Персонажи и события романа вымышленные, совпадения имен и фамилий случайны. Посвящается О.Н, первому в моей жизни главному редактору

Часть первая

Жених транзитом

Глава 1

– Здесь регистрация на Магадан? Девушка, а у вас много вещей? Может быть, сдадите вот эту мою коробочку как свой багаж? – Тетка была толстой, и красное платье в крупный бежевый цветок делало ее приземистую фигуру совершенно квадратной. Ей было жарко: нос в испарине, желтенькие прядки нахимиченных кудряшек прилипли ко лбу. Когда она, поставив свой баул, стала утирать лоб смешным детским платочком в котятах и мячиках, Ольга увидела мокрый развод под мышкой. И немудрено. Мало того, что сегодня на Москву свалилась жара за тридцать, так еще и ее крупнокалиберная собеседница тащила (вернее, толкала и пинала) к стойке регистрации две увесистые сумки и пару обмотанных скотчем коробок.

– Да, пожалуйста, – Ольга пожала плечами, – сдам. Что там у вас? Бомбы нет?

Бомбы? Нет, – разулыбалась тетка, и Ольга вдруг увидела, что никакая она не тетка, едва ли старше ее самой. Просто платье это дурацкое, и кудряшки (кстати, похоже, все‑таки свои), и вспотела.

– Постельное белье там и полотенца. Я к жениху в Магадан лечу, вот и набрала... приданого.

Про жениха слушать было некогда – вдруг заработала вторая стойка, очередь оживилась. Ольга и ее попутчица быстро подхватили‑по‑тащили‑допинали сумки и коробки, сдали на Ольгин билет багаж в довесок к ее саквояжи‑ку попали тютелька в тютельку в дозволенные бесплатные тридцать кг. А нететке‑невесте все равно пришлось доплачивать – даже оставшаяся поклажа перебрала килограммов на пять.

В общем‑то ей с Ольгой повезло. С материка (магаданские остальную страну называют только так, «материк»: дорог нет, выбраться можно только по воде или по воздуху, чем не остров?) народ возвращался в Магадан груженным под завязку. Тащили варенье, фрукты, колбасу и все прочее, что в колымском крае стоило втрое‑вчетверо дороже, чем «на материке». Так что отпущенные «Колымскими авиалиниями» багажные лимиты использовались на все сто. А иногда и на все двести – нет‑нет да и случалось, что последних пассажиров оставляли до следующего рейса: «Извините, самолет перегружен».

В этот раз поместились все. Ольга уселась у окна, вытянула ноги – все‑таки хорошо, что она – метр шестьдесят пять, а не какие‑нибудь там метр восемьдесят. В этих ТУ‑154 лишние сантиметры не предусмотрены. Убрала куртку на верхнюю полку – это в Москве плюс тридцать, а в Магадане, прогноз слышала, пятнадцать всего, – достала новый детектив. В общем, приготовилась лететь.

– Ой, еще раз здравствуйте! У нас места рядом, – приземлилась на соседнее кресло невеста в красном платье.

– Конечно, соседние, мы же вместе регистрацию проходили.

– Света, – протянула соседка розовую и неожиданно сухую ладошку. – Я к жениху лечу.

– Да, я помню, вы говорили. Я Ольга. Вы в Москве живете?

– Нет, из‑под Рязани я. Слышали такой город, Скопин?

– Что‑то такое слышала, – слукавила Ольга. Из уездных городков она могла точно сказать только про Урюпинск, где‑то на Волге. Теперь будет знать про Скопин, где‑то под Рязанью.

– А вы в Магадане живете?

– Да. Уже пятнадцать лет.

– И как там? Очень холодно?

В самом Магадане не очень, зима только слишком длинная. Ждешь‑ждешь этого лета, деревья только в июне зеленеют. А в августе – уже заморозки. И теплых дней, чтобы без куртки ходить, за все лето с десяток наберется.

– А в этом, как его, все время путаю название, в Усть‑Омчуге холодно?

– В Усть‑Омчуге? Так вы туда летите? Холодно. Там в декабре‑январе морозы за пятьдесят.

– Кошмар! Как там люди живут?! Это ж в каких валенках по такому морозу ходить?

– В валенках холодно – торбаса шьют. Это такие сапоги из оленьих шкур, их срезают с ног оленей. Подошву делают из толстой специальной резины, которая не дубеет на морозе, в два слоя и между ними – слой войлока. А внутри сапога – ватин. Вот тогда тепло.

