Меня разбудил телефонный звонок среди ночи. Незнакомый мужской голос просто сказал: "приходи". По дороге я заглянула в маленький цветочный магазин. Сказала, что иду на похороны. Молоденькая продавщица обрадовалась и подала красивый букет из шести желтых нераспустившихся хризантем, по краю прикрытых ажурным и зеленым: "Я его еще с вечера уложила, а как увидела, что классно получилось, подумала, вот здорово, если кто умрет. Нет, денег не надо. Это подарок. Да вы берите, не стесняйтесь, приходите еще, если что", - она улыбалась и толкала мне в руку цветы.

Я разволновалась, уже подходя к дому. Вот сейчас сразу налево, первый подъезд. Сухой шелест лифта, восьмой этаж. Красная дверь, глазок вылез, стеклышко выбито в нем. Я не то чтобы тебя мертвую боялась увидеть, я себя боялась и враз устыдилась, вспомнив, что после телефонного звонка долго сидела, не шелохнувшись, недоступная ни звуку, ни свету, ни голосам за перегородкой, а потом сорвалась, побежала в магазин, букет сжала так, что пальцы побелели в судороге, вся в белом, плащ, чулки, туфли, белое лицо, волосы, вспомнила, трусы и те белые. Господи, сколько раз я себя в эту минуту воочию представляла и собой любовалась. Я вся в черном, изысканном, неотразимом, серо-голубые глаза в тот момент становились непременно черными, от слез ли, или черт знает от чего еще, черные круги под ними, черное небо, черные цветы, черный дьявольский парфюм.

Я рванула дверь подъезда. Лифт был где-то на верхних этажах. Неприметная ветхая старушонка показалась в лестничном проеме, прошаркала вниз, на площадке оглянулась, с жалостью, чуть ли не заискивающе посмотрела на меня: "Невеста, жених-то взял, да и сплыл, опоздала, девонька".

- Вы оттуда? - спросила я шепотом, так что и голос свой не узнала, - много народу?

- Ой, милая, много, не протолкнешься.

- А когда выносить будут?

- Что выносить-то? Гроб что ли? Так его то вынесут, то занесут обратно, все погода им не та, который день покою от них нет. А ты не жди, милая, подымайся пешком, в лифте сейчас двое корячатся, гроб на попа поставили и застряли. Крышку наперед забили, вот и не проходит.

- А цветов много? - растерянно спросила я.

- Цветов-то? Не видела. Твои, пожалуй, первые будут. Красивые. Всяк такие пожелал бы себе. Ну ладно, пошла я, да и ты иди, увидимся еще.

Я постояла с минуту, прислушиваясь к невнятным голосам наверху, и стала подниматься. Сердце бешено стучало, ноги едва слушались. Словно во сне я превозмогла четыре пролета и чуть не наступила на сидящую на ступеньках маленькую согбенную фигурку девочки, почти ребенка. Она, почувствовав мой взгляд, оторвала лицо от ладошек. Глазки, малиновый распухший ротик, словно кровоточащая ранка, щечки - все это очаровательной свежестью смотрело на меня.

- Кругом так хорошо, - она повела заплаканным личиком по серым грязным стенам, - в этом углу мы с ней обжимались. Каждый раз, как встречались. Вообще-то мы во всех углах с ней обжимались, - она замолчала.

- Т-а-а-к, - я с трудом овладела собой, - она тебе в матери годилась!

- Я и обжималась с ней, как с матерью, с моей-то не очень пообжимаешься. Вы, к примеру, со своей много ли обжимались? Вот то-то и оно. Так, стало быть, поймете меня! - она свернулась и тихо-тихо засмеялась.

Я осторожно обошла ее стала подниматься выше. Окружить себя идиотками, это она всегда умела, хорошо, что она умерла, очень хорошо, куда весь этот сброд без нее? Нет, нет, только не ко мне, надо сразу же, с первых же слов сказать решительное "нет", а лучше вообще ничего не говорить, не глядеть на них даже, просто положить цветы и выйти...

На пятом этаже дорогу перегородил здоровый пьяный мужик:

- На похороны? Ну, слава Богу, проходите, гостем, желанным гостем будете, - шумел он, жестом приглашая в квартиру. - Горе-то какое, горе, - приветливо улыбалась его жена, - проходите, проходите, я сейчас, - она юркнула в темный небольшой коридор, но через секунду появилась, неся на тарелке три граненых стопки водки:

- Ну, - она продолжала ласково улыбаться, - как говорится, пусть земля ему будет пухом.

- Погоди, - мужик властно накрыл стопки ладонью, - не торопись, мать, сначала за тебя, не позволю, чтоб сперва за меня, ты ж все-таки женщина, - он смиренно посмотрел на нее, - и гостью уважь, она тоже женщина. Можно и за нее сначала, но лучше по старшинству. Так что, Мария, пусть земля пухом будет тебе.

Женщина неловко поклонилась и выпила. Я тоже было потянулась к рюмке, но после мужниных слов оторопело посмотрела на обоих:

- То есть как это пухом?

Сморщенное на секунду в гримаске лицо женщины разгладилось и заулыбалось вновь:

- Живем мы одни, деток Бог не дал, а возраст-то берет свое, того и гляди не сегодня завтра сандалии кинем. Он ведь, идол-то мой, всю грудь мне иссушил. Нет, тут важно подготовиться, чтоб комар носу не подточил, насмотреться друг на друга, душу умастить слезами, наплакаться, людей принять по-человечески, а не как свиней, видели, что на восьмом-то делается? Да вы пейте, пейте.

Я машинально взяла стопку:

- Пухом.

Женщина низко, почти в пояс поклонилась.

- И мне, наконец, - мужик налил еще и еще, пили, не закусывая.

Я стала оглядываться по сторонам, кому бы еще такого счастья пожелать.

- Сделай милость, завтра приходи, авось будем живы. Завтра-то наверняка еще, - они, поддерживая друг друга, попятились, притворяя дверь.

Голова шла кругом от выпитого. Вверху хлопнула дверь лифта, отчетливо послышались торопливые шаги и хриплый мужской голос:

- Все. Приехали. Отойди, отойди, кому говорят, мать твою.

"Это хорошо, что я уже пьяная, ах, зачем я в этом платье, сразу заметят, и цветы бросятся в глаза, я как-то вдруг и будто впервые осознала, что сейчас войду в квартиру, в которой тебя, живой, уже нет, и много чужих людей, вся мебель сдвинута к стене, многие вещи утеряны, растасканы", - тяжелые рыдания подступили к горлу.

- Да вы никак уже пьяны? О! Народец пошел, до гроба-то хоть доползете? Еше три этажа, - передо мной выросла все та же ветхая старушка, оттерла меня от двери и прильнула к ней сама, заковыряла ключом, - нет, это никогда не закончится! Так-то жить мож-н-о-о-о! Все на пьяную голову: и родят и мрут.

Я, держась за перила, стала подниматься дальше, вверх по ступеням, ближе к голосам, положив для себя уж точно оставить цветы и, не говоря ни слова, удалиться.

Разумеется, я не удалилась. В квартиру, как и говорила старушка, не так-то просто было попасть. Народ толпился уже на подступах к этажу. Лица все были незнакомые. На меня никто не обратил внимания. Все тянули головы кверху в сторону двери. Туда только что втащили гроб. Я кое-как протиснулась следом.

Посреди комнаты на стуле стояла бритая наголо девица, затянутая в щегольские лайковые штаны. Гроб поставили на стол, рядом с ней. Он был заколочен. Чудно сознавать, что ты лежишь под крышкой. Руки на груди сложены крестом. Интересно, в джинсах или нет?

Девица держала какие-то листки и готовилась к речи. Вокруг все нервничали, переговаривались, курили. Цветов я и впрямь нигде не увидела, как впрочем, не было приличествующих этому моменту поминальной водки и зашторенных черным зеркал.

Наконец девица обвела всех строгим испытующим взглядом:

- Товарищи, попрошу соблюдать тишину. Хочу напомнить, зачем мы сюда собрались. Товарищ Мухамедьяров, перестаньте крутиться, выпить вам никто сейчас не даст, так что садитесь и повернитесь ко мне, то есть к усопшей. В задних рядах дайте отмашку, если плохо слышно.

- Итак, - было в ее манере говорить что-то значительное, чему не хотелось противиться, - ушла из жизни наша подруга, наш боевой друг. Я буду говорить о ней в мужском роде. Мне так удобнее и к тому же сейчас это не имеет принципиального значения, - она выразительно посмотрела на гроб, - и вообще, что значит применительно к сегодняшней геополитической ситуации уж совсем архаичное деление на мужчин и женщин, вот вы, например, товарищ Мухамедьяров, вы уверены, что вполне соответствуете представлению Господа о мужчинах? Не знаете? А я знаю. Не соответствуете.

- Позвольте, - с опозданием заворочался Мухамедьяров.

- Не позволю, этак мы неизвестно куда зайдем!

- Да уж и так черт знает куда зашли, дальше некуда, - подал голос мужчина с сильной лысиной, - ни пожрать толком, ни поспать, сколько еще ждать?

Девица очень строго посмотрела на всех, сглотнула слюну и продолжила:

- Да, наш боевой товарищ умер при странных и трагических обстоятельствах, на первый взгляд случайных. Но только на первый взгляд. Я долго просматривала его бумаги и все, что осталось, и пришла к выводу, что к смерти он начал готовиться давно и основательно. Я располагаю многими фактами. Скажите, кто из вас написал завещание?

- Это что, допрос? Так я вам и сказала! - вперед вышла невысокого роста очень ладная женщина лет 40, - по какому праву? я протестую! Я во многих партиях состою, за меня есть кому заступиться.

- И я протестую, почему водки не несут, - встрял, наконец, Мухамедьяров.

- Товарищи, дайте дослушать! Продолжайте, пожалуйста, интересно же. А за водкой давно гонцов послали, вот-вот вернутся, - раздалось несколько раздраженных голосов из прихожей.

Девица секунду покопалась в бумагах и выдернула один листок.

- Вот, послушайте! Это отрывок из дневника усопшей. Запись сделана в начале прошлого лета.

Она забегала глазами по листку.

- Вот!

"На восьмом этаже рассвет наступает около трех. Сначала без солнца и облаков", - так-так-так, это не надо, ага! - "неверной поступью, белое становится голубым, играет на губах Сен-Жермена", - нет, это все не то - "вдали начинается истерическое небо, сон прерван, розовые фламинго", - нет, опять не то, ах, здесь, наконец-то, - "на последней, уже невыносимой ноте я просыпаюсь и долго чудится, что это я и кричу. Но мои, глиной сомкнутые губы, молчат. Наконец, я понимаю - все, что происходит за окном, меня не касается. Мой пьяный корабль сбился с курса".

- Ну, - девица оторвалась от написанного, - как вам это нравится?

- Декаданс сплошной, правда, не без покушения на моду, "голубой", "розовый" - это о пидерах, что ли? - бесцеремонно вступил в разговор мой сосед, мужчина без возраста с отвисшим животом, - я бы их всех передушил, - он с силой ударил кулаком по колену, - суками у нас в зоне работали!

- Вы интересовались у соседей, - громко перебил его рассудительный с виду молодой человек, - во сколько у них наступает рассвет? Сдается мне, что наша "незабвенная" жила по Гринвичу.

- К черту все это. Где завещание? - опять вступила маленькая женщина.

- Милочка моя, сядьте, - прикрикнула лысая девица, - до завещания мы еще доберемся. Внимание! Сейчас я прочитаю другую запись из дневника покойной, сделанную в то же время, что и первая, - она опять побежала глазами по строчкам, на ходу пересказывая прочитанное. - Вначале ничего примечательного - она куда-то едет, в поезде встречается с женщиной и между ними происходит следующий разговор, да, вот отсюда:

"- Да кто вы такая, черт возьми, что вам от меня надо?

- Что надо, что надо, будто сама не знаешь? хватит Ваньку валять, выдра ты желтая и морщинистая, все молодишься, треснуть тебя, что ли как следует, глядишь, память и вернется? Все играешь? Про ставки-то слышала? Почем сама ставишь нынче?

- Самой большой ставкой вчера еще была пизда, - я расхохоталась.

