой! Кто это? Это ты... ты, Никитушка? За... зачем ты здесь?
Н и к и т а И в а н ы ч. Я здесь ночую в уборных-с. Только вы, сделайте милость, не сказывайте Алексею Фомичу-с... Больше ночевать негде, верьте богу-с...
С в е т л о в и д о в. Ты, Никитушка... Боже мой, боже мой! Вызывали шестнадцать раз, поднесли три венка и много вещей... все в восторге были, но ни одна душа не разбудила пьяного старика и не свезла его домой... Я старик, Никитушка... Мне 68 лет... Болен! Томится слабый дух мой... (Припадает к руке суфлера и плачем.) Не уходи, Никитушка... Стар, немощен, помирать надо... Страшно, страшно!..
Н и к и т а И в а н ы ч (нежно и почтительно). Вам, Василь Васильич, домой пора-с!
С в е т л о в и д о в. Не пойду! Нет у меня дома, - нет, нет, нет!
Н и к и т а И в а н ы ч. Господи! Уж забыли, где и живете!
С в е т л о в и д о в. Не хочу туда, не хочу! Там я один... никого у меня нет, Никитушка, ни родных, ни старухи, ни деток... Один, как ветер в поле... Помру, и некому будет помянуть... Страшно мне одному... Некому меня согреть, обласкать, пьяного в постель уложить... Чей я? Кому я нужен? Кто меня любит? Никто меня не любит, Никитушка!
Н и к и т а И в а н ы ч (сквозь слезы). Публика вас любит, Василь Васильич!
С в е т л о в и д о в. Публика ушла, спит и забыла про своего шута! Нет, никому я не нужен, никто меня не любит... Ни жены у меня, ни детей...
Н и к и т а И в а н ы ч. Эва, о чем горюете...
С в е т л о в и д о в. Ведь я человек, ведь я живой, у меня в жилах кровь течет, а не вода. Я дворянин, Никитушка, хорошего рода... Пока в эту яму не попал, на военной служил, в артиллерии... Какой я молодец был, красавец, какой честный, смелый, горячий! Боже, куда же это все девалось? Никитушка, а потом каким я актером был, а? (Поднявшись, опирается на руку суфлера.) Куда всё это девалось, где оно, то время? Боже мой! Поглядел нынче в эту яму - и всё вспомнил, всё! Яма-то эта съела у меня 45 лет жизни, и какой жизни, Никитушка! Гляжу в яму сейчас и вижу всё до последней черточки, как твое лицо. Восторги молодости, вера, пыл, любовь женщин! Женщины, Никитушка!
Н и к и т а И в а н ы ч. Вам, Василь Васильич, спать пора-с.
С в е т л о в и д о в. Когда был молодым актером, когда только что начинал в самый пыл входить, помню - полюбила одна меня за мою игру... Изящна, стройна, как тополь, молода, невинна, чиста и пламенна, как летняя заря! Под взглядом ее голубых глаз, при ее чудной улыбке, не могла бы устоять никакая ночь. Морские волны разбиваются о камни, по о волны ее кудрей разбивались утесы, льдины, снеговые глыбы! Помню, стою я перед нею, как сейчас перед тобою... Прекрасна была в этот раз, как никогда, глядела на меня так, что не забыть мне этого взгляда даже в могиле... Ласка, бархат, глубина, блеск молодости! Упоенный, счастливый, падаю перед нею на колени, Прошу счастья... (Продолжает упавшим голосом.) А она... она говорит: оставьте сцену! Ос-тавь-те сце-ну!.. Понимаешь? Она могла любить актера, но быть его женой - никогда! Помню, в тот день играл я... Роль была подлая, шутовская... Я играл и чувствовал, как открываются мои глаза... Понял я тогда, что никакого святого искусства нет, что всё бред и обман, что я - раб, игрушка чужой праздности, шут, фигляр! Понял я тогда публику! С тех пор не верил я ни аплодисментам, ни венкам, ни восторгам... Да, Никитушка! Он аплодирует мне, покупает за целковый мою фотографию, но я чужд ему, я для него - грязь, почти кокотка!.. Ради тщеславия он ищет знакомства со мною, но не унизит себя до того, чтобы отдать мне в жены свою сестру, дочь... Не верю я ему! (Опускается на табурет.) Не верю!
Н и к и т а И в а н ы ч. На вас лица нет, Василь Васильич! Даже меня в страх вогнали... Пойдемте домой, будьте великодушны!
С в е т л о в и д о в. Прозрел я тогда... и дорого мне стоило это прозрение, Никитушка! Стал я после той истории... после девицы этой... стал я без толку шататься, жить зря, не глядя вперед... Разыгрывал шутов, зубоскалов, паясничал, развращал умы, а ведь какой художник был, какой талант! Зарыл я талант, опошлил и изломал свой язык, потерял образ и подобие... Сожрала, поглотила меня эта черная яма! Не чувствовал раньше, но сегодня... когда проснулся, поглядел назад, а за мною 68 лет. Только сейчас увидел старость! Спета песня! (Рыдает.) Спета песня!
Н и к и т а И в а н ы ч. Василь Васильич! Батюшка мой, голубчик... Ну, успокойтесь... Господи! (Кричит.) Петрушка! Егорка!
