У детства есть свои запахи и вкус. Их много. Разных.  Все зависит от состояния  беспокойной твоей души. Когда они наведываются. Воспоминания.

Босая трехлетняя конопушка  бежит по тропинке, заросшей пыльным подорожником. Вслед что-то шепчет старушка. Моя прабабушка. Память спрятала ее образ где-то в далеком уголке. Дожив до девяноста восьми лет, она нянчилась с нами. Занималась мелкой домашней живностью. Темно-синий линялый фартук, множество раз ею стиранный-залатанный. Суховатый голос. И  стайка желтых комочков-цыплят, сбегавшихся на ее зов. За горсткой пшена. Почему мы  и прозвали пшенную кашу – «цыплячьей».

Добрые глаза делались строже, когда прабабушка разговаривала со своими святыми. Начало дня и его окончание, она проводила в обстоятельных беседах с ними. Казалось, потемневшие лики седых  «боженек» слушали и кивали согласно головой. Три иконы на старом шкафу внушали нам почтительный страх. Мы побаивались и, даже озорничая, не решались сорвать розовые венчики блеклых бумажных цветов.

Бабушка рассказывала, что по молодости, ее мать каждую весну ходила пешком в Иркутск. Чтобы отстоять службу в Знаменской церкви в Светлое Христово Воскресенье. Тогда и появились в доме эти иконы.  

Хочу заметить, что для меня это было необъяснимо. Дорога в двести с лишком километров и на машине была утомительно-длинной…..Потому почитание святителей  вызывало уважение к набожной старушке.

Не менее бережно, она поклонялась растениям, хранящим  целебные силы от разных недугов.  Каждую огородную травку  называла на свой лад. Пучки лапчатого укропа, мяты и горьковатой пижмы с цветами-пуговицами, были развешены по стенам ее спальни.  Может быть, поэтому и запах в ее комнате был особенный. Травяной. Терпкий. Чистый.

Еще интересный факт. Даже в преклонном возрасте , у прабабушки было острое зрение.

Как-то с сестрой потеряли швейную иголку. Она же, разглядела ее в толстом ворсе ковра без труда.

Подрастая, все реже проводили время с прабабушкой. Да и она нечасто выходила из своей комнаты. Потому в памяти и сохранилось о ней то далекое воспоминание.

Не менее ярким образом  остался старый дом. Построенный купцом Волковым, он достался нашей семье в тридцатые годы прошлого века.

Его бревенчатые корни крепко вросли в землю, придавая ему степенный вид. Мрачноватую наружность скрашивала кружевная вязь наличников. Да заросли терпкой черемухи, осыпавшей завалинки майским белоцветом.  Бока дома подпирали высокие березовые поленницы.  За дорогой - заросли репейника и  жгуче-злой крапивы  - излюбленное место нагловатых индюков и говорливых гусей.  

Дом поседел, сгорбился, устав от передряг, непогоды и времени. Кряжистые тополя с узловатыми пальцами-ветками, растущие в палисаднике, пожалуй, были его ровесниками. В непогоду по-старчески скрипели. Ворчали. Хмурились.

Еще в доме водились тайны. Прятались на чердаке. Бумажные «керенки» и серебряные гривенники были  для нас настоящим кладом. Отыскали их, захороненными в углу чердака под грудой других «ценностей». Подвесная керосиновая лампа,  веретено и прялка,  плетеные ивовые корзины…Вещи, пропахшие временем.

Любимой порой был сенокос. Поутру, загрузив телегу литовками и граблями, усадив ребятню, взрослые выезжали в лес. Прабабушка крестила всех вслед, пришептывая слова молитвы-оберега. Сонные деревья еще зябко стряхивали слезинки росы, а покосчики  уже принимались за работу. Мы же, обычно, строили шалаш и отправлялись в лес.

Есть горстями спелую землянику, оседлать ли тонконогую березку -  много находилось занятий нам, несмышленым. До чего же он был удивителен лесной мирок, мир целое царство!

Мелким красным бисером по травяному ковру рассыпана костяника. Огненно-рыжие жарки, душистая кашка и сладкий клевер расшивали его замысловатым узором.  Нарвав   луговых цветов, мы плели венки, превращаясь на время в  лесных царевен.

Устав, возвращались к лагерю.

Блаженное состояние – упасть в свежескошенную копешку сена. Считать  вереницы кудрявых облаков. Дышать спелым запахом лета.

Все памятно. Любимо и бесконечно дорого.