К концу января море становилось неспокойным, приносило к поселку груды мусора, и через несколько недель всем передавалось его дурное настроение. С этих пор все делалось как-то ни к чему, по крайней мере до следующего декабря, так что все ложились спать после восьми.

      Но в год, когда явился сеньор Эрберт, море не испортилось, даже в феврале. Наоборот, с каждым днем оно становилось все тише и светилось все сильней, а в первые ночи марта выдохнуло аромат роз.

      Тобиас это почувствовал. Кровь его была по вкусу крабам, и большую часть ночи он проводил, отпугивая их от постели, до тех пор пока ветер не начинал дуть с моря, и можно было наконец уснуть. За долгие часы бессонницы он научился различать малейшие изменения в воздухе. Когда он услышал запах роз, ему не нужно было открывать дверь, чтобы убедиться --это запах с моря.

      Встал он поздно. Клотильда разжигала огонъ в патио (внутренний дворик).

      Дул свежий бриз, и каждая звезда была на своем месте, однако над горизонтом их было бы трудно сосчитать --так светилось море. Выпив кофе, он ощутил привкус ночного запаха.

      -- Ночью, -- вспомнил он, -- произошло что-то странное.

      Клотильда, разумеется, ничего н" заметила. Она спала так крепко, что не помнила своих снов.

      --Пахло розами, -- сказал Тобиас, -- и я уверен -- запах шел с моря.

      -- Я не знаю, как пахнут розы, -- сказала Клотильда.

      В самом деле, так и было. Земля в поселке была сухой и бесплодной, на четверть из селитры, и лишь изредка кто-нибудь привозил букет цветов, чтобы бросить его в море, в том месте, куда опускали умерших.

      -- Так же пахло от утопленника из Гуакамайяля, --сказал Тобиас.

      -- Ну да, - усмехнулась Клотильда, -- если запах приятный, можешь быть уверен, это море тут ни при чем.

      И правда, море было недоброе. В то время как сети рыбаков приносили только жидкую грязь, на улицах поселка, во время отлива, было полно дохлой рыбы. Динамит же поднимал на поверхность только обломки былых кораблекрушений.

      Немногие женщины, остававшиеся в поселке, как и Клотильда, постоянно пребывали в раздражении. То же было и с женой старого Хакоба, которая в то утро встала раньше обычного, прибрала в доме и села завтракать с ожесточенным выражением лица.

      -- Моя последняя воля, -- сказала она мужу, -- чтобы меня похоронили живой,

      Она сказала это, будто лежала на на смертном одре, хотя сидела за столом в комнате с большими окнами, сквозь которые струился и разливался по всему дому свет мартовского дня, Напротив нее, терпеливо снося обычный голод, сидел старый Хакоб, человек, любивший ее так сильно и так давно, что не понимал ничьих страданий, если только речь шла не о его жене.

      -- Я хочу умереть, зная, что меня похоронят в земле, как всех порядочных людей, -- продолжала она, --Единственный способ быть в этом уверенной -- уйти отсюда и умолять похоронить меня заживо.

      -- Не нужно тебе никого умолять,-- сказал старый Хакоб как можно более спокойно. --Я сам с тобой пойду.

      -- Тогда идем, -- сказала она, -- потому что я умру очень скоро.

      Старый Хакоб внимательно вгляделся в нее. Только глаза у нее оставались молодыми. Кости обтянуты кожей, и вся она подобна этой бесплодной земле, которая была такой с незапамятных времен.

      -- Сегодня ты выглядишь как никогда, -- сказал он ей.

      -- Ночью, -- вздохнула она, -- я слышала запах роз.

      -- Пусть это тебя не беспокоит, -- утешил ее старый Хакоб. -- С нами, бедняками, это случается.

      -- Не в этом дело, --сказала она.--Я всегда молилась, чтобы меня заранее оповестили о смерти -- хотела умереть подальше от этого моря. Запах роз в поселке -- не иначе как знамение божие.

      Старому Хакобу не оставалось ничего другого, как попросить ее подождать, чтобы уладить кое-какие дела. Когда-то он слышал, говорили, помрешь не когда припрет, а когда взбредет, и его всерьез обеспокоили предчувствия жены. Он даже задумался --если ее час настал, может, правда, стоит похоронить ее живой?

      В девять он открыл комнату, где прежде была лавка. Поставил у дверей два стула и столик с доской для шашек и все утро играл со случайными партнерами. С этого места ему видны были развалившийся поселок, облупившиеся стены домов со следами старой, изъеденной солнцем краски и полоска моря там, где кончалась улица.

