« ...он отметил сей факт, но не стал

его анализировать сознательно. »

Лоренс Даррелл «АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ КВАРТЕТ»

«А чем больше взбалтывать да встряхивать,

тем больше мути. /пьют/ »

И.В. Гёте «ЭГМОНТ»

Будучи ещё совсем маленьким, Андрей не мог запомнить матери, она умерла, когда ему было всего полтора года. Семья жила тогда на улице Осипенко.* Помнил он бабушку, бабулю. - «Как зовут твою бабушку?» - «Бабуля», - отвечал Андрей. Он часто смотрел на её руки, когда она держала половник или ложку, стоя у плиты и пробуя на вкус борщ или куриный супчик, или прикасалась к иным кухонным приборам. Он наблюдал, как бабуля разбирала мамины вещи, совсем не знакомые ему, изучала их - на что бы они могли сгодиться - и снова убирала.

Дом на Осипенко был маленьким двухэтажным невзрачным домиком с облупившейся желтоватой штукатуркой и сырыми углами, но квартира в нём была большая, Андрею она казалась даже огромной. Недавно, проезжая по знакомой улице, он подивился: надо же, - как в такое тщедушное и хрупкое здание вмещалась невероятных размеров квартира, да и народу в доме жило предостаточно. Хотел было зайти, удостовериться, но табличка с названием организации, занимавшей дом, остановила.

Особой любви к этому дому, да и ни к какому другому месту жительства Андрей никогда не испытывал. Где-то здесь в окрестностях обитала Безногая, она действительно была встречена трёх-четырёхлетним Андреем на улице, а не придумана взрослыми, чтобы облегчить воспитание маленького мальчика. Белокурая женщина с птичьим лицом, ноги её заканчивались в области колен, этакий жупел, находка для родителей. После той прогулки образ светловолосой Безногой широко использовался в семейной практике, обеспечивая беспрекословное послушание Андрюши. Если б ему довелось её увидеть ещё раз, он, пожалуй, мог бы умереть от страха, поэтому при первом же намёке: «Вот придёт Безногая...», он скоренько забирался под одеяло, поджимал ножки (которые так нужны Безногой) и лежал, скрючившись, и тревожно наблюдал за пузырящимися по углам светлыми обоями, особенно зловеще нависавшими над его кроваткой. Неожиданно свет гас, и через некоторое время бабуля, думая, что Андрей уснул, включала торшер с тряпичным абажуром, при лёгком покачивании которого тень от бахромы расползалась по неровным стенам толстыми извивающимися червяками. Тревожили Андрея и позорные жалкие склоки соседей по подъезду чаще всего из-за кошек, гадивших на чужих площадках, и за которыми никто не хотел убирать.

Неподалёку от дома находилось круглое строение красно-кирпичного цвета, проходя мимо которого местные девочки-подростки всегда шушукались и хихикали между собой. Здание называлось «Штаб - комиссариат», там жили пожарники. Мимо пожарной части Андрюшу водили в ясли, затем в сад. Сначала его отдавали на один день, как обычно, а затем уже стали возить в Томилино на пятидневку. Дело в том, что у Андрюши был ещё папа, который через некоторое время женился и перевёз мальчика на другую квартиру, так появилась мачеха, а с ней вскорости и младший братик.

Андрюша к этому времени уже научился читать и даже писать печатными буквами. Однажды, идя с отцом за руку из детского сада, он прочёл по складам, высоко задирая голову: "«Мо-ло-ко», «Х-ле-б». - «Да ты читать умеешь?», поразился отец. Было видно, что он доволен, слыша одобрительные восклицания прохожих: «Какой способный мальчик!». Ещё тогда на улице Осипенко, да и позже, Андрею казалось, что папа только приходит к нему, а вот с бабулей у Андрюши настоящая семья, хотя отец всегда жил с ними, а затем, после переезда именно бабуля приходила к ним в гости. Андрюша знал, что он её любит.

На Дербеневской улице у Павелецкого вокзала в окружении зеркального завода, химзавода, ситце-набивной и других фабрик стоял П-образный дом красного кирпича с бараком внутри двора. Здесь нежная часть детства Андрея перешла в более безразличную и менее лучезарную, хотя не омрачённую упоминанием Безногой. Впрочем вскоре появилось другое страшное для людей слово - «умереть».

На третьем этаже в тридцать третьей пятикомнатной коммунальной квартире кроме Воркуновых жили ещё две семьи: одна гамадрилоподобная пара, с которой они, кажется, даже дружили, ходили к ним смотреть телевизор с увеличивающей линзой, и очень радостное семейство, чей семнадцатилетний сын спал на раскладушке в кухне.

Во дворе Андрюша поначалу дружил с соседними девочками**, поэтому играли больше в «дочки-матери». У Андрея куклы не было, и ему доставалась самая неинтересная, без одёжек и причёски, маленькая, с тонкими руками и ногами, а у девочек были настоящие немецкие младенцеподобные куклы с кудрявыми волосами и ямочками на пухлых щёчках. У одной из подруг мама работала воспитательницей в детском саду и приносила дочке одну из новых кукол, к которым детсадовским детям всё равно не разрешали прикасаться, они стояли на самой высокой полке в игровой комнате, и на них можно было только любоваться. Откуда была такая кукла у другой девочки, непонятно, отец её пропивал почти все деньги, которые удавалось заработать в перерыве между запоями. Но подруги иногда милостиво давали Андрею возможность повозиться со своими «дочками». Тогда он был «папой», делал с ними зарядку и читал вслух газету. Когда девочкам хотелось посекретничать, они отсылали «папу» на работу в соседний двор. Надо сказать, Андрей идеально подходил для своей профессии, так как мог пропадать «на работе» весь оставшийся день до вечера - в чужой песочнице или на полуразвалившихся качелях. Если же, возвратившись, он ещё заставал девочек за игрой, одна из них хныкала и причитала: «Ну за что мне такое наказание!», и Андрюша опрометью бежал домой, вспоминая о мачехе, папе и маленьком братике.

Подолгу играя в чужих дворах, Андрей никогда не знакомился с тамошними детьми. Чтобы самому завести знакомство, не хватало смелости, а если кто-нибудь сам подходил к нему, то в следующий раз, Андрюша не решался окликнуть его, боясь обознаться. Это у него началось после поездки в Лазаревское, название которого он произносил, как более понятное «Лагерьское», с отцом и с мачехой, когда ему было четыре с половиной года. Его заставляли купаться нагишом, хотя он уже этого стеснялся. И однажды, когда он, сидя на корточках на берегу, рисовал простым карандашом кораблик на большом плоском камне, предварительно выведя без ошибок имя любимой девочки «ОЛЯ ЦЕЛИКОВСКАЯ», ему показалось, что мимо проходит мама, он побежал за ней, крича и хватая за подол юбки : «Мама, мама, посмотри какой кораблик!» Чужая женщина обернулась с улыбкой, и Андрюша бросился в море. Отец с мачехой выловили его и, смеясь, долго вспоминали эту историю, как Андрюша обознался. С тех пор страх назвать Сашу Серёжей, а Серёжу Валерой остался у него на всю жизнь.

А ещё отец любил собственноручно стричь его и делал это регулярно где-то класса до четвёртого, - издевался, - считал Андрюша. Стрижка всегда была одинаковой: бритый затылок и впереди огромный ровный чубчик, так он укреплял волосы, что ли, кто его знает.

Родных, кроме отца, у Андрея не было. Папа в начале тридцатых приехал из Курской области в Москву беспризорником. Бабушка, бабуля, не имевшая детей, пожалела его и пустила пожить, не собираясь усыновлять, но привыкла, так он и остался с нею. Хотя Андрей как-то раз услышал брошенную вполголоса фразу: «Лучше было дать тебе самому заработать свой хлеб, чем дарить его.» После женитьбы отца у Андрюши с бабушками получился перебор, прибавились ещё две: родная мать мачехи и родная сестра родной матери мачехи. И все три бабушки неродные.

Как-то через адресный стол Андрей, будучи уже совсем взрослым, отыскал брата своей мамы, виделся раза два, последний раз на чьих-то поминках, где собралась вся родня: «Ах, это сын Киры!», «Какой большой мальчик!». Андрей, не сказав ни слова, ушёл, ни разу в жизни не оглянувшись в эту сторону. Даже о причине смерти матери не узнал, похоже, что и отец толком ничего сказать не мог, вроде бы ревматизм сердца. Андрей, конечно, понимал, что мачеха больше любит Бориса, его сводного брата, но поскольку женщина она была достаточно вздорная, то он не чувствовал при этом никакой ущербности и рос нормальным ребёнком.

Отец с мачехой и братиком жили в одной комнате, в другой стояла Андрюшина койка, вальтом спали две бабки, и была ещё одна кровать няни, дальней родственницы, присматривавшей за детьми, оказавшейся впоследствии совершенно посторонней женщиной. Снова стоял у стенки страшный абажур на тонкой ножке, изглоданный молью и пропитавшийся пылью. Но, то ли в комнате не было сквозняков, колыхавших лёгкий колпак, то ли стены оклеены поровнее, а обои не такие рваные, но не виделось никаких тянущихся пальцев и ползающих червяков, а был только грустный ровный свет по вечерам.

Теперь Андрюша дружил с мальчиками, девчонки вовсе перестали для него существовать /и существовали ли/ на долгое время. Сложилась хоккейная команда. Ставили набок друг напротив друга два ящика и затевали споры, считается ли гол, если шайба застрянет у нижнего бортика ящика, или надо потом ещё суметь запихать её внутрь. Андрей считал, что запихивать нет смысла, ведь в настоящих воротах не бывает никаких бортиков внизу, некоторые люди придерживались иной точки зрения. В общем, мужской разговор, не до девчачьих нежностей. А летом начинался футбол...

Отцу дали отдельную двухкомнатную квартиру в новом доме на Каширке возле железнодорожной станции Коломенское, стандартный дом, стандартная квартира № 213. Сразу стали подыскивать обмен на расширение.