- Ах, ты сволочь! Все проиграла, все! Это хотя бы ты понимаешь?" - и так далее в том же духе, а вот еще:

"Хватаю телефонную трубку, но в ней поселились голоса незнакомых мне людей, попутчица моя вновь вернулась в купе и села рядом. На этот раз в руках она держала серебряную ложечку:

- Сейчас мы посмотрим, умеете ли вы говорить.

Я отодвинула ее руку:

- Что это там, вдали, за река?

- Река-то? - она с удивлением глянула на меня, - известное дело, Стикс!

- Стикс?! - закричала я, - кто просил ехать сюда? я не просила.

- Простое стечение обстоятельств, да что ты так заволновалась? Многие и до тебя приезжали, - из складок платья она вынула китайский потрепанный веер и скрылась за ним. Было слышно, что она с кем-то там перешептывается, и кто-то с ней не соглашается. Фигурка маленькой китаянки на плоских стиснутых палочках веера торопливо зашевелила губами:

- Shit! You have no time! - и тут же сложилась в правильную тонкую линию, кусочек ее чудесного платья нелепо торчал между пальцев моей попутчицы.

Вагон вдруг остановился. Река приблизилась. Совсем рядом, отдавая смрадным и мутным, она несла свои воды. Река, как река. Ничего особенного. Я решительно посмотрела на мою строгую даму. Она расхохоталась и пробормотала что-то типа "ну и проблядушка ты, кого хочешь соблазнишь. Разливай". Сладко потянулась и вышла".

- Это ложь, - не выдержала я, - она не могла такое написать. Я знала покойную, как свои пять пальцев, это вы, вы сами написали, а теперь забавляете нас, только зачем, зачем вы так? - слезы хлынули, я и не пыталась их сдерживать.

- Театр, да и только, ну, девочки, вы даете! - засмеялся сосед с отвисшим животом.

Девица пристально смотрела на меня, как будто впервые заметила:

- Литературным даром, извините, не обладаю, зато владею другой профессией, о которой как-нибудь в другом месте, но вот насчет пяти пальцев, позвольте вам не поверить. Я вижу вас в первый раз, в то время как усопшая постоянно тыкала мне своими друзьями и навязывала каждый день новые знакомства. А насчет писанины - знаете, во сколько мне встали ее литературные откровения? Я не поленилась и все подсчитала, - тут девица опять порылась в стопке и вытащила очередную бумажку, исписанную столбиками цифр, - сумма впечатляет любое, даже самое богатое воображение, не правда ли? Надо сказать, что к своей "литературе" покойная относилась очень серьезно и основательно обставляла ежедневные пошлейшие сюжеты. Выездных сессий, правда, было мало, все "творилось" здесь же, около этого стола.

- Товарищи, кажется, мы отвлеклись, - она опять обращалась ко всем, - приступаю к главному документу, так называемому завещанию.

Но ей не дали договорить. Все вдруг зашумели, бурно обсуждая прочитанное.

- Я знаю бабу, которая ехала с ней в поезде, - весело крикнул молодой человек в дверях, - это Галька. Она держит ночную точку в соседнем доме.

Галька говорила, что покойная часто к ней заходила и допытывалась, что же было дальше, у ней словно память отшибло.

- Ну и что было дальше? Чем дело закончилось? - посыпалось со всех сторон.

- Ничего особенного. Галька рассказывала, как поезд остановился, она полезла купаться и сплавала на тот берег реки и обратно, а покойная просидела все это время около воды в какой-то прострации, но потом призналась, что плавать не умеет. К вечеру все опять сели в поезд и вернулись. Вот и все.

- Девушка, - яростно зашептал Мухамедьяров, - а кто вас пригласил сюда?

- Не знаю, - очень тихо ответила я, но он прочел по губам, понял.

- А может, не сюда пригласили?

Я хотела ответить, но ведущая с раздражением повысила голос.

- Повторяю, покойная не была оригинальна и все украла у де Сада. Прощание у заколоченного гроба, сжечь, пепел по ветру, чтоб и следа не осталось. Но, товарищи мои дорогие, - она потрясла в воздухе листочком с цифрами, - это уже слишком! Мы не на театральных подмостках и не позволим ей, уже мертвой, втянуть нас в очередную авантюру! Мы должны пусть с опозданием, но извлечь хоть какую-то выгоду для себя! Я, товарищи, прости меня Господи, нарушила ее безответственное завещание. С той его частью, где, чтоб и следа не осталось, полностью согласна. Что же касается остального, дам некоторые разъяснения.

Все заметно оживились.

- Во-первых, тело мы уже сожгли!

За этим последовала отвратительная сцена. Многие заплакали, закричали, несколько человек в диком отчаянии бросились на пол.

- Да, сожгли поспешно, даже работники похоронного бюро удивились, - девица посмотрела на меня и, как бы читая мои мысли, подтвердила, что покойная была в джинсах, - когда я получила на руки то, что осталось от нашего боевого товарища и сличила с содержимым других урн, я была потрясена! Пепел был белого цвета и скользил между пальцев словно шелк. Страшно подумать, что было бы, последуй мы обычной процедуре захоронения. Сумасшедшая догадка осенила меня, и я тут же поехала, товарищ Мухамедьяров, не делайте таких страшных глаз, я поехала домой и произвела химический анализ. Товарищи! Да! Это был чистый кокаин!

- Надо же, - с разочарованием протянула маленькая женщина.

- Однако, какая непрозаическая реинкарнация! - мужчина с животом мечтательно завел глаза под веки, - кто бы мог подумать?!

- А вот она подумала, обо всех нас подумала! - Мухамедьяров, расталкивая всех на своем пути, ринулся к гробу, но девица грубо осадила его.

- Ишь ты, какой прыткий! Сначала бодяжить будем, чтоб всем досталось.

Гонцы уже прибыли.

К столу подошел кругленький человек, передал пакет с детской присыпкой и крошечный плакатик с надписью "1 дорожка - 10 рублей", который девица тут же закрепила булавкой на груди.

- Цена низкая, - предупредила девица вопросы, - потому что мы приравняли этот драгоценный подарок к гуманитарной помощи. Итак, товарищи, начинаем!

Двое мужчин отставили девицу вместе со стулом к изголовью гроба и принялись выкорчевывать гвозди из досок.

- А кто будет на раздаче? Я могу, у нас в зоне, - начал было кто-то в первом ряду, но девица тут же крикнула. - У нас в зоне, у вас в зоне, отставить лагерный жаргон! Интеллигентные вроде люди, а ведете себя, как шушера уголовная! На раздаче буду я! И деньги собирать тоже буду я! Вы что думаете? Покойная кому-то другому доверила?

- Это неизвестно, в завещании об этом не говорится ни слова, - сказала полная, очень близорукая женщина, с толстыми линзами в очках.

Она ждала возражений, но девица даже бровью не повела.

Крышку, наконец, сняли. Я встала на цыпочки - внутри было пусто. Девица наклонилась, вынула из нижнего угла кулечек с белым порошком и подняла высоко над головой. Все поднялись, мужчины обнажили головы. Наступила томительная тишина. Я стояла потрясенная и не могла оторвать глаз от кулька. Немой вопрос кружился и едва не срывался с губ: "неужели это все, что осталось?".

Девица, словно отвечая на него, громко заявила.

- Да, товарищи, это все, что осталось, - она задержала дыхание и неожиданно подмигнула мне, - прошу соблюдать очередь, но сперва женщины и дети.

К столу подошла заплаканная девочка, с которой я столкнулась еще прежде в подъезде. Она ткнула свою головку к бритой голове девицы и что-то яростно зашептала на ухо. Девица выпрямилась и ответила: "не беспокойся, сексизма не допущу". Девочка засмеялась и приблизила к лицу тоненькую трубочку. Глубоко вдохнула, с удовольствием закрыла глаза и почти в ту же секунду сползла вниз, больше я уже ее не видела. Следующей в очереди была полная близорукая дама.

Она вышла в центр комнаты, на ходу одергивая вдоль горячих бедер зеленое шерстяное платье.

- В эту предвечную минуту я хочу сделать заявление! Мне не понравились инсинуации какой-то Гальки, выпивохи и предательницы. Я берусь утверждать, что она занимается очернительством. Все вы знаете, что членам нашей организации вменяются в обязанность всего два правила: не иметь настроения и уметь плавать! Вам также хорошо известно, что наш покойный товарищ не только плавал прекрасно, но неоднократно и других на берег доставлял. Не хочу, чтобы правда попиралась за так. Понимаю, вы торопитесь, поэтому стараюсь быть краткой и не задерживать очередь. Товарищи! - она порылась в нагрудном кармашке, достала аккуратно сложенные 10 рублей и протянула девице, - не сочтите за дерзость, но я решила уклониться от предложения вынюхать нашего покойного друга. Я не могу так сразу подчиниться столь оригинальной манере прощания, я христианка, и потом, мое имя, вмешайся в эту историю Интерпол, - она оборвала, и вдруг, гордо вскинув голову, неожиданно закончила.

- Свою дозу я жертвую в пользу своих же товарищей!

- Невероятно! Ура! Ура! - все зааплодировали.

Следом подскочила маленькая женщина и, не сказав ни слова и уже склонившись над своей порцией, неосторожно чихнула. Порошок разлетелся в разные стороны. Она растерянно смотрела перед собой. Все очень рассердились и жадно вдыхали поседевший вдруг воздух.

- Простилась, нечего сказать! - негодовал лысый.

Девица тем временем сделала еще две дорожки на ровной поверхности крышки.

Настала моя очередь. Еще за секунду до этого я твердо решила, что не тронусь с места и не буду участвовать в этом шабаше. В жизни не видела ничего подобного. Все внутри меня плакало, рвалось и протестовало. Каково же было мое удивление, когда я послушно встала, как только взгляд бритоголовой девушки остановился на мне. Словно в каком-то дурмане пересекла комнату и подошла к столу. Только тут обнаружила, что по-прежнему сжимаю в руках цветы.

- Это мне? Дайте, спасибо. Мне давно никто не дарил, - она взяла хризантемы и поднесла к лицу. Я стояла рядом и смотрела на нее. Ноздри ее были белые от кокаина. Впервые я заметила женственность в ее чертах.

Нервные тонкие брови, влажные нарисованные глаза и проникновенный взгляд совсем не вязались с ее грубой и удалой хваткой.

- Вы и белье женское носите? - обратилась она ко мне, - ну, чего же вы ждете?

Я склонилась над крышкой и вдохнула все, что полагалось. В то же мгновение, сердце мое в который раз за сегодняшний день бешено застучало, и кровь прилила к горлу. Необходимо было сказать какие-то слова, но я слушала и слушала, как побежали внутри меня животворящие и радостные силы. Я знала, что это ты, не мертвая, а живая сиянием и богатством наполняешь меня. Я более не имела представления, откуда я родом и чем занимаюсь. Имени у меня тоже не было.

Оно пришло ко мне внезапно, издалека, из глубины души. Я вспомнила, что однажды, когда я была совсем маленькая, меня окликнул на улице старьевщик. Они ходили в то время по нашему незначительному городку.

- Александр, - я не оглянулась, хотя знала, что он обращается ко мне. Я добежала до угла и только тогда повернула голову. Но никого уже не было.

Сейчас я услышала это имя второй раз. Твой голос внутри меня звал - Александр! Я чувствовала, что дрожу. И опять, но уже наяву - Александр, очнись!

Я с трудом различила рядом с плечом бритую голову, влажные нарисованные глаза о чем-то просили и умоляли меня. Я смотрела, но ничего не видела. Должно быть, прошло много времени в полном молчании. Напряжение достигло невыносимого предела. Я готова была уже отказаться от безнадежной попытки проникнуть в тайну прошлого.

И тут словно кто-то пнул меня прямо в сердце. Я вскочила на ноги и огляделась. Очередь тянулась и тянулась к гробу. Деньги беспризорной кучей валялись на полу. Моя спутница крепко держала меня за руку и прижималась ко мне. Я чувствовала ее дыхание на щеке. Ее упругое рельефное тело волновало меня. Я ответила сильным пожатием. - Ты когда-нибудь слышала о древнеегипетском культе Озириса? О магическом слиянии мужского и женского, - заговорила я. - О начале нового пути? - Она замолчала и продолжала тесниться ко мне все сильнее и сильнее.