      Перед обедом он, как всегда, играл с доном Максимо Гомесом. Старый Хакоб не мог представать себе лучшего противника, чем этот человек, прошедший целым и невредимым две гражданские войны и только в третьей потерявший один глаз. Он нарочно проиграл ему одну партию, чтобы тот остался сыграть вторую.

      -- Вот скажите мне, дон Максиме, -- спросил он, --Вы бы смогли похоронить свою жену заживо?

      -- Без сомнения, --сказал дон Максимо Гомес. --Поверьте -- и рука бы не дрогнула.

      Старый Хакоб озадаченно умолк. Потом, нарочно отдав противнику свои важнейшие шашки, вздохнул:

      -- Это я к тому, что Петра вроде собралась умирать.

      Дон Максиме не выразил ни малейшего удивления.

      --В таком случае, --сказал он, --вам не придется хоронить ее заживо.

      Он "съел" две шашки и вывел одну в дамки. После этого устремил на партнера единственный глаз, увлажненный слезой грусти,

      -- А что с ней такое?

      - Ночью, -- объяснил старый Хакоб, - она слышала запах роз.

      -- Тогда должно умереть пол поселка, -- сказал дон Максиме Гомес. -- Целое утро все только об этом и говорят.

      Старый Хакоб должен был приложить немало усилий, чтобы снова проиграть, не обидев его. Он убрал стол и стулья, запер лавку и отправился искать кого-нибудь, кто слышал запах роз. Но только Тобиас мог подтвердить это с уверенностью. Так что старый Хакоб попросил его зайти к ним, как бы случайно, и все рассказать его жене.

      Тобиас согласился, В четыре часа, принарядившись по случаю визита, он появился на внутренней галерее, где жена старого Хакоба целый день трудилась, готовя мужу одежду для траура.

      Он вошел так тихо, что женщина вздрогнула.

      --- Боже милостивый, --вскрикнула она, --я уж думала --это архангел Гавриил.

      -- Видите теперь, что ошиблись, --сказал Тобиас. -- Это я, пришел расказать вам кое-что.

      Она поправила очки и снова принялась за работу.

      --Знаю я, что... --сказала она.

      --А вот и нет, -- сказал Тобиас.

      -- Ночью ты слышал запах роз.

      -- Откуда вы знаете? -- растерялся Тобиас.

      -- В мои годы, - сказала женщина, --у человека столько времени для размышлений, что можно стать ясновидящей.

      Старый Хакоб, подслушивавший за перегородкой в комнате за лавкой, выпрямилмся пристыженный.

      --Что скажешь, жена? --крикнул он из-за перегородки. Он обошел вокруг и появилея на галерее. --Значит, это не то, что ты думала.

      -- Этот парень все выдумал, --сказала она, не поднимая головы, --- Ничего он не слышал,

      -- Было около одиннадцати, -- сказал Тобиас, --я отгонял крабов.

      Женщина дошила воротник.

      -- Выдумки, -- повторила она. --Все знают, что ты лгун. --Она перекусила нитку и посмотрела на Тобиаса поверх очков, --Одного не пойму --так старался: ботинки почистил, волосы напомадил --- и все для того, чтобы прийти и показать, что не очень-то ты меня уважаешь.

      С этого дня Тобиас начал следить за морем, Он повесил гамак на галерее, в патио, и ждал ночи напролет, с удивлением прислушиваясь к тому, что происходит в мире, когда все спят. Много ночей подряд он слышал, как отчаянно скребутся крабы, пытаясь добраться до него по стойкам гамака, и еще много ночей прошло, прежде чем они устали от своих попыток. Он узнал, как спит Клотильда. Оказывается, она издавала свист, похожий на звук флейты, который становился тоньше по мере нарастания жары и тихо звучал на одной ноте в тяжелом июльском сне.

      Поначалу Тобиас наблюдал за морем, как это делают те, кто хорошо ею знают, --глядя в одну точку на горизонте. Он видел, как оно меняет цвет. Видел, как оно мутнеет, становится пенным и грязным и выплевывает горы отбросов, когда сильные дожди полощут его расходившиеся кишки. Мало-помалу он научился следить за ним, как это делают те, кто знают его лучше,--может быть, даже не глядят на него, но не забывают о нем даже во сне.