Ольга знала, о чем говорила. Тогда, после университета они с Вадимом выбрали распределение на Колыму, в районную газету «Золотая Нелькоба», в тот самый Усть‑Омчуг, в который сейчас летела Света. В восемьдесят восьмом году Магаданская область еще была режимной зоной и просто так туда было не попасть. Пограничники входили в прибывающие самолеты, проверяли документы и право на въезд. Ольга, для которой это путешествие на край земли в по‑настоящему взрослую жизнь было самым главным поступком за все ее двадцать три года, заволновалась под пристальным, оценивающим взглядом серых глаз молодого пограничника.

«С какой целью прибыли?» – «В газету, по распределению!» – пискнула она, просунула руку Вадиму под локоть и стала нервно потирать свое новенькое блестящее обручальное кольцо. «Журналисты, значит? Успехов вам!» – с уважением вернул документы пограничник. Тогда профессия журналиста вызывала уважение, а не раздражение, как сейчас.

Ольга вдруг очень отчетливо вспомнила, как это было. Как они ехали на автобусе‑трудяге долгих восемь часов по пыльной дороге через высоченные перевалы. Как она обалдела от сопок, от диких бескрайних просторов, которые открывались с этих перевалов (вниз, в обрыв возле самых колес автобуса смотреть страшно, лучше – вдаль), от ярких шляпок каких‑то незнакомых грибов, что рядами росли на мелькавших за окнами автобуса склонах (потом она узнала, что это олений гриб, не ядовитый, но горький). Потом она обалдела от первого их с Вадимом жилья – комнатки в деревянном бараке на четыре семьи с общей кухней и туалетом в конце коридора. Соседи – шумные, но уживчивые, щедрые, совершенно несклочные, готовые поделиться с ними и посудой, и хлебом. Особенно колоритным было семейство Панасюков из Украины. Алла работала лаборанткой в районной больничке, Петро – бульдозеристом на прииске. Алла научила Ольгу варить потрясающие борщи. Алкины борщи были именно потрясающими. Они пахли так, что однажды на запах забрел какой‑то бич (так тогда называли в поселке грязных бездомных бродяг‑алкоголиков, расшифровывая слово как «бывший интеллигентный человек») и стянул кастрюлю с варевом. Потащил ее по коридору, да не тут‑то было. Алка выскочила из‑за угла и так огрела доходягу по башке сковородкой, что погнула сковородкино алюминиевое дно. Это она с перепугу. Мужиков в бараке нет, всего‑то на тот час их двое было, Ольга да Алка. А бич этот, не дай бог, борщ сожрет да за добавкой припрется или украдет в комнатах чего! В поселке иногда случались мелкие кражи, хотя в целом было гораздо спокойнее, чем в Ольгином Свердловске. От удара и неожиданности бедолага опрокинул на себя всю кастрюлю, побежал, поскользнулся, шлепнулся, извалялся в борще со всех сторон и удрал под Алкины вопли, держась почему‑то не за голову – наверное, удар смягчила нечесаная кудрявая грива, – а за задницу, к которой приклеился лавровый лист и кусочек капусты.

«А не воруй!» – приговаривала Алка, а Ольге и страшно было, и борща жалко, и бича.

Такая вот у нее была тогда взрослая жизнь, совсем не похожая на ту, что представлялась, когда она собиралась с Вадимом на Север.

О чем мечтала тогда? Об уютной, маленькой квартирке, о кружевных занавесках, о семейных лыжных походах, о мужественных обветренных лицах золотодобытчиков, которые станут героями ее очерков, о добром и мудром главном редакторе, который будет посылать ее в дальние бригады и ставить на первые полосы ее материалы о славных буднях золотой Колымы. Из всех «мечт» безоговорочно сбылись только кружевные занавесочки – Ольга купила их из «подъемных» денег, которые выдали им с Вадимом как молодым специалистам. Лыжные походы как‑то не задались – в ноябре вдруг ударили такие морозы, до пятидесяти шести градусов, – какие там лыжи! Просто идти – и то воздух приходилось хлебать через шарф мелкими глоточками. Ольгу предупреждали, что будет холодно, но чтобы настолько! Хорошо, что Алка еще в сентябре убедила потратить львиную долю тех же подъемных денег на торбаса, и Ольга согласилась: больше оттого, что очень уж ей понравились эти лохматые сапожки с аппликацией из кожи по верху голенища. Это было так экзотично, так по‑северному. И на зиму все равно что‑то покупать надо было, а торбаса стоили чуть дороже приличных сапог. В общем, соблазнилась Ольга экзотикой, и правильно сделала – ножки в сапожках отморозила бы в два счета. А так про ноги можно было не вспоминать, а заниматься лицом. Прикрывать нос варежкой, скулы тереть, когда совсем уже немели. И шапку натягивать поглубже, чтобы закрывала лоб и уши, и шарф подтягивать повыше, чтобы мочки грел.