Андрей учился в четвёртом классе. Начал заниматься спортом, а именно лёгкой атлетикой, хотя страстно полюбил футбол; в лёгкой атлетике он избрал бег, хотя больше нравилось прыгать. Так Андрей и его немногочисленные друзья робко вступали в тот нерешительный и ненадёжный мир, в котором участь беспомощных несчастных и добрых людей всегда одна. Миллионы детей с отвращением долбят по клавишам фортепиано; мальчика, склонного к техническому конструированию, при засильи кружков бального танца и хореографических студий в окрестных домах культуры родители отдают в ближайшую балетную школу; девушку, мечтающую стать модельером, подруга уговаривает вместе с ней поступать в институт мясо-молочной промышленности; мужчина, в юности писавший талантливые стихи или картины, занимается беспрерывным ремонтом квартиры и дачи под руководством энергичной жены; прекрасному семьянину и мужу очаровательной женщины хулиганы ночью на улице отрезают детородный член. Хватит?

«Что ж нам делать с простой и упругой идеей мяча?» Андрюше нравились уроки физкультуры; нравилось играть в казаков-разбойников под высоковольтной линией на даче во Фрязино, подбежишь к столбу и приближаешь медленно руку, пока растёт напряжение, и, наконец, не проскочит искра; нравилось ловить рыбу; но большую часть времени играли в футбол, и у Андрея здорово получалось, «матки-матки, чьи заплатки», - и понеслось; лучшая команда - «Торпедо», Вадим Никонов, любимая цифра - 8, цвет - зелёный, - «Мальчик, из тебя получится хороший футболист!». - «Но я теперь совсем не узнаю себя взрослого, склоняющегося к листу бумаги и повторяющего вполголоса непонятные строки из ненужных слов.» Андрей забыл, где он стоял в тот момент, когда мимо него пронёсся костлявый Сашок и пыльным рваным кедом забил гол в те самые ворота, которые вместе с ребятами ставил Андрюшин отец. Никто не помогал делать футбольную площадку там же, рядом с высоковольтной линией, кроме Андрюшиного отца, частенько сам он и гонял вместе с ребятами мяч. Тогда мальчик вполне был доволен своим папой, даже когда сильный удар мяча внезапно ниспроверг Андрея на ровную вытоптанную почву, и мраком застлало глаза. Отец не догадался отвести сына к хорошему футбольному тренеру. После перенесённого два раза подряд воспаления лёгких Андрей оставляет лёгкую атлетику.

Привыкай охотно выполнять тяжёлое, и, хотя ты не посрамил и не прославил себя в футболе, этот дар останется глубокой болью в сердце.

В одиннадцать лет Андрею вырезали гланды и, лёжа на боку с открытым ртом, из которого вытекала на подушку слюна, смешанная с кровью, и слыша из-за близкой двери душераздирающие вскрики очередного спелёнутого простынёй пленника, он видел перед собой толстого интеллигентного мальчика, свесившего босые ноги с противоположной кровати. Мальчик читал книгу и то хмурился, то улыбался. Мальчик читал Диккенса, а Андрей до пятого класса выбирал всё больше что-нибудь из «Библиотеки приключений». На следующий день Андрюша шёпотом попросил у соседа полистать книгу, полистал и сразу вернул, спасибо. Больше он этого мальчика никогда не видел. Врач, молодая женщина, делавшая операцию, ни с того ни с сего умерла, будучи в гостях у своей сестры в доме на Котельнической набережной, в высотке. Через пару лет Андрей послушно ложится в больницу, ему вырезают аденоиды. Врач, хороший знакомый отца, захлёбывается слюной во сне, но уже после операции. С Андреем же происходит ещё более странная история.

В лагере, куда его отправляют после шестого класса, Андрей без труда завоёвывает авторитет даже среди старших групп блестящими футбольными способностями, во всех соревнованиях он в лидерах. Но наступает ночь, и гаснет блеск электрической лампочки в общей спальне, и покой и уверенность в себе исчезают. Андрей вертится на пружинной кровати, сбивая простыню с матраца, посыпанного прилипающими к телу песчинками, сон бежит его, пока Андрей не понимает, что пора уже прогуляться до кирпичного домика общественной уборной. Надо идти через комнату пионервожатого, ему лет двадцать, и он носит линялую салатового цвета футболку поверх спортивных штанов. Андрей было поднимается с кровати, но, замешкавшись, снова ложится. Он вспоминает, что у них ещё есть воспитательница лет тридцати в чёрной обтягивающей футболке и насыщенно-голубого цвета спортивных штанах. Вставать лень, и на дворе прохладно. Вполне возможно, что существует на самом деле таинственная личная жизнь, о которой брешут пацаны, совсем рядом, за этой самой дверью. Андрей представляет себя свидетелем сцены и переворачивается на арестантском матраце, саму сцену он представить не может и стыдится себе признаться в этом. Потерплю. За окном ломается сухая сосновая ветка, трещит кровать под Андреевым угловатым телом. Со всех сторон доносится ровное дыхание товарищей, уважающих футбол. Андрей вскакивает и бежит через спальню, комнату вожатого, коридор, песчаную дорожку двора и кафельный пол туалета, - «...бросок, ещё одна передача, - ГОЛ!!». Рассевшееся дно уходит из-под ног его. Обратно он идёт, обнимая себя обеими руками от холода. Прежде чем крепко заснуть, ещё раз удивляется себе, отчего так расстраивался насчёт какой-то личной жизни. Непонятно.

Одарённый ребёнок, каким бы «деревянным» он ни выглядел порой со стороны, вряд ли прогорит без остатка внутри себя, не найдя выхода при, как правило, неизменно неблагоприятных обстоятельствах. И если сам он не в состоянии защититься, то дар его, глубоко уйдя от поверхности, вдруг является в новом качестве, преобразуясь в иную способность, талант поворачивается другой гранью, может быть, имеющей сейчас шанс реализоваться.

Кто из нас не собирал марки, испытывая определённую страсть, чаще всего кратковременную, плодами которой были ещё чаще коллекции малой ценности, которые хранились в толстых или тонких кляссерах, а то и попросту в спичечном коробке. Марки склеивались с найденных в доме конвертов, и вот среди обычных одинаковых почтовых марок попадается одна большая красивая «хорошая» марка. Но она не влезает в спичечный коробок. И вот на ваших глазах ваш лучший друг просто рвёт её пополам, чтобы влезла. Вы немеете, вы даже не в силах побить его.

Именно тогда Андрей начал петь. Друг его почти сразу куда-то исчез, вроде переехал. Очень хорошо пелось опять же под высоковольтной линией, вдоль которой Андрей вышагивал в последние дни августа, когда все его старшие друзья уже разъехались с дачи, и громко, очень громко и грустно пел «Бухенвальдский набат», «Орлёнок», «Хотят ли русские войны», не обращая внимания на высовывающиеся из-за загородок изумлённые лица своих первых слушателей. Любовь попеть так и сохранилась у него на всю жизнь, как и маленький беленький шрам у левой брови, след первой в жизни физической травмы.

Так все кругом и живут - в разговорах и в песнях. Но только дурное у них на уме. Начну с глупой истории, о которой не то что я, но и мой герой навряд ли когда-нибудь и вспомнил. В столовой или кафе, может быть, даже в доме отдыха, если Андрей там отдыхал вместе с родителями и друзьями родителей, сидели за столиком вчетвером: мачеха напротив своей знакомой, папа - против Андрея, возможно в том же Лагерьском. На тарелках лежали котлеты с картофельным пюре и солёным огурцом. У всех были резаные огурцы, а у мачехи - целый маленький, сначала пузатенький и продолжающийся тонкой пипочкой с отрезанным концом. Никто кроме Андрея не видел, что произошло. Мачеха укусила свой огурец за пузо, держа его на вилке прямо перед собой и тут же принялась за пюре с котлетой. Но в момент укуса из конца огурца вылетела тонкая длинная струя сока и попала чуть левее и выше верхней губы напротив сидящей тёти. Та брезгливо потрогала губу, исподтишка оглядываясь, в замешательстве. Ни она, ни мачеха, ни отец, никто ничего не видел! Андрей впился зубами в вилку, его распирало изнутри. Если бы он сейчас рассказал, что произошло, все бы посмеялись вместе с ним, всё бы прояснилось, и было бы очень смешно. Но мальчик отчего-то смолчал. Ведь он мог бы тоже ничего этого не увидеть. Кому бы тогда было смешно вообще?

Андрей сменил три школы: № 527, когда жил на улице Дербеневской; № 730 - на Каширском шоссе и № 514 - в Нагатино. На Каширке прожили всего год. В Нагатино на улице Якорной Андрей запомнил плюгавенькие обои на стенах почти квадратной комнаты, которую он делил с братом. Как по утрам тот тащился за ним в ванную, почему-то любил умываться одновременно с Андрюшей, что невыносимо его раздражало, и что также нравилось брату. Помнил некрасивую картинку, налепленную младшим на дверь туалета: мальчик-блондин со спущенными штанами повернулся вполоборота, сжимая в руке своего заморыша. Рукоять туалетной двери была непомерно мощная в виде головы льва. Господи, как противно она скрежетала, когда кто-нибудь ломился к запершемуся Андрею, плюс обнажённые канализационные трубы, просвечивающие сквозь дырявый тюль за спиной. Было одно достоинство в той старой квартирке - это широкий развалюха-диван, на котором они помещались с братом вдвоём, и спать на котором было как-то дьявольски сладко. А потом - плюха, полученная от мачехи, когда Андрюша пропорол обивку дивана папиным настоящим кинжалом, играя в контрабандистов. Было горячее чувство ссоры, и долго ещё потом Андрей тренировался на брате, как давать пощёчины. С тех пор они спали на разных кроватях, а диван с торчащими пружинами выбросили на помойку. Во второй светлой южной комнате помещались неразлучные бабки, в третьей родители.

Братья никогда сильно не дружили, но частенько играли вместе, например, в морские бои. В ванну наливали воду, из тетрадных листов складывали кораблики, брали карту мира, называли каждый корабль в честь городов Бразилии и Аргентины, пускали флотилии в море и начинали сражение. Велась скрупулёзная летопись: кто у кого сколько корабликов потопил. Брату нравилось закатывать глаза и его радовало, как Андрея от этого коробит. Брат не любил футбол, зато с удовольствием возился в земле и что-то сажал на узких грязных грядках садового участка. Андрей искренне ненавидел всё это. Отец же очень неодобрительно относился к тому, что Андрюша катал монеты. Завидев, что сын снова достаёт железную банку из-под монпансье, он обречённо махал рукой: «Ничего не поможет!». После пятиминутного разглядывания монеты высыпались на пол, и Андрей начинал их катать по полу: которая из них укатится дальше, какая продержится дольше. Андрюша проводил «чемпионаты». Были любимые монеты, он им не подыгрывал, но за них болел. Ценились те, что не шлёпались сразу и даже не те, которые быстро укатывались в дальний конец комнаты, а монеты, долго, упорно не желающие падать, то начинающие кружиться, то петлять, всячески оттягивающие момент падения. То были светлые радостные минуты чистого детства близ ленивых, но ни на минуту не забывающих о своих и чужих обязанностях взрослых.