      В августе умерла жена старого Хакоба. Утром ее нашли в постели мертвой, и, как всех остальных, пришлось бросить ее в море без цветов.

      А Тобиас все ждал, Так сильно, что ожидание стало смыслом его жизни. Однажды ночью, когда он дремал в гамаке, ему почудилось, как что-то в воздухе изменилось. То появлялся, то исчезал какой-то запах, как в те времена, когда японский пароход вывалил у самого порта груз с гнилым луком.

      Потом запах устоялся и уже не исчезал до рассвета. И только когда стало казаться, что его можно взять в руки и показать, Тобиас спрыгнул с гамака и вошел в комнату Клотильды. Он несколько раз встряхнул ее.

      --Вот он, --сказал ей Тобиас.

      Клотильде пришлось пальцами раздвинуть запах, как паутину, чтобы приподняться. Потом она снова упала на теплую постель.

      --Будь ты проклят, -- сказала она. Тобиас одним прыжком достиг двери, выбежал на середину улицы и закричал. Он кричал изо всех сил, потом перевел дух и снова закричал, подождал немного и глубоко вздохнул --запах над морем не исчезал. Но никто не отозвался. Тогда он стал стучаться во все дома, даже в те, где никто не жил, пока в этом переполохе не приняли участие собаки и не перебудили всех.

      Многие не чувствовали запаха. Зато другие, особенно старики, опустились к берегу, чтобы насладиться им. Запах был таким густым, что начисто вытеснил все другие запахи прошлой жизни. На рассвете он был так чист, что жалко было дышать. Некоторые, насытившись, вернулись домой. Большинство осталось досыпать на пляже.

      Тобиас спал почти целый день. Клотильда добралась до него только во время сиесты, и целый вечер они резвились в постели, оставив дверь в патио открытой, Сначала они сплетались, как черви, потом сделали это, как кролики, а под конец --как черепахи, пока не начало смеркаться и мир не потускнел. В воздухе еще пахло розами. Время от времени в комнату долетали звуки музыки.

      - Это у Катарино, --сказала Клотильда. --Должно быть, к нему кто-нибудь пришел.

      Пришли трое мужчин и женщина. Катарино подумал, что попозже могут прийти еще и попытался наладить радиолу, Поскольку сам не сумел, то попросил Панчо Апарсеида, который мог все, что угодно, потому что ему всегда было нечего делать, а кроме того, у него был ящик с инструментами и ловкие руки.

      Лавка Катарино помещалась в деревянном доме, стоявшем поодаль, на самом берегу. В ней была большая комната со столиками и стульями и несколько комнат в глубине дома. Наблюдая за работой Панчо Апаресидо, трое мужчин и женщина много пили, сидя за стойкой, и по очереди зевали.

      После многих попыток радиола наконец заработала. Услышав музыку, отдаленную, но ясную, люди умолкали. Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать, и только тут понимали, как постарели с тех пор, когда последний раз слышали музыку.

      Тобиас обнаружил, что после девяти еще никто не спал. Все сидели у дверей и cлушали старые пластинки Катарино с детской покорностью неизбежному, с какой наблюдают солнечное затмение. Каждая пластинка будто говорила, что ты давно уже умер, или о чем-то, что ты должен был сделать завтра же, много лет назад, но так никогда и не сделал --забыл, --это было все равно что вновь почувствовать вкус пищи после долгой болезни.

      Музыка кончилась около одиннадцати, Многие легли спать, решив, что будет дождь, потому что над морем появилась черная туча. Но туча опустилась, подержалась немного на поверхности, а потом растворилась в воде. Наверху остались только звезды. Немного позже ветер, дувший от поселка к морю, возвращаясь обратно, принес запах роз,

      --Я же говорил вам, Хакоб, --воскликнул дон Максиме Гомее. --Опять он здесь. Уверен --теперь мы будем чувствовать его каждую ночь.

      -- Бог этого не допустит, -- сказал старый Хакоб. -- Этот запах --единственное, что пришло ко мне в жизни слишком поздно.

      Они играли в шашки в пустой лавке, не обращая внимания на музыку. Их воспоминания были такими древними, что не было пластинок достаточно старых, чтобы пробудить их.

      -- Я-то сам не очень верю во все это, - сказал дон Максимо Гомес, --Если столько лет жить, питаясь голой землей, с женщинами, мечтающими о маленьком садике с цветами, ничего странного, если в конце концов начнешь и не такое чувствовать, и поверишь что все это на самом деле.

