|
С отрадой грустной стариковской
Я вижу зрением души
Дворец помещичий в тамбовской
Или саратовской глуши.
В строенье пышном обвенчалась,
Чтоб стилем стать уже иным,
Классическая величавость
С наивным зодчеством степным.
Террас уступы продолжая,
Ведет в аллею статуй цепь,
А дальше без конца и края
Валами покатилась степь.
Мне там не побывать вовеки,
Дворец не встанет из руин,
Но только прикрываю веки -
И пью опять вино равнин.
Под низким небом - словно лава,
Заняв собой всю ширь степей,
Застыли скорбь, и стыд, и слава
Злосчастной Родины моей.
Всосала времени трясина
Всю плоть былого бытия,
Но стих размеренный Расина
В порывах ветра слышу я.
Деревья вековые снова
Во тьме над плошками сплелись,
И из театра крепостного
Рукоплесканья донеслись.
Театр в округе наилучший -
И плачет, тронутый игрой,
Ларги, Кагула и Козлуджи
В отставку вышедший герой.
И прима статью полудетской
Разгорячает плоть его,
И слышно, как кричит дворецкий:
"Мансуров... Ртищев... Дурново..."
А где-то огонек мигает
В утробе хаты до утра:
Там хлебопашцы вспоминают
Явленье Третьего Петра.
Мне этих лиц уже не встретить;
Мне облик времени того
Дано штрихами лишь наметить,
Не завершая ничего.
И снова я смежаю веки,
Чтоб вновь о нем увидеть сны -
Презренном и великом веке
Моей униженной страны;
Чтоб наблюдать с улыбкой порку;
На бранном поле побеждать;
Театра барского актерку,
Чуть смеркнется, в беседке ждать;
Чтоб, по ночам блистая в свете,
Являться в церковь до зари,
А после службы в кабинете
Читать Дидро и Ламетри.
Эпох пороки и соблазны
Познал я, но своим нарек
Свирепый тот и куртуазный,
Победами гремевший век.
Когда распад ярится люто -
Мечты и грезы не в чести,
Но только в них в годину смуты
Себя мы можем обрести.
|