Андрей начал ходить на стадион «Юных пионеров» в секцию волейбола. На это время домашние «чемпионаты» прекратились. Когда же через некоторое время Андрей бросил тренировки, катание монет началось снова. Кроме того, он ещё стал перекладывать марки. Андрея более волновало не приобретение марок, а их размещение в альбоме, композиция. Как сделать это целесообразнее, логичнее, как более красиво, как экономнее, компактней. Перелистываешь кляссер, любуешься коллекцией во вновь отредактированном виде, грызёшь заусенец - праздник!

Учился Андрюша хорошо, почти отлично, а что особенно возмущает, так это его нелюбовь к предмету «литература». Или следующая грань его таланта раскрылась тогда, когда не удалось его музыкальное образование и он не состоялся как химик. Химик, технарь и экспериментатор в школе, математика - нет проблем. Маленькие взрывы в школьной лаборатории, пальцы в жёлтых пятнах от азотной кислоты, прожжённые карманы брюк с обязательным пузырьком серной кислоты и случайным набором лекарств и смесей. Тогда же появился и друг-алхимик Вова. Кроме того, их с Андреем связывал ещё и футбол.

Между двумя серыми башнями находился огромный пустырь, где друзья гоняли мяч в жаркую пору мая и в начале сентября. Улица была для них зоной свободы, познаваемой в играх, территорией, принадлежавшей им безраздельно. Уличный опыт как лакмусовая бумажка определял характер победителя даже во время поражения в драке или бессильного плача. И снова взлетал хрупкий воздушный змей, направляемый упрямой мальчишеской рукой, натягивал нить, однако, безнадёжно слабнувшую во время безветрия.

В первых двух школах до пятого класса спортивные успехи вполне удовлетворяли тщеславию Андрея и обеспечивали в совокупности с другими его качествами уважение одноклассников. Не то дело в Нагатино: один - балбес, другой - разгильдяй, третий - Тыча с выросшими несоразмерно с другими частями тела кулаками., другой - с такой же челюстью. На задних, самых маленьких детсадовских каких-то парточках угрюмо горбились или деловито скользили вдоль стены по своим внеурочным делам второгодники - все здоровые, нехорошие, тупые, злобные. О каком уважении к новичку могла идти речь среди людей, охваченных яростью и буйным желанием насладиться, навязывая другим свою волю и позволяя себе всё, что угодно. И так, пока одноклассники всё глубже и глубже погрязали в безвыходном зле, Андрей и Вова хорошо учились, и даже с увлечением, вместе с несколькими ещё девочками и мальчиками, впрочем, более общественно озабоченными и, увы, неизбежно примыкающими к тому племени ханжей и лжепророков, что в конце концов надувают безбожно тех самых балбесов и разгильдяев, расслабившихся и беспечно несущихся спустя паруса.

В порядочности друга Вовы Андрей был уверен на сто процентов, хотя с ним иногда бывало и скучновато, да к окончанию школы и весь класс был кислый, тяжёлый на подъём. Но ни футбол, ни химия, ни порядочность не спасли дружбы. На уроке химии в восьмом классе кто-то скинул Андреев портфель, рухнувший с парты на пол с характерным стеклянным треском. Вова рассмеялся, Андрей скинул его портфель, Вова пнул его сумку, Андрей его, начался футбол. И вот, ловя на лету Вовкину подачу, Андрюша неловко отбил чужой портфель и увидел, что его сумка в это время открывается и всё её содержимое летит на скользкий истоптанный пол, и, пока Вовка втихомолку удирает, Андрей, поражённый обидой, возится в грязи, собирая смятые тетрадки и перепачканные учебники. На следующий день они не разговаривали друг с другом. Мало того, дружба возобновилась лишь через полтора года, незадолго до окончания школы. Тогда-то Эдуард Борисович, преподаватель математики, назвал имена двух учеников, из которых ещё, может быть, и выйдет толк, но это были не Вова с Андрюшей. «А как же Воркунов?», - спросили из класса. «А он беленький среди сереньких», - парировал учитель. Про Вову ничего не было сказано. А он на глазах у Андрея поступил в Менделеевский на химфак, в то время как Андрюша, набрав полупроходной балл в университете, не долго думая, забрал документы и дал себя уговорить без экзаменов в институт стали и сплавов, хотя сталь не любил, да и к сплавам относился без особой симпатии. Вовка через год почему-то ушёл в армию, закончил нижегородское училище тыла, был направлен в город Юхнов и, не стесняясь нас мирян рядовых, начал пить и полнеть на казённом пайке то в Капустном Яре, то на Камчатке.

Лучший химик школы, победитель районных олимпиад, Андрей, беленький среди сереньких, вдруг чувствует себя аутсайдером в студенческой среде. Стало очевидно, что учился он в плохих школах, не знаком с научной фантастикой, не говоря уже о диссидентской литературе, что такое итальянский кинематограф, да ни единого из этих фильмов не видел и не мог поддержать «умного» разговора уверенно разглагольствующих мальчиков, держащих в одной руке «Литературную газету», в другой - билет в театр на Таганке. Андрей только смущённо покашливал, и, ах, это стоило многих однообразно тягостных минут и унизительно долгих пауз бедному Андрею, чтобы ещё раз промямлить что-нибудь несущественное и вялое. Спроси меня, ну о чём-нибудь другом, например..., но ведь Андрей тогда ничего не мог им противопоставить, он ещё даже не писал стихов и не играл на гитаре, и даже то, чем он раньше втайне гордился, теперь стало предметом скрытых опасений, только бы лишний раз этого не обнаружить. Андрей не курил, не ругался матом, не любил пива, не входил в преферансные коллективы, ему было скучно, он стоял рядышком и не попадал под дурное влияние, и, казалось, никто не мог его найти. Тогда он начал посещать лекции в Политехническом музее и освоил новое привлекательное слово «импрессионизм». С тех же пор он стал завсегдатаем музея изобразительных искусств им. Пушкина, читал соответствующую литературу и вскоре знал достаточно по этому вопросу, чтобы не путать кубистов с фовистами и заткнуть за пояс товарищей, менее компетентных в данной области. К концу первого курса Андрей начал пить портвейн, но как же, чёрт возьми, быть с девушками?!

Ещё в четвёртом классе Андрюша нашел, изъял и сжёг свои фотографии голышом, помня позор в Лагерьском, ну вот, теперь они исчезли безвозвратно. На уроки физкультуры он надевал обязательно по двое плавок, чтобы не сверкать беленьким среди сереньких, после открытия, сделанного сидя на лавке рядом с девочками, наблюдающими одноклассников на разминке. «Это для того, чтобы не растянуть сухожилия»,- заявил он удивлённому школьному врачу на медосмотре.

В седьмом классе у девочки Тани, которая в общем-то Андрею не нравилась, выросла приличная грудь, и мальчики играли с ней на перемене, то «случайно» задевая, то цапая, то прижимаясь, подкараулив хозяйку возле туалета. Андрюше было неинтересно. Он ловил авоськой карасей в ближайших водоёмах с тем, чтобы выпускать их в пруд на даче, об этом он договорился со своими дачными друзьями и был инициатором этой затеи. Расфуфыренная намазанная Таня встретила его на дороге, грязного, мокрого, с авоськой, облепленной водорослями и банкой маленьких карасей. «Что это?» – поглядела на него. «Вот карасей наловил». Таня неодобрительно взглянула на него ещё раз прежде чем уйти.

В восьмом классе на экскурсии в планетарий компания мальчиков обсуждала между собой ноги впереди идущих девочек, какие лучше, и как определить, девушка она ещё или уже женщина. Андрей посмотрел, посмотрел, и смотреть нечего, никакой разницы. Может и дальше он продолжал бы недоумевать и смущаться, но этой ночью: Он бродил меж беспорядочно вышагивающих людей, среди которых выделялись девушки с голыми ногами. Андрей был очень озабочен, он ходил и расспрашивал всех мужчин и парней и просил: «Опишите мне женские ноги!». И он не мог понять и запомнить, если кто-то из них что-либо отвечал. Наконец, один человек сказал: «Неописуемы!», - и он сказал это так, что Андрей всё понял. Он замер, оглянулся, но девушки с ногами пропали бесследно. Андрей с ужасом подумал, что теперь их от него спрятали, что он совершил ошибку, которую ему никогда не простят. Он проснулся, как будто его кто-то ударил. И успокоился: если пропавшие из сна девушки есть наяву, то есть и надежда. Это был его первый в жизни кошмар.

На следующий день к нему подошёл парень классом старше и предложил поехать с ним на стрелку, где находилась база спортивного общества «Труд». С того дня Андрей начал интенсивно заниматься академической греблей. В десятом классе на зимних сборах гребцов и гребчих в Шатуре, на ОФП, бегали на лыжах до посинения. Там и приглянулась ему одна девушка. На отдыхе она зашла к нему в раздевалку и стала скромно домогаться его ласк /не доверяй им, предупреждали ведь/. Андрей простыл, сильный насморк, а девушка начинает целоваться. Первый поцелуй, сопли льют, Андрей захлёбывается, надо бы сказать: «Машенька, извини, я не могу сейчас». Но Андрей начал вдруг эдак гнусно хихикать. Впрочем, результат был бы всё равно одинаков: девушка обиделась и ушла, а потом кому-то сказала, что она от него всё, что хотела, получила /предупреждали ведь – на тебя же и поклёп возведут/. А что она от него получила, кроме соплей? Ничего она от него не получила /и тебя же осудят!/. Андрей чего-то обиделся /нет, я свою правоту докажу/, нерешительный /я дождусь/, распустил нюни. Оставил академическую греблю, зря потраченные годы, напрасно отданные силы, бездарный вид спорта.