      --- Да, но мы чувствуем это собственным носом, --сказал старый Хакоб.

      -- Это ничего не значит, --заметил дон Максиме Гомес. --- Во время войны, когда с революцией уже было покончено, мы так мечтали о настоящем командире, что нам стал являться герцог Мальборо, во плоти и крови. Я видел его собственными глазами, Хакоб.

      Было уже за полночь, Оставшись один, старый Хакоб запер лавку и перенес лампу в спальню. За окном, квадрат которого очерчивал светящееся море, он видел скалу, откуда бросали в воду умерших.

      -- Петра, -- тихо позвал он.

      Она не слышала его, В эту минуту она плыла, будто водяной цветок, в сверкающем полдне Бенгальского залива. Она подняла голову чтобы видеть сквозь воду, как через освещенный витраж, огромную Атлантику. Но она не видела своего мужа, который в этот момент, на другом конце света, снова услышал радиолу Катарино,

      -- Вот видишь, --сказал старый Хакоб. --Меньше чем полгода назад все считали тебя сумасшедшей, а теперь сами устроили праздник в честь этого запаха, из-за которого ты умерла.

      Он погасил лампу и лег в постель. Он плакал тихо, безутешно, по-стариковски всхлипывая, но скоро заснул.

      -- Ушел бы я из этого поселка, если б мог, -- плакал он во сне, уехал бы к чертям отсюда, будь у меня хоть двадцать песо.

      С этой ночи, в течение нескольких недель, над морем стоял аромат роз. Им пропитались деревянные дома, еда и вода для питья, и не было места, где бы он не был слышен. Многие боялись, что этот запах идет даже от их собственных испражнений. Мужчины и женщина, приходившие а лавку Катарино, в пятницу ушли, но вернулись в субботу с целой толпой. В воскресенье еще пришли люди, Они кишели везде, где только можно, в поисках еды и ночлега, так что стало невезможно пройти по улице.

      Приходили eщe я еще. В лавку Катарино вернулись женщины, покинувшие поселок, когда оттуда ушла жизнь. Они стали еще толще и еще размалеваннее я принесли модные пластинки, никому и ничего не напоминавшие. Вернулся кое-кто из прежних жителей поселка. Они уходили, чтобы где-то в других местах набить карманы деньгами, в вернулись, хвастая своими успехами, но одеты они были в то же, в чем когда-то уходили. Появились музыканты и лотереи, гадалки и наемные убийцы, и люди с живыми змеями на шее, продававшие эликсир бессмертия. Они продолжали приходить еще в течение нескольких недель, даже когда начались дожди и море стало неспокойным, а запах исчез.

      Одним из последних пришел священник. Он появлялся всюду, ел хлеб, обмакивая его в кофе с молоком, и мало-помалу стал запрещать все, что появилась до него: лотереи, новую музыку и манеру танцевать под нее, и даже недавний обычай спать на берегу, Однажды вечером, в доме Мельчора, он произнес проповедь о запахе с моря.

      - Возблагодарим же небеса, дети мои, --сказал он, - ибо это есть запах, ниспосланный Богом.

      Кто-то перебил его:

      - Откуда вы знаете, падре, вы ведь его еще не слышали?

      -- В Священном писании, --ответил тот, --ясно говорится об этом запахе.

      Этот поселок избран Господом.

      Тобиас, как сомнамбула, появлялся то тут, то там среди всеобщего празднества, Он принес Клотильде деньги --она узнала, что это такое. Они представляли себе, как выиграют в рулетку кучу денег, потом все подсчитали и почувствовали себя несказанно богатыми с той суммой, которую могли

      бы выиграть. Но однажды вечером не только они, но и толпа, заполнившая поселок, увидели гораздо больше денег сразу, чем могло уместиться в их воображении.

      Это было в тот вечер, когда пришел сеньор Эрберт. Он появился неожиданно, установил посреди улицы стол и поставил на него два больших баула, доверху набитые банкнотами. Денег было столько, что вначале на них никто не обратил внимания, --невозможно было поверить, что это в самом деле деньги. Но когда сеньор Эрберт зазвонил в колокольчик, ему наконец поверили и стали подходить ближе -- послушать.

      -- Я самый богатый человек на свете, -- сказал он. -- Денег у меня столько, что я не знаю, куда их складывать. Но кроме того, у меня столь большое сердце, что оно не умещается в моей груди, - поэтому я принял решение идти по свету и разрешать проблемы рода человеческого.