Но это было потом, аж через четыре месяца после переезда. А первые два Ольга колымским краем наслаждалась. Наслаждалась сопками и двумя шустрыми речками, Детрином и Омчугом, между которыми втиснулся поселок. Наслаждалась подосиновиками, которые росли в получасе ходьбы от ее барака и задорно семафорили своими оранжевыми шляпками меж карликовых березок и осин. Приходила в экстаз от ядреной брусники размером с мелкую вишню. В конце августа ягода красным ковром покрывала склоны всех окружных сопок, и народ ведрами таскал эту бруснику, запасаясь витаминами на всю зиму. Ольга тоже запаслась, за какие‑то два часа собрала аж шесть литров. И в этих приятных хлопотах все ждала, когда же редактор отправит ее на настоящее задание.

Редактором «Золотой Нелькобы» оказалась крепкая дама предпенсионного возраста с замечательным именем Ариадна. В районную газету Ариадна была сослана в начале восьмидесятых – снята с должности главного редактора магаданской областной газеты – и рада была, что легко отделалась. Уж больно скандальный случай получился. Надо было срочно ставить в номер на первую полосу заметку о водителе, который как раз накануне прошел свой стотысячный километр по колымским трассам. Заметку срочно написала сама Ариадна, текст срочно отправили в набор, срочно вычитали, и наутро газетка вышла с фотографией героя. На фото герой сидел, крепко вцепившись в баранку, и с сосредоточенным напряжением глядел вдаль. А под фото (напряжешься тут!) красовался заголовок: «Сто тысяч километров – не пердел!». Наборщик впопыхах букву «е» не туда поставил, корректор проглядел, Ариадна заголовок в гранках не вычитала.

С тех пор прошло лет десять, но Ариадна бдела вовсю, к молодым журналистам относилась со строгостью и бестрепетной редакторской рукой вымарывала, как она говорила, «отсебятину». В Ольгином случае – именно то, что делало ее заметки легкими, ироничными и живыми, за что ее хвалили преподаватели и руководители практики, из‑за чего в свердловской городской газете с удовольствием брали ее очерки и репортажи. А ведь она старалась хоть как‑то обыграть скучнейшие задания, которыми ее нагружала Ариадна! Отправила Ольгу расхвалить яйценоскость совхозных кур, которые расстарались по случаю изменения режима питания и освещения, и взять интервью у зоотехника‑рационализатора, который все это дело придумал и внедрил. Рационализатор заикался, краснел и кивал в ответ на наводящие вопросы. Интервью просто‑напросто пришлось выдумывать. Однако после решительной правки Ариадны Ольгин собеседник выглядел идеально‑плакатным героем северных будней. А Ольга – идиоткой с шершавым языком плаката. Потом Ариадна отправила ее писать о племенном коровьем пополнении, прибывшем в совхоз с материка. Ольга попросилась войти в коровник – хотела впечатлений набраться, – получила пару резиновых сапог сорок пятого размера, влезла в них вместе с кедами, добрела до стойла, постояла, поглядела на черно‑белую сверхудойную скотинку, собралась развернуться к выходу – и чуть не рухнула плашмя в навозную жижу. Сапоги засосало выше щиколоток и передвигаться в них не было никакой возможности. Так и стояла она минут двадцать, пока бригадир не вспомнил («А куда‑то подевалась наша корреспондентка?») и не вытащил ее на руках – сапоги так и остались стоять в жиже. Тут уж настроение у Ольги случилось такое – впору фельетон строчить, и сама перешла на штампы о строителях светлого настоящего.