- Это ты? - я хотела видеть ее глаза, но не могла оторваться от нее, - я никогда бы не узнала тебя, если бы не наш покойный друг.

- Да, он умел делать подарки, - она поцеловала меня в лоб, - хорошо, что ты сегодня весь в белом и нарядном.

Неожиданно красная радуга зажглась над нашими головами, и наши тела уже не принадлежали нам. Я видела, как они, соединяясь, исчезают и тают с каждой купленной дозой. Через мгновение это было уже одно тело.

Тонкое и прозрачное, как папиросная бумага.

Между тем наступили сумерки. Я глянула в окно, вечер был свежим и чистым. Солнце уже село. Узкая улочка, ведущая к дому, опустела. Я потянулась к форточке. холодный ветер ворвался в комнату и, играючи растрепал платье и волосы.

Мухамедьяров говорил прощальные слова.

- Что значит жизнь человека яркого и талантливого, но униженного отсутствием средств к продолжению веселья?! Да! С его артистизмом трудно было сравниться. Да и надо ли? Вечный вопрос. Надо - не надо, быть - не быть, добро - зло, черное - белое, бордовое, темно-красное, вот смотрите.

Я оглянулась.

Он держал в руках початую бутылку портвейна.

- Кто на раздаче? Куда все подевались, сколько еще ждать?

Никто не ответил ему.

Вдруг привычные предметы подернулись дымкой, комната удлинилась и чуточку наклонилась влево. Диваны медленно поползли туда же, увлекая за собой меня. Я, однако ж, удержавшись от падения, присела на краешек. И мягкий розовый вагон нежно тронулся с места. Мелькнули знакомые башни, погас вдалеке последний огонек.

Роальд Мухамедьяров - умер 5 декабря 1995 г. Политзэк, правозащитник, "шестидесятник". Родился 21 ноября 1934 г. в Казани в семье интеллигентов. Окончил авиационный институт. В 1956 переехал в Москву, где помимо инженерной работы занимался журналистикой. Задерживался и допрашивался в связи с "Хроникой текущих событий". В 1979 был арестован. После года в Лефортово и обвинения по ст.70 УК РСФСР (антисоветская деятельность и пропаганда) провел два года в Столбовой, где его пытались "вылечить". В последующие годы, вплоть до перестройки, многократно изгонялся, задерживался, выдворялся на время праздников. Его журналистские статьи можно объединить под общим заглавием "Мои показания". С Р. Мухамедьяровым автор рассказа не смогла проститься - все адреса в оставшейся после него записной книжке были зашифрованы. Я очень любила Р. Мухамедьярова. Мы были большими друзьями.

Е. Д.

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Последние дни января принесли мало радости. Вот уже неделю, по вечерам, едва добравшись до дома, я мечтал выспаться. Тяжелые веки давили на глаза. Я падал на диван, в ту же секунду сон буквально сковывал. Но часа через два пробуждался и уже не мог уснуть до рассвета. Мерил шагами маленькое пространство от кухни до окна в единственной комнате, глядел в безлунную черноту ночи, часами до одури курил и, чтобы хоть как-то отвлечься, разговаривал вслух с теми, кто давно забыл и бросил меня. В который раз играл сцены расставаний, спорил, не соглашался, орал и прогонял мнимых собеседников, клянясь впредь не пускать. Но потом от скуки, или от тоски, которая в последнее время разъедала сердце, с наступлением ночи опять сидел с ними. Мне нравилось производить эффекты, было радостно, что я никому и ничего не прощал.

И только утром, когда сквозь мутные подтеки стекла рисовались острые очертания серого снега, и пианистка за стеной впопыхах перед работой брала первые аккорды, и я с трудом отличал явь от призрачных силуэтов, сон во второй раз настигал меня. Я снова валился на диван и спал без сновидений до полудня. С ужасом ждал вечера, но все повторялось вновь.

Когда я пожаловался на бессонные и бестолковые ночи соседке по этажу, женщине в возрасте, она помялась и по-доброму сказала, что знает единственно верное средство, которым торгуют в каждой палатке. Я решил последовать ее совету, тем более что увидел и оценил неожиданную готовность помочь. Вечером того же дня мы направились за покупкой. Соседка, указав на большую бутылку портвейна, сказала: с первого же стакана сбивает с ног, так что может и на завтра хватит.

Я доверчиво сделал все, как она велела. Никакой закуски, натощак. Темно-коричневая жидкость без помех протекла в желудок и там остановилась. Я лег на диван, закрыл глаза и стал ждать. Когда их открыл, было уже светло.

Я тут же вышел на улицу. В разгар прекрасного январского дня. Неяркое солнышко не слепило, но грело. В воздухе как будто повеяло весной. Деревья, еще вчера белесые от снега, оттаяли и чернели строгой шеренгой вдоль забора. На лавочке в центре двора сидели старушки в разноцветных платочках. Дети чертили классики на просохшем асфальте и весело щебетали о чем-то своем. Я почувствовал необычайный прилив сил, и радостный крик готов был сорваться с губ. Голова была свежей и ясной. Посмотрев вверх, я увидел в окне свою спасительницу. "Прав был Достоевский, тысячу раз прав! У нас дураков нет! - подумал с удовольствием,- какое знание жизни нередко выказывают люди, невзрачные с виду, без сложной мысли на лице". Соседка махнула рукой в сторону палатки и построила из пальцев какую-то фигуру. Я не понял ее немого языка, но на всякий случай согласно замотал головой. Постояв еще минуту и, поглядев по сторонам, бодро зашагал со двора. Тело требовало движений, а сердце - нормального человеческого общения. Пройдя метров сто, я круто повернул за угол...

...и вдруг оказался в самой гуще плотного людского потока, идущего в обоих направлениях проезжей части. Чемоданы, огромные баулы, кульки застревали и путались под ногами. Погода резко изменилась. Сырой северный ветер хватал предметы, прижимал к стенам, горбил человеческие фигуры и плевался ледяным дождем. Сиреневый вертикальный свет, льющийся откуда-то сверху, придавал картине поистине инфернальный смысл. Я стоял, боясь пошевелиться.

- Ну, че встал, как вкопанный, мать твою? - передо мной вырос высокий толстый парень, - идем внутрь, там тепло.

Широкая спина замаячила впереди. На ватных ногах я двинулся следом и лихорадочно искал хоть какое-нибудь объяснение происходящему. В огромном мрачном помещении тысячным эхом гудели голоса, бросилось в глаза золотом на красном мраморе: МОСКОВСКИЙ ВОКЗАЛ. Смятение и ужас пронзили меня, нечто подобное, верно, чувствовали обреченные читать надпись на воротах ада. Как, когда и каким образом я мог оказаться за тысячу километров от своего дома?

- ...блядь, ты слышишь? - парень совал пачку денег, - сейчас до Электросилы, а там два шага Благодатная, восьмой этаж. Запомнишь? В три здесь же, на этом месте. Питер-то знаешь? - Я мотнул головой и пошел к выходу, пересек трамвайные пути, поймал машину.

В Питере я не был около десяти лет и не помнил его, сердцем не помнил, поэтому недоуменно глядел на поплывшие мимо дома. Мокрые от жестокого дождя, придавленные низким свинцовым небом, они клонились друг к другу словно продолжение моего собственного ужаса и мрака...

Через пятнадцать минут машина притормозила около длинного кирпичного дома. Расплатившись, я сообразил - ни слова не помню из того, что говорил парень. Растерянно смотрел на деньги и чувствовал: кости в опасной игре уже брошены, но исполнению чьей-то злой воли, однако, не противился. Зашел в подъезд, нажал кнопку лифта. Он заурчал, натянул тросы и с грохотом поехал вниз. В подъезде было темно, холодно и пахло помоями...

В дверях квартиры, прислонившись к косяку головой и заслонив рукой глаза, словно от беспощадного солнца, стояла женщина такой ослепительной красоты, что я едва не лишился чувств. Длинные льняные волосы, разбросанные по плечам, закрывали грудь и спускались до бедер. Затянутая в джинсы из голубенькой дешевой ткани, повторивших рисунок ее красивых сильных ног, она вся засветилась навстречу.

- Чуть не померла, блин, дожидаясь, принес? - и уставилась на меня. Но что это были за глаза! Им бы отдыхать на предметах изящных, тонких и недоступных. Стало неловко за деньги, которые я все еще держал на виду.

- Извините... - пробормотал, но она резко оборвала. - Хватит придуриваться! Два часа где-то шлялся, все глаза просмотрела, - втолкнула меня в прихожую и набросилась, щупая на разные лады, сосредоточенно и молча. Я не верил своим глазам. Так встречают воинов их верные подруги и матери.

- Кто ты, мать или жена мне? - я все еще с трудом выговаривал слова. Но она не слушала и продолжала рыскать. Я вспомнил бедного Акакия Акакиевича: стала понятной и близкой его мечта о новом платье. Наконец, нащупала и вытащила из кармана бутылку портвейна. Долго рассматривала на свет и вдруг нежно прижалась к ней щекой.

- Свинья же ты. Стаканчик уже отпил, а то и больше, - щелкнула выключателем, пропала в темноте, еще раз на секунду далеко-далеко мелькнула в полоске света и наступила тишина.

Я подождал с минуту, обвыкся и осторожно двинулся вперед. Коридор был узкий, сплошь заставленный какими-то твердыми предметами с острыми краями. То и дело тыкался лицом и коленями.

- Какого хера, - громкий женский голос заставил вздрогнуть, - закрыто! Но тут же загремел замок, и распахнулась дверь. От неожиданности я едва устоял на ногах. На пороге стояла баба с лицом испитым и некрасивым. Седые волосы, кое-как убранные под косынку, по бокам выбились реденькими прядками, лицо, усеянное родинками, казалось черным. Это сразу бросилось в глаза, назойливо обратило внимание.

- Явились, еб вашу мать, не запылились, принесли?

- Ну, ты даешь, - радостно ответил какой-то мужик, выросший невесть откуда, и победоносно поднял над головой пару бутылок портвейна. Потом потянулся ко мне, оттопырил пальто, показал еще две, - мы уж по стаканчику приняли, - и заржал, брызгаясь слюной.

- То-то и видно, - посторонилась, пропуская нас. В маленькой прихожей, развернуться было негде, но она все терлась рядом, а потом, в диком раздражении, кинулась ко мне и с силой насела на пальто. Господи, который день не расстается с ним, клад что ли у тебя там?

В большой светлой комнате, куда ринулся мой неожиданный знакомый, сидели еще двое мрачных мужчин. При виде нас они враз оживились: заплескался по стаканам портвейн, разгладил их лица. Задымили папиросками после первой, мирно ласково готовясь к беседе.

Вот это да, я и на бабу уже смотрел другими глазами. Она мне показалась даже красивой. Я пялился во все глаза. Она вдруг резко сорвала косынку и рассыпала по плечам длинные белые волосы.

- Что это у тебя на лице? - не выдержал я

- Рехнулся совсем, сам йодом мазал, комары искусали, жарища-то какая.

В распахнутое окно лезла черемуха, цветы пожухли и пожелтели, словно прокуренные. Напротив, через дорогу на крупных тяжелых тумбах сидели гранитные львы. Выгнул спину Аничков. Народу на улице было мало, да и те двигались кое-как, словно во сне.

- Слышь, - сосед толкнул меня локтем, - шеф приказал готовиться в Америку. Сказал на раз возьмем и сразу обратно....

Че возьмем-то?

Но тут в дверь постучали.

- Анечка, можно тебя на минутку, - в комнату робко протиснулась женщина лет 50 с забинтованной по локоть рукой и, увидев нас, заулыбалась.

- Ну... Александр Александрович, - она обратилась ко мне, - собственно, вы-то мне и нужны,- и затараторила дальше, - Анечка говорила, что на днях в Америку уезжаете, так уж будьте добры не откажите в просьбе, вот здесь на бумажке адресок, везде наши люди есть, как без этого, зайдете к ним за посылочкой для меня, а? Там немного, может, не затруднит, а? - протянула маленькую бумажку, - здесь все написано, как доехать, что сказать...- она сложила руки и умоляюще смотрела на меня. - Да что ты, Рита, в самом деле, конечно передаст и довезет все, - оборвала хозяйка, которая, надо полагать, и была Анечкой, - дай мне, - она выхватила бумажку и положила в разрез платья на груди, - может, выпьешь с нами?