Но тут вмешался гребец из МАИ: «Отчаянью нет оснований!». Что-то принудило Андрея, несмотря на очевидную неприязнь, снова заняться греблей на втором курсе института. «Поехали, - предложил друг Лёша, - со мной на дачу встречать Новый Год. Будут девочки. Глядишь, может и впрямь он для тебя наступит по-настоящему. Давай, решайся!»

На даче приятеля одного из друзей Лёши собрались первокурсники из МАИ, к слову сказать, - одни мальчики, салаги, каждый с бутылкой водки, заблевали всю дачу, причём один из них, запертый случайно на холодной террасе, покрыл замкнутую дверь ровным слоем блевотины, заледеневшей под утро со сталактитами и сталагмитами у основания. Парня отпоили оставшейся водкой, и Лёша стал быстренько выпроваживать молодняк по домам. «А ты оставайся, - шепнул он Андрею, единственному, умудрившемуся не обмараться, - Сейчас приедут настоящие ребята, с бабами». Приехали ребята без баб. А после приехал парнишка и привёз сразу двух. И Андрюша почувствовал, что замечен. Обеими пэтэушницами, да что угодно! Потом бабы куда-то вышли, там поссорились и порешили на том, что Андрей не достанется никому. Да что же такое! То две, то ни одной, - вот наступил момент, нет уж, теперь я схвачу его. И Андрей пошёл жаловаться Лёше. «Не волнуйся, не улизнут, - но только после долгого разговора с девушками, - Бери Верку!». «Ну что, танцуем?» – «Танцуем».

Верка, круглолицая блондинка с полноватыми бёдрами /Андрей поймёт, что предпочитает узкие/, пила с ним вино и водку, танцевала, а когда он достаточно воспламенился, вдруг повела его куда-то из дома. Андрей сгоряча выскочил в одной рубашке, а Вера вела его ещё дальше, за калитку /не спасёшься/, в лес. Андрюша, остывая на морозе, понуро брёл за нею. Хорошо, Лёша увидел, выбежал вслед: «Андрюша, свитерок, свитерок-то надень!», - по-свойски похлопал его по спине. Но Вера уже раздумала и вернулась обратно, решив, что всё и так уже испорчено. Ну и пришлось в общей комнате, когда все разлеглись, под смешки Лёши и его дамы. Да в общем-то это нормальная ситуация, но по первому разу как-то…

И далее все однообразные встречи с девушками можно было бы описать так: поехала с нами Лариска, кудрявая такая, ещё одна, толстенькая, ребята из параллельной группы, взяли несколько бутылок портвейна, девчонки были против водки, но мальчишки настояли, взяли одну бутылку, по дороге один парень отстал, хотел перебежать в другой вагон на остановке и не успел, приехали, выпили… Похоже, что ни водка, ни девушки Андрею и не были так уж нужны. Но любой коллектив рано или поздно говорит беленькому: «Берегись, ты, мерзавец!»

Андрей продолжал жить с родителями, и новый друг Анатолий не раз оказывал ему услуги, предоставляя для поддержания Андрюшиных вялотекущих романов свою часто пустующую квартиру. «А пошёл ты», - говорил он, если ему было неохота пускать Андрея, и девушка вскоре исчезала из жизни Андрюши без следа и сожалений. Так получалось, и это совпадало с неосознанным его стремлением к недолгим несерьёзным отношениям, и тот опыт, что он имел теперь и который нажил в дальнейшем, говорил о том, что это всё для него и не предназначалось. Оттого, ещё с первых дней знакомства с женщиной, у него появлялось чувство вины и стыд, что ему придётся её бросать, а она, может быть, захочет на всю жизнь. Мало их было или много, но ясно, что Андрей переоценивал значение этих переживаний в надлежащем ему распорядке чувств. И поэтому ни в ком не встретил он настоящей преданности и сам оставался неискренним. К сожалению.

Тем не менее Анатолий, необязательный, малоозабоченный чужими проблемами и успехами, но усердный в приуможении своих, стал Андрею настоящим другом. Он верховодил во всём. Порол чушь о своём особом понимании современной литературы, окончательно отбил у Андрея охоту заниматься греблей, был верным собутыльником, все пять лет учёбы писал с Андреем на лекциях стихи через строчку, мало слушал других и лет через десять окончательно разбогател.

И всё же полная зависимость собственной личной жизни от настроений и прихотей Анатолия тяготила Андрея, он неуверенно и вяло стремился к свободе. На четвёртом курсе поехали на практику в Новотроицк. Анатолий повёл в ресторан, нашёл двух девушек, угодно вам? Но девушкам вдруг захотелось в Москву. Режиссёр не рассчитывал на такой поворот сюжета и вышел из кадра. Андрей взял инициативу в свои руки: «Что ж, я готов». В Москве родственница одной из подруг уклонилась от радостной встречи, и девушки поселились у Андрея на даче его родителей. «Что вы, сам об этом мечтал». Стоял октябрь, прошёл ноябрь, наступил декабрь. Похоже, что личная жизнь Андрея налаживалась. Одна подруга уехала, другая нашла себе ещё одну, и Андрей переехал к ним.

Так он ушёл из дома. К четвёртому курсу Андрей уже изнывал в плотнонаселённой квартире на Якорной: валялся на своей маленькой тахте, точь в точь как у брата, который раз сорок за вечер проходил мимо него и плюхался в их общее, дышащее на ладан кресло. Это была их привычка - не садиться, а падать. Кресло стояло близко к торшеру, вернее они специально ставили его поближе, чтобы страшно было задеть и сломать его горячий красный колпак. А потом упасть на скрипучую тахту и снова увидеть брата, прихватившего в туалет одну из своих книжек, всегда аккуратно обёрнутых в красную плотную бумагу.

Две старенькие бабушки, вздорная мачеха, брат, к тому времени увлёкшийся Марксом, и папа, старший инженер или мастер МОСЭНЕРГО, оптимистичный неудачник по твёрдому убеждению старшего сына, приходил домой, садился к телевизору и разворачивал газету, читал книги про войну, а где же друзья - нет друзей, не развивается ведь папа, и брат - марксист, да оба они... Скучная, вялая, неинтеллигентная какая-то семья. Представьте себе сцену: приезжают папа с мачехой на дачу, а там хозяйничают две нехорошие девки и выкатываться не собираются. Завтра! Какой замечательный повод, наконец, единственный хороший момент для решительных действий! После скандала Андрей уходит в ночь и четыре месяца живёт с действительно нехорошими тупыми девками, которым вскоре надоедает такая семейная жизнь, и они вежливо просят Андрея удалиться. Тогда он поселяется в «Доме коммуны» на второй Донской в общежитии института. Его взяли пятым в комнату на четверых, куда время от времени приходил шестой. И в такой тесной обстановке Андрей так и не подружился с соседями, пустившими его к себе, помнит только, что были они добрые симпатичные ребята.

На третьем курсе Андрей очень быстро научился играть на гитаре и снова запел. Вот как удачно получилось! Очень удачно. Теперь, выпив в коллективе, Андрюша брал в руки инструмент и пел: «Ветер с моря дул...» и другие студенческие песни. И ничего больше не нужно, и все тяготы кончены. Глядь, пока он пел, все девушки уже разобраны. В следующий раз снова запоёт, сам себя заслушается, ослеплён и окрылён, ну и ладно, ну и Бог с ними, с девушками.

Очень увлекало и совместное с Анатолием сочинение стихов через строчку, а написано было за все эти годы немало, всё почти выброшено. В группе Андрея на отделении «металлургия чугуна» преобладала заводская молодёжь, исковерканная производством, потому и парни и девушки страшные все, неприятные. Вот и держался Андрей крепко Анатолия, пробовал вместе с ним полюбить научную фантастику, но таинственное и разумом не постигаемое он нашел не там, а в лирике раннего Пастернака, позднего Мандельштама, социальные же амбиции в полной мере были удовлетворены конкретными образами «народной поэзии» современного Андрея Вознесенского. Верность этим приоритетам, утверждённым за годы учения, не дала возможности молодому специалисту впоследствии почувствовать тот изысканный и тонкий вкус, но лишь получить удовлетворение, представляющее собой результат переработки экзотических плодов творчества иных поэтов.

Итак, институт закончен в 79-ом году, ваше время истекло, господин студент, но как же ему не хочется становиться младшим научным сотрудником, так же как в школе не мечталось о студенчестве и в детстве не хотелось стать скорее взрослым. А ведь он уже и женат! Ещё до того Андрюша пришёл к выводу, что семейная жизнь это наверняка гадость, поэтому и мысли такой не приходило в голову: «А не жениться ли мне на какой-нибудь из девушек?» Да и на будущей жене не хотелось. Как так получилось, что он променял на них свой футбол, где попадая в цель, ты одерживаешь победу, и с 17 до 28 лет отринул его ради «праздников» /музыка, вино, девушки/, отмечая про себя неспешное приближение тех дней, когда его промахи будут наказаны шутовской колотушкой числом ударов, соответствующим числу незабитых голов.

Олю он встретил в Пицунде в студенческом лагере института стали и сплавов. Лили почти беспрерывные дожди, и Андрей посчитал это благоприятным знаком. Друзья называли их идеальной парой, но он ещё не чувствовал, что попался. Однако духи - хранители дома и семьи сделали так, что он женился по любви и никогда больше ни к кому не испытывал подобного чувства. Кто не слышал сказание о конях, о девах и о золотом мяче? Девы оказались психологически более подкованы, имеются в виду ещё школьные романы, когда юноши носят тяжёлые девичьи портфели и напрасно дожидаются назначенного свидания в парке, испытывая во время этого ожидания самые разнообразные чувства, некоторыми из которых непременно воспользуются девушки-воины. Андрюша был молод и слаб, несмотря на занятия академической греблей и свои полных двадцать лет. Психологический натиск застал его врасплох, золотой мяч был похищен, замысел удался.

