Непокорная прядь жёстких волос лезла в глаза, липла ко лбу, голова вжималась в пропитанную потом подушку, по подбородку текла слюна, капающая с губ, приоткрытых и обдающих жарким дыханием её лицо. Лицо, нависающее прямо над ней, напрягшееся, красное; мутные, с толстыми веками глаза против её широко открытых глаз, с расширяющимися от боли зрачками.
Он удивлялся, как эта девчонка досталась ему, старому бабнику, почему это сбылось. Он понимал, что ей больно, но это лишь подстёгивало животную неодолимую похоть: всадить ей, стерве, ещё глубже, - вот так, вот так!
Рита почти непрестанно шептала, умоляюще, прерываемая собственными стонами и тяжёлыми выдохами, когда на её грудь всей массой наваливался Константин Андреевич: «Ну, пожалуйста ... ну, хватит ... прошу вас ... ну, не надо ... мне же больно ...Константин ... А-андреич!...»
Он был неумолим. Нет, он жалел её и любил и обожал, но нельзя давать волю этим чувствам сейчас, он это понимал инстинктивно. Девочку надо заставить, и надо дать ей ощутить наслаждение от чужой страсти и силы. Но, Боже, какое удовольствие! Собрать волю и остановиться, чтобы ещё продлить это мучительно быстрое приближение любовного апогея. Константину Андреевичу это, к его чести удалось, и он шумно сопел в лицо семнадцатилетней Ритке, дочке его старинных друзей, Марины и Бориса, на чьей кровати и лежали они сейчас, пока родители и прочие гости отправились на вокзал провожать Виктора.
Ритка, обмирающая от происходящего с ней впервые, и с благодарностью своему наставнику за временную (она понимала) передышку, отвернула лицо в сторону от его мокрых поцелуев и увидела знакомые предметы обстановки, будто, совсем другими глазами. Это были не те самые, известные ей тыщу лет вещи, а вовсе иные, имитирующие подлинные, как бутафория. Всё поменяло значение. Ритка подняла глаза к потолку, на матовую люстру, слабо пошевелилась под грузным телом замершего, как перед прыжком, Константина Андреевича и вдруг ясным тихим голосом, посмотрев на его прикрытые в истоме глаза, произнесла: «Теперь я вас ненавижу». Константин Андреевич спохватился, ещё крепче сжал девичьи плечики, - чуть было не упустил, - но член, горячий, твёрдый, был готов снова зайти в скользкую окровавленную и стянувшуюся было дырочку, чтобы показать ей, кто здесь хозяин. Опять, опять нагонять отдалившееся вперёд наслаждение, тыкаться губами в нос, щёки, уворачивающиеся губы и подставляемые ушки и шею. Но ведь ей нравится, не может не нравиться. Она умница, она не огорчит своего так хорошо знакомого дядю Костю. Он сделал её взрослой, равной себе, он делает её женщиной, в конце концов!
Константин Андреевич застонал: «Ну, ещё, ещё, моя деточка, потерпи, моя милая, сейчас будет хорошо, сейчас, сейчас будет очень хорошо...» До чего узенькая у неё дырочка, как плотно она обхватывает его толстый, такой страшный для неё сейчас член. Но ей понравится, она запомнит это и станет ждать от будущих партнёров повторения этих ощущений, она будет получать наиболее острое наслаждение от насилия и грубых ласк. И он влил в неё сперму, первую, достигшую потаённых глубин её девичьего тела. Он был счастлив. А она?
Находясь в состоянии стресса от стольких впечатлений и перемен, Рита не понимала происходящего. Тут было не до рассуждений. Она была счастлива, что всё закончилось. Ей вдруг захотелось есть. «Ну как ты? Ну как тебе?», - шептал полуодетый Константин Андреевич. Рита не отвечала, она механически натягивала на себя колготки, свитер. Вместе с Константином перенесли окровавленную постель в её комнату, а Риткину - в родительскую спальню (у Ритки как раз месячные, сойдёт за обычную неаккуратность), сходили в ванную. Когда к праздничному столу в гостиной подошёл разрумянившийся свеженький Константин, Ритка уже уплетала бутерброды с сыром и колбасой, оставленные гостями.
Константин Андреевич налил себе и ей коньячка, молча выпили. И вдруг Ритка ни с того, ни с сего начала рассказывать, рассказывать ему о том, что таила до сих пор ото всех. Константин слушал её одновременно с чувством досады и удовлетворения. Ему хотелось и плакать и смеяться. Он был несомненно влюблён и отвергнут.
«Я люблю другого. Теперь знаю, что люблю его. Он тоже старше меня, намного». Ритка облизнула испачканный в масле палец. Сморщившись от боли, поёрзала на стуле. Константин улыбнулся, подпёр кулаком щёку, готовый покорно слушать.