- С удовольствием, - Рита потянулась к стакану и резво отпила половину, - мой-то все еще валяется после вчерашнего и мне ничего не дает, заныкал, сволочь. - Она опять посмотрела на меня. - Счастливый вы человек, Александр Александрович, отдохнете, там и водочка другая, и пивко, там все другое, приедете расскажите.

- Угу, - равнодушно бормочу уже в полудреме и, убаюканный портвейном, опускаюсь на дно в просторной батисфере. Еще слышатся голоса наверху и незнакомая мелодия навевает грусть, но я, погружаясь все глубже и глубже, уже наблюдаю иной мир. Близ иллюминатора застывает огромная рыба с плавниками цвета морской волны, какое-то время тонкими жесткими губами трется о стекло напротив лица, но потом исчезает, иронически взмахнув хвостом из длинных белых волос. Проплыв в темноте около часа, судно тихо стукнулось о дно. Я выглянул наружу: мягкий световой поток от корабля уперся в белое неровное дно и храм неподалеку, откуда и звучала (только сейчас это понял) божественная мелодия. При входе красовалась внушительных размеров статуя быка. Он низко наклонил голову, рога стянуты широкой доской, излучавшей кроваво-красный свет. Множество людей ровными рядами выплывали из узких горловин улиц, пересекали площадь и устремлялись внутрь храма. Облаченные в праздничные одежды, украшенные драгоценными камнями, они несли старинные амулеты и талисманы. Я стоял потрясенный, уткнувшись лбом в стекло, прижимая к груди навигационные карты, и вдруг узнал себя среди них. Маленькими скорыми шажками, преодолевая лобное пространство, я несся навстречу музыке под руку с Аней.

На пороге храма она неожиданно притормозила.

Все, сил терпеть больше нет, - и, сдвинув ноги, поскакала в сторону. Подоткнула за пояс юбку, изогнулась в талии и выпятила, словно кобыла, далеко назад и вверх свой бэксайд. Собрав на лбу множество морщин, чертила сильной струей глубокий рисунок на белой шероховатой земле. Я засмеялся. Вот стоит она, смелая, независимая и гордая. Такая женщина не нуждается в мужчине, она вообще ни в ком не нуждается. Я мечтал увековечить ее: в капризных ярких красках поместить в школьные учебники по анатомии, гравировать ее изображение на шахматных досках для чемпионов, в ее честь называть острова...

Она подошла ко мне, нетерпеливо провела рукой по лицу, больно схватила за волосы сзади.

Ну же, кончай скорее, черт возьми, через три часа самолет...

- Мадам, ваш багаж? - пограничница строго смотрела на меня.

Я просто охуел.

- Вы мне?

- Кому ж еще? Деньги при себе есть?

- Откуда?

- А это что? - ловко спружинив ногами, она перегнулась через барьер и выхватила у меня все ту же злополучную пачку.

- Ну что за люди? - скакнула ко мне, хватила что есть силы по бокам и спине, юркнула рукой внутрь, под пальто и вытащила початую бутылку портвейна, - Что? Допить не могла? Позоришься тут, все приборы нам зашкалишь!

По другую сторону барьера происходила какая-то возня:

Демаркационная линия венчалась длинным узким столом, накрытым белой скатертью. Аккуратно расставленные пустые столовые приборы перемежались пробирками с разноцветной жидкостью, источающей резкий неприятный запах, который чувствовался издалека. Тетка в цветастом платье, из отъезжающих, раздувая щеки, пристроилась к столу.

- Вы что, издеваетесь надо мной? Я вам что здесь? Нет, вы посмотрите, - пограничница рванула к ней, - вы зачем вдыхаете? Это не спирт, - и оттолкнула ее к кучке людей, потерянно стоящих неподалеку.

- Твоя очередь, - она махнула мне, - только честно, сколько выпила?

Я не на шутку встревожился. - Всего один стаканчик, вчера... и один сегодня.

Она захохотала.

- Допустим. Дыши сюда, - и пригнула мою голову к стеклянной трубочке.

Я выдохнул и, зажав в руке вилку, зашарил глазами по пустым тарелкам. - Сойдет, - пограничница рассматривала на свет трубочку, в которой бурлила розоватая жидкость.

- Говорю же, только стаканчик... на посошок, - осмелел я и оглянулся назад. Лица провожающих за запотевшим от дыхания стеклом светились нескрываемой завистью и злорадством. Среди них я увидел Аньку. Она разговаривала с каким-то мужиком и, что есть силы, размахивала руками. Ожесточенно, словно вколачивая гвозди, рубила воздух и, единственная, не смотрела на меня. Я запрыгал на месте, завертелся, что-то закричал ей, но она, подхватив незнакомца под руку, направилась к выходу. Походка ее мне не понравилась - припадая, будто понарошку, на правую ногу, она сильно отбрасывала бедро в сторону мужика.

В самолете, расположившись в кресле, я обнаружил, по соседству пограничницу: широко разинув рот, и, зажав между колен бутылку с портвейном, она спала сном праведника.

Я положил для себя ничему не удивляться, и когда, уже перед посадкой, бортпроводница растолкала меня и объяснила, что все мои знакомые сошли на Фолклендских островах, ангажированные во время перекура в хвостовом отсеке какими-то дикими типами, я только кисло улыбнулся в ответ.

В аэропорту JFK меня никто не встретил. Покрутившись немного, я присел на лавку, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями. Обратного билета не было, денег, я пошарил по карманам, тоже, курить нечего, весь багаж - маленький целлофановый пакетик, в котором лежал русско-английский разговорник. "Т-а-к. Говорить кое-как смогу, вот только с кем? И о чем?" Я пристальнее оглядел публику. Все как один были в полотняных по колено шортах и просторных ярких майках. Стопроцентные улыбки. Кому они улыбаются? - я нахмурился. Над самой головой на стене неожиданно зазвенел телефон. Мужчина в зауженных по-женски шортах кинулся к нему, и, слушая кого-то на другом конце, надолго остановил на мне взгляд, а потом, оторвавшись на секунду от разговора, осторожно спросил: "Are you from Russia? Are you Alekzandrа?" "За кого он, черт возьми, меня принимает?" - я потянулся к трубке, но он вцепился в нее: "На съезд лесбияночек не желаете? У наших глаза от зависти вылезут" (вольный перевод). И отошел в сторонку, закурил тайно, пряча окурок в ладони. Я схватил трубку: "Привет Шурочка! - веселый голос с одесским акцентом, - проспали, понимаешь. Доберешься один? Бери тачку и на 42-ю, у тебя адрес есть, Ритка звонила, давай до встречи! Прихвати по дороге что-нибудь". Я повесил трубку и посмотрел на американца.

- Так что там, насчет съезда? Лесбияночки, говоришь?

- Да, да, именно, - радостно откликнулся он, - подвезу куда надо.

Выскочив из каменного мешка, машина понеслась на север по великолепному шоссе вдоль огромных рекламных щитов. Солнце стояло в зените, на небе ни облачка, притомившиеся от зноя деревья, не шелохнулись. Ничто не омрачало картины - окрестности великого города такими мне и представлялись. роскошные лимузины, словно "груженые шелком корабли", плыли рядом. Тонированные стекла не пропускали посторонних глаз... Мы были одни в безбрежном море металла, асфальта и испарений. Я увидел его - величественный страстный злой каменный зверь восстал впереди.

- Может, cначала ко мне, отоспишься, вечером партия, завтра выступление? Времени в обрез. Одеться надо бы, а то ты... не того, извини, конечно... , - американец заговорил без акцента на чистейшем русском языке, - диссертацию защищал по Набокову, пришлось выучиться.

- Это другое дело, - я оживился, - к тебе, так к тебе.

- Красивое у тебя имя, последнюю русскую царицу так звали, Александра... а мужики-то у вас есть приличные? - он тряхнул длинными белыми волосами, cтянутыми на затылке тугой резинкой в хвост.

Я внимательно посмотрел на него. - Мужиками не интересуюсь... другое дело - бабы... - Понятно, это я к слову... - он притормозил около обшарпанного дома напротив автобусного терминала в центре города, и я шагнул на американскую землю - в самое сердце ее, в Нью-Йорк.

- Слушай, без стакана не разобраться. - Сию минуту, - Стив метнулся к бару и вернулся с двумя хрустальными стаканами темно-бурой жидкости.

- У меня понимаешь, режим..., - пустился я в объяснения, но он, не дослушав, опрокинул в себя содержимое и схватил ртом воздух.

- Как там? По стаканчику вечером?

- А сейчас что?

- В Москве утро, или ты уже перестроился?

- Не совсем, придется на первых порах и по-московски и по- вашему жить... - я отхлебнул из стакана, да так и замер. Передо мной стояла хорошенькая барышня и протягивала дорогой темно-синий костюм.

- Это вам на завтра, вернете на следующее утро, - залопотала она, Стив бросился переводить, по ходу рассказывая: из богатых, немка, на тебя глаз положила.

- Точно, говорю тебе, - яростно зашептал он, - да ты в этом костюме их всех на лопатки уложишь!...

- Дорогие подруги! - громко заговорила одетая с головы до ног во все черное приземистая женщина лет 40, - Элизабет отстоит наши интересы - она поклялась в этом. Элизабет, это так?

Худющая плоская тетка в немыслимых очках взяла микрофон.

- Я ваши деньги ни на что другое не потрачу, чистая правда. Выиграю - и после этого делайте со мной что хотите! Муниципальный уровень - это только начало, но мы доберемся до президентского кресла и тогда... я верну все до копейки, включая проценты... более того...

- Вот видите, - черная выхватила у нее микрофон, - наши деньги не пропадут, все равно что в сберегательном банке...

- В президентском кресле какие проценты нам назначите? - серьезно заговорила немочка, прикрывая меня дорогим костюмом.

- Против сегодняшних одиннадцати, с первого же дня - двенадцать, - тощая замолчала. На секунду замолчали все, а потом, словно по команде, полезли в сумочки.

Через пять минут на подносике в дверях образовалась большая куча денег. Тощая присела рядом и гладила на коленях каждую бумажку.

Домой нас повезла немочка в какой-то маленькой европейской машине, около подъезда протянула сквозь дверцу костюм, очаровательно улыбнулась мне. А потом, склонив голову к рулю, сняла туфли.

- Возьми их тоже, подойдут, - и, нажав на газ босыми ногами, тихо, словно сомнамбулическая рыбка, уплыла к набережной Гудзона. Туфли все еще пахли ее изнеженным душистым телом, как обещание, как радостный сон.

Русские лесбиянки страдают, - так начал я свою патетическую речь на следующий вечер в Карнеги Холл, куда нас со Стивом доставил красивый черный лимузин, присланный ровно в 6.30 по местному времени и вспугнувший уличных торговцев наркотиками настойчивым резким гудком, - помогите нам, у нас нет ничего, видите этот костюм? Он не мой, мне дала его добрая душа на один день, в чем я окажусь завтра? А? - Я посмотрел с укором в притихший зал. Улыбок, как ни бывало, - Отвечайте, в чем? - Стив толкнул меня в бок, - русские лесбиянки тысячами замерзают на улицах, - без перехода продолжил я, - вы знаете, какие у нас зимы? Лесбиянок навалом и не чета вам, они рыщут по всей стране и мрут... как мухи, потому что вы забыли их. Не верите? Поезжайте и убедитесь. Что вы молчите? Нечего сказать? Знаю, всем помочь трудно, но одной-то, которая перед вами, которая специально приехала рассказать вам, которая сама... - я не договорил. Зал взорвался аплодисментами, он бушевал минут пять. На сцену выбежал негр, представился мэром (это же надо! я не поверил ему), долго тряс руку. Со всех сторон полезли лесбиянки, каждая норовила дотронуться хотя бы пальчиком. В конце, подошла, передвигаясь с трудом, толстая и очень пожилая женщина.

- Я самая знаменитая лесбиянка в мире, - медленно заговорила она, потрясывая головой, - разрешите танец?

И не успел я оглянуться, как она ловко схватила меня и прижала к огромному животу. Наверху заиграл оркестр, вспыхнули софиты и все расступились. Она вела, больно ступая на ноги.

- 500 баксов наличными... выпьешь стакан залпом? - накрашенными губами прилипла к уху.

- Нет проблем.

