|
Я очень ясно вижу. Я чувствую нутром,
Как с нею по Парижу мы запросто рванём.
А также мне сдаётся, что, глядючи на нас,
От зависти загнётся весь ихний Монпарнас.
Хоть справа глянь, хоть слева - один сплошной плезир.
Она ж чиста, как Ева, прохладна, как пломбир,
И вся одета в смелых таких полутонах,
А я при этом в белых штиблетах и штанах.
И если, скажем, будет тяжёлым мой карман,
Тогда мы с ней, как люди, зайдем в кафе-шантан,
Купив совсем случайно фиалковый букет,
Найдём чрезвычайно отдельный кабинет.
Допустим-предположим, а вдруг, а может быть,
Что там, как раз, мы сможем себя уединить.
По глянцевому краю, шурша, пройдёт игла,
И тут же заиграет пластинка из угла
Одну из тех мелодий, что так приятны нам,
Чего-нибудь навроде: "тарья-дэрья-дарьям".
Потянет-одурманит под аккомпанемент,
И вот, глядишь, настанет решительный момент.
Но, может, и случится, чего я так боюсь:
Внезапно омрачится наш радужный союз,
Красоток всего мира единая черта -
Попрёт из-под плезира рязанская туфта.
И вдруг она как ахнет: "Ах, нет! Ах, нет! Ах, нет!
Понюхайте, как пахнет фиалковый букет!",
Подскочит, отвернётся - по-своему права,
И мне уже придётся подыскивать слова.
Потом-то все, наверно, окончится "о\'кей"!
Но сколь ж надо нервов! У нас и то ловчей.
До боли мне знакома вся эта благодать.
Опять же, будь я дома, я знал бы что сказать.
У нас бы я не стал бы терзать мадмуазель.
"Подумаешь, - сказал бы, - какая цитадель! -
Сказал бы, мол, - не жалко! Возьмите ваш платок!"
Но это ж - парижанка! А Запад - не Восток.
Кругом - одни загадки, того гляди - сгоришь,
Поэтому, ребятки, не еду я в Париж!
Пою красивым басом и дергаю струну,
Всё крепче с каждым часом любя свою страну.
Хожу по Конотопу среди родимых стен.
И не стремлюсь в Европу. На кой она мне хрен!
Хоть губы ваши жарки, спокоен я вполне.
Прощайте, парижанки, скучайте обо мне,
Вспоминая мою нежность!..
|