      Он был крупный и краснолицый. Говорил громко, без пауз, жестикулируя мягкими, вялыми руками, которые казались только что выбритыми. Речь продолжалась четверть часа, потом он передохнул. Затем снова потряс колокольчиком и начал говорить. В середине речи кто-то в толпе перебил его, помахав шляпой:

      --Слушайте, мистер, незачем столько говорить, начинайте раздавать деньги.

      --О нет, --ответил сеньор Эрберт.

      -- Раздавать деньги просто так -- не только бессмысленно, но и несправедливо.

      Он нашел глазами того, кто его перебил, и сделал ему знак подойти. Толпа расступилась,

      -- Все будет иначе, -- продолжал сеньор Эрберт, -- с помощью нашего нетерпеливого друга мы продемонстрируем сейчас наиболее справедливый способ распределения богатств. Как тебя зовут?

      -- Патрисио.

      -- Прекрасно, Патрисио, -- сказал сеньор Эрберт, -- Как у всех, у тебя есть давняя проблема, которую ты не в силах разрешить?

      Патрисио снял шляпу и кивнул.

      -- Какая же?

      -- Проблема у меня такая, -- сказал Патрисио, --денег нет.

      -- И сколько тебе нужно?

      -- Сорок восемь песо.

      Сеньор Эрберт издал торжествующий возглас: "Сорок восемь песо", -- повторил он. Толпа одобрительно зашумела.

      -- Прекрасно, Патрисио, -- продолжал сеньор Эрберт, -- А теперь скажи нам: что ты умеешь делать?

      --Много чего.

      -- Выбери что-нибудь одно, -- сказал сеньор Эрберт, - То, что умеешь лучше всего.

      -- Ладно, --ответил Патрисио, --Я умею подражать голосам птиц.

      Снова послышался одобрительный шум, и сеньор Эрберт обратился к собравшимся:

      -- А теперь, сеньоры, наш друг Патрисио, который великолепно подражает голосам птиц, изобразит нам пение сорока восьми разных птиц -- и таким образом разрешит свою величайшую проблему.

      И тогда Патрисио, перед удивленно притихшей толпой, начал подражать пению птиц. То свистом, то клекотом он изобразил всех известных птиц, а чтобы набрать нужное число --и таких, которых никто не мог узнать. Когда он закончил, сеньор Эрберт попросил собравшихся поаплодировать и отдал ему сорок восемь песо.

      -- А сейчас, --сказал он, --подходите по очереди. --До этого же часа завтрашнего дня я буду здесь разрешать ваши проблемы.

      Старый Хакоб узнавал о происходящей суматохе из разговоров проходившиx мимо людей. С каждым новым известием сердце у него распирало все больше и больше, пока он не почувствовал, что оно вот-вот разорвется.

      -- Что вы думаете об этом гринго? --спросил он.

      (Так называют в Латинской Америке американцев из США)

      Дон Максиме Гомес пожал плечами.

      -- Может быть, он -- филантроп.

      -- Если бы я умел что-нибудь делать, --сказал старый Хакоб, --я тоже мог бы решить свою маленькую проблему. У меня-то ведь и вовсе ерунда: двадцать пeco.

      --Вы отлично играете в шашки, --сказал дон Максиме Гомес.

      Старый Хакоб, казалось, не обратил внимания на эти слова. Но оставшись один, завернул в газету игральную доску и коробку с шашками и отправился на поединок с сеньором Эрбер-том. Он ждал своей очереди до полуночи. Наконец сеньор Эрберт нагрузил своими баулами двоих мужчин и распрощался до утра.

      Он не пошел спать. Он появился в лавке Катарино, в сопровождении мужчин, которые несли его баулы, а за ним все шли толпой люди со своими проблемами. Он решал их одну за другой, и решил столько, что в конце концов остались только женщины и несколько мужчин, чьи проблемы были уже решены. В глубине комнаты одинокая женщина неторопливо обмахивалась какой-то рекламной, словно веером.

      -- А ты, --крикнул ей сеньор Эрберт, --у тебя что за проблема?

      Женщина перестала обмахиваться.

      -- Я вашего праздника не касаюсь, мистер, - крикнула она через всю комнату. - Нет у меня никаких проблем, я - проститутка, так уж у меня устроено нутро.

      Сеньор Эрберт пожал плечами. Он пил холоднее пиво, стоя рядом с баулами, в ожидании новых проблем. И потел.