Оперотряд застиг влюблённую парочку в мужском общежитии во время комендантского часа, провинившихся ведут в комнатушку ДНД, стыдят, потом спрашивают: «А скажите-ка нам, когда состоялся седьмой съезд ВЛКСМ?» Андрей кашлянул. Оля чётко отвечает: «А как зовут первого человека, ступившего на Луну?» Поскольку народ не знает, экзамен заканчивается вничью. Андрея восхищали те качества, которых он был лишён: решительность, яркая эмоциональность, неодолимость желаний. Иной скептик, желая предотвратить трагедию, сказал бы: «Спросишь такую жену: «Где ты была сегодня вечером?» А она тебе: «А как зовут первого человека ступившего на Луну?» Но у Андрея таких опасений не возникало, и он не стал откладывать свадьбу до окончания института. Этому /то есть, окончанию/ едва не помешало последнее вторжение оперотряда в личную жизнь Андрея. На этот раз его застукали с бутылкой пива, которое он научился пить к четвёртому курсу, и некому было вызвать огонь на себя. Долго мурыжили Андрюшу, но лишь во время пребывания в институте. А закончил, и попробуй достань. С тех пор пиво вошло в его жизнь наравне с портвейном.

Оля получила распределение, как и большинство знакомых в хороший большой институт с крепкими традициями - ЦНИИЧЕРМЕТ, где в то время работал отец Николая Байтова, а Андрюша попал в маленький институтишко ВНИИЯЧЕРМЕТ, что в переулке Стопани напротив швейцарского посольства /сейчас переулок Огородная Слобода/, где находится известный Дворец пионеров, куда в детстве хаживал Леонид Костюков. Бывшая ЦЛА в первые годы существования была очень неплоха, туда понатащили кадровиков из тех, кто сидел во время войны и после, матёрые люди. Когда пришёл Андрей, в институте царил застой, те, старые, уже повымерли, молодых не брали вообще, Андрей был в числе немногих, бабы все - до сорока, за тридцать. Состав коллектива произвёл на Андрея удручающее впечатление, так же как и состав группы при поступлении в институт. Что вызывало наибольшее неудовольствие, так это то, что на работу нужно было являться в семь тридцать без опозданий, да и не работа это была, а так, времяпровождение. Длительное пребывание во ВНИИЯЧЕРМЕТе не вызвало никаких существенных изменений в образе жизни и умонастроении Андрюши, хотя пришлась на пору формирования его характера. В институте была маленькая библиотечка, где Андрея никто не дёргал, и он мог заниматься самообразованием и писать стихи, иронические, но с большим лирическим пафосом, а в обеденный перерыв играл в футбол во дворе. Писать стихи через строчку он до того привык за четыре года учёбы, что это стало своеобразной поэтической школой, так что потребность писать, усугубившаяся одиночеством и спокойным течением рабочих часов, теперь уже следовала в иерархии Андрюшиных увлечений за потребностью петь и читать. В описании школьных лет жизни нужно было рассказать и о самостоятельной попытке Андрея писать стихи в десятом классе. Возможно, уже тогда разночинная ученическая гильдия имела не только своего химика, но даже в большей степени своего поэта.

Мало чем отличался Андрей по состоянию души от себя семнадцатилетнего. Ранняя женитьба ещё более затормозила его внутреннее развитие, взросление. Двадцатидвухлетний подросток начал заниматься в театральной студии. Оля прочла объявление на заборе и послала Андрея с его другом Володей сдавать экзамен. Студия «На ладони» размещалась рядом с кинотеатром «Ударник». На экзамене Андрей декламировал басню «Ворона и лисица», обращаясь к портрету Брежнева, висящему над головами жюри, чем вызвал благожелательную реакцию мэтров. Володя, длинный, заикающийся, бледный от волнения, красивый, понял, что ничего не помнит наизусть, кроме песен, но петь не посмел, а попросил: «Можно, я вам песню расскажу?» И рассказал, а предварительно они с Андреем распили бутылку красного вермута, так что члены жюри перешли в новую стадию благожелательного веселья, и юноши были приняты. Андрюша хотел на режиссуру, Володя - на актёрское, но оба стали вместе посещать репетиции, так как и экзамены и разные факультеты оказались туфтой. Заниматься было достаточно сложно и неинтересно. К семи тридцати - на работу, из студии возвращались затемно, состав группы, опять же, фабрично-заводская молодёжь. Оля заволновалась, целый день одна, Андрей в чужой ей компании, и сама же без труда завершила через девять месяцев театральную эпопею мужа. Но он успел выдержать один спектакль, поучаствовал в премьере «Свадьбы» по Чехову в роли доктора Шприца, - маленькая роль, маска с бровями и носом. Эффектно отыграв, неожиданно для себя Андрей вызвал восторг публики и более театральную студию не посещал. И до сей поры он боится позабыть этот не столь уж значительный эпизод своей биографии, но сделанный с блеском и вошедшим в состав команды Андрюшиных успехов. Ещё аукнется ему этот девятимесячный опыт участием уже в сорокалетнем возрасте в любительском спектакле по тексту-перформансу Веты Литвы «Встречи» в роли Аркадия Денисовича Кийсона.

Но вот о чём он было почти забыл, так это о своих увлечениях КСП. Собственно, песни-то он начал писать раньше стихов и даже побывал на двух турслётах, где однажды исполнил свой «шлягер» и был освистан и согнан с эстрады. Позднее же к его костру подходили люди и просили спеть ещё. За свою сдержанность в проявлении чувств Андрей расплачивался на сцене. Его песни вызывали враждебность со стороны правоверных шестидесятников, но и его вольности в импровизационных сценках на студенческих капустниках публика встречала ледяным молчанием.

В окружении приятелей Андрюша, видимо, ощущал, что он чего-то не добрал, не успел в знаниях, чтении, развитии каких-то внутренних задатков, хотя в действительности это было только кажущимся отставанием, ибо люди окружавшие Андрея, всего лишь умели себя подать, и он среди них оказался самым наивным, доверчивым и попросту порядочным человеком. Но, создавая упорно образ всесторонне развитой личности, Андрюша проявлял чисто детскую хитрость. Он искренне стремился к самосовершенствованию, но как бы это сделать побыстрей, по верхам. Когда у него появилось желание научиться игре на фортепиано, а инструмента не было, Андрюша нарисовал клавиатуру на мраморном столике и часами учился переставлять пальцы.

Бородатый разгильдяй философ заявил, что жизнь моя без смысла, не приемля сбивчивых вопросов, вот беда нежданная повисла. Показав мне ряд каких-то чисел, он рычал: - Ну, чуешь неприятность? - Я ответил: - Вы, наверно, шизик, я таких встречал неоднократно, вот пристанут, как лист банный к телу, вот начнут пугать концами света... Хоть мне резким быть и не хотелось, но ответить что, скажи, на это?...

Имея уже некоторый опыт в писании стихов, Андрей однажды отдал подборку на творческий конкурс в литинститут, поскольку не имел ещё опыта литературного общения и считал, как все дилетанты, заведение высшей инстанцией поэтического предпочтения. Вот и получил в ответ на стихи бумажку со словом «нет» и успокоился. И вдруг стал писать прозу, ироническую. Ведь обладая достаточно развитым чувством юмора, Андрей не умел остроумничать вслух, но нашёл выход в описании фантастических героев и ситуаций, глупейших эмблем социалистической реальности, а также экспериментировал с языком, дабы повергнуть в изумление чернь. Но, прочитав в своё время Платонова, бросил эти опыты, считая с тех пор мастерство мэтра непревосходимым и увидел воочию, как выглядят шутовские колпаки на человеческих головах.

Жили Оля с Андреем как научные сотрудники бедно, однако Оля умела из ничего делать себе сногсшибательные платья и одевалась лучше многих. Иногда ссорились, но жена так здорово отвечала Андрею, не в том смысле, что про луну, а иначе, ну и Андрей воспринимал семейную жизнь как должное. Однако существовало мнение, что в нормальной жизни нормального мужчины должно присутствовать достаточное количество женщин. И Андрей с внутренней насмешкой наблюдал свою верность.

Конечно, он подрабатывал, два года охранял институт иностранных языков им. Мориса Тореза, сначала в сторожах, затем бригадиром бабуль-уборщиц и опять сторожем. В те времена инженерам такое не разрешалось, и Андрей доставал фиктивную справку, что он студент. Студентка Соня как-то в мае и соблазнила Андрея. Словно призванная бороться с супружеской верностью, она была красивой и хорошей девушкой, лет на восемь моложе Андрюши, изучала испанский. Наклоняясь к девушке, убирая с её лица волосы, мешающие видеть спокойный взгляд зелёных глаз, любовник едва успевал сдержать нарастающее возбуждение, чтобы успеть заметить, как медленно темнеют зрачки, пока его руки сжимают под блузкой грудь. Андрей, добрый малый, вовсе не расположенный к защите добродетели и поддержанию нравственных устоев в обществе, почему-то очень быстро остыл к Соне и наградил жену сыном, которым она в свою очередь наградила двадцатичетырёхлетнего Андрея за его мужские доблести. Тем временем псевдо-студент-сторож был выявлен как злостный фальсификатор, собирался быть привлечённым к уголовной ответственности, беседовал со следователем: «Сесть, не сядешь, но условно срок получишь за неоднократную подделку справки. Назови того, кто её тебе сделал.» - «Нет.» - «Ой, парень, как ты влип...» Но метафизический обладатель золотого мяча пользовался особыми привилегиями, в частности мог быть судим только членами своего ордена. А мужика, выдававшего справки, ничто не спасло, его всё равно выгнали с работы, туда ему и дорога.

Вообще-то Андрей всегда считал себя нормальным, ну таким без всяких там завихрений. Был воспитан как атеист, но не верил в разумное устройство мира, и если речь идёт о свободе, то и тут всё так зыбко, ненадёжно, абсурдно. Если представить себе чётко красиво расчерченное футбольное поле и рассмотреть образец вратарского искусства, то неясно, имеется ли в виду Бог, которого нет, или упражнения в правильном мироустройстве, в которое не веришь, а что дальше, вот я умру, и куда всё это денется, и что... Игрок медленно ведёт мяч к краю площадки. Страх, животный по степени силы, выбрасывает Андрюшу из койки посреди ночи, и он больно бьётся головой об угол мебели.