С в е т л о в и д о в. А ведь какой талант, какая сила! Представить ты себе не можешь, какая дикция, сколько чувства и грации, сколько струн... (бьет себя по груди) в этой груди! Задохнуться можно!.. Старик, ты послушай... постой, дай перевести дух... Вот хоть из "Годунова":
Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла.
Царевич я. Довольно. Стыдно мне
Пред гордою полячкой унижаться! А, плохо? (Живо.) Постой, вот из "Короля Лира"... Понимаешь, черное небо, дождь, гром - ррр!.. молния - жжж!.. полосует все небо, а тут:
Злись, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки!
Вы, хляби вод, стремитесь ураганом,
Залейте башни, флюгера на башнях!
Вы, серные и быстрые огни,
Предвестники громовых тяжких стрел,
Дубов крушители, летите прямо
На голову мою седую! Гром небесный,
Всё потрясающий, разбей природу всю,
Расплюсни разом толстый шар земли
И разбросай по ветру семена,
Родящие людей неблагодарных! (Нетерпеливо.) Скорее слова шута! (Топочет ногами.) Подавай скорее слова шута! Некогда мне!
Н и к и т а И в а н ы ч (играя шута). "Что, куманек? Под кровлей-то сидеть получше, я думаю, чем под дождем шататься? Право, дяденька, помирился бы ты лучше с дочерьми. В такую ночь и умнику, и дураку - обоим плохо!"
С в е т л о в и д о в.
Реви всем животом!
Дуй, лей, греми и жги!
Чего щадить меня? Огонь и ветер.
И гром и дождь - не дочери мои!
В жестокости я вас не укоряю:
Я царства вам не отдавал при жизни,
Детьми моими вас не называл. Сила! Талант! Художник! Еще что-нибудь... еще что-нибудь этакое... стариной тряхнуть... Хватим (закатывается счастливым смехом) из "Гамлета"! Ну, я начинаю... Что бы такое? А, вот что... (Играя Гамлета.) "Ах, вот и флейтщики! Подай мне твою флейту! (Никите Иванычу.) Мне кажется, будто вы слишком гоняетесь за мною".
Н и к и т а И в а н ы ч. "Поверьте, принц, что всему причиной любовь моя к вам и усердие к королю".
С в е т л о в и д о в. "Я что-то не совсем это понимаю. Сыграй мне что-нибудь!"
Н и к и т а И в а н ы ч. "Не могу, принц".
С в е т л о в и д о в. "Сделай одолжение!"
Н и к и т а И в а н ы ч. "Право, не могу, принц!"
С в е т л о в и д о в. "Ради бога, сыграй!"
Н и к и т а И в а н ы ч. "Да я совсем не умею играть на флейте".
С в е т л о в и д о в. "А это так же легко, как лгать. Возьми флейту так, губы приложи сюда, пальцы туда - и заиграет!"
Н и к и т а И в а н ы ч. "Я вовсе не учился".
С в е т л о в и д о в. "Теперь суди сам: за кого ты меня принимаешь? Ты хочешь играть на душе моей, а вот не умеешь сыграть даже чего-нибудь на этой дудке. Разве я хуже, простое, нежели эта флейта? Считай меня, чем тебе угодно: ты можешь мучить меня, но не играть мною!" (Хохочет и аплодирует.) Браво! Бис! Браво! Какая тут к черту старость! Никакой старости нет, всё вздор, чепуха! Сила из всех жил бьет фонтаном, - это молодость, свежесть, жизнь! Где талант, Никитушка, там нет старости! Ошалел, Никитушка? Очумел? Погоди, дай и мне прийти в чувство... О, господи, боже мой! А вот послушай, какая нежность и тонкость, какая музыка! Тсс... Тише!
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо, звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы...
Слышен стук отворяемых дверей.
Что это?
Н и к и т а И в а н ы ч. Это, должно быть, Петрушка и Егорка пришли... Талант, Василь Васильич! Талант!
С в е т л о в и д о в (кричит, оборачиваясь в сторону стука). Сюда, мои соколы! (Никите Иванычу.) Пойдем одеваться... Никакой нет старости, всё это вздор, галиматья... (Весело хохочет.) Что же ты плачешь? Дура моя хорошая, что ты нюни распустил? Э, не хорошо! Вот это уж и не хорошо! Ну, ну, старик, будет так глядеть! Зачем так глядеть? Ну, ну... (Обнимает его сквозь слезы.) Не нужно плакать... Где искусство, где талант, там нет ни старости, ни одиночества, ни болезней, и сама смерть вполовину... (Плачет.) Нет, Никитушка, спета уж наша песня... Какой я талант? Выжатый лимон, сосулька, ржавый гвоздь, а ты - старая театральная крыса, суфлер... Пойдем!
Идут.
Какой я талант? В серьезных пьесах гожусь только в свиту Фортинбраса... да и для этого уже стар... Да... Помнишь это место из "Отелло", Никитушка?
Прости, покой, прости, мое довольство!
Простите вы, пернатые войска
И гордые сражения, в которых
Считается за доблесть честолюбье, -
Всё, всё прости! Прости, мой ржущий конь,
И звук трубы, и грохот барабана,
И флейты свист, и царственное знамя,
Все почести, вся слава, всё величье
И бурные тревоги славных войн!
Н и к и т а И в а н ы ч. Талант! Талант!
С в е т л о в и д о в. Или вот еще:
Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок!
Карету мне, карету!
Уходит с Н и к и т о й И в а н ы ч е м.
Занавес медленно опускается.