      Немного позже женщина отделилась от сидевшей за столиком компании и тихо заговорила с ним. У нее была проблема в пятьсот песо.

      -- А ты за сколько идешь? --спросил ее сеньор Эрберт.

      -- За пять.

      -- Скажи пожалуйста, сказал сеньор Эрберт. --Сотня мужчин.

      -- Это ничего, --сказала она. --Если я достану денег, это будет последняя сотня мужчин в моей жизни.

      Он окинул ее взглядом. Она была очень юной, хрупкого сложения, но в глазах была твердая решимость,

      -- Ладно, --сказал сеньор Эрберт.

      -- Иди в комнату, а я буду тебе их присылать, каждого с пятью песо.

      Он вышел на улицу и затряс колокольчиком. В семь часов утра Тобиас увидел, что лавка Катарино открыта.

      Все было тихо. Полусонный, отекший от пива сеньор Эрберт следил за поступлением мужчин в комнату девушки.

      Тобиас тоже пошел, Девушка узнала его и удивилась, увидев в комнате.

      - Ты тоже?

      --Мне сказали, чтобы я вошел, --сказал Тобиас, --Дали пять песо и сказали -- не задерживайся.

      Она сняла с постели мокрую от пота простыню и подала Тобиасу другой конец. Простыня была тяжела, как брезент. Oни отжали ее, выкручивая за концы, пока она не обрела свой нормальный вес. Перевернули матрас, и с него тоже закапал пот. Тобиас проделал все, на что был способен. Перед тем как уйти, он добавил пять песо к растущей горке бумажек рядом с постелью,

      -- Присылай всех, кого увидишь,--наказал ему сеньор Эрберт, -- не знаю, справимся ли мы с этим до полудня.

      Девушка приоткрыла дверь и попросила холодного пива. Несколько мужчин ждали своей очереди,

      -- Сколько еще? -- спросила она.

      -- Шестьдесят три, -- ответил сеньор Эрберт.

      Старый Хакоб весь день ходил за ним со своей игральной доской. К вечеру его очередь подошла, он изложил свою проблему, и сеньор Эрберт принял его предложение. Они поставили два стула и столик прямо на большой стол, посреди заполненной народом улицы, и старый Хакоб начал партию. Это был последний ход, который он сделал обдуманно. Он проиграл.

      --- Сорок песо, --сказал сеньор Эрберт, -- и я даю вам фору в две шашки.

      Он снова выиграл. Его руки едва касались шашек. Он играл сосредоточенно, предугадывая ходы противника, и все время выигрывал. Собравшиеся устали следить за их игрой. Когда старый Хакоб решил сдаться, он был должен пять тысяч семьсот сорок два песо и двадцать три сентаво.

      Он не пал духом. Записал цифру на бумажке и спрятал ее в кармам. Потом сложил доску, положил шашки в коробку и завернул все в газету.

      -- Делайте со мной, что хотите, -- сказал он, -- но это оставьте мне. Обещаю вам играть весь остаток моей жизни, чтобы собрать эту сумму.

      Сеньор Эрберт посмотрев на часы.

      --От души сочувствую, --сказал он. -- Срок истекает через двадцать минут.

      Он подождал и убедился, что противник выхода из положения не нашел.

      --Больше у вас ничего нет?

      -- Честь.

      -- Я имею в виду, --объяснил сеньор Эрберт, -- что-нибудь такое, что меняет цвет, если пройтись по нему кистью, намазамной краской,

      -- Дом, ---сказал старый Хакоб так, будто отгадал загадку, --Он ничего не стоит, но это все-таки дом.

      Вот так и получилось, что сеньор Эрберт получил дом старого Хакоба. К нему перешли также дома и имущество всех тех, кто не смог выполнить условия, но зато он устроил целую неделю веселья с музыкантами, фейерверками, циркачами-канатоходцами и сам руководил праздником.

      Это была памятная неделя. Сеньор Эрберт говорил о чудесной судьбе поселка, нарисовал даже город будущего с огромными стеклянными зданиями, на плоских крышях которых будут танцевальные площадки. Он показал его собравшимся. Они удивлялись, пытаясь найти себя в ярко раскрашенных сеньором Эрбертом прохожих, но те были так хорошо одеты, что узнать их было невозможно. От всего этого у них начинало болеть сердце, Они смеялись над тем, над чем прежде плакали в октябрьские дни, и жили отуманенные надеждой, до тех пор пока сеньор Эрберт не позвонил в колокольчик и не объявил, что праздник окончен. Только тогда он решил отдохнуть.