Порадовалась было, когда послали на драгу писать о выполнении плана золотодобычи. Драга, плавучая махина ростом с трехэтажный дом, как раз тарахтела недалеко от поселка. Она каждое лето, как вскрывалась река, перекапывала дно Омчуга, намывая золотой песок и вываливая на берег кучи отработанной гальки. Эти отвалы тянулись на несколько километров вдоль реки. Но и на драге правда жизни оказалась такой, что писать про нее в газету было никак нельзя. Начальник участка бойко отвечал на Ольгины вопросы, пока не осознал, что матерится каждым вторым словом. Как осознал – не смог разговаривать. Рабочие из‑за грохота драги объяснялись жестами и молодуху, которая снимала пробу намытого грунта и называлась опробщица, подзывали, непристойно прикладывая к ширинке сложенные кольцом большие и указательные пальцы. Одна радость – золото показали, но эти тусклые крупинки и комочки, из‑за которых были перекорежены берега речки, Ольгу тоже не очень впечатлили. Вадиму повезло больше. Он напросился в артель к старателям, жил с ними все лето, наезжая домой раз в две недели, писал по‑настоящему живые зарисовки и отправлял их в областную газету в Магадан и в Москву, в «Труд» и «Социндустрию». Или тогда она уже стала «Рабочей трибуной»? Эти материалы и Ариадна не трогала – не ей отвечать, – и московские редакторы печатали почти без купюр. Вадим вдруг сделался собкором московских газет и многообещающим молодым журналистом. А Ольге вдруг подумалось, что работе он отдается с гораздо большей страстью, чем семье. Работу он любит, а с Ольгой – так, дружит.

Семейная жизнь у них с Вадимом получалась ровная и спокойная. Ольга физически не умела орать, от чужих криков ее просто тошнило до темноты в глазах и до головокружения. В седьмом классе она просто упала в обморок, когда ее принялась распекать новая учительница по истории. Их Нину Ильиничну, которая разговаривала ровным голосом и всем ученикам говорила «вы», отправили на пенсию. Взамен пришла эта, Эльвира Валерьевна. Новая учительница говорила неприятным высоким тоном и при этом так монотонно, что народ в классе начинал сначала скучать, а потом писать друг другу записочки, передавая их по партам. Эльвира Валерьевна на Ольгиной парте одну такую записочку перехватила, развернула, прочитала и принялась на Ольгу орать. Ольга вспомнила, как визг Эльвиры Валерьевны буквально ввинчивался в ее голову, входя в середину лба и отзываясь тошнотой под ложечкой. Ольге хотелось закрыть уши и глаза и куда‑нибудь деться. Она и делась – упала в обморок. От Ольгиного обморока истеричка‑историчка сама чуть сердечный удар не получила с перепугу. Бегала за медсестрой, та совала Ольге под нос вонючий нашатырь, твердила что‑то про переходный возраст и гормональную перестройку. Потом написала освобождение от уроков на три дня. Когда Ольга вернулась в школу, уроки истории в их классе опять вела Нина Ильинична.

Мама тоже никогда не повышала на Ольгу голос. Она с ней договаривалась. А если Ольга вела себя неправильно, матери достаточно было добавить жесткости в тоне и взглянуть строго поверх очков, и дочь понимала.

Вадим тоже всегда с ней договаривался. Он заприметил Ольгу с первого курса. Как сел рядом на установочной лекции, так и держался все время в пределах видимости. Они учились в одной группе, вместе курсовые писали, на практику ездили. Ольга за пять лет так привыкла к Вадиму, что и замуж вышла больше от привычки, чем от любви. Почти сразу их семейная жизнь стала протекать ровно, как у давно женатых и хорошо притесавшихся друг к другу супругов. Вадим совершенно не расстраивался, если Ольга не успевала что‑то сделать по дому. Сам мог состряпать себе несложный ужин, рубаху погладить, простирнуть по мелочи. Он никогда не повышал на Ольгу голос, не срывал на ней раздражение. И ни капельки не ревновал. Ольга даже ему как‑то проверочку устроила. Пошла в клуб на репетицию народного театра – они там до двенадцати прорепетировали и до двух ночи чаи прогоняли. Когда возвращалась домой, увидела – в окне свет горит. Обрадовалась, что Вадим не спит, волнуется. Оказалось, спит себе спокойненько, только настольную лампу зажег на подоконнике, чтобы ей не темно было возвращаться. Ольга тогда аж разревелась от досады, что муж такой толстокожий. Живет своей параллельной жизнью и Ольгу туда не затягивает. Не то чтобы не пускает, а не нагружает как‑то. И в ее дела не лезет, пока она сама его не попросит. Просто брат какой‑то, а не муж! Ольге тогда казалось, что настоящая любовь не такая. Что настоящая любовь должна быть яркой, бурной, со страстями и серенадами. С Вадимом ей было надежно, спокойно, бесхлопотно и... пресно.