В 81ом году умирает отец Андрея, в течение следующего года - одна за другой бабушки. После размена квартиры брат с мачехой переезжают в двухкомнатную квартиру, где через несколько месяцев умирает и мачеха. Андрей с Олей получили комнату 14 кв.м в коммуналке на ВДНХ, где соседи, муж с женой занимали две большие комнаты. Андрей запомнил его на всю жизнь, так и стоит перед глазами как живой - гад, кулачина, подлец, мелкий клерк, просто одетый работник Внешторга, лысый, лицо как замаскированное, в глазах - проза, учительский тон, лет тридцать шесть, а жена моложе Андрюшиной - двадцать два года. Экономия электроэнергии, самые слабые лампочки, затемнение в местах общего пользования, строгий учёт занимаемых на кухне квадратных сантиметров, комиссия о холодильнике в коридоре, родился ребёнок - убирайтесь на неделю больше. Раз в год клерк ездил в Венгрию, закупал там лифчиков и трусов, а потом по телефону вёл бесконечные переговоры о купле-продаже. Пятиэтажка, второй этаж, прожили года три-четыре. А потом получилось счастье, счастьем это назвала соседка, у которой очередная плановая прививка от туберкулёза дала положительную реакцию. Это решило судьбу семьи. Женщине полагалась отдельная квартира. Больную положили в профилакторий. Пока она лежала, на работе ей капала зарплата, муж считал себя вправе распоряжаться ею. Жена была категорически против. После её возвращения супруги развелись. Андрей с Олей и с сыном по праву заняли свободную комнату, а вскоре уломали соседа разменять коммуналку на отдельные квартиры и переехали в двухкомнатную на первом этаже двадцатиэтажного дома в том же районе, тёмную, холодную, которая показалась спервоначала чем-то вроде рая.

Андрей побаивался спать один и отверг с негодованием предложение Ольги выделить ему отдельный кабинет в новой квартире, которая вскоре стала ареной частых ссор и душераздирающих сцен. Зато сын баловался в своей просторной, но уютной комнате сколько душе угодно. «Если ещё раз она устроит здесь позорную склоку, пойду развлекусь с другими женщинами, молодыми и красивыми.»

Рассматривая измену жене, как нормальную реакцию на Домострой, Андрей часто выезжал вместе с Анатолием на каникулы в так называемые дома отдыха, куда заходят солдаты табаку купить, и где подобные взгляды на жизнь обычны. Один такой, любимый, назывался «Берёзки». Андрюшу туда завозили уже на взводе, и пьянка не прерывалась до самого отъезда, так что можно сказать, не везло, ведь Андрей никогда не получал от пития особого удовольствия. Но однажды, только они приехали в «Берёзки», неловкие такие, толкутся у входа, а через просторное фойе уже направляется к ним длинный с подлой ухмылкой под коротко остриженными усами и вдруг как заорёт, а глаза уже залитые, пьяные: «Ой, кто к нам приехал!» Андрей подумал: «Ну, мы сможем защитить себя получше, чем эти усачи», - и робко возразил: «Товарищ, не имею чести вас знать.» - «Да я тебя тоже, - кричит он, - но лицо-то какое хорошее!» Вот то, чего так не хватало Андрею, - эмоции, ёлки-палки, бьющие через край. И новый друг, Женя Хенк, смело присоединил благодатные поля Андрюшиного досуга к своим владениям.

Опять сержант на поле брани лежит, он доказал свой норов, доставил флаг, и неприятель был вынужден убить солдата, вот он лежит в шинели серой; пройдут войска, ударят гонги, и креп накроет грудь сержанта, жена же будет плакать вечно, пока к июлю беспорочно не выйдет замуж за майора, сержанта в прошлом, впрочем, тоже; все в прошлом, видимо, сержанты, ну, на худой конец, майоры, а если не они, то кто же? Не лютеране же, не баски! Здоровье не всегда дороже отчизны светлых идеалов, своя рубашка ближе к телу, но обстоятельства, бывает, так сложатся, что не успеешь...

А тем временем писались стихи и уводили и прятали его от семьи и друзей. Скопившееся за это время энное количество стихотворений Андрей решил отнести в редакцию журнала «Юность». Заходит в приёмную, а там сидит Виктор Коркия, спокойный-спокойный, он в те времена так отфутболивал народ - с помощью грустного вялого приёма. Прочитал несколько стишков. «Послушай, - говорит, - по-моему, в этом что-то есть, ты знаешь, - совсем тихо, - но у меня тут такая кипа, - и показал на папку, толстую, страшную, - слушай, давай посмотрим, приходи через пару недель». Пришёл Андрей через две недели с мыслью, что впору спасать удручённого папкой Коркию, но вместо него сидит бодрый Салимон, посмотрел рукопись: «Да, старик, что-то есть в принципе, да... Слушай, к Ковальджи не хочешь сходить? У него студия по вечерам, семинар.»

...и вот уже венец терновый, и вдовы бьются в чёрных шалях, и разные слова и звуки, я не хотел, мне было больно, а стал - герой, слагают песни и баски, и, поди, мормоны Плач о Подстреленном Сержанте, Смертельно Раненом Осколком, Пробившем Голову и Шею и Вышедшем Затем Наружу...а утром маленькая птичка так пела, что хотелось плакать, и никого не тронуть пальцем, и по-другому не обидеть, казалось: это невозможно.

Вот тут-то мы и увидели Андрея. Это подлинный исторический факт. В ту среду новый сезон открывался общим чтением по кругу. Клуб «Поэзия» в малом составе решил принять в этом собрании ностальгическое участие. Андрей сразу понравился. После чтения Женя Бунимович подошёл, сказал: «Приходи». Нина Искренко позвала на очередное заседание клуба. Марк Шатуновский пригласил в гости. Я познакомила Андрея с Бонифацием. Тогда клуб «Поэзия», видимо, нуждался в приливе свежей поэтической крови и принял нас троих под своё крыло. Несмотря на взаимную симпатию и неоднократные встречи в тесном кругу Андрей так и не нашёл общего языка с Марком Шатуновским, но пользовался постоянным расположением Игоря Иртеньева. Нина откровенно любовалась Андрюшей на сцене. Так получилось, что он стал автором одного стихотворения, которое его заставляли читать всегда и везде, так что Андрей очутился в плену собственного заблуждения, что это лучшее из того, что он написал. На семинарах в «Юности» уже начинал его критиковать юный Дмитрий Кузьмин, а позднее Фаина Гримберг признала любовную лирику Андрея не имеющей аналогов в современной русской поэзии.

И ведь как неоднократно было замечено, стоит собраться скольким-то литераторам вместе, как творческая их беседа неизменно сворачивает к «жопе». И относится это прежде всего к поколению, рождённому в пятидесятых годах. Что, не надо? Надо! Андрей всегда стремился примкнуть к тусовочному коллективу, то есть, чтобы было с кем сказать слово «мы», «нас немного», «нам не надо». Ну и собрались как-то мужики - Дарк, Байтов, Костюков, Капкин, а Андрюша в компании всегда желанный собутыльник. Вдруг о женщинах заговорили, вернее о клиническом случае зажима полового члена во время соития. Дарк сообщил, что такой сдвиг может произойти в организме женщины, например, во время движения поезда. Представили себе эту сцену, и задумались друзья, как же тут быть, что об этом говорит наука. Наконец, Капкин нашёлся: «Надо, наверное, вызвать доктора». «Так, значит, в поезде, говоришь», - недоверчиво проворчал Байтов, закуривая папиросу. «А я слышал, - вспомнил Андрюша, - что надо в таком случае просто засунуть в жопу палец». «А кому?», - спросил Дарк, убрав со стола руку и уронив её на колено. Читатель может подумать, что я выискиваю нарочно в биографии Андрея мелкие эпизоды, случайные сцены, чтобы не сказать чего-то самого главного, чего я и не знаю. Но тут Костюков, картинно вынув изо рта трубку, невозмутимо цедит: «Доктору».

«Мы ехали весело. Вот, наконец, и горы и Чёрное море!» Андрей, Женя Хенк и Анатолий тащатся на теплоходике из Рыбачьего в Гурзуф. Немного пахнет перегаром. Женя подходит к двум молоденьким девчонкам в модных ботинках, у одной из них промокла нога, и она нагнулась расшнуровать. Евгений тоже присел, пытаясь помочь, та, чёрненькая, вроде не против. Вдруг её подруга сказала громко, почти крикнула: «Ну вот, первая ласточка!», презрительно указуя носком ботинка на Хенка. Тот собрался было, как всегда, выбрать эффектное словцо, которое бы явилось достойным ответом, но Анатолий, начавший уже проявлять строгость, заставил его молча отойти, и если он ещё откроет рот... Тёлки не клеятся, обиженный Женя Хенк скулил, сопел и плевался за борт. Анатолий же просто сказал: «Ты обрати внимание, куда мы плывём и откуда: по мере приближения наши-то шансы растут, а их-то падают!» И вот причалил кораблик, ступили на мостовую, на эти отполированные задницами камни, распаренные, лоснящиеся; у подножья скал - виноградник, и стоит гул прогуливающейся по набережной толпы. Молодняк так и прёт, - и в такой массе, - это тебе не Ялта, надоевшая нестерпимо со своими снующими по берегу взад- вперёд старичками и старушками, да яхточками, снующими в заливе. Мерцающие огоньки, жужжащий улей толпы, тут же пиво, сразу опрокинули по стаканчику. Андрей таращил глаза и чувствовал, что стоит только геройски ударить по мячу, и здесь, именно в этом городе Гурзуфе он победит неоднократно. Здесь сочиняются стихи, а если ехать на троллейбусе, то с дороги уже видны Адалары, два утёса, - и вот оно, море, сказочное ощущение, радость, распирающая изнутри. Хотелось визжать, петь, хохотать. И Пушкин смотрел... и смеялся.

Такой же восторг вызывал у Андрея порой балет-модерн, к которому его пристрастила жена Оля. Часа в три ночи Андрюша прикрыл глаза, развалившись, не раздеваясь, в своём номере и сразу увидел взметнувшийся кипарис возле самой террасы пансионата. И когда подсознание вовсю плодило усыпительные глупости сновидений, в шесть утра раздался скоренький стук в дверь, он повторялся до тех пор, пока странная мысль не пронеслась в мозгу: «Это туристы, дальновидные туристы навещают меня...» Андрей проснулся и в этот момент понимал столько же, как если бы только что родился. «Андрюша, вставай, - раздался из-за двери умильный голос Анатолия, - я сходил на рыночек, уже бутылочку купил, алкоголики пьют рано...» Лежит он, вставать неохота, но как же любит он этого гада и Гурзуф, где никогда не упускал случая по возможности изменить своей жене. Похоже, что не очень-то они друг друга уважали: Андрей, Оля, Анатолий, Женя Хенк, - но любили. Андрей уважал Розанова, плыл, размахивая руками, «брюхом волну разрезая», и лазурь, и сияние, и сочинял стихи.