      -- Вы умрете от такой жизни, какую ведете, --сказал старый Хакоб.

      - У меня столько денег, --- сказал сеньор Эрберт, --что нет никакого смысла умирать.

      Он повалился на постель. Он спал дни и ночи, храпя, как лев, и прошло столько дней, что люди, устали ждать, Им пришлось откапывать крабов и есть их. Новые пластинки Катарино стали такими старыми, что никто не мог слушать их без слез, и пришлось закрыть

      Много времени спустя после того, как заснул сеньор Эрберт, в дом старого Хакоба постучал священник. Дверь была заперта изнутри, Спящий при дыхании вбирал так много воздуха, что некоторые предметы, став легче, начали парить над землей.

      -- Я хочу с ним поговорить, --сказал священник.

      -- Придется подождать, -- ответил старый Хакоб.

      --У меня мало времени.

      -- Садитесь, падре, и подождите, -- повторил старый Хакоб. --А пока, сделайте одолжение -- поговорите со мной. Я уже давно ничего не знаю, что делается на свете.

      -- Люди уходят. Скоро поселок станет таким, как прежде. Вот и все новости.

      -- Вернутся, -- сказал старый Хакоб, --когда над морем снова будет запах роз.

      --Пока что надо как-то сохранить иллюзии у тех, кто еще остался, --продолжал священник, --Надо срочно начать строительство церкви.

      -- За этим вы и пришли к мистеру Эрберту, --сказал старый Хэкоб.

      -- Именно так, --сказал священник, --Гринго очень добры.

      -- Тогда ждите, падре, --сказал старый Хакоб. --Может, он и проснется.

      Они стали играть в шашки. Партия была длинная и трудная, они играли ее много дней, но сеньор Эрберт не проснулся.

      Священник в конце концов пришел в отчаяние. Он везде бродил с медной тарелочкой для пожертвований на строительство церкви, но ему мало что удалось собрать. От этих упрашиваний он становился все прозрачнее, кости его начали стучать друг о друга, и однажды в воскресенье он приподнялся над землей на две кварты, но об этом никто не знал. Тогда он сложил в один чемодан одежду, в другой собранные деньги и распрощался навсегда.

      -- Запах не вернется, -- сказал он тем, кто пытался его отговорить. -- Надо смотреть правде в глаза поселок погряз в смертных грехах.

      Когда сеньор Эрберт проснулся, поселок был таким же, как прежде. Дождь месил грязь, оставшуюся после многочисленных толп, земля снова стала бесплодной и черствой, будто кирпич.

      -- Долго же я спал, --зевнул сеньор Эрберт.

      -- Вечность, --сказал старый Хакоб.

      -- Я умираю от голода.

      -- Все остальные тоже, -- сказал старый Хакоб, --Только и осталось --ходить на берег и выкапывать крабов.

      Тобиас нашел сеньора Эрберта ползающим по песку с пеной на губах и подивился тому, как голодные богачи похожи на бедняков. Сеньор Эрберт не мог найти достаточно крабов. Под вечер он предложил Тобиасу поискать что-нибудь съестное на дне моря.

      -- Что вы, --предостерегал его Тобиас, --только мертвые знают, что там, в глубине,

      -- Ученые тоже знают, --сказал сеньор Эрберт. --Там, за морем кораблекрушений, гораздо глубже, живут черепахи с очень вкусным мясом. Раздевайся и пойдем.

      Они пошли. Отплыли от берега, потом спустилась в глубину, все ниже и ниже, где сначала исчез свет солнца, потом --моря и предметы были видны только благодаря собственному свечению. Они проплыли мимо затонувшего поселка, где мужчины и женщины верхом на лошадях гарцевали вокруг зеркального киоска. День был прекрасный и на террасах цвели яркие цветы.

      --- Их затопило в воскресенье, около одиннадцати утра, --оказал сеньор Эрберт.---Должно быть, был потоп.

      Тобиас поплыл к поселку, но сеньор Эрберт знаком показал ему следовать за ним в глубину.

      --Там розы, --сказал Тобиас. --Я хочу, чтобы Клотильда увидела их.

      -- В другой раз вернешься, когда не надо будет торопиться, -- сказал сеньор Эрберт. - А сейчас я умираю от голода.

      Он опускался, как осьминог, таинственно шевеля длинными руками. Тобиас, старавшийся не терять его из виду, подумал, что так, должно быть, плавают все богатые. Постепенно они прошли море больших катастроф и вошли в море мертвых.

