|
Двенадцать лун на знамени моем,
И панцырь тверд, и шпага тяжела.
Я рыцарь-тень, блуждающий верхом
В зеленом, как заросший водоем,
Краю; и мгла, лежащая кругом,
Коню и мне глаза заволокла.
Я следую невидимой тропой,
Прислушиваясь к небу и к густой
Листве, но вероятнее всего,
Что небо мне не скажет ничего,
И джунгли мне не скажут ничего,
А только зверь пробежит иногда,
В стороне таясь и ступая легко,
Оберегая от мелких колючих растений
Давнюю рану.
Мой светлый конь отважен и крылат,
Он молод и поэтому силен,
Он лучше слышит то, что говорят
Стволы; и каждый новый аромат
Ему, коню, понятнее сто крат,
Чем мне, но я прозрачен как и он,
Я тоже миф, хотя и не такой
Стремительный, как этот молодой
Скакун, еще не знающий того,
Что небо нам не скажет ничего,
И джунгли нам не скажут ничего,
А только птица мелькнет иногда,
Улетая в дальнюю темную глушь
Той самой чащи, куда, сколько б я не скитался,
Вряд ли доеду.
А в той глуши, веками невредим,
Стоит шалаш, бессонное жилье,
Там дева-тень, прозрачная как дым,
Ночей не спит под кровом травяным,
И влажный ветер с деревом сухим
Поют над обиталищем ее.
Она не спит и дерево скрипит
Все жалобней, пока она не спит
И плачет вероятно от того,
Что небо ей не скажет ничего,
И джунгли ей не скажут ничего,
А только гром подпоет иногда,
Тем двоим над крышей ее
Обещая всему континенту большие дожди в феврале
И жаркое лето...
|