А потом, через два года, когда у них уже подрастала годовалая Нюська и они переехали в Магадан, в Ольгиной жизни появился Лобанов. Он приметил ее в бассейне – стройную, гибкую, совсем не располневшую после родов, а лишь по‑женски округлившуюся в нужных местах, и пошел на таран. Так Ольгу добивались впервые в жизни. Вадим – близорукий, худощавый, рано начавший лысеть блондин – тогда в ее глазах сильно проигрывал кудрявому коренастому красавцу Жоре Лобанову. Как Лобанов играл на гитаре! Как пел (а у Вадима нет ни слуха, ни голоса)! Какую невиданную ягоду княженику привез из сопок, целое ведро (а Вадим даже не спросил, откуда ягода)! И мешок вяленых хариусов, и букетик незнакомых нежных цветов, похожих на эдельвейсы (а Вадим все время таскает ей гвоздики, как ветерану труда). Жорины поцелуи Ольге нравились меньше. Его губы непривычно пахли табаком – Вадим не курил, и Ольга тогда тоже еще не курила, – были колючими из‑за усов, влажными, и после она всегда быстро украдкой вытирала рот. И слушала, слушала: про речные пороги, дальние маршруты и заповедные красоты, к которым только на вертолете можно долететь. Лобанов брал ее руки, целовал ладони, а затем – щеки, губы, а Ольга быстро утирала рот и думала, ах, какой у нее красивый роман. Она не собиралась ломать свою семью – просто играла в красивую любовь, о которой так мечтала. И заигралась. Лобанов взял ее неожиданно, стремительно и жестко, без прелюдий и вопросов. Это было так не похоже на секс, которым Ольга занималась с Вадимом (а больше ни с кем и не занималась), что она просто оторопела, не возражала, а потом тихо плакала: «Что же теперь делать?» – «Выходить за меня замуж», – подсказал Лобанов, и Ольга решила выходить. Когда она объявила, что любит другого и подает на развод, она еще ждала от Вадима каких‑то действий, эмоций, особенных слов. А Вадим выдержал долгую, по‑театральному нелепую паузу, потом сказал: «Если ты так решила, то давай разведемся». Потом на суде подтвердил, что они не сошлись характерами и жить им вместе дальше ну никак невозможно. Потом уехал в Москву, и в комнату в коммуналке, которую им с Вадимом как молодой семье дали из фонда областной администрации, из своей общаги переселился Лобанов. Переселился – и выдал Ольге настоящую любовь по полной программе: с ревностью, скандалами, контролем за ее жизнью и бурным грубым сексом, от которого уже через пару месяцев ее стало тошнить. Оказалось, что это беременность, оказалось, что внематочная и что детей у Ольги больше не будет никогда.

* * *

– И у них там, на участке, все по‑западному. Домики теплые, вода горячая есть, работают две недели через две. Начальник участка канадец, все строго очень. Чуть какое нарушение – штрафуют, а на второй раз увольняют. Зато и платят хорошо. У Вовчика скоро контракт заканчивается, он хочет, чтобы мы скорее поженились. Так больше шансов, что контракт перезаключат – компания женатых работников предпочитает холостым. Да и самому надоело, говорит, холостяковать. Вот и лечу, – рассказывала взахлеб Света.

Ольга отвлеклась от воспоминаний и включилась. Оказывается, она воспринимала Свету параллельно своим мыслям. Света рассказывала про своего жениха, геолога, который смог устроиться в российско‑канадскую компанию и попал на Колыму золото добывать. Рудник недалеко от Усть‑Омчуга, работают там вахтовым методом, поэтому ее Вовчик по две недели живет то на руднике в бытовке, то в поселке в общежитии. В отпуск он решил не приезжать, остался денег зарабатывать к свадьбе. А свадьбу решил сыграть на Севере, для чего и вызвал к себе Свету.

– Свет, а вы его любите?

– Ага, люблю. С шести лет люблю. Как он в садике меня за бок укусил, так и полюбила.

– Укусил?

– Ага. Я ему кубиком в лоб дала и башню развалила, а он меня за это укусил. Так и ходили потом: он – с шишкой, я – со следами зубов. Вместе башни складывали, в фашистов играли.