- Считай, баксы у тебя в кармане, я такое только в кино видела! - и ласково потерлась об меня носом, из которого торчали короткие жесткие волосы.

На сцене черная лесбиянка кричала:

- ...Мандела точно не поможет, он слишком долго сидел в тюрьме и насмотрелся там такого... у него представление о нас не в нашу пользу... .

Но ее никто не слушал, все с завистью смотрели на меня и мою пожилую спутницу.

"Что я ей скажу? Зачем согласился на встречу тотчас? Сразу поймет, что ждал ее звонка?" - думал я, шагая вверх по 5 авеню в сторону Центрального Парка. Со всех сторон меня окружали фешенебельные магазины: Valentino и Lagerfelр, Tiffani и Donna Karan, Christian Dior и Revlon, Marco Polo и Guchi. Я отворачивался от манекенов в богатых витринах - их магическое присутствие усиливало мою неуверенность. Что я знал о жизни обитателей этого квартала? Почти ничего. Допустим, кожа у них белого цвета, магазины построены ими и для них, ланч они проводят вместе в закрытых ресторанах. Но какова их экзистенция, душат ли их кошмары, бегут ли они среди ночи, спасаясь от себя, прыгают от радости и плачут ли как дети, зовут ли Бога в свидетели, что говорят любимым? Кстати, о последних. Весь день я старательно записывал за Стивом выражения, которыми можно блеснуть в постели. Поэтому, когда позвонила немка, мне оставалось только сделать ручкой моему американскому дружку и рвануть на встречу...

- Александра! Я только что посмотрела телевизор! Твоя речь была очень nice! И Сильвия... ты с ней танцевала, правда она nice? - кричала немка из кухни.

- Nice, - поддерживал я разговор, озираясь по сторонам. В комнате было много цветов, они украшали все углы, топорщились на подоконике, свисали в красивых вазах с потолка, теснились в горшочках на полках вдоль стен, отражались в огромном, во весь рост, зеркале.

- Идем на балкон, - немка проплыла мимо с подносом,- мы решили подарить тебе этот костюм, он nice, правда?

- Угу, - я проследовал за ней и вышел в благоухающий ухоженный сад, раскинувшийся на крыше дома.

- Сильвия говорила в интервью, ты выиграла у нее 500 долларов, правда? Это большие деньги, ты положила их в банк?

- Дорогая, - мне осточертела ее болтовня, - ты принимала сегодня ванную?

Немка обиженно поджала губки и ничего не ответила. Я смотрел на ее ротик и думал, как дам ей пососать, чуть-чуть, самый кончик, чтобы не обидеть. Я уже видел розовый язычок между зубок и зажмуренные от смущения рыжие реснички. Я сунул руку в карман, прихлопнул ладонью член, распаляясь все больше и больше.

- На, выпей, - нарушила она, наконец, молчание, - сама приготовила.

Горячий черный коктейль без помех проскочил в желудок и там остановился. Как говорят в России: "куй железо, пока горячо", - воскликнул я по-русски и притянул ее на колени.

Но она вырвалась, вскочила на ноги, поправила волосы...

- Я сама позову тебя, - и скрылась внутрь.

- Александра, - раздалось минут через пять, - иди же! - я вошел в комнату, погруженную в абсолютную темноту, постоял немного, обвыкся и двинулся вправо, на голос, нащупал ручку двери, повернул. Немка лежала в спальной, обнаженная, при слабом свете маленькой лампочки. Я, как был в костюме, кинулся на нее, прижал всем телом к кровати, на ходу рывками расстегивая брюки. Она заерзала подо мной, широко раздвинув ноги. Лицо такое близкое... розовый язычок между зубок... зажмуренные рыжие реснички. Сейчас, сейчас. Что сейчас? Я лихорадочно шарил рукой в паху, покрываясь потом. Встал на колени и посмотрел - члена не было! - Ни хуя себе! - подскочил к зеркалу - не было! Не было - ни-че-го! Я помертвел.

- Да вот же он! - немка нетерпеливо приподнялась на локте и вытащила член из-под подушки, - правда, nice?

Я присел на краешек кровати, осторожно взял двумя пальцами то, что она подала, поднес к лицу, понюхал, член был не мой... Она вырвала его и запихала между ног.

- Давай сверху, ну же, O! My G-а-а-р!!! - заерзала с членом в руках, а потом, вытянувшись в струну, закричала так, что я чуть не слетел с кровати...

- Александра, - спокойно заговорила она через минуту, - ты расстроилась? Я подарю тебе его. Очень полезно массировать матку, я каждый день массирую, хочешь, тебе помассирую?

Я отказался: - Тебе никто не нужен рядом?

- О чем ты? Времени нет, для тебя специально выкроила, а ты ведешь себя как тургеневская барышня, собственно, я себе русских такими и представляла, ну пойдем.

Мы вышли на улицу.

- Гляди-ка, - обрадовалась она около Линкольн Центра, - Онегина дают, ваш театр на гастролях, хочешь послушать? Хрустальный горный тенор за стеной грустно пел: "..я лучше, кажется, был...". Я покачал головой и поднял руку, чтобы поймать такси. Немка чмокнула меня на прощание в щеку, сунула пластиковый пакетик - уже в машине, я нащупал в нем уставший мягкий член.

Едва я подъехал к дому, местная шлюха, что ошивалась здесь ежедневно после 10, подошла ко мне.

- Стив ушел в Вольт, велел тебе туда же ехать.

Но я уже отпустил машину, к тому же в Вольте бесплатно поили только по воскресеньям. Поэтому решил прогуляться. Вечер был тихим и душным. Близилась полночь, район возле терминала только пробуждался к действу. Зажглись красивые яркие буквы, предлагая тысячу чувственных удовольствий. Ночные кинотеатры распахнули двери для посетителей - сиди хоть до утра и дрочи на здоровье - никто слова не скажет. Знакомая шлюшка и ее товарки забили место между припаркованными на ночь автомашинами - глотали сперму всего за пять долларов. Желающих хоть отбавляй! Что происходило здесь днем? Ничего особенного - блоки кишели самым разнообразным людом, роскошные автомобили с диким ревом рвались на север и юг, запад и восток, с грохотом открывались жалюзи простеньких забегаловок, поглощая проголодавшуюся за ночь публику.

"Конечно, - думал я, - немка сильно подгадила мне. И что за удовольствие дискредитировать бедных русских девушек? Сейчас понесет по всей округе, пойди останови ее, с ее английским!".

Я удалялся от восьмой в сторону Парк Авеню, но, дойдя до Бродвея, передумал и повернул обратно, к дому.

- Ты дурак, что не пошел в Вольт, - заорал Стив издалека, - там сегодня групповая дрочиловка была.

Он был смертельно пьян: держась одной рукой за угол дома, другой направлял мочу в воздушную решетку метро на тротуаре. Он так уверенно схватился за свой член, что я, нащупав пластиковый пакетик в кармане брюк, искренне позавидовал ему. Я подошел и пригладил его длинные светлые волосы, провел рукой по спине: под рубашкой, заткнутая за ремень, торчала бутылка смирновской.

- Ну что, по стаканчику? - сделал большой глоток из горлышка, беленькая спокойно проскочила в желудок и там остановилась...

- К-а-к-о-й, никогда такого не видела, - шлюшка присела на корточки передо мной, расстегнула брюки, отбросила в сторону презерватив и прильнула к члену, лизнула, а потом с силой захватила губами, сжала, задвигала ими. Я стоял между машин в окружении ее подруг и в восторге смотрел вниз, на член, выплывающий, словно крейсер, из ее огромного рта, утопающий в нем вновь и вновь.

- Ах! Что за жизнь! - завопил я, - смотрите, она сосет, а он не падает, не падает!

Наконец, она остановилась и прижалась всем телом к моим коленям. - Доллары спрячь, сама с радостью заплатила бы.

Стив все еще стоял, пошатываясь, напротив решетки. Я бросился к нему и обнял, путаясь в светлых длинных волосах. Не выпуская члена из рук, пристроился рядом и зажурчал в теплую черную трубу.

- Какой задел, какой задел на будущее, - орал Стив, потирая ладони, - ты обеспечен на всю жизнь! Ну и Сильвия, нашла-таки отпечатки немецких пальчиков на члене! Молодец! Сколько немка пообещала тебе?

Мы спустились в метро.

- Сейчас узнаем.

Немка назначила встречу в Бруклине. Поезд вырвался из под земли и помчался по мосту, оставляя позади Манхэттен. Я увидел в окне статую Свободы зеленого цвета, омываемую грязными водами Гудзона, и стеклянные билдинги Уолл Стрита - самую умышленную часть города.

Она бросилась к нам, едва мы показались из подземки и начала вопить. Вот как это выглядело в переводе Стива.

- Ах ты, засранка, сука, падла!

Стив решительно оборвал ее и направился в ближайшее кафе. Мы заказали по стаканчику, немка без слов присоединилась к нам и, приняв на грудь, внезапно успокоилась, а через несколько минут и вовсе расплакалась.

- Ты же знаешь, я люблю тебя, - первый раз об этом слышал, - увидела тогда в костюме, и подумала, дам ей пять тысяч кэшем и все тут, пусть меня увольняют откуда хотят, и срать я хотела на Сильвию, все равно она скоро умрет. Кто тогда будет главной лесбиянкой? - она уставилась на меня, - ты, ты и будешь! - схватила салфетку и промокнула реснички, - Но сейчас уезжай, награда сама найдет тебя, попомни мои слова! Уезжай - я должна проверить свои чувства... и тогда... хоть сто сильвий будет на пути, хоть весь Уолл Стрит встанет на уши... - она зарыдала в голос, - я взял у нее салфетку и еще раз промокнул реснички.

- На посошок, - немка взметнула вверх полный стакан, мы еле догнали ее на половине...

- Ничего, что на поезде? - поддерживая немку обеими руками, извинялся Стив, - на самолет билеты проданы, может к лучшему - отоспишься.

И полез целоваться.

На часах было 3.15. Поезд медленно тронулся с места, я запрыгнул в вагон.

- Слушай, - вдруг закричал Стив и, прислонив немку к тележке, побежал рядом со мной, разметав длинные светлые волосы по ветру, - а ты че приезжал-то?

Но я ничего не ответил. Да и что я мог сказать? Откуда я знал, что за сила поднимает меня среди ночи, выгоняет на улицу и гонит дальше сквозь череду дней, сумерек и рассветов. Что я ищу? И что не нахожу? Куда плыву, не встречая никого? Что хочет душа моя? Что ищет она и не находит?

Стив начал отставать, вот он со всего размаху остановился на краю перрона и, пытаясь удержать равновесие, встал на цыпочки и вытянул руки в сторону, будто птица. Еще мгновение и он воспарил ввысь.

Только я пристроился у окна, чтобы наблюдать американские, португальские, испанские и прочие пейзажи, дверь в купе с шумом отворилась - на пороге стояла пограничница. Она широко улыбалась мне, как старому знакомому.

- Давненько поджидаю, ты что, прячешься от меня? Ну, давай раскошеливайся, ты мой должник - путь долгий впереди, всю жизнь можно прожить, глядя друг на друга, - бесцеремонно залезла ко мне в карман, вынула доллары и сунула внутрь мундира.

- Где ты их берешь?

- Деньги к деньгам, дорогая.

- Скажи уж честно - бутылка к бутылке, я, кстати, тогда всего стаканчик и отпила, - она достала пол бутылки портвейна, - с нее, как говорится, и начнем... вот стерва, чертовски приятно на желудок ложится.

- Попробуй это, - я выдернул из-под ремня смирновку, - нужно экспериментировать, как Ван Гог - красочка на красочку, глядишь - в историю впишемся.

И пьянка понеслась...

Узкая походная койка едва вместила нас. Я всю мебель переставила точно по меридиану. Какой на хуй, Глоба! Ты после этого каждую ночь являться мне стал, стоишь вот здесь, - она ткнула пальцем в дверь, - шатаешься... и я знаю, там север.

Я целовал ее спелые губы, смотрел в глаза цвета асфальта, подозревал в тысяче измен, орал и бил смертным боем, пока, наконец, она не схватила меня как ребенка и не укачала в колыбели своего тела.

- Врешь, - заорала Анька, как только проснулась, вынула бумажку из разреза платья на груди, - ты адрес даже не брал!

- Зачем адрес? Ритку в Америке все знают.

- Тебя, наверное, тоже?

- Да нет, я ж по делам ездил, на конференциях пропадал.

- Тебе хоть слово-то давали?

- Конечно.

- Ну, и на каком языке ты с ними говорил?

- Есть такой язык, им в каждой палатке торгуют!

- Быть того не может! Ну-ка покажи, что Ритке привез.

Я вынул из кармана пакет и протянул ей. Она, увидев член, обомлела и полезла опять за бумажкой сверять.

- Все точно, ну Ритка, дает! - примерилась пальцами, - А ты-то, тоже хорош! Что о нас подумают? - Хуя приличного днем с огнем не сыскать?!

- Че правду-то хоронить?

- Стой, а что это здесь? - она приблизила член к лицу,

Я тоже склонился - на самом кончике мелким торопливым почерком на немецком языке было написано: "Самой, самой, заглавной лесбиянке в мире".

- Это Ритка-то лесбиянка? Ой, держите меня, помираю, - Анька упала ко мне на грудь и затряслась от хохота, икая и повизгивая на поворотах. Я гладил длинные светлые волосы, стянутые на затылке тугой резинкой в хвост, и от души смеялся вместе с ней.

Москва, октябрь 1998 г.

КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА

история одной любви

- П-а-а-зволь, то есть как причем здесь любовь?.. А... Мы не знакомы, Ухов, Пал Палыч, - мужчина приподнялся и сунул мне через стол мягкую ладонь, - включайтесь прямо отсюда. Видите ли, мы заспорили о любви, то есть, если быть точным, я предложил выпить за любовь, и вот этот молодой человек, - он кивнул на какого-то хмыря, едва удерживающегося на стуле, - пытается увильнуть.

Пал Палыч был человек неопрятный и чрезвычайно юркий. На вид около 50. Я много о нем слышал, но встречаться не доводилось. Знал, что в молодости он что-то писал и одно время состоял в писательском союзе, но его оттуда выперли. С тех пор нигде не работал, но по-прежнему слыл профессионалом. Всюду являлся с бутылочкой, непременно подвыпивший, и травил всех смешными историями, а иногда за полночь, внезапно растрогавшись, пьяно декламировал что-то из своей юношеской лирики. Говорят, в такие минуты смотрелся чрезвычайно эффектно.

Сейчас Ухов возглавлял сидевших за столом. Слева, на краешке стула из последних сил, как я уже говорил, сидел не знакомый мне парень, пьяный вдрызг. Он все время клонился в сторону. Рядом с ним хозяин квартиры и мой лучший друг Димка. По правую руку восседала Галька, продавщица из соседнего магазина и ее муженек Женька с гитарой в руках. Я, приземлившись на табуретку, оказался напротив Ухова.

- Давайте говорить начистоту... что такое любовь? - заговорил он, разливая по стаканам беленькую, - это магия, это, милые вы мои, м-е-т-а-ф-и-з-и-к-а, это что-то, что сидит в человеке, какое-то инородное тело, если так можно выразиться. Уберите его, и что останется? Нет, скажите, что? А? Так я вам скажу что. Останется то, что зовется нормальной повседневной жизнью, но, я вас спрашиваю, кому такая жизнь на хрен нужна? Взять, к примеру, тебя, Галина Сергеевна.

Галька вздрогнула и толкнула под столом мужа. Тот на мгновение оторвал взгляд от руки Ухова, что изящно колдовала над стаканами, и недоуменно посмотрел на супругу.

- Да, что ты, в самом-то деле, Галина Сергеевна, без мужа и шагу ступить не смеешь, - обозлился Пал Палыч,- ей-богу я тебя не понимаю.

- Палыч, не наезжай, - вступился за жену Женька, - рассказывай, но Гальку не трожь.

- Господи, что за люди, - еще пуще озлился Пал Палыч, - все не о том, Галину Сергеевну взял для примера.

- Себя для примера бери, - обиженно сказала Галька, - всегда так, как бутылку без очереди, так лучше меня на свете нет, будто вокруг не люди маются, у всех горит...

- Друзья, - громко перебил Димка, - Палыч, можно тост? - и, не дожидаясь, обратился ко мне, - ты не в курсе, у Палыча сынок объявился, - Димка кивнул на пьяного парня, - как говорится дитя любви, поэтому Палыча сегодня и несет, выпьем за память, которая возвращает нас в счастливые мгновения... - он не докончил и опрокинул стаканчик.

Все зашевелились. Я заметил, что мертвецки пьяный парень и впрямь напоминает Палыча. Таким Палыч был, думаю, лет тридцать назад.

- Вот именно, - Ухов отер губы и зацепил огурчик с тарелки, - это прекрасно, в конце жизни разыскать сына, передать ему свой опыт и научить всему... все вспомнить, как мечту, как надрыв...

- Палыч, - Женька лениво тронул струны гитары и недоверчиво спросил, - и ты все-все вспомнил?

- А как же? Разве такое забывается?

- Что такое-то?! - язвительно фыркнула Галька, - и когда это ты сынка-то успел разыскать?

- Я сам его разыскал, - заплетаясь, вставил сынок.

- Это неважно, неважно, кто кого, - заторопился Палыч, - важен результат. Ты, Галина Сергеевна, слишком цинична для поэзии жизни, она тебе не дается, как гранит. Раскрой сердце тайне, и тайна сама шагнет внутрь него. С тайной жить слаще. А ты, - он шлепнул сына по затылку, - не суйся, когда не спрашивают.

- Ну и какая твоя тайна? Опять не такая, как у всех. Между ног, да поперек, - не унималась Галька.

Палыч, распалившийся было не на шутку, заговорил неожиданно тихо и спокойно.

- Летом семьдесят второго в Москве стояла удушающая жара, помните? все плавилось и горело, на природу как на войну выезжали целыми бригадами и, задыхаясь, боролись со стихией. Я тогда работал и писал про это. В коридорах редакции... впрочем, там всегда, как на войне. Кто кого. Так вот, в тот день, как обычно около часу, я вошел в столовую. Горячий воздух, смешанный с печным жаром, дрожал и придавал всему происходящему внутри некоторую призрачность. Раскланиваясь по сторонам и отвечая на приветствия, я пристроился в конец очереди. И тут вошла она, Любочка.

- Палыч, - сынок встрепенулся и посмотрел на отца, - Наташа, Наталья Петровна...

- Молчи, без тебя знаю, - грубо отрезал Ухов, - но тут тайна, друзья мои, в Любочке тайна, Любочка - это почти любовь. Я так ее и звал потом. Любочка и все тут. Никаких Наташ, Мань, к чему они? Наташке нравилось, когда я звал ее Любочкой. У меня потребность всюду внести загадку и неопределенность. А тебе, - тут Палыч обратился к сыну, - я не Палыч, а отец...

- Какой ты отец? - Галька наглела на глазах, - позавчера еще не был отцом...

- Заткнись, - беззлобно бросил Женька и потянулся к бутылке, - не обращай внимания, Палыч.

Ухов подождал немного и заговорил вновь.

- Она стояла за моей спиной. Очередь трогалась с места, Любочка делала шаг и нечаянно прижималась грудью ко мне. В те жаркие дни женщины почти не одевались, так, кое-что по мелочам. Я чувствовал ее сиськи и мечтал о бесконечности. Судьба свела нас в убогой столовой, но в ту минуту, я боготворил и эту столовую, и шум, и навязчивых краснощеких раздатчиц, которые мешкали и длили мое счастье.

- А ты мои сиськи чувствовал? - Галька прижалась щекой к локтю мужа.

- Она дала мне на первом этаже в маленькой комнатке охранника, - не останавливался Ухов, - на втором в кабинке туалета, на третьем Любочка дрочила мне около подоконника. Я смотрел в окно, в мир, который стал беспощадно красивый. В свободной руке она держала сигарету и иногда, подавляя стон, сильно затягивалась. На четвертом я сказал, что умру, если она изменит мне.

Палыч запил беленькую водой с клубничным вареньем и закурил.

- Разумеется, я не умер.

- Изменила-таки? - захохотала Галька, - так вам мужикам и надо.

Лицо ее мужа при этих словах посуровело. К слову сказать, Галька путалась со всеми в округе. Каждый раз объясняла, мол, Женька стал жертвой зеленого змея еще лет в тридцать, а потом, растягивая слова, говорила всем одно и тоже: "Н-у-у, бутылочку-то ты сегодня точно заслужил", и, подставляя на обозрение голый зад, лезла вниз, под кровать. Женька, конечно же, все знал и молчал, но под Новый год пьяно признался мне: "Я бы давно ее бросил, но как она поет! Представь, лежит в постели с открытыми глазами, вдруг мелко затрясется и запоет: "Не уходи, еще не спето столько песен¦". Уйти после этих слов? Как? Куда?"

- Наташка изменила мне на следующий же день, - Ухов посмотрел на сына, - твоя мать - стерва, она в душу мне плюнула, к-о-м-у? Мне.

- Стало быть, были причины, - не унималась Галька, - в постели умничать нечего, а ты, небось, главное напоследок оставил, если вообще добрался, басни рассказывать ты мастер.

Но Ухов не слушал и все обращался к сыну.

- Если бы ты знал это с самого рождения, то и от молока ее отказаться - подвиг для будущего мужчины. О! Если бы она явилась мне Великой блудницей, я боготворил бы ее. Нет, мелкая ее душонка не готова для такого напряжения. Все на что ее хватило - на капитаншу.

Ухов схватился за щеку, как от сильной зубной боли, и, уже обращался ко всем.

- Утром следующего дня я, как сумасшедший, искал ее во всех комнатах, друзья мои, - он с силой ударил кулаком по столу, - я нашел ее на первом этаже в маленькой каморке охраны в обнимку с этой странной женщиной, которая руководила безопасностью нашей редакции...

- Губа - не дура, - с завистью шепнула Галька мужу, примерилась к рюмке и громко спросила, - а на второй этаж они не собирались?

- Вот именно, - Ухов с удивлением посмотрел на нее,- именно туда они и собирались. Капитанша, освободившись из Наташкиных объятий, встала, застегнула китель и взяла со стола оружие: "Я обязана сопроводить арестованную в туалет, выйдите, пожалуйста". "Она арестованная? За что?" - я готовился к драке. "Отбывает положенные ей пятнадцать суток", - сухо ответила капитанша, взяла Наташку за руку, щелкнула наручниками и протиснулась в дверь, а я замельтешил рядом, хватая ртом воздух и не находя слов. В пролете Наташка обернулась и спросила: "Правда, возбуждает?", но я не понял ее... Обратно они не вернулись.

- Стало быть, выше четвертого поднялись, - задумчиво произнес всегда скромный и сострадательный Димка, - не расстраивайся Палыч, у меня, например, так всегда, как любовь, так трагедия...

Но я грубо осадил его, потому что хотел наблюдать Ухова.

- Женишок мой - бабеночка видная, - врезал по струнам Женька. Галька тут же подхватила.

- Наливает мне в рюмку тройной...

Нежная и горькая песня поплыла по комнате. Я слушал и думал: человеку страстно, пуще жизни хочется иногда быть причастным к красивому действу. Поэтому простые задушевные слова для нашей компании звучали вожделенно и чуть ли не мистически. Комната в ту же секунду погрузилась в общую сердечную маяту. Ухов с сыном, тяжело навалились грудью на стол и соединили плечи. Маленькая простенькая рюмка из темного стекла в большой руке Палыча чуть дрожала и смотрелась набухшим девственным соском. Даже простоватому лицу моего друга Димки, сообщилась тонкая южная избирательность, и вероятными стали его трагедии, хотя никто из нас в них не верил.

- Ну, вот, расплачьтесь еще! - загоготала Галька, лишь песня закончилась, - слушайте, ходит тут ко мне одна из этих, не мужик не баба, Женька пытался к ней подъехать, где там, ни в какую. Я ее спрашиваю - а за бутылку? Нет, говорит, и за две не дам.

- Значит, за три согласится, - неожиданно ввязался сынок.

- А ты то откуда знаешь? - взъярился Ухов.

- За три точно даст, - твердо стоял на своем сынок.

- Нет, ты скажи мне, откуда знаешь?

- Че тут знать-то? Кто ж за три-то не даст?