Уносятся прочь весёлые денёчки, мутнеет приливная волна, ежеминутно множатся заботы, нарушается семейная жизнь. Ходить на работу во ВНИИЯЧЕРМЕТ становится совсем невмоготу, дома - выяснение отношений, на пределе, с визгом. Зарплату, можно сказать, перестали платить, кругом рутина, куда податься? Встаёт проблема содержания семьи, и падает авторитет мужа и отца. Андрей идёт работать на друга Юру. А жили тогда весьма бедно. Оля повторяла: «Надо работать плодотворно, как Анатолий». И тут стал, наконец-то, Андрей иметь дело с валютой, а то ведь раньше не делал ничего, чтобы быть богатым. Берёт у Юры финские марки или французские франки, отправляется вялой походкой в Петровский пассаж и в валютном отделе хватает за рукав покупателей, просит обменять на доллары, те посылают подальше. Эффективно? Плодотворно! Приходит друг Юра: «Ну, что наработал? Давай бабки. Бери свой доллар, принц датский».

Тридцать три года, «фью», - пролетели года, плоско, банально. Омерзительно. Андрей ушёл из дома, в ночь. Детство наивно, взрослая жизнь слишком серьёзна. Кто он - подросток с наклеенным носом и усами, играющий в поверхностной пьесе: петля на шее, к концу все валяются на полу в слезах?

Нет, он ушёл к брату. С родственниками - беда: один сводный брат остался, марксист, тюфячок. Андрей тоже воспитывался как атеист и согласен, что Иисус Христос - не бог, это точно, а буддизм - лучше, чем христианство, брат же плотно начитан Плехановым, Энгельсом. Андрей даже пожалел, что ушёл от жены. Беспрерывное философствование, наглухо закрытые форточки. Недавно брата бросила подруга, на двенадцать лет старше, шустрая, вместе работали в кинотеатре. Знакомые поздно спохватились, поставили её фингал под глазом, она и так ушла, спустилась вдоль выщербленной надписями стены подъезда, в спортивном костюмчике - под ним комбинация, шуршащая под пальцами и трусы с растянутой до состояния верёвки резинкой.

Полгода провёл Андрей у брата. Достал тот его своим Марксом до смерти. Вернулся домой: сытный обед, крепкая грудь подруги, - зря ведь я тебя обвинял. Жена сказала: «Вот ведь ты какая сволочь, ни с кем не можешь ужиться!» С вызовом женщина, плотоядный взгляд, хищное сердце. У Андрея - гора с плеч, хоть не с братом.

И снова стучат колёса, рельсы дрожат сладострастно, занавесочка в купе съезжает с вставного прутика. Кто- то принёс колбаски, кто вынул водочку, кто солёненьких помидорчиков, вместо огурчиков, но тоже зелёных. Старенький поезд выжимает педали, везёт в одном из вагонов поэтов из Москвы в Смоленск на фестиваль к Саше Голубеву. Хороши плотские утехи и бесплатный проезд в скором в середине России. Андрей ухмыльнётся, опрокинет стопочку, закусит бутербродиком, и вагон физически забьётся и застонет на очередном полустанке. Тряханёт, и почувствуешь головокружение вместо боли от удара о скамейку. А к четырём часам утра, времени прибытия в Смоленск, всех сморил сон. Только прибыли, а уже плохо, словно стамеской поковыряли в разных частях тела. Грузят в автобус - и за город, нехорошо, мутит, а кругом - снег, и Саша улыбается. На турбазе «Хвойная» прислуга распределяет по комнатам, Андрей попадает с фотографом из газеты «Гуманитарный фонд», новенький какой-то, произношение как у иностранца - это такой говор в Черниговской области.

Встретили Рождество. Наутро поставили на кривые лыжи при неудовлетворительном самочувствии - и обязан показать класс, а где же годы занятия академической греблей, а футбол? Погодка лучистая, но недостаточно выпили, чтобы уже погибнуть, и приходится симулировать слабость, чтобы снова не запихнули в автобус и не заставили где-нибудь читать стихи.

Если пойти в гости к офицерам в пятнистой форме из соседнего пансионата, то совсем уж скверно, выходя из своей комнаты, наткнуться случайно на одного из них, карабкающегося к выходу из нашего корпуса, потому что вот-вот станет дурно. Их перепутают и по прямому проводу начнут кое-как выпроваживать обратно в Москву, ибо фестиваль под названием «Поэзия тишины и покоя» кончился. Поют птицы на лесных ветках, и это важно, потому что одна из них похожа на жену, рыжая, весёлая, эмоциональная. «В этом-то весь смысл поездки», - думал Андрей, когда его, как ему казалось, лёгкое худое тело несли к начальному вагону обратного поезда. Почувствовав вертикальное положение, Андрей ткнул собранными в горсть пальцами прямо под пальтишко стоящей спиной к нему поэтески. Визг. Андрей удовлетворённо кивает поддерживающим его с двух сторон приятелям: «А ничего, такая ..., хорошая?»

Три года прошло, опять неладно. Жена из ЦНИИЧЕРМЕТА ушла в павильон «Здоровье» на ВДНХ. Андрей во второй раз уходит из семьи, в ночь. Куда, к дяде-тёте-брату? К Анатолию. Оля торгует медтехникой, тяжёлая работа. Анатолий живёт с мамой. Нет, неважнецки получается. Хорошо ещё, прихватил с собой из новой партии массажёров, тонометров, маленький магнитный биокорректор «Новетон» на шёлковом шнурке - делают на питерском военном заводе из тонких деталей ракет по конверсионной программе - носишь на шее, снимаешь стресс. Горло заболит, примотаешь на ночь к больному месту, наутро - ни следа боли, явно заумная штука. Одно паршиво, маму Анатолия через месяц напряг, пришлось уйти.

Оля в это время поступила в Академию то ли наук где-то на ВДНХ, старушка, в психологии поднатаскаться решила, паршивка, мало я её стерву по полу катал. Извела отравой, будем пока бежать, куда глаза глядят, вот и женщина подвернулась, кушать даёт, с мамой познакомила. Да никогда Оля психологом-то не станет работать! Как хорошо жить с другой женщиной, подругой подруг. А у жены - что, - всё нормально с деньгами, за ней как за каменной стеной. Новая подружка - как травка, послушная, простая, неинтересная. А жена - предприниматель, всё же свой бизнес, мелкий, но доходный. Некуда податься. Наверное, девять месяцев у подруги пожил, дело швах, с родственниками уже со всеми перезнакомился, сладость новизны прошла, жить придётся, ради чего всё сначала начинать, бросил её. Горе - не беда, впереди лето, плотские интересы, не жалею.

Верни букварь! Такая дура! Отобрала она букварь. Такая, ну такая тварь! Ведь сдаст его в макулатуру, любимый самый мой журнал, букварь мой милый-распрекрасный, я за него платил пиастрой, недосыпал, недожирал, не видел снов, не слышал звуков, а лишь листал от А до Я, вливал познанья сладкий яд, да фиброй впитывал науку. И вот она отобрала, смеётся, вздорная, хохочет, о, чёрный ум, чернее ночи твои поганые дела. Отдай немедленно назад! Я укушу тебя за палец, я изорву твои сандали, я стану звать тебя: коза. А после, под покровом ночи проникну в класс, наемся мела, и сразу стану белый-белый, и вмиг остекленеют очи. Когда перед звонком дежурный откроет дверь в свой класс - мой склеп, все прочитают на доске: - Вот умер из-за этой дуры...

Когда Андрей вернулся к жене, Виктор Зуев, ещё один его приятель, раздобывший денег, предложил издать Андрею книжку: « Куда это годится, ведь поэт, в конце концов!» Андрей составил сборник, и в 1995 году издательство Academia выпустило книгу стихов «Троянский кот» тиражом в тысячу экземпляров. Горечь пришла на смену радости и гордости. Подарил книжки друзьям, презентацию в Георгиевском клубе заносчивая литературная тусовка проигнорировала. Ни одной плохонькой рецензии, хотя стихи в общем всем знакомым поэтам нравились. Бездуховные интересы одерживали верх. После смерти Нины Искренко клуб «Поэзия» больше не заявлял о своём существовании иначе как в окончательно официально заструктурированном качестве.

Оля богатела. Из жизнерадостной студентки превратилась в эмансипированную даму, годы берут своё. Переехали в соседний генеральский дом МВД в двухкомнатную квартиру рангом повыше на последнем одиннадцатом этаже. Рядом текла речка Мазутка, заключённая в трубы, что не мешало ей по весне затапливать генеральские подвалы. А позже прикупили ещё комнату на проспекте Мира в «сталинском» доме на промежуточном этаже (между первым и вторым) в доме, соседнем с тем, в котором живёт Наташа Осипова, устраивавшая когда-то домашние литературные вечера, где пробовали голос нынешние литературные знаменитости. Впрочем, Андрей об этом ничего не знал. Сосед по коммуналке рассказал ему, что прежний владелец комнаты был НКВДешником, и показал соседнюю комнату-мешок без окон, как её называли жильцы - «пыточная», куда время от времени наезжали штатские со скучным выражением лиц, запирались и, видимо, проводили допросы.

Дни шли, чувствовал себя Андрей отвратительно, как отравленный, приходил иногда в Чеховку напиваться, стихи должны были слагаться, но давались тяжело, не нравились. Новый светский распорядок литературной жизни, устанавливаемый теперь уже салонами, а не поэтическими объединениями, коробил своим безнадёжным тяготением к «рынку» и, вследствие того, неизбежной диктатурой «мнений», вульгарных и некомпетентных, пугал вновь промелькнувшим словечком «интеллигентщина» в презрительном качестве и не располагал Андрея к деланию поэтической карьеры.

