|
Рабочий
утром
глазеет в газету.
Думает:
"Нам бы работёшку эту!
Дело тихое, и нету чище.
Не то что по кузницам отмахивать ручища.
Сиди себе в редакции в беленькой сорочке -
и гони строчки,
Нагнал,
расставил запятые да точки,
подписался,
под подпись закорючку,
и готово:
строчки растут как цветочки.
Ручки в брючки,
в стол ручку,
получил построчные -
и, ленивой ивой
склоняясь над кружкой,
дуй пиво".
В искоренение вредного убежденья
вынужден описать газетный день я.
Как будто
весь народ,
который
не поместился под башню Сухареву, -
пришел торговаться в редакционные коридоры.
Тыщи!
Во весь дух ревут.
"Где объявления?
Потеряла собачку я!"
Голосит дамочка, слезками пачкаясь.
"Караул!"
Отчаянные вопли прореяли.
"Миллиард?
С покойничка?
За строку нонпарели?"
Завжилотдел.
Не глаза - жжение.
Каждому сует какие-то опровержения.
Кто-то крестится.
Клянется крещеным лбом:
"Это я - настоящий Бим-Бом!"
Все стены уставлены какими-то дядьями.
Стоят кариатидами по стенкам голым.
Это "начинающие".
Помахивая статьями,
по дороге к редактору стоят частоколом.
Два.
Редактор вплывает барином.
В два с четвертью
из барина,
как из пристяжной,
умученной выездом парным, -
паром вздымается испарина.
Через минуту
из кабинета редакторского рёв:
то ручкой по папке,
то по столу бац ею.
Это редактор,
собрав бухгалтеров,
потеет над самоокупацией.
У редактора к передовице лежит сердце.
Забудь!
Про сальдо язычишкой треплет.
У редактора -
аж волос вылазит от коммерции,
лепечет редактор про "кредит и дебет".
Пока редактор завхоза ест -
раз сто телефон вгрызается лаем.
Это ставку учетверяет Мострест.
И еще грозится:
"Удесятерю в мае".
Наконец, освободился.
Минуточек лишка...
Врывается начинающий.
Попробуй - выставь!
"Прочтите немедля!
Замечательная статьишка",
а в статьишке -
листов триста!
Начинающего унимают диалектикой нечеловечьей.
Хроникер врывается:
"Там,
в Замоскворечьи, -
выловлен из Москвы-реки -
живой гиппопотам!"
Из РОСТА
на редактора
начинает литься
сенсация за сенсацией,
за небылицей небылица.
Нет у РОСТА лучшей радости,
чем всучить редактору невероятнейшей гадости.
Извергая старательность, как Везувий и Этна,
курьер врывается.
"К редактору!
Лично!"
В пакете
с надписью:
- Совершенно секретно -
повестка
на прошлогоднее заседание публичное.
Затем курьер,
красный, как малина,
от НКИД.
Кроет рьяно.
Передовик
президента Чжан Цзо-лина
спутал с гаоляном.
Наконец, библиограф!
Что бешеный вол.
Машет книжкой.
Выражается резко.
Получил на рецензию
юрист -
хохол -
учебник гинекологии
на древнееврейском!
Вокруг
за столами
или перьев скрежет,
или ножницы скрипят:
писателей режут.
Секретарь
у фельетониста,
пропотевшего до сорочки,
делает из пятисот -
полторы строчки.
Под утро стихает редакционный раж.
Редактор в восторге.
Уехал.
Улажено.
Но тут...
Самогоном упился метранпаж,
лишь свистят под ротационкой ноздри
метранпажины.
Спит редактор.
Снится: Мострест
так высоко взвинтил ставки -
что на колокольню Ивана Великого влез
и хохочет с колокольной главки.
Просыпается.
До утра проспал без просыпа.
Ручонки дрожат.
Газету откроют.
Ужас!
Не газета, а оспа.
Шрифт по статьям расплылся икрою.
Из всей газеты,
как из моря риф,
выглядывает лишь -
парочка чьих-то рифм.
Вид у редактора...
такой вид его,
что видно сразу -
нечему завидовать.
Если встретите человека белее мела,
худющего,
худей, чем газетный лист, -
умозаключайте смело:
или редактор
или журналист.
[1923]
|