      Их было столько, что Тобиае не мог припомнить, видел ли он сразу столько живых людей. Они плыли, не шевелясь, лицом кверху, на разной высоте, и вид у них был всеми забытый.

      -- Это очень древние мертвецы, --сказал сеньор Эрберт. --Нужны века, чтобы обрести такое, успокоение.

      Еще глубже, где были умершие недавно, сеньор Эрберт остановился. Тобиас догнал его в тот момент, когда мима них проплывала совсем юная женщина. Она лежала на боку, глаза у нее были открыты, и за ней струился поток цветов,

      Сеньор Эрберт приложил палец к губам и застыл, пока не проплыли последние цветы.

      -- Это самая красивая женщина, которую я видел в своей жизни, --сказал он.

      -- Это жена старого Хакоба, --сказал Тобиас. --Она моложе лет на пятьдесят, но это она. Уверен.

      -- Она проделала большой путь, --сказал сеньор Эрберт. -- За ней тянется флора всех морей мира.

      Они достигли дна. Сеньор Эрберт несколько раз сворачивал, шагая по почве, похожей на рифленый шифер. Тобиас шел за ним. Только когда глаза привыкла к сумраку глубины, он увидел, что там были черепахи. Тысячи --распластавшихся на дне и таких неподвижных, что они казались окаменелыми.

      -- Они живые, --сказал сеньор Эрберт, --но спят уже миллионы лет.

      Он перевернул одну. Тихонько подтолкнул ее кверху, и спящее животное, скользнув из рук, стало зигзагами подниматься к поверхности. Тобиас дал ей уплыть. Он только поднял голову и увидел всю толщу моря, но с другой стороны.

      -- Похоже на сон, --сказал он.

      -- Для твоего же блага, -- сказал ему сеньор Эрберт, --никому об этом не рассказывай. Представь себе, какой беспорядок начнется на свете, если люди узнают об этом.

      Было около полуночи, когда они вернулись в поселок. Разбудили Клотильду, чтобы она вскипятила воду. Сеньор Эрберт свернул черепахе голову, но когда ее разделывали, всем троим пришлось догнать и отдельно убить сердце, потому что оно выскочило и запрыгало по двору. Наелись так, что не могли продохнуть.

      -- Что ж, Тобиас, -- сказал тогда сеньор Эрберт, -- обратимся к реальности.

      -- Согласен.

      -- А реальность такова, -- продолжал сеньор Эрберт, --что этот запах никогда не вернется.

      -- Вернется.

      -- Нет, не вернется, -- вмешалась Клотильда, -- между прочим потому, что его никогда и не было. Это ты всех взбаламутил.

      -- Но ведь ты сама его слышала, --сказал Тобиас.

      -- Я в ту ночь была сама не своя,--сказала Клотильда. -- А сейчас я ничему не верю, что бы там ни творилось с этим морем.

      -- Так что я ухожу, --сказал сеньор Эрберт. И добавил, обращаясь и обоим:

      --Вам тоже нужно уходить. На свете слишком много дел, чтобы сидеть в этом поселке и голодать.

      Он ушел, Тобиас остался в патио пересчитать звезды у горизонта и обнаружил, что их стало на три больше, чем в прошлом декабре. Клотильда позвала его в дом, не он не обратил на нее внимания.

      -- Да иди же сюда, дурень, -- все звала его Клотильда, -- Целую вечность мы не делали это, как кролики.

      Тобиас ждал еще долго. Когда он наконец вошел, она уже спала. Он разбудил ее, но был таким усталым, что толком ничего не вышло, и они только и могли сплетаться, как два червя,

      -- Ты совсем отупел, -- сказала Клотильда недовольно, -- Попробуй думать о чем-нибудь другом.

      -- Я и думаю о другом.

      Ей захотелось знать, о чем, и он решил рассказать, ей при условии, что она никому не скажет. Клотильда обещала.

      -- На дне моря, --сказал Тобиас,--есть поселок из белых домиков, а на террасах -- миллионы цветов,

      Клотильда обхватила голову руками.

      --Ох, Тобиас, --запричитала она.--Ох, Тобиас, ради всего святого, не начинай ты снова всего этого.

      Тобиас умолк. Он отодвинулся на край постели и попытался уснуть. Ему не удавалось это до самого рассвета, пока не подул бриз и крабы оставили его в покое.

Перевод с испанского А.Борисовой