Сын увлёкся боевиками и тоже футболом, болели вместе, отношения дружеские, но всё же отстранённые, вообще, вокруг - пустота. Анатолий занялся рыботорговлей и сильно разбогател. Оля закончила Академию и поступила в Университет на факультет психологии, вечерний, для тех, у кого высшее образование. Стала вывозить семью в турпоездки за границу: Париж (в Париже всю неделю сильно жали новые ботинки, город как город, хороший, симпатичный, маленький); Тунис (случайно зашли в кафе для «голубых», наблюдали сценку, как один мордоворот, кряжистый хряк прошёл через бар, в комнаты, а за ним семенил целый выводок жёлтеньких юношей, - Андрей подумал: «не сладко ведь придётся этим жёлтым попкам»); Турция; Дубай; ... Путешествовать по-семейному - неудовлетворительный способ отдыха: жизнь в отеле, обязательная программа. Измерить глубину морей и высоту гор, увидеть птиц, зверей, чудовищ, рыб, ветер, глины, соль и зыбь можно только самому, наедине, чтобы тебя нашло понимание.

Сидел Андрей в кресле, держал на коленях Олю, вдруг позвонил Витька Зуев. Жена нацепила кружевное платьице, закружилась перед зеркалом. Витька, издатель Андрюшиной книжечки, пригласил ехать в Непал, бабочек ловить. Жена вела себя всё более, можно сказать, «предосудительно». Виктор объяснил, что пришёл какой-то дядька, сказал: «Вот я еду в Непал бабочек ловить, не хотите поехать вместе со мной?» Оля гладила Андрея по головке, а Виктор продолжал говорить, что дядька ему совсем незнакомый, жена заскулила, Зуев сказал: «Хочу поехать в Непал». - «Тогда звоните, договоримся. Сачок у вас есть?» - «Нет.» - «Ну ничего, я вам дам.» Андрей неожиданно почувствовал себя дурно и некстати прервал разговор. Организуется экспедиция в Непал ловить бабочек. И Андрей исчез из этого мира.

Неизвестный дядечка, доктор наук, инструктировал: «Одно время я ловил бабочек на Памире, но там сейчас опасно, постреливают любителей бабочек, крылья портят, а в Непале вроде тихо с этим делом». Мир плохой, тёмный манил искателей приключений, и Андрей с Витей поехали, на свои деньги, правда, зато групповой билет подешевле. Уехали молча, а что касается жития, там всё было достаточно дёшево, кушали в основном в ресторанах, и по сравнению с московскими ресторанными ценами питались очень хорошо. Всё, как обычно, оказалось иным, чем представлялось, экспедиция развалилась ещё до выезда, и ловить бабочек прибыли только двое.

Если Андрей когда-то в детстве держал в руках сачок, то относительно Вити у него были сильные сомнения, видел ли он бабочек вообще. Приехали два неловких чувака из далёкой страны Россия, где бабочек давно уже нет, приехали ловить непальских бабочек, и неизвестно, что потом с ними делать. Никакого договора, кажется, не заключали, приехали, а зачем, там посмотрим. Дежурная версия: приехали ловить бабочек, убить, что ли, после того, как поймаешь, а там видно будет. Был дан также неудовлетворительный ориентир - гора недалеко от Котманду, где бабочек тьмы тьмущие летают. Но в том году весна запоздала, и, хотя должно было быть градусов тридцать, было ещё двадцать с трудом и только на солнце, которое то появлялось, то пропадало. Бабочки слабо бились в коконах и с вылетом запоздали. Рано их губить, прохладно, да и скверно.

Друзья были предоставлены сами себе. Витя, похоже, решил всё это время проспать, с вечера примет, пошуршит и затихнет. «Что ж это я, однако, - подумал Андрей, - принимать-то надо, потому что в противном случае обещали проказу и другую дурную заразу, а по мненью других, чего и похлеще». Старик, - говорил Витя, сквернословя и заикаясь, - надо испробовать местные напитки, внедриться». Поначалу покупали самые дешёвые, дрянные, типа анисовой водки, но с какими-то ещё паршивыми добавками. Перед тем, как заснуть, Витька обычно заявлял: «Я - Понаедов!» или «Я - Восадулин!», и утром добудиться его было невозможно. - «Витя, какого хрена вообще мы сюда приехали, спать целый день?» Ну пусть его. Жили в гостинице, койко-место - пять долларов, двухместный номер, надо сказать, приличный, душ, то, сё. Через неделю Андрей с Витькой уже ненавидели друг друга.

Первую никудышную бабочку когда Витя увидел, с ним был шок, ничего нелепее иностранцы в жизни не вытворяли возле Котманду. Пьяница с таким значительным выражением лица, точно кто-то назвал при нём знаменитое имя, снял рубашку, схватил сачок, - а летел капустник, - и огромными скачками потный бородатый мужик с похмела, на пупке - фотоаппарат болтается, с дикими глазами начал преследовать завалящего капустника. Через неделю приехал старичок, очень интересный дядька, который облазил весь бывший Союз. Везде побывал, но за границу попал впервые. Надо бы ознакомиться с планом экспедиции, как там насчёт буддизма и других достопримечательностей? План был прост: утренняя ловля, приём пищи, посмотреть на Джомолунгму, сделать трекинг, ловить бабочек. «А вы знаете, страна-то интересная, народ...» «Да, да, да, - старичок хохотнул, - а какие бабочки!» Плюнул Андрей, скинул Витю на химика и остаток месяца дышал воздухом свободы, никто его не трогал, замечательная страна.

Вернулся, одно время работал на Анатолия в брокерской конторе, ездил на холодильники, впаривал чужие окорочка, «ножки Буша». Да в общем он ведь так толком и не работал никогда. Пару раз сыграл в футбол за «Собеседник» и за «Московскую правду», оба раза проиграли. Андрей любил оставаться один дома на денёк, не больше, полежать в постели. Вообще, лежать, сидеть, ехать или бежать предпочитал пешим прогулкам, от ходьбы уставал смертельно. Брат по прежнему увлекался Марксом, воспитанием собаки и ремонтом квартиры, завёл подругу с ребёнком, как-то огрубел.

Андрюша, сидя на сеансе двухсерийного индийского кино, как-то неожиданно почувствовал, что начал вживаться в суть происходящего танцевально-музыкального действа. Театр жестов индийского танца очаровал его. И ни в каких иных нудных привычных телодвижениях он более не нуждался. Андрей взалкал овладеть древним искусством, облазил всю Москву, пытаясь выйти на след единомышленников, но ему удалось узнать, что существует несколько студий, причём только для девушек. Что ж, пожелал заниматься с ними один, несмотря на двусмысленность ситуации. Сомнение девушек и преподавательницы в чистоте его намерений отравляли взаправдашние его чувства, и настоящее увлечение предметом резко оборвалось после очередного утомительного сеанса на пыльной сцене зала дома культуры.

Шёл Андрей по улице, встретил Олега Дарка. Олег спрашивает: «Отчего ты такой бледный?», - а сам знает, что правды не будет. «От муки», - отвечает Андрей. Одно время не было работы, хреново, приходилось на жену пахать, дело неблагодарное, отношение насмешливое. Друг предложил войти в дело, денег не хватает, нужно вложение, будешь компаньоном. Андрей подумал, - это нормально. Пельмени «Столовые», вкусные, не халтура какая-нибудь, правда, - прибыль минимальная, но дела-то всё равно аховые, а так - хоть не «малый на разъездах» у жены на побегушках. Фирма «Русторгсервис», - едешь в бюро, тебе предлагают список названий, ты выбираешь, исходя из красоты словосочетаний и налоговых инспекций. И потом лепишь и реализуешь от м.Южная до м.Кунцево.

Съешь пельменей, сядешь на красную девятку, - и строить дачу. Едет Андрей, перевозит барахло на летний сезон, а сам думает: «И какой я Воркунов, это фамилия мужа неродной бабули, усыновившей моего отца, а его настоящая фамилия была - Дудин, а матери - Зимина, оба на «ин», я же - на «ов», всё чужое.

Вечером, только поужинали, поели студня из одноразовых тарелок на пластмассовой новенькой мебели во дворе, зашли в дом, сын - к телевизору, жена - за детектив. Андрей походил по комнатам, вдруг что-то мелькнуло красным за окном дачи. Выглянул: красиво, позвал Олю, та отрицательно мотнула головой. Вышел на балкон. Небо почернело и вмиг покрылось трещинами, как чёрствый пирог. Беззвучные непрерывные алые сполохи молний, немое кино. Наконец, донёсся сердитый рокот грома. Андрей приготовился наблюдать и любоваться. Где-то в глубоком внутреннем пространстве появилось вдруг знакомое напряжение, как перед рождением торжественной строфы. С блуждающей улыбкой и надеждой прошёл по балкону и встал на прежнее место. С силой хлопнула сзади балконная дверь и вышибла Андрея к перилам. Первый улюлюкающий порыв ветра, сопровождаемый низкосортными трюками с форточками и дверьми, сразу перешёл в ураган с горизонтальным ливнем. Раздался чей-то крик. Андрей неожиданно увидел поминальную сцену в доме, где собралась мамина родня. Комья земли из сада полетели ему в лицо «Ах, это сын Киры!» Андрей тряс балконную дверь. Струя воды залилась ему в ухо. «Какой большой мальчик!» Андрей ворвался внутрь комнаты, никакими уловками теперь не выманить его из своей раковины. Интересно, выдержит ли постройка, сработанная своими руками, достаточно ли надёжна... Семья встревоженно, оживлённо обходила дом изнутри от окна к окну. В комнате сына со стены блеснул улыбкой молодой негр с плутоватыми глазами, на другом плакате - женщина-воин. Было странное ощущение, что кто-то прокрался в дом и наблюдает за ними, хитрыми подсвистами направляя орущую и воющую армию, трахающую снаружи дом во все отверстия. Потолок по краям потемнел, но Андрей догадался, что добротно плотно-сколоченная крыша не протекла, это фонтанчики ливня бьют под неё мошеннически снизу, что это кто-то пытается ввести его в обман. В спальне за окном буря махнула чем-то белым как платком, пролетела, кувыркаясь, садовая мебель, не убранная после ужина. Андрей, очевидец бури, муж богатой жены, бросился на свою юношески узкую, но модерново стильную кровать, Оля, задев в коридоре велосипед, пошла к нему.

Выйдя утром на ступени террасы, Андрей увидел, что участок затоплен, земля превратилась в болото, торчат заморыши ростков на грядках, дверь гаража процарапана, пластмассовая мебель застряла в заборе.

* Родился Андрей в Москве в пятьдесят седьмом году, в марте.

** Андрей никогда не дружил с девочками и играл только в «солдатики».