|
Какой кошмар: жить с самого начала зря,
Быть более ничем как тлей,
Хотя и гуманистом с виду этаким, судя по очкам;
Весь век вертясь вокруг своей оси, не знать
Ни азимута, ни аза,
И, даже угадав орбиту, двигаться все же поперек;
По сторонам взор бросив, опускать лицо,
В детали не вдаваясь, чтобы не окаменеть...
О, смрадный сад! О, город саблезубый! О,
Тошнотное приморье... гадкий, гадкий горизонт!
А вот пески. Здесь может укусить варан,
Здесь может налететь самум,
Отсюда убежать вприпрыжку хочется, если ты один.
А если нет? А если во главе полка?
Двух? Трех? Вообрази на миг:
Три тысячи солдат, и каждый думает только о себе.
Экклезиаст в уме бы повредился, мощь
Геракла бы иссякла, ты же - дрогнуть не посмей.
О, фанатизм! О, жалкий повседневный подвиг!
О, изнеможенье... выстрел, выстрел, недолет...
Но нет гнусней, чем если вопреки всему
Вруг форменный святой Грааль,
Н зная чьим глазам явиться, явиться именно твоим!
Лови момент! Вот кисть, живописуй, твори.
К тому же ты как раз - Матисс,
Ато и Пикассо, к примеру, розовый или голубой.
Глядишь, и впрямь - смог, создал, восхитил, снискал,
Рскланялся. И что же после? Публика ушла.
Грааль исчез. И снова пустота, потемки.
Снова никому не важен, хоть и Пикассо...
А дальше - стоп. А дальше, извини, стена.
Брандмауэр с одним окном,
Вкотором шевелится некий каменщик, он же штукатур.
Кладя внахлест ряд к ряду на цементный клей,
Он ладит кирпичи в проем,
Заделывая сей последний, весело, словно говоря:
"А ну, не ныть! Не так уж он и плох, твой остров.
Жители его не праздны, в том числе и ты.
Цветник тенист, изящен городской декор,
Приморье лучезарно... цигель, цигель... абгемахт..."
|