Ритке было шестнадцать, когда один из местных художников, знакомый отца по работе, согласился подготовить её к экзаменам на графическое отделение областного пед.института. Группа художников снимала под мастерскую комнату, которая помещалась в полукруглом декоративном выступе на первом этаже старого жилого дома. Все окна комнаты были выбиты и теперь заколочены фанерой. Дом имел дурную славу, здесь проживали типажи пьесы Горького «На дне», всякое отребье: алкоголики и акоголички, проститутки, шпана, собиралась «контора», «что вела все тёмные дела». Это для девочки из благополучной семьи было очень романтично и любопытно. Зайдя в мастерскую, Рита увидела двух своих ровесников, несколько бородатых мужчин, одну женщину. Всё было необычно: круглые стены комнаты, атмосфера лёгкого флирта и запах масляной краски, минуты полого молчания и погружённости в работу, то вдруг разгорающийся спор, касающийся тонких материй, как казалось Ритке, неоконченные полотна... Риту посадили рисовать кусок гипсового орнамента для оттачивания техники рисунка. Она сосредоточенно трудилась, однако, не упуская из виду, того, что происходило вокруг неё. Один из её ровесников, Саша, был без памяти влюблён в женщину, которая была вдвое старше его и замужем. Она была женственна и недоступна, что делало их отношения очаровательными со стороны (для Ритки). Дополнил атмосферу богемы (разительно отличавшейся от привычных провинциальных посиделок-застолий) приход Григория. Он вошёл с мороза, большой, непременно бородатый, впустив вместе с собой в мастерскую поток свежести и возбудив жгучее любопытство Ритки. Её он отыскал взглядом сразу, а она уже поняла, что он ещё более удивителен, что он ещё более настоящий художник и совсем не от мира сего. Его реплики отличались от остальных качественно, и Ритка это очень чувствовала. Григорий вышел из мастерской и через минуту привёл из коридора девочку лет пяти, гулявшую там без надзора («возможно, её мать - проститутка», - с замиранием сердца подумала Ритка), и усадил её на высокий табурет. Разговаривая с девочкой, художник быстро рисовал её портрет, помогая себе пальцем. Ритка смотрела как заворожённая, но Григорий был недоволен работой, скоро бросил картон и проводил девчонку обратно. Пришла пора расходиться. Ритка слышала, как Григорий спросил про неё у знакомого художника: кто эта девушка и сколько ей лет; и строгий ответ: она слишком молода для тебя. Тогда Григорий подошёл к Рите и, задав тот же вопрос ей, воскликнул: «А мне ровно в два раза больше!». Собираясь уходить, Ритка бросила сумочку рядом с потрёпанным портфелем Григория. Художник внимательно посмотрел на неё и, подав ей пальто, пошёл провожать.
Они шли медленно, Григорий осторожно поддерживал Риту под локоток, когда она скользила или поднималась по ступенькам моста через железную дорогу, то и дело останавливал её и обращал внимание на красоту и изящество самых обыкновенных пейзажей и деталей окружающих зданий и предметов. Всё становилось необыкновенным. Огромными хлопьями падал снег. Сказочный мир окружал в этот вечер слегка замёрзшую Ритку, а Григорий был её проводником и наставником. Он действительно проводил её до дома. И в подъезде долго не отпускал, разглядывая вблизи при тусклом электрическом освещении, сказал, что именно так хотел бы её нарисовать и нажал пальцем по очереди на три пуговицы её пальто. Ритка, вконец смутившись, убежала домой.
Теперь она ждала его нечастых появлений в мастерской. Он принёс толстую старую книгу, что-то об основах изобразительного искусства. Ритка благоговейно перелистывала её, хотя на самом деле это было неинтересно. Григорий снова провожал до дверей дома и откровенно любовался девчонкой, прежде чем расстаться. В жизнь Ритки вошло радостное беспокойство. Она не знала ещё, что была счастлива.
Однажды, с подругой Дашей возвращались вместе с позднего киносеанса из Дома Культуры. Поворачивая на центральную улицу, неожиданно столкнулись с другой парой: это был Григорий с таким же солидным мужиком. Художник приветствовал Ритку удивлённым восклицанием. Две пары шли некоторое время рядом. Ритка смущённо и обрадованно молчала. Мужчины не спешили продолжить разговор. Вдруг Даша дёрнула Риту за рукав и с силой потащила вперёд, шепча на ухо: «Ну, скорее, скорее!» Поколебавшись секунду, Ритка покорно ускорила шаг, давая себя увести, чувствуя глупость, неловкость и необъяснимость происходящего. Как будто она застыдилась знакомства с Григорием и так демонстративно убежала, не сказав ни слова, не попрощавшись. Когда они были уже совсем далеко, Ритка спросила, наконец: «Ты чего так побежала?» «Да ну, пристали какие-то! Страшно». – «Господи! А я-то ничего понять не могу! Это же мой знакомый ко мне подошёл». – «Да? А я думала, что это она рядом идёт с какими-то бородатыми… Думала, что пьяные увязались». – «Ну, вот, теперь так неудобно».
Ритка переживала, но надеялась, что Григорий поймёт, хотя всё равно было очень стыдно. Но недели две прошло, а он не появлялся в мастерской. Вдруг пришёл, Ритка встрепенулась, когда он подошёл к ней. Церемонно вежливо поинтересовался, прочла ли она книгу, попросил принести в следующий раз. И отошёл, больше за весь вечер не сказал ни слова. А когда увидел, как Ритка перед уходом бросила свою сумочку рядом с его портфелем, нарочито громко заговорил с приятелем, объясняя, что очень торопится, нужно делать срочный заказ. Ритка ещё надеялась, что в следующий раз она попробует объяснить ему, что тогда вышло недоразумение, и она относится к нему совсем не так… Но в следующий раз, отдавая книгу, была совершенно подавлена равнодушной холодностью, с которой Григорий взял свою вещь и быстро ушёл, не дав ей даже шанса на какие-либо объяснения. Прошёл месяц, Ритка теперь ходила в мастерскую только для того, чтобы ждать встречи. Она ещё надеялась, но напрасно. И тогда Ритка впервые почувствовала боль, такую душевную осязаемую боль, что не могла не понять с нескрываемым изумлением, что это и есть любовь. Та самая, о которой она столько мечтала и грезила. Оказывается, любовь – это боль.
Девочка была совершенно потерянной. Она страдала. Григорий так и не появился, зато теперь в её жизнь вломился Константин Андреевич и снова круто изменил весь мир, окружавший Ритку.
Ритка дожевала бутерброд со шпротами. Лицо Константина Андреевича было так печально. Но не о Риткиных девичьих горестях он печалился, он грустил о себе, о своей роли доброго дяди, котoрому можно поплакаться в жилетку… Доброго! - Константин Андреевич улыбнулся, наконец, вспоминая и переживая заново всё, что он натворил. «А ну-ка, Рита, сыграй что-нибудь», - попросил он, протягивая ей гитару. Ритка с охотой взяла любимый инструмент, с которым не расставалась уже года два, и который тоже подарил когда-то её родителям Константин Андреевич.
«Всё-о-о ясно нам, пришла пора расстаться, да-а-а, надо сказать - прощай...» Вернулись с вокзала Риткины родители и жена Константина Андреевича, Диана. Супружеская пара была на грани развода, которым и увенчались одиннадцать лет их супружеской жизни, но немного позже. А пока Константин и Диана при любом удобном случае старались уколоть друг друга побольней, затем отомстить за нанесённую обиду, и так далее.
Константин Андреевич оживился при виде жены: «Дианочка, ты только послушай, какую замечательную песню поёт Рита!» Жена села напротив и смотрела на поющую Ритку, при этом выражение лица её постепенно менялось от радостного к мрачному. «Сло-о-овно туман наш год любви растаял, лишь осталась одна печаль!...Спо-о-орить с судьбой не будем в этот вечер, д-а-а, надо сказать - прощай. На-а-ашу любовь согреть сегодня нечем...» Диана поняла, что возбуждённое состояние Константина объясняется тем, что ему удалось ещё раз жестоко рассчитанно обидеть её, заставить принять слова песни на свой счёт, напомнить об унизительных раздорах, - всё, вечер был испорчен.
«У тебя ведь, кажется, болела голова, - напомнила она мужу о причине того, что он не пошёл вместе со всеми провожать Виктора на вокзал, - Ты же собирался лечь спать, а теперь, как я вижу, прекрасно себя чувствуешь». Константин рассмеялся: «Таблетка помогла!»
Взрослые стали укладываться спать, а Ритка, забравшись в свою испачканную постель, лежала без сна, вспоминая, вспоминая и соразмеряя значительность событий своей жизни, включая и сегодняшнее.
Она знала теперь, как обдуманно поступил Константин Андреевич. Он приехал сюда в этот раз уже с намерением овладеть ею. И нарочно сказался больным, чтобы остаться с ней наедине. Он терпел и притворялся год, чтобы выбрать подходящее время для нападения и при этом остаться вне подозрений.
