Впечатление о книге Виталия Диксона  «Пятый туз»

    …Поучал по пьяному делу отставной, пищик, то бишь писарь, состоявший при полевой кухне во времена прусской кампании, Савелий Петрович Почекушин сына своего Ваньку, тоже пищика: «Зарубливай себе на носу, поскокиш! Первый туз – дом. Без дома человека нетути…Второй туз будет жена добрая. Дом без бабы и кошки вовсе не дом. Третий туз – сам, хозяин. Четвёртый – мошна. Капитал, стало быть. Добрецо-богачество. Четыре туза на руках – играть, конечно, приятственно. Да в неровен час и посклизнуться можно! А штоб сего не приключилось, пятый туз гуляет по миру меж людей. Барашек в бумажке. Дача!» - и, заметив, как сынок медленно наливался алостью, подумал: «Уже берёт, подлец, не иначе! Ежли краснеть разучится – далеко пойдёт, поскокиш!»

    В Восточно-Сибирском  книжном издательстве вышла книга Виталия Диксона «Пятый туз».  Фарс-роман. Картина иркутской, сибирской, российской жизни на протяжении сорока лет. Рубеж восемнадцатого и девятнадцатого веков. Кого только нет на страницах  этого фарс-романа! Государыня императрица Екатерина Алексеевна с фаворитом своим Платоном Зубовым и сибирские губернаторы, сатрапы и мздоимцы Якобий, Пестель, самодур нерчинский князь Нарышкин, ходивший боевым походом на Иркутск, и усердный дурак Трескин, руками острожников под предводительством вора Гущи  «подровнявший» улицы нашего города «по перпендикулю» при посредстве пил, ломов и топоров, за что оный Гуща  как патриот и «градопоправитель» удостоился высокой чести -  клеймён по лбу перед буквами ВОР отрицательной частицей НЕ. Проходят по страницам романа кабацкие питухи, лесные бродяги-соболятники, каторжники и казаки, купцы и чиновники, бородатый татуированный граф Фёдор Толстой по прозвищу Американец, и британский посол, он же шпион и авантюрист Джон Ледьярд, которого обхитрил-таки казачий атаман с амурского порубежья Три Ивана – поил и парил в бане до полусмерти англичанина, а тайн государственных не выдал. В неожиданном освещении предстаёт пиит Гаврила Романыч Державин. Не только, оказывается, пиит, но и угодливый царедворец, честолюбец, хапуга, не брезговавший «пятым тузом» - «добровольными пожертвованиями», как деликатно назвал взятку Пётр Великий. Даже воспетая Державиным Фелица – императрица Екатерина, и та была раздражена его угодливостью: «Почто пиит так нагло врёт?»

    Главным героем романа Диксона является, конечно, матушка-история, но три персонажа выделяются из многолюдья. Охотник на соболя, беглый каторжник Киря-шатун, купец Нил Гаврилыч Карягин, упекший на двадцать лет в Нерчинские рудники этого самого Кирю по доносу, и зять Карягина пищик, а затем и губернский секретарь, любимец губернатора Ванечка Почекушин, тот самый, кого папаша поучал уму-разуму. Первый – работяга, хребтом и мозолями коего богатеет государство Российское и награждает его пыткой, каторгой, кабалой. Двое других это самое государство представляют – купец-живоглот, который «самому сатане в дядья годится», и чиновник-паразит, который «скорострельно плодит себе подобных и даже ещё более паразительных». Не было и нет на Руси язвы неистребимее чиновничества. Чем выше чин, тем меньше чиновник обязан знать и уметь, зато берёт больше – и по Петровской, и по всем последующим табелям о рангах. «Дерёт коза лозу, а волк козу, а мужик волка, а поп мужика, а попа приказный, а приказного – аж сам чёрт».

    Киря-шатун погибает, как и положено соболятнику, в тайге, так и не избавившись от кабалы, в которую загнал его купец Карягин. Но есть на свете справедливость и для карягиных. Ни пять, ни десять тузов не принесли кровососу счастья. А уж финал пищика Почекушина и вовсе смехотворен. Сызмальства привыкший подличать, дошёл до того пищик, что оговорил в политической неблагонадёжности…самого себя. На том и «подвинулся».