– Как это?

А я убегала, а он меня ловил и в плен брал – отводил к забору и в тюрьму сажал. Потом я убегала из плена, и он меня опять ловил. Мы так и выросли вместе, уроки друг у друга списывали: я у него – математику, он у меня – русский. Целовались в старших классах. Вместе хотели ехать в Москву учиться: я – в Пищевой институт, он – в Горный. А потом я сдуру в Аркашку влюбилась, черт мне его подсунул, замуж за него выскочила в восемнадцать лет. На дискотеке с ним познакомилась. Он старше меня на семь лет, знал, как с девчонками обращаться. В глаза заглянул, за ручку взял, улыбнулся – я и пропала. Какой там Вовчик – Аркаша был как свет в окошке. Веревки вил из меня, гад, пока я через три года его на Лидке, подружке своей дорогой, не застукала.

– И что?

Что‑что, поорала и простила. Клялся, что кроме меня не нужен ему никто. Да и Ксюхе нашей уже полтора года было. А потом и клясться, и скрываться перестал, кобель. Наверное, всех одиноких баб в Скопине покрыл. Я, говорит, самец, и у меня зов природы. Начитался дряни всякой про секс в газетах. В общем, надоело мне это, я три года уже как забрала Ксюху и ушла. Любовь прошла, а больше меня возле него ничего не держало. На деньги‑то, считай, мои жили. У нас в Скопине плоховато с работой и платят мало. Но мне повезло: я домработницей к одному москвичу устроилась. Он профессор какой‑то, из Москвы приехал, у нас в Скопине дом построил – то у нас в городе жил, книжки свои писал, то в Москву уезжал по делам. Я за домом следила, когда хозяин наезжал, – готовила, стирала, убирала. Он платил хорошо и относился уважительно, без глупостей всяких. Ну, не приставал. А Аркаша, как его с молочного комбината шесть лет назад сократили, нигде надолго устроиться не мог. В последние годы вообще то грузчиком перебивался, то разнорабочим, то сторожем на стоянке. Зарабатывал копейки, только на сигареты и хватало. Вот и доказывал себе, что мужик.

– А Вовчик что же?

А он, как я за Аркашу вышла, со злости один в Москву уехал и на геолога выучился. Мотался где‑то. И, представляете, год назад я впервые в жизни в Москву выбралась. Профессор мой засобирался – он на машине же, – я и напросилась, чтобы довез. Так вдруг захотелось по Красной площади походить, в метро поездить! И в метро на станции с Вовкой столкнулась! Рассказать как – не поверят! Заблудилась в этих переходах – «Боровицкая», «Арбатская», «Библиотека имени Ленина», – свернула куда‑то, по лестнице поднялась, вышла – вижу: опять на «Библиотеке Ленина» второй круг наматываю. Стала головой вертеть, соображать. Куда идти? Народу вокруг – жуть! Все толкаются, бегут к этим поездам, как будто каждый поезд – последний и до завтра следующего не будет! Никого ни о чем не спросишь, вокруг грохот – ужас! Все, думаю, Светка, так и сгинешь ты в этой суматохе. И вдруг, гляжу – Вовчик идет! Сначала решила – обозналась. А он подходит: «Светкин, это ты?» Так только он меня называл всегда. И так на меня нахлынуло, будто и не было Аркашки в моей жизни и нам с Вовкой будто по восемнадцать всего! И он обрадовался, утащил меня в Макдоналдс, мы там часа четыре проговорили. У него без меня жизнь тоже не сложилась – ездил все по своим экспедициям, не женился, хотя бабы были. Рассказал, что дочь у него растет в Челябинске, двенадцать лет уже девчонке, что года три без нормальной работы мыкался, а теперь вот получил приглашение на собеседование в канадскую фирму, завтра идет, а то, что меня так встретил, – добрый знак. И представляете, получил он эту работу! Ну, я уже об этом рассказывала. Мы год переписывались, теперь вот еду к нему на Колыму.

– Не страшно было из дома уезжать?

– Страшно, конечно, я же дальше Рязани, считай, и не ездила никуда. В Москву сегодня второй раз в жизни выбралась, и сразу – лететь. Но я же не просто так – к Вовчику. Обживемся – Ксюху заберу. Пока она с мамой моей.

– А он какой? Красивый?

– Красивым Аркаша был, поэтому ему от баб отбою не было. А Вовка, он настоящий. Правