Здесь описаны преимущественно впечатления от полузабытых или почти забытых песен. От иных осталась лишь пара строк, которые я привожу, чтобы они не исчезли вовсе. Ведь многие песни исполняют не с возвышения и без музыкального сопровождения. Знатоки утверждают даже, что лучшие песни это те, которые произносятся сами собой, не слишком членораздельно. Их не поют громко, а напевают именно по две-три строчки, прочее забывается. Эти же две строки иногда становятся речением, истоки которого утрачены. Вот пример:

Сосиски с капустой я очень люблю...

Сосиски с капустой вкуснее всех блюд...

Тут сама песня безнадежно забыта, но текст постепенно преобразуется в оборот речи, в этакую словесную фигуру. Впрочем, наша речь пойдет не только об этом.

Мать рассказывала мне, как во время гражданской войны в их городок приехали уличные певцы. Исполнив несколько песен, они протягивали руки за платой, которая в те времена была натуральной, в виде продуктов питания, а получив ее, продолжали:

Мы бы спели вам опять

Дайте сахару фунтов пять

Лапотяпотя!

Лапотяпотя!

Просимая цена была фантастически высокой, но припев "лапотяпотя" звучал завораживающе.

***

Часть песенного материала занесена детскими чернилами в тетрадки юных школьниц.

Преимущественная доля этих стихов прочно забыта по причине дурного качества. Но я недавно поймал себя на бормотании чего-то вроде "Джон-Грей красавец..." как раз из этих тетрадок. Привожу то, что помню.

В стране далекой юга

Там где не свищет вьюга

Жил-был испанец

Джон-Грей красавец...

Испанец, красавец. "Свищет вьюга" тоже как будто довольно талантливо. Был там и припев:

У Джон-Грея денег хватит

Джон-Грей за все заплатит

Джон-Грей на все готов!

или

Джон-Грей всегда таков!

Вот и все, что сохранила мне память. Александр Славин привел еще две строки:

Ваша подруга Рита

Очень на вас сердита...

***

А вот что пела маленькому Бобу Акселю сосланная Мончегорск дочь графа Шувалова:

Да, я скажу вам не робея:

Даме нельзя без чичисбея

Бродят по улицам фашисты

К дамам они пристают...

Стихи были сочинены году в 26-ом для какой-то театральной постановки, по-видимому в Петербурге. На вопрос об этой песне моя мать засмеялась и вспомнила еще пару строк:

Как мы по улицам гуляли

Как нас фашисты обокрали...

Дочь Шувалова напевала во время второй мировой войны. В Мончегорск ее сослали еще в тридцатые годы. А пела она, наверное, слыша по радио слово "фашисты", которое использовалось в те времена совсем в другом значении. Но вот слово "чичисбей" тогда уже совершенно вышло из употребления.

Моя институтская приятельница, которую звали Керкира или Кирена - собственно, я ее так прозвал, опираясь на строку из Аристофана:

Кряжистой бойся Киллены,

была особа грубоватая, но не лишена обаяния. Своим низким приятным голосом она пела такие песни.

Машинка швейная

Помню я модисткой модною была

А теперь артисткой стала, господа

Часто вспоминаю я про жизнь мою

Про швейную машинку я вам песенку спою

Машинка швейная моя

Одна ты радость у меня

Системы модной мон-плезир

Ты мое счастье, ты мой кумир!

Раз мою машинку взяли напрокат

Старичок богатый был ей очень рад

Деньги аккуратно хотя он мне платил

Но моей машинке он изрядно повредил

Машинка швейная моя

Одна ты радость у меня

Системы модной мон-плезир

Ты мое счастье, ты мой кумир!

Мужчин красивых я страсть люблю

И француженкам не уступлю

Все говорят что я мила

И все хотят чтоб я дала

Ну поцелуй - хотя 6 один.

По непонятной причине Кирена утверждала, что слова "у меня" в припеве и "хотя" в третьем куплете нужно петь с украинским - так она выражалась - акцентом:

Одна ты радость у мене...

И

Ну поцелуй - хоша б один.

Вторая песня - "Альбом".

Мне мамаша в день рожденья

Пополам с отцом

Принесла для развлеченья

Маленький альбом

Альбом был мил

Он всех пленил

Ах если б показала вам альбом

Пришли бы в восхищенье все кругом

Да право я не лгу

Желанием горю

Но показать альбом никак вам не могу

Сначала не давала

Писать в нем никому

Потом решила дать

Кузену своему

А он нахал

Листок порвал

Ах если б показала вам альбом

Пришли бы в восхищенье все кругом

Да право я не лгу

Желанием горю

Но показать альбом никак вам не могу

Сначала я рыдала

Решила не давать

Потом мне грустно стало

Я стала всем давать

Хотите вам

Я тоже дам

Ах если б показала вам альбом

Пришли бы в восхищенье все кругом

Да право я не лгу

Желанием горю

Но показать альбом никак вам не могу

Песни эти были составлены когда-то в конце позапрошлого века. Откуда знала их Керкира, мне неизвестно.

***

Песню, приводимую ниже, сочинили позднее, году в 1910-ом. Текст, кажется немного испорчен, но не слишком.

Сумерки

Сумерки сумерки сумерки

Много приносят хлопот

В сумерки, в темные сумерки

Мы танцевали гавот

А теперь не то

Не стоит его

В деревеньке той

Эскадрон лихой

Сладко было мне

Когда он на мне

Крепко стягивал

Шаль цыганскую

А теперь не то

Не стоит его

В штанах бархатных

У дверей лакей

Воспользуюсь случаем и приведу здесь же текст песни "Шрам на роже", которую исполнял, как и "Сумерки", Феликс Равдоникас. Песня эта возникла вероятно в двадцатые годы.

Никто не знает откуда взялись

Эти пять морщин на лбу

За что уродует нас жизнь

Я право не пойму

И потому судьбу кляня

Я не стыжусь своих морщин

Шрам на лице, шрам на лице

Лишь украшенье для мужчин

Шрам на роже, шрам на роже

Для мужчин всего дороже

Последние строки припева поются два раза. В песне было несколько куплетов, из которых можно вспомнить следующий:

Если сердце настежь

Плевать в него легко

Ты свои сощуришь глазки

Целишься еще

Здесь замечательно точное описание юной особы, примеривающейся плюнуть в открытое сердце герою, который за ней ухаживает.

Припоминаю еще одно четверостишие

Я искал, я ищу

Буду искать идти

Может быть еще сыщу

Кого-нибудь в пути...

В изданной в 1932-ом году книжечке "30 песен пионеров" напечатан текст под названием "Железными резервами" на музыку Б. Шехтера:

В темпе марша

Железными резервами

Мы выросли везде,

Клянемся будем первыми

В бою, в строю, в труде.

Мы молодая гвардия

Непобедимый стан

Мы молодая гвардия

Рабочих и крестьян

Слова припева выглядят знакомыми. Не стоит обойти вниманием конец третьего четверостишия:

Ведем мы за собою

Всемирный молодняк.

Автор текста - поэт-футурист Сергей Третьяков (1892 -1939). Его стихи к 1 мая напечатал Маяковский в журнале ЛЕФ №2, 1923, стр. 18 - 19:

Май! Май! Май!

Солнце, кипяти площадей майдан!..

А также

Руру Москва: Держись родной!

Рур Москве: Течет кровь.

Руру Москва: С тобой заодно!

Рур Москве: Точу клюв.

В 1937 году автор строк "молодая гвардия рабочих и крестьян" был арестован и в 39-ом погиб. Но выражение осталось во всеобщей памяти.

На следующей странице той же книжечки - песня: текст И. Френкеля, муз. Ганса Эйслер, так там напечатано.

Коминтерн

Заводы вставайте! Шеренги смыкайте!

На битву шагайте, шагайте, шагайте!

Проверьте прицел, заряжайте ружье,

На бой, пролетарий, за дело свое! (2 раза)

Затем следуют еще три четверостишия. Начало, собственно, первую строку, любил петь мой отец в воскресенье по утрам. Относительно второй строки у него уже не было полной уверенности. Он говорил:

- По-моему там "шагайте", - а больше ничего не говорил и не пел.

***

Отец напевал иногда нижеследующее четверостишие:

Моя липуточка,

Приди ко мне!

Побудь минуточку

Наедине...

О происхождении текста мне рассказал совсем недавно Лев Шаев. В тридцатые годы решили поставить в кукольном театре Джонатана Свифта - "Гулливера в стране лилипутов". Страна лилипутов в том представлении воплощала буржуазные территории, поэтому пародировался эмигрант Вертинский. Актер, вернее кукла с его манерами, пела про липуточку. Постановка долго не продержалась, но песенка осталась в памяти.

***

В молодости мой отец плавал по морям и помнил несколько морских песен. Все по тем же воскресеньям он любил начинать день какой-нибудь песней вроде "Пролив Донегал". Вообще-то Донегал не пролив, а залив на северозападе Ирландии, но тогда я не знал этой подробности, а отец пел вроде бы о проливе в каких-то романтических широтах. Есть правда Донегал в Южной Африке, но он расположен на суше, к востоку от пустыни Калахари. А тут - морская стихия.

Бурно плещут волны - страшен Донегал

Много рифов в море и подводных скал

Моряки там знают что придет черед

Кто-нибудь из них на дно пойдет

Там море полно угроз

Там ветер многих унес

Там жил когда-то матрос

С женой-продавщицей роз

Бежит волна за волной

Спит тихо берег пустой

Лишь кто-то плачет о том

Что в море Том...

Имеется в виду матрос по имени Том, о котором плачет его торгующая розами жена. Между прочим эта рифма (матрос-продавщица роз) свидетельствует о незаурядном поэтическом опыте автора текста, что позволяет поставить вопрос кто же он такой. Я думаю, не Вера ли Инбер? Ее называют сочинителем песни о драке в Кейптаунском порту, где

С какао на борту

"Жаннета" тировала такелаж...

Слово "тировать" означает "смолить". "Тировала такелаж" (бегучий) значит "смолила снасти". На борту у "Жаннеты" вполне мог быть груз бобов какаового дерева. Другие существующие варианты (например "с пробоиной в борту" и "поправляла такелаж") следует считать порчей текста. С такими знаниями о практике морского дела Вера Инбер вполне могла быть автором и песни про Донегал.

Есть еще морская песня попроще. Тут та же рифма:

Чайный домик словно бонбоньерка

С палисадником японских роз

С английской военной канонерки

Как-то раз забрел туда матрос...

История кончается немного грустно:

Канонерка выбросила флаг

На прощанье плакала японка

Но чему-то рад был наш моряк

***

Другая морская песня касается города Ревель, ныне Таллин.

В далеком Ревеле погасли фонари

А в шумном баре зажглись огни

Играет джаз-банд, поет цыганка

И все танцуют модный шимми и фокстрот

Один лишь мальчик в углу сидит

Его Жаннета с другим кутит

Она приветлива и с ним кокетлива

А он сидит один в углу и все молчит

Зовет Жаннету он на фокстрот

Жаннета ручку ему дает...

Мой милый мальчик...

Ведь в шумном баре нельзя любить

Ведь там где женщины и где вино

Любовь забыта уж давно!

Неужели опять Вера Инбер?

А вот следующая песня с условным названием "Снежинка" уже никак не может принадлежать перу этой знаменитой поэтессы. Ее тоже пел мой отец:

Она казалась елочной игрушкой

В оригинальной шубке из песцов...

Отец мой был человек сентиментальный:

А через год она уже невеста

И мы должны расстаться навсегда...

У отца был голос, баритон. У его матери, моей бабушки, тоже была склонность к пению. "Она была загубленный талант" - так он говорил и воспроизводил частицы ее репертуара:

Лелечка цветик сорвет

Нежно головку наклонит

o o o

Он поплывет, не утонет...

Дитя я на руки брал

В глазки смотрел голубые

И целовал, целовал

Бледные щечки худые...

Оказалось, что это взято из стихотворения А.Н.Апухтина "Сумасшедший", которое я обнаружил в книге "Песни и романсы русских поэтов", 1963, стр. 729. Только там не Лелечка, а Олечка. Теряющий рассудок герой вспоминает, как он брал свою дочь на руки.

Олечка бросит цветок

В реку, головку наклонит...

"Папа, - кричит, - василек

Мой поплывет, не утонет?!"

Я ее на руки брал,

В глазки смотрел голубые,

Ножки ее целовал,

Бледные ножки, худые.

Но довольно забавным оказался вариант, который переписал для меня Лев Шаев:

Он ее на руки брал

В глазки смотрел голубые

И без конца целовал

В бледные щечки худые

Оля, ты любишь меня?

Оля смеясь отвечала:

Нет, не люблю я тебя,

Быть я твоей не мечтала.

Милый тут вынул кинжал

Низко над Олей склонился...

и так далее. Таким вот образом изыск высокой поэзии преобразовался в нечто довольно обыкновенное.

***

Песня в исполнении Петра Лещенко "Ты едешь пьяная и очень бледная" довольно известна. Ее текст напечатан в составленной В. Сафошкиным (фамилия восходит вероятно к древнегреческой поэтессе Сафо) и вышедшей недавно книге "Гори, гори, моя звезда", подзаголовок: "Старинный русский романс", 1999, стр. 224. Но вот как пел ее в конце шестидесятых Вася Репка:

Ты едешь пьяная и очень бледная

По темным улицам Махачкала

Тебе мерещится что водка плещется

Закуска кружится вокруг стола...

Тут только и сходства с оригиналом, что первая строка.

***

В середине тридцатых годов песенная традиция стала выделывать невероятные зигзаги. В покое сохранилась только линия детских песен, которые по-прежнему переписывались движениями руки из тетрадки в тетрадку, и очень вялая и часто терроризируемая преемственность романсов. С другими песнями происходили разные странные случаи.

Так перевод М.Светлова немецкой революционной песни "Маленький барабанщик" превратился в авторское сочинение. И понятно: отношения с Германией были достаточно сложные, но все же причем тут революционная песня?

Или вот вопрос: почему слова П. Германа в песне

Нам разум дал стальные руки - крылья

А вместо сердца пламенный мотор...

(перепечатано в книге "Милые сердцу песни России", 1996, стр. 399) поются на мотив германского гимна военно-воздушных сил?

А в песне "В далекий край товарищ улетает..." (там же, стр. 422 или в брошюре "Широка страна моя родная", 1952, стр. 55) - в третьей строке скрыт дозволенный секрет:

Любимый город в синей дымке тает...

Слова "дымке тает" следовало вроде бы прочитать, но не вслух, а про себя, как "дым Китая", потому что товарищ улетал именно туда, в Китай, но громко сообщать об этом не стоило. Кажется автор текста (Е. Долматовский) вменял это достижение себе в особую заслугу.

Или в песне про озеро Хасан, где про бой с японцами говорится:

В эту ночь решили самураи

Перейти границу у реки,

хотя пойди теперь разберись, кто там на самом деле перешел границу у реки. Но зато когда не так давно вышло противоречие с Китаем, самураи уже не годились, и стали петь:

В эту ночь решила вражья стая что дает замечательную рифму к первой строке:

На границе ночь и тьма густая,

а это заставляет задуматься, не была ли "вражья стая" исходным вариантом, который потом заменили на "самураев". И если оно так и было, то ведь значит она все время существовала в удвоенном виде, эта песня "Три танкиста, три веселых друга", текст Б. Ласкина, воспроизведенный в той же книге "Милые сердцу песни России" на стр. 470. Короче говоря

Пусть ярость благородная

Вскипает как волна,

о чем пела колонна солдат, отбивая ритм сапогами по синему диабазу на Разъезжей улице в сторону Ямского рынка, а один маленький солдатик все немного от них отставал.

Так начиналась война.

***

Благородная ярость стала вскипать в России в июне 1941 года. Но кипение это продолжалось и в пятидесятые, и в шестидесятые годы, и еще два десятилетия спустя. А там снова началась война, а теперь идет еще одна. По окончании той главной войны появилась всего лишь одна всем известная пародия - песня о батальонном разведчике с несколько деревянной иронией. Фактически же о войне продолжали писать и петь даже барды и менестрели, баяны и трубадуры. Не будем вспоминать их фамилий. Мне хочется привести лишь одну песню на слова М. Матусовского "На безмянной высоте" как ее исполнял на гитаре Слава Чевычелов, а пел некто Пепс. Соль заключалась в интонировании. Пепс - тогда, в конце шестидесятых, молодой аккуратно одетый человек - пел приплясывая с погремушкой и слегка менял смысловые ударения, а это создавало эффект словно между участниками боя были особые взаимоотношения "бескорыстная дружба мужская", пользуясь словами еще одной песни, уже не военной тематики.

Горела роща над рекою

И вместе с ней горел закат

Нас оставалось только двое

Из восемнадцати ребят

Как много их, друзей хороших

Лежать осталось в темноте

У незнакомого поселка

На безымянной высоте.

Светилась падая ракета

Как догоревшая звезда

Кто хоть однажды видел это

Тот не забудет никогда

Тот не забудет, не забудет

Атаки яростные те

У незнакомого поселка

На безымянной высоте.

Мне часто снятся те ребята

Друзья моих военных дней

Землянка наша в три наката

Сосна сгоревшая над ней

Как будто снова вместе с вами

Лежу на огненной черте

У незнакомого поселка

На безымянной высоте.

Пепс артистически нажимал на такие слова как "ребята", друзья", на различные формы глагола "лежать" и т. п. Манера исполнения придавала песне должную двусмысленность и высшую прелесть, которой она была изначально лишена. Очень смешная была песня.

***

Годы с пятидесятого по пятьдесят второй называются "временем первых стиляг". С этих пор я помню несколько песен, которые напевал Геннадий Иванович Пустошкин. В те времена мы учились вместе в институте, это было чуть позднее.

Впрочем сначала лучше рассказать случай с Мучей. Пылкая песня на испанском языке появилась наверное откуда-то из Южной Америки. В припеве звучало томленье и муки страсти:

Бэса мэ, бэса мэ мучо...

что в переводе означает "целуй меня, целуй меня крепко". Текст подвергся неквалифицированному переложению, в котором "мучо" было понято не как наречие "крепко" (словарные значения - много, очень), а как имя девушки Муча. В итоге пели, например, нижеследующее:

Вот тень промелькнула

Муча бежит, по походке ее не узнать

Ты счастье вернула

Как хорошо нам с тобой вместе опять.

О как горят твои очи прекрасные...

Это я к тому, что потребность в чистой лирике была сильна, а петь было нечего.

***

Теперь о песнях первых стиляг. Например, такая:

Светят над нами звезды чужие

Далекий мотив доносит нам джаз

Где вы теперь, барухи кирные,

Где вы теперь, вспоминаете ль нас?

С маленьким кольтом я в Сан-Франциско

Буду ночами людей убивать

Буду я пить коньяки и виски

Буду тебя вспоминать...

Или вот такая:

Лежу с чувою смачной

Который день подряд

Над нами дым табачный

И ходики стучат...

Музыка, кажется, чаплинская. Незамысловато, но трогательно.

В те годы можно было хорошо провести время в ресторане гостиницы "Астория". Автор одной из песен вспоминал, как он там "попал в историю" - его хотели поколотить:

А рядом алкоголики

С кастетами в руках

Меня прижали к столику

Под дружный рук размах,

а строки припева звучали так:

Танцы, танцы и гостиницы зал

... там я попал в скандал.

Тому же ресторану была посвящена еще одна песня. Александр Славин не очень уверенно высказал предположение, что ее авторами могли быть Синакевич и Заруцкий.

Отбивает фокстрот

В четком ритме ударник

Завывая мотив подхватил саксофон

Я люблю вас, друзья

Из "Астории" парни

Дорогие мои комм-иль-фо

Я люблю этот зал

Эти дивные звуки

И хотел бы услышать не раз и не два

Облетевшие мир

Эллингтоновы буги

И бредущий в песках "Караван".

Таким путем удовлетворялась потребность в чистой лирике. О, Геннадий Иванович! Помнишь ли ты те времена?..

***

Нужно обратить внимание, что песни первых стиляг сочинялись на знакомую, можно даже сказать на навязшую в зубах, мелодию. В скором времени этим приемом стал широко пользоваться Алексей Хвостенко, а следом и автор этих строк. Как правило, мелодии были иностранного происхождения. Но бывали и исключения. Так песня "Симпозион" (про стакан-достекан) написана на добытый А.Хвостенко таежный мотив из репертуара семейских Забайкалья:

Мы в лесу бываяли

Мы лисиц стреляяли...

Приведу еще мой текст, который следует напевать вполголоса на мотив "Славянки":

Вот ко мне приближается женщина

Со следами былой красоты

Пролегает глубокая трещина

Между сном и улыбкой мечты

Нам нигде ничего не осталося

Что болтать - жизнь и так коротка

В вольных дырах болтом разболталася

И летит словно лодка легка

Отцветает тюльпанное дерево

Плодоносит ракитовый куст

Бесполезно ни в щель и ни в дверь его

Невозможно без искренних чувств

Но такие песни могут стать предметом особого рассуждения.

***

Маленькая, суетливая, сутулая была наша учительница пения классе в третьем - четвертом. Прозывали ее Раиса-крыса, которую она внешностью и правда напоминала. Мой сосед по парте написал прямо на парте внятным почерком:

Раиса - крыса,

а потом застеснялся и переправил: "Ротко - крыса". Кажется это Ротко и был.

Чему она нас учила, я не помню, помню только что музыке. Но учила, наверное, не напрасно. Так пусть написанное выше станет ей скромным памятником.