|
Психиатр запретил мне о женщинах думать,
И о них я теперь уж не думаю, нет,
А иначе меня подключат к аппарату
И начнут офигительным током трясти.
А иначе мне вкатят укол сульфазина,
И покуда я корчиться буду и выть -
"Надо слушаться, маленький", - ласково скажут,
А ведь я уж большой! Сорок пять мне уже.
Это раньше я много о женщинах думал,
Но не знал, что все женщины - страшное зло,
Ибо если о женщинах думаешь много,
То потом и потрогать захочется их.
Кто-то может их трогать, когда пожелает, -
Муж, к примеру, иль просто богатый чувак,
А простому трудящемуся человеку
Они трогать себя просто так не дают.
Помню, трогал одну на Приморском бульваре,
Предварительно тряпку засунув ей в рот.
Тряпку выплюнув, так она вдруг заорала,
Что со страху, как в детстве, обсикался я.
И когда я во сне ее ночью увижу,
Непременно со страху надую в постель.
Потому и зовут меня маленьким, видно,
А ведь я уж большой! Сорок пять мне уже.
После случай похожий со мной приключился -
Мне его даже вспомнить противно теперь.
Я ментам объяснил, что всего лишь потрогал,
Но они привезли в каталажку меня.
А оттуда я утром в больницу поехал,
И теперь занимаются мною врачи.
Мне о женщинах думать они запрещают,
"Это вредно, малыш", - мне они говорят.
И хотя я, конечно, уже не ребенок
(Я давно уж большой - сорок пять мне уже!),
Все же слушаться должен я их, потому что
Они могут иначе меня наказать.
Потому и нельзя мне о женщинах думать,
И о них я не думаю больше - ни-ни:
Ни о сиськах упругих, больших и горячих,
Наполняющих тяжестью сладкой ладонь;
Ни о попках, вертящихся, словно пропеллер,
Привлекающих взгляды к себе на ходу
И в которые пальцами сладко вцепиться
И потом, словно тесто, месить их, месить;
Ни о ножках проворных в прозрачных колготках,
По которым ладонью так сладко водить;
Ни о шейках, в которые носом уткнуться
Так приятно и после сопеть горячо...
Ни об этих вещах, ни о множестве прочих
Я не думаю - я ведь не мальчик уже,
Мне уже сорок пять, и я знаю порядок.
Но тут входит с подносом в палату сестра.
Говорит мне: "Малыш, ну-ка выпей микстурку,
И вот эту таблеточку выпей еще".
"Пожилая она - значит, добрая к детям", -
Я подумал, и мне захотелось тепла.
И я вспомнил, как долго я слушался старших,
Как старался не думать о женщинах я,
И мне сиськи ее захотелось потрогать -
Я на это, по-моему, право имел.
Тут как взвизгнет она! И мне вспомнилась тут же
На Приморском бульваре та страшная ночь,
И, конечно, от страха я тут же обдулся,
Но она все равно продолжала визжать.
Санитары врываются тут же в палату -
Видно, где-то поблизости ждали они -
И хватают меня, и кричу я: "Измена!
Не имеете права! Без рук попрошу!"
Но они не послушались - эти уроды
Гуманизм проявлять не привыкли вообще.
И тогда подключили меня к аппарату
И трясли, как последнюю курву, меня.
Хорошо хоть Чубайс обесточил больницу,
А не то б из меня они вытрясли дух.
С той поры отношусь я с любовью к Чубайсу
И мечтаю потрогать однажды его.
Так что если, братан, попадешь ты в больницу,
То поверь, что тепла там тебе не найти.
Среди медперсонала там каждый - предатель,
Там измена тебя караулит везде.
Ты на вид будь, конечно, послушным и тихим,
Но на самом-то деле не верь никому,
И коль можешь предателям этим нагадить,
То прошу тебя, брат: непременно нагадь.
|