    Есть в романе ещё один персонаж, которого невозможно не заметить. Это каторжный товарищ Кири-шатуна Северьян Кукса, прозванный так за то, что размолотило ему пальцы на обеих руках в руднике. Стал после побега Кукса странником-бунтарём, не боящимся «лаять» власти  и саму государыню. Для автора он остаётся героем проходящим, перешагивающим границы эпох и государств, «страмствующим» из века в век. Автор предоставляет самому читателю поразмышлять над его блуждающей звездой, ибо до тех пор, пока существует несправедливость, будут появляться и борцы против неё. Кукса – воплощение горя людского, но не смирения. Даже Киря-шатун, чью жизнь загубил купец Карягин, мается думой, можно ли ближнему  своему башку проломить – «хошь и свинья, а всё ж в человеческом обличье по земле ходит», - так что даже сам Никола-Угодник, сошедший с закопчённого образа, говорит старому соболятнику: «Прощай врага своего, Киря, до трёх разов, а на четвёртый хворости почём попало. Дозволяю». У Куксы таких сомнений нет.

    Автор предлагает читателю через век минувший понять век нынешний, тоже ужу уходящий, «век очистительных революционных гроз, когда открыли заплаканные глаза целые континенты». Жестокий век, воспитавший не одно поколение железных людей, сражавшихся в лютый мороз под Иркутском и в лютый зной в Туркестане, учивших иностранные языки после боя, чтобы потом использовать это знание в Испании и во многих других странах, уходит. Но несправедливость остаётся. Остаётся и стародедовский метод  деления людей на «человеков» и «гадов ползучих». «И слово «свобода» не утратило клятвенной трепетности первого признания в любви…»

    На мой взгляд, это размышление, словно выламывающееся из повествования, отнюдь не «фарсовое», - самая проникновенная страница романа.

    Сие впечатление о романе не было бы полным, если бы ничего не сказали о неподражаемом диксоновском юморе. Несмотря на трагическую судьбу главного героя Кири-шатуна, роман невозможно читать без улыбки. Диксон, как никто, по крайней мере, из иркутских писателей, умеет так вывернуть слово, что оно приобретает совершенно неожиданный комический смысл. Ну, кто бы мог подумать, что привычное слово «обеспечить» означает то самое действие, когда в доме без хозяина соседи растаскивают печь по кирпичику! Книга полна подобных юмористических ситуаций.  А чего стоит хотя бы вот эта сцена! Иркутский полицмейстер (по-нынешнему начальник УВД) пробуждает «патриотизм» в своих подчинённых.

    «- Здорово, орлы!

    - Здра…жла…ваш…бродь!

    - Орлы вы у меня аль нет?

    - Так точно!

    - А нужны ли птицам денюжки?

    - Никак нет!

    - Вот и я так думаю, орёлики. Жалованье ваше, стало быть, я того…стратил. По велению сердца. На нужды любезных сограждан. Теперича ваша очередь жертвовать со строгой, конечно, добровольностью».

    Кроме романа «Пятый туз», в книге опубликованы рассказы, героями которых являются люди, оставившие след в истории, или почти не оставившие. Допустим, декабриста Муханова, графа Фёдора Толстого-Американца, князя-бунтаря Петра Кропоткина и, может быть, даже помещика-мечтателя Павла Бахметева, отдавшего своё состояние Герцену на революционную пропаганду и уплывшего навсегда в южные моря, знают многие. А вот история московского мещанина Никифора Никитина, в 1848 году сосланного за крамольные речи о полёте на Луну на поселение в Байконур, слышали далеко не все. Я, во всяком случае, о такой «шутке Клио» без рассказа Диксона вряд ли бы услышал. Рассказ «Синяя птица, синие чулки»  о печальной судьбе выпускниц Смольного института, посвятивших свои жизни российской статистике и оказавшихся, как и сама наука, не нужными новой власти, является одним из лучших, прочитанных автором этих строк за последние годы.

    Творческая общественность Иркутска уже поздравила Виталия Диксона с долгожданным выходом его умной и доброй книги, но широкому читателю она ещё, к сожалению, неизвестна. Не очень пухлый томик, прекрасно оформленный иркутским художником В.Мошкиным, вышел тиражом всего пять тысяч экземпляров и находится всего в одном магазинчике  под названием «Сибирская книга» , что на углу улиц Горького и Марата – в стороне от «людохода», как выразился сам автор. В других книжных магазинах «Пятого туза» почему-то нет.

«Советская молодёжь» (Иркутск), 4 марта 1995 г.