- И то верно, - успокоился Ухов, - что ж получается, я продешевил тогда?

- С тебя станется! Сегодня впервые потратился на сынка-то? - Галька, хмельная веселая, незлобивая и задиристая, была душой нашей компании. Весь вечер она сидела с мужем и ластилась к нему, словно мартовская кошка, но каждый знал, в конце она будто случайно окажется рядом с кем-нибудь из нас и обдаст горячим дыханием обещающего пьяного тела.

Приблизительно в то же время Ухов перебрался ко мне жить. Вещей у него было немного - несколько исписанных листков бумаги. По легкости, с какой он принял предложение зайти в гости, я понял, постоянного жилья у него нет. Вот тогда то я и смог как следует его разглядеть.

- Проснулись и, слава Богу, я мигом, - и убегал в магазин, и возвращался, подолгу, тщательно, будто стирая из памяти прошедший день, хлопотал возле стола, потом садился, закуривал папиросу и только тогда доверчиво, словно ребенок, обращался ко мне.

- Ну, как думаешь, задалась жизнь вчера? А сегодня задастся? Как скажешь, так и будет.

Странно, но я, давно привыкший жить один, уже через неделю и представить себе не мог дня без Ухова. Мне нравилось в нем все: и безграничная фантазия, и разносторонность, и не присущий никому из моих знакомых, жадный интерес к чему-то параллельному жизни.

Часто он ставил меня в тупик.

- Если бы ты, к примеру, был Солженицыным и поселился на даче у Ростроповичей, то дрючил бы Вишневскую или нет?

Я видел Вишневскую всего один раз, в кино. Она играла Екатерину II, и я, помню, обалдел от ее царственности и внутреннего превосходства. Такая женщина не под силу даже самому сильному из нас. Ну а в случае с Солженицыным, рассуждал я, это могла быть с ее стороны и снисходительность, и жалость, и путевка в заграничную жизнь.

- Конечно, дрючил бы, Вишневская - это ведь вся Россия.

- То-то и оно. Поэтому ты и не Солженицын.

- Это почему же?

- Потому что он ее не дрючил.

Я плохо представлял себе Солженицына, но каким бы он ни был, отказаться от такой величественной женщины мог только идиот или сумасшедший. Я так прямо и говорил Ухову, но он только громко смеялся в ответ. Или вдруг, оторвавшись от газеты, кричал из туалета.

- Слушай, никогда не покупай бультерьера. Сожрет. Это я на всякий случай. Не хочу видеть в гробу вместо тебя костюм на обглоданных косточках.

Я торопился пить. В эти дни мы много пили. До этого тоже много, но сейчас особенно, словно куда-то спешили. Каждый вечер к нам приходили Женька с Димкой. Галька, одарившая вниманием в ту первую встречу сынка Ухова, домой до сих пор не появилась. В магазине сказали, что она ушла в отпуск. Вначале Женька даже обрадовался и говорил, что с удовольствием отдыхает от семейной жизни. Но уже через пару дней после первой рюмки стал чернеть лицом и придираться к Ухову. Ухов разговор о загадочном исчезновении Гальки поддерживал с большой охотой, предсказывая в связи с этим значительные осложнения нашей мужской жизни, зато о сыне вовсе не вспоминал.

Однажды я проснулся среди ночи: Палыч сидел в кресле, глубоко задумавшись. На коленях расположил листки бумаги и иногда, оторвавшись глазами от окна, что-то быстро записывал. Я был потрясен. Никогда прежде я не видел никого из пишушей братии и не представлял, насколько сексуально смотрелся писатель глазами стороннего наблюдателя. Не удивился, если бы Ухов, вместо того, чтобы в перерывах глазеть в черное окно, принялся дрочить, а потом вновь жадно кидаться в написанное. Под покровом ночи, крадучись, тайно, словно в капище, творил он свое одиночество, и я не посмел окликнуть его. Но страстное желание овладеть его тайной, какой бы темной и бессовестной она ни была, превратило мою жизнь в пытку. Что его тайна постыдна, я не сомневался, иначе к чему весь этот антураж! Проснуться так просто, после тяжелого вечера и изнурительных поисков спиртного может только человек, у которого на душе темно. Прервать свой сон ради пустяшной забавы, скажу я вам... для этого надо быть Пушкиным. Но Палыч и отдаленно не напоминал знаменитого поэта. И вдруг однажды я натолкнулся на один из его листков, озаглавленных "КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА".

- Слушай, Палыч, - не выдержал я, когда мы остались одни - тебе нравится Гринев?

- Петр Андреевич никчемный человек, - с места в карьер взял Ухов и, насел на меня лицом, - ну, что он значительного сделал? Заячий тулупчик пожертвовал веселому разбойнику? Легко же делать хорошие дела, особенно, - тут он сложил три пальца вместе и потер перед моим носом, - если они ничего тебе не стоят, или... почти ничего. С чего это ты вдруг заговорил о высокой литературе?

Пришлось признаться, что видел его ночью... Ухов громко и, как мне показалось, деланно засмеялся.

Через несколько дней после этого разговора я завладел рукописью и спрятал в туалете. Вечером, как всегда пришли Димка и Женька, выпили и опять говорили про Гальку, по всем статьям она выходила сукой. Через часок я громко объявил, что иду по нужде. Натуральным образом снял штаны, сел на унитаз и погрузился в чтение.

Титульный лист был оформлен со вкусом, в две чернильные краски. На первых страницах сплошь шли цифры, произведенные, по всему было видно, в разное время. Некоторые написаны торопливо, другие выведены старательно и с нажимом. Рассматривая их, я подумал, что Ухов зашифровал свой труд от посторонних, пока не натолкнулся на первую запись:

133 Заново учусь есть. Сейчас вечер, а я подступаюсь к бутерброду с 7 утра.

227 Сегодня заболело все: шея, уши, мозжечок, весь костный состав, колени, пальцы на руках и ногах, яйца и член, мышечная ткань на ягодицах и там, где она еще осталась, горло и язык, кишечник и поджелудочная. А эта мразь, С.А. говорит при встрече: "что то ты неважно выглядишь, когда я тебя принимал на работу ты выглядел лучше, нехорошо так нехорошо выглядеть на работе, может тебе денег прибавить, да собственно не за что, пришла жалоба, что ты две недели назад хулиганил в Луганске, репортаж сочинил в поезде, и все наврал, хороших людей назвал хладнокровными убийцами из-за того только, что они не выкупили тебя из вытрезвителя, таким материал пошел в печать, у меня неприятности, будь уверен у тебя они начнутся с завтрашнего дня, поэтому о повышении не мечтай" Так всегда, этот ублюдок, который ради карьеры не моргнув глазом пристрелил бы собственных жену и детей, если бы они у него были, а наутро как ни в чем ни бывало пошел бы на работу, этот мерзавец, которого обслуживали три любовницы из репортажной группы, начинал всегда издалека, выжидая улыбку на лице подчиненного, и, убедившись, что тот окончательно развеселился, разом кончал с этой комедией. Сволочь, что он знал о Луганске? Я болел, сильно болел, меня рвало по утрам. Допустим, я ничтожество, но, Бог мой, с чем они ко мне шли? Помню одного, с длинным шрамом на лице, только что отсидевшего 10 лет за убийство соседа. За что, спрашиваю? Смеется, - жена красивая у него была. - Ну и что, дождалась тебя? - Опять смеется, - н-е-а, замуж вышла, опять по-соседству живет... - меня аж затрясло, - а ко мне зачем пришел? - на работу не берут, а я б поработал сколько успел бы, ты напиши про это. А наутро ловит меня на улице одна лет 17, говорит, - пойдем пивка выпьем, - я как раз туда шел, - покупаем, идем в сквер, - ты голубой? - спрашивает, я хотел ответить, но она втолкнула свой язык в мою глотку так, что я, как говорится, ни вздохнуть, ни пернуть, ногу свою крепко так между моих ног вонзила и все жмется, жмется. Я говорю, - снимай трусы, - она юбку подняла, - с ночи без них, - только в жопу,- говорю,- чтоб абортов от меня не делать, - ну и все такое прочее, а потом пьет пиво, - я ж говорила, что голубой, - и пошла, больше ничего не сказала, и я ничего не ответил ей. Или еще один, откуда-то из пригорода приехал, целую пачку денег вывалил на стол, - фальшивые выдали, - говорит. Я потрогал, на свет посмотрел, все знаки на месте, - почему, фальшивые? - спрашиваю, - а какие еще? где им настоящих-то взять? - где-нибудь, да взяли, - отвечаю, - ну, иди проверь, - выходим, прямиком в павильон, выпить, закусить, все как положено, - никаких препятствий, - ну вот, а говоришь, фальшивые, - уже за столом поучительно ему, - а он как заорет, - не учи меня жить, сам знаю, что настоящие, а выглядят, как фальшивые, поэтому и водку фальшивую дают, - тьфу, ты, - думаю, - дурдом какой-то. Но парень полез на рожон. Он кричал, что все говно, жизнь - говно, жена и дети - говно, работа - говно, деньги - говно, водка - говно, и я - говно, потому что пью с ним, в то время как его говенные родственнички ждут его, считая полным говном, он клял всех, с кем пришлось делиться жизнью и стал похож на взбесившееся животное. Струхнул я тогда, конечно, порядком, но продолжал медленно потягивать водочку и сохранять внешнее спокойствие. Что я мог сделать для него? Самое человечное - прикончить на месте. Но потом, уже стоя на вокзале в ожидании поезда на Москву, я вдруг ощутил неотвратимую тяжесть его правоты и осознал, что, в сущности, он мирный парень. Мирные люди чаще всего и сходят с ума. Я быстро вернулся в город и вдребезги разнес павильон с фальшивой водкой.

555 Любка рассматривала меня, будто случайно уцелевшего после артобстрела солдата. Я глядел на нее и прощал ей все, все, все. Она сама расстегнула мой китель и ослабила ремень на военных брюках, - небось, изголодался? А потом, жаркая такая, схватила меня, сжала, повернула лицом к окну, - ты заслужил. О! (и совсем как Галька!) ну, бутылочку-то ты сегодня точно заслужил! Очнувшись, я долго лежал с закрытыми глазами.

1260 Чудо и тайна. Моя тайна повела со мной настоящую бойню. Она выкрутила мне руки и ноги, выбила все до единого зубы, лишила ногтей и волос, кастрировала и стерилизовала, а ночами пила мою жизнь.

На следующее утро, после разговора с шефом мне выдали под расчет 21 рубль 42 копейки и постановление, что я лишаюсь всех званий. "Ты абсолютный ноль, ничто, тебя больше нет - шеф, как блоха, проскочил мимо, - всю ночь обсуждали твое дело и знаешь... никто не вступился, вот так...". Пораженный чудовищной несправедливостью, я некоторое время рвал и метал, но коллеги перешли со мной на "вы" и рекомендовали "честь знать". Я бежал домой по серому пыльному асфальту, путаясь в полах длинного пальто, когда рядом зазвонил телефон. - "Спишь? - веселый голос шефа, я глянул на часы - около трех ночи, - завтра приходи за расчетом, - 21.42? - спрашиваю, - Ну, считать-то вы умеете, - захохотал он, - и знаешь, никто не заступился, никто, все подписались, а я, как все, - ах, ты, сука, - заорал я, но на том конце уже повесили трубку. В полдень пришли какие-то люди и выкинули меня из служебной квартиры. Удивительно, но я до последней секунды сомневался в реальности происходящего. И устраиваясь в тот вечер на ночлег в подвале ближайшего дома, мечтал об одном: к утру быть изъеденным канализационными крысами, чтобы проснуться в новом и бесполезном для чуда качестве.

1630 Все в конце концов устроилось даже лучше, чем я ожидал.

Утром Галька, слезая с моего члена, сообщила, как бы между прочим, что два дня назад видела Любку с капитаншей и сыном,- Капитаншу папой звал, а "сам-то как на тебя пох-о-ж". - На кой хрен мне сынок, Галина Сергеевна? Мне Любка нужна... - Что ты все заладил Любка, Любка, это у тебя от водки, меня Любкой зови, ты свободный человек, кого хочешь Любкой звать можешь, ты эту свободу, Паша, выстрадал.

2222, 2223, 2224 У меня такое чувство, что этих дней не было. Впрочем не было многих дней, но отсутствие именно этих я очень долго и сильно переживал.

