|
Нет у меня в Барвихе домика,
Купить машину мне невмочь,
И рыночная экономика
Ничем мне не смогла помочь.
Коль к рынку я не приспособился,
Не рынок в этом виноват.
Я не замкнулся, не озлобился,
Однако стал жуликоват.
Глаза, в которых столько скоплено
Тепла, что хватит на троих,
Живут как будто обособленно
От рук добычливых моих.
В труде литературном тягостном
Подспорье - только воровство,
И потому не слишком благостным
Торговли будет торжество.
Вы на базаре сценку видели:
Как жид у вавилонских рек,
"Аллах! Ограбили! Обидели!" -
Кричит восточный человек.
Он думал: жизнь - сплошные радости,
Жратва, питье и барыши,
Не ведал он житейской гадости
В первичной детскости души.
Пускай клянет свою общительность
И помнит, сделавшись мудрей:
Нужна повышенная бдительность
Среди проклятых москалей.
У русских всё ведь на особицу,
У них на рынок странный взгляд:
Чем к рынку честно приспособиться,
Им проще тырить всё подряд.
Пусть вера детская утратится,
На жизнь откроются глаза
И по щеке багровой скатится,
В щетине путаясь, слеза.
Торговец наберется опыта,
Сумеет многое понять,
Чтоб мужественно и без ропота
Потерю выручки принять.
Он скажет: "Я утратил выручку,
Но не лишился головы;
Жулье всегда отыщет дырочку,
Уж это правило Москвы".
А я любуюсь продовольствием,
Куплю для виду огурцов
И вслушиваюсь с удовольствием
В гортанный говор продавцов.
Вот так, неспешно и размеренно,
Ряды два раза обойду
И приступить смогу уверенно
К литературному труду.
О люд купеческого звания!
Коль я у вас изъял рубли,
То вы свое существование
Тем самым оправдать смогли.
Я в этом вижу как бы спонсорство,
И только в зеркале кривом
Мы принудительное спонсорство
Сочтем вульгарным воровством.
|