Год назад происходила такая же весёлая гулянка на квартире Марины и Бориса. И Ритка впервые почувствовала, что её принимают, как взрослую. Родители придерживались распространённого тогда в их среде мнения, что надо приучать подростка к радостям взрослой жизни самим, чтобы им легче потом было в компаниях, чтобы они научились правильно пить и вести себя в обществе. Они считали, что жизнь их ребёнка будет в точности повторять их нынешний образ жизни, и непременные застолья будут происходить по раз и навсегда установленному сценарию: определённым образом сервированный стол, выпивание с тостами, затем танцы под пластинки или магнитофон, снова выпивание, болтовня, шутки и завершающее вечеринку хоровое пение. Но они не учли ещё одно обстоятельство: к середине вечера начинались шутливые ухаживания мужей за чужими жёнами, и без этого лёгкого флирта пропадала бы особая острота и пикантность таких встреч посреди будничного семейного быта. Константин то и дело подливал вина в рюмку сидевшей рядом Ритке, которая была счастлива таким особым сегодняшним своим положением и гордо выпивала вместе со всеми и смеялась взрослым скабрезным шуткам и была польщена особым вниманием вальяжного остроумного Константина Андреевича.
Начались танцы. Константин пригласил Риту. Медленно, томно покачивались они среди других взрослых пар. Девочка чувствовала, как мужчина, к которому ещё недавно она не могла обратиться иначе как «дядя», как в этом танце он полон только ею, как ведёт её, как приятны ему прикосновения к ней, и как приятно ей, - нет: волнительно и очень ново. Тем временем Константин Андреевич незаметно транспортировал Ритку к проёму в соседнюю комнату, слабо освещённую родительскую спальню. В такт музыке перешагнув порог, пара замедлила свои движения, при этом Константин прижал Риту к себе, и она сомлела. Жадные мужские руки заскользили вдоль её спины к ягодицам, его губы касались её щеки, шеи. Казалось, танец вот-вот перейдёт в поцелуй. Но танец кончился. Константин проводил Ритку к столу и подлил ещё коньяку. Теперь она ждала продолжения. Поплясав с гостями под быструю музыку, чего раньше она стеснялась, и снова сев к столу, Ритка, наконец, снова услышала медленную музыку. Но напрасно ждала она приглашения, обвела глазами зал, Константина Андреевича не было. И на следующий медленный танец он не появился. Ритка встала и пошла по квартире. Она была возбуждена. Проходя мимо своей комнаты, мельком глянув, она увидела на своей девичьей кровати сидящих рядом отца и Константина. Тот перехватил её взгляд и тут же опустил глаза. Ритка ещё и ещё раз прошла мимо них, но Константин не поднимал взгляда, он был чем-то смущён.
Ритка ждала продолжения понравившихся ей ухаживаний, но, выйдя из комнаты, Константин Борисович будто бы вовсе перестал замечать её, словно с ним произошла какая-то мгновенная трансформация. Рита печалилась и негодовала, но все танцы они просидели за столом, не глядя друг на друга, пока Константин не пригласил, в конце концов, одну из дам. Тогда Ритка вышла из-за стола и ушла к себе.
Диана и Константин остались ночевать у них, им постелили в зале прямо за стенкой, где стояла Риткина кровать. Уснуть ей не удавалась, она вертелась, чувствуя рядом тело её мужчины, спящего с женой, да она знала, что он тоже не может спать. Впервые проснувшееся желание было так мучительно неутолимо, такая жгучая ревность владела Риткой, что она даже стонала, елозя по подушке, так что, вероятно, это было слышно и за стенкой.
На следующий день супружеская пара уехала к себе в Подмосковье. Ритка жила в ожидании романтического приезда Константина и их встречи, но они не приезжали целый год, надежды быстро угасли, всё кончилось. Позднее Рита узнала от матери, что тогда в её комнате отец сделал Константину строгий выговор, за тот танец в полумраке спальни, запретив ему приближаться к несовершеннолетней дочери, пригрозив в противном случае порвать с ним всяческие отношения.
И вот встреча состоялась, да ещё как! Но поздно, теперь Ритка любила другого, и была взята силой. Рита откинула одеяло, посидела, касаясь кончиками пальцев прохладного линолеума. Затем решительно включила настольную лампу и села в ночной рубашке за письменный стол. Сморщившись от боли, поёрзала по стулу, выбирая более удобное положение. «Я больше не могу», - прошептала она в тёмное окно, вырвала из попавшейся под руку тетради листок в линеечку и стала писать:
«Слава! Я больше так не могу. Мне очень больно. Я не видела Вас уже столько времени. Не понимаю, почему Вы перестали приходить в мастерскую. Мне очень трудно писать об этом Вам. Но у меня больше нет сил терпеть. Слава, я люблю Вас.
Рита.»