3461 На свадьбе Гальки гуляли три недели. Время от времени ее муженек Женька выводил кого-нибудь на балкон и пытал, какая Галька в постели, хороша ли, берет ли в рот, такие подробности хотел знать, словно книгу собрался писать о ней.

3859 Резко притормозив на повороте, во двор вкатился милицейский воронок. Из него выскочили двое в форме и побежали к подъезду. Я метнулся от окна и спрятался за толстыми, будто слоновьи ноги, влажными трубами. Почти в ту же секунду по стене зашарил фонарик и застучали сапоги - товарищ капитан, его голыми руками не возьмешь... и потом, Лида, - мужской голос, звучал отечески и по-человечески участливо, - Что ты волнуешься? Будет она сюда бегать!? Разве за мечтой бегают сюда? - Не о том ты, - заговорила капитанша, и я узнал ее голос, - за мечтой куда угодно побежишь, только вот нет ее, мечты-то, ты хорошо поискал, где-то же она должна быть? - не здесь, точно тебе говорю - не здесь, да и что ты можешь сделать? - Что могу? - закричала капитанша, - а вот это видел? - зайчик от фонарика соскочил со стены к ней в руки, блеснули наручники, - закую и... и... - она задохнулась, - "в Кейптаун, - затуманилось перед глазами, - в приют волнующих дев", к Любочке, что каждый вечер выплывает из залов фешенебельных ресторанов в костюме гейши,- но капитанша неистово затопала ногами на месте и уставилась в темноту - черта с два Кейптаун, обойдешься Матросской, рвань подзаборная, ты ведь у нас м-а-а-ряк. Они быстро прочеканили по двору, - это я уже из окна глядел, - машина сорвалась с места, и опять как в самом начале, приторомозила у поворота.

4561 Не знаю откуда эта кофточка взялась, я поймал ее краем глаза среди страждущей средь бела дня очереди в пивную. Внутри было жарко и мутно от дыхания и табачного дыма. Кружки ходили по рукам, лили из горлышка зубровку вдогонку, немного, грамм по 50, но с пивом забирало враз, все медленно кружились и плыли, я знал, что где-то рядом со мной кружится и плывет эта кофточка, белоснежная и прозрачная, старомодная по нынешним временам. Такая точно была на Любке, и когда она, в тот единственный раз, около подоконника стряхивала пепел с сигареты, то руку отставляла далеко в сторону, чтобы не попортить ткань.

5777 Сегодня проснулся, а Любка рядом на краешке стула. Лицо рукой прикрывает, словно стыдится меня, - ты, Паша, зачем дерешься? Клялся, что в жизни пальцем не тронешь, - ах, ты, Господи, - я глаза протер, сидит, - что ж ты говоришь такое, как я мог? - лежи уж, не вскакивай, удар-то я предупредила, давай лучше песню тебе спою, и песня зазвучала: "не уходи, еще не спето столько песен..." Я слушал и слезы цепляясь за щеки, катились вниз. - Что ж получается, Ухов, что Любка и поет и поит и дает тебе, хорошо устроился... думаешь, и пизды у меня две, одна Любкина, другая моя? - Галька гитару в сторону отставила и в сердцах плюнула на одеяло.

5818 - хули ты, - сильный удар сбил с ног, - падла вонючая, - массивный тяжелый ботинок уперся в грудь и вдавил меня в землю. Кровь тут же залила глаза и потекла в уши. Я из-зо всех сил забарахтался, словно наживленное на булавку насекомое, отражаясь в зрачках долговязого исследователя. Каблук остановился напротив сердца. Я наконец разлепил глаза. Брюки надо мной, раздуваемые ветром, уходили далеко вверх, туда, где плясал сумасшедший кадык. Меня подхватили волны пьянящего восторга, я вдруг и впрямь увидел себя моряком на забытом корабле, рвущегося к неизвестным берегам под веселым пиратским флагом. Удар и мы на гребне, еще удар - волна накрывает с головой. Я знаю, что берег близок и неотвратимо направляю нос корабля к нему. Мягкая рука обхватила голову, прижала к глубокому вырезу на груди, и я, широко раскинув руки, закачался на усмиревших утренних волнах. Выступившее навстречу солнце сквозь золоченые волосы рваловь ко мне. - Ах, Паша, Паша, - от сильной затяжки воспаленные щеки разом ушли внутрь, - Что ты хотел доказать? Я тебе и без денег подала бы, а сейчас, ну что с тобой делать? Ты хоть встать-то можешь? - и, спрятавшись в сигаретном дыму, с трудом подавила стон.

6012 - ты зачем тут, Паша? тебе не надо здесь быть, убьют ненароком, - в эти осенние дни Галька тусовалась среди восставших в центре Москвы,торговала водкой - водочку выпил, пулей закусил, - подмигнул молоденький пьяный парень в военной форме с автоматом на плече, принимая от Гальки дозу - нет, Паша, ты домой иди, зачем тебе здесь? - она медсестра, Галь, вдруг ранят, я бы вынес ее, - дурак, на, выпей лучше и уходи, без тебя есть кому выносить, да и нет ее здесь, капитанша небось не отпустила.

6001 Иногда я думаю о себе в третьем лице, потому что я себе не нравлюсь. Вот думаю, идет по улице мужчина, с идиотской улыбкой на губах, он пьян или псих, зачем такие люди? Машины его не давят, а сигналят и объезжают, ничего удивительного, потому что зацепить его западло, все равно что в говно вступить. Я помню этого человека с детства, когда мы играли в чику. Он хвастался, что станет блатным. Он так красиво и радостно говорил об этом, что я загорался и, подражая ему, таскал потихоньку у матери мелочь из карманов пальто.

6982 Скажите, на кой хрен мне такой сынок? У него Любкины глаза. Это что ж? Так и будет ее глазами за мной наблюдать?

7002 Капитанша постарела, выглядит рядом с Любкой матерью и за ручку держит, ну точь в точь мать и дочь, "ах, капитанская ты дочка", - хотел закричать и зарыдать навстречу, но сдержался, она смотрит оторопело и капитанша в кителе с седыми кудельками на плечах сурово, - че пялишься? дай пройти, или двадцать лет не срок, опять за свое? - что за срок? - спрашиваю, - я не мотал, меня никто не ждал, - а у самого слезы вот-вот посыпятся, но опять сдержался - ты что, Паша, на войне был? - это ее первые слова и огромными глазами смотрит, смотрит, смотрит на меня, я зашатался - на войне Люба, - а Танька, Галькина сменщица, из-за прилавка тоже смотрит на нас, ошалела, - на войне, он и не возвращался еще, каждый день воюет, вся очередь уставилась на нас, - я тебя во сне, Люба, каждую ночь вспоминаю, - соврал я, - ну не каждую наверное? - она растерялась, а капитанша зло так заерзала и ко мне - у тебя внутри горит? - Горит, - отвечаю, - и у нас горит, и у всех в очереди горит, и у всей планеты горит...

Должно быть дрались давно, но я только сейчас услышал в комнате страшный шум, грохот падающих стульев и громкий, все перекрывающий, голос Женьки.

- Говорю тебе, не хуй таких сыновей рожать!

Я вскочил с унитаза и бросился в комнату, на ходу застегивая брюки.

- Женька, нет, нет, что ты, Женька, - заорал я, увидев, что Палыч тяжело оседает вниз. Кровь быстро залила левую сторону рубашки, просочилась сквозь ткань и закапала на пол, - о, Господи, - я оторвался наконец от двери и в последний момент подхватил его под руки - Палыч, ничего, это ничего, держись, сейчас, - он повис всей тяжестью тела на мне, на губах запузырилась кровь и лицо стало белым, как снег, - Палыч, Палыч, Димка, скорую, скорее, - орал я без остановки, - какая на хуй скорая, кто поедет, здесь даже адреса нет, - Димка подскочил и пытался влить водки в рот Ухова, - это поможет, поможет, вот увидишь, всегда помогала, - ни хуя не поможет, - спокойно так из угла Женька. Я еще держал Палыча под руки, когда понял что все закончилось. Осторожно опустив его на пол, подобрал разметавшиеся листки рукописи, сложил аккуратной стопкой на стол и только тогда вновь подошел к нему. Он сидел, прислонившись головой к стене, с откинутыми со лба мокрыми волосами и был похож на уснувшего после боя командира батальона из какого-то военного фильма. Я разорвал рубашку и оттер кровь. Грудь была в ссадинах и подтеках, а напротив сердца темнело маленькое продолговатое отверстие. Кровь уже перестала пульсировать и запеклась по краям темной жирной линией. Женька к тому времени тщательно вытер бумагой нож и воткнул его в буханку хлеба, - вот так то лучше.

--------------------------------------------------------------------------------

О Жене Дебрянской

Она ступала босыми ногами по грязному, усыпанному бутылочными осколками, полу - говори после этого, что на пятках нет глаз. В большом, пустом из-за капитального ремонта доме на Тверской собирались бродячие молодые интеллигенты, дабы покурить чего-нибудь поприличней и раскачиваться, сунув в уши эти чертовы музыкальные штуки. Худая, стройная, независимая, эмансипированное контральто вещало нечто успокоительное для окружающих беспокойных глаз.

Интересно, она реально свободна или резкие повороты головы, хрипловато-интонированный голос, слегка безапелляционный, - манера, возбужденная подобным окружением? Разве можно понять в женщинах что-либо? "Непредсказуем их путь, как путь рыбы в воде", Будда, разумеется, умел на кружевах водоворота направлять челнок своего тела, зная навигацию. Так называемая женская мудрость. Интересно, почему о женской психологии написаны тысячи книг, о мужской почти ничего? Нет, кажется есть одна, Дэвид Ризман "Миф о мужчине в Америке", даже резче сказано миф о самце. Мужская психология входит в человеческую, вернее в безбрежно общечеловеческую. Но разве в Америке есть мужчины? Мексиканцы об этих особях говорят: no cojones - и переводить-то неприлично. Женя была в Америке, но потом рассказывала лишь о нравах сорок второй улицы, где гуляют проститутки. Согласно сплетням и разговорам, Женя, подобно одуванчику, раскинула свои желания по всей эмоциональной сфере. Такой Женя представляется другим. А какого мнения Женя о себе, существо с волосами цвета старинной меди, которое причесывается левой рукой и глядит из зеркала? А какого мнения Женя о себе, когда смотрит одиноко в темноту или когда в закрытых глазах начинается восход сомнамбулической луны?

У меня с ней отношения хорошие и нежно-официальные, поскольку я не вхожу ни объектом, ни субъектом в поле ее интересных активностей. Женя - одна из редких знакомых, о которой я не знаю ничего и никогда не пребывал наедине. Вероятно, побаиваюсь, вероятно, Женя напоминает строки готфрида бена:

"Раэль, узкие золотые часы на запястье, мозг агрессивен и пол защищен".

Всякий испугается подобной дамы, кроме альпинистов женских вершин, к числу которых я не принадлежу. Дистанцируюсь еще и по другой причине: а что, если Женю, как большинство современных людей, гонит во внешний мир неумолимая, порожденная персональной скукой, центробежная сила, что, если она, словно фотонегатив, проявляется лишь в питательной среде кайфа и, раздраженная перспективой потерянного вечера, погружает в телефон настойчивый голос. Есть ли у ней друзья? Внутренний голос говорит нет, но этому чертову голосу нет большей радости, чем издеваться над простодушными, - сказал Августин. Может, автомобиль ее лучший друг и ласковое похлопывание по багажнику, заменяет напряженность платонической страсти? Или она, подобно многим женщинам, держит в сумочке талисман, к примеру, пестрый камушек или доисторический зуб. Экзистенция Жени вызывает массу вопросов. Одно ясно - мы очень разные: я выхожу из дома только с помойным ведром, прогуливать пять километров до мусорного бака, Женя, надо полагать, предпочитает шоппинг и премьеры. Да?

Женя. Волна женственности через эмансипированную нарочитость. Вспомнил о Жене, когда пытался смотреть фильм какой-то польки об отношениях Рембо и Верлена. Что эта дура понимает в таких делах? Нет, Женю напомнили внезапные строки Рембо: "Любовь надо изобрести заново" или "О наши кости, одетые новым платьем любви".

Евгений Головин. Лето 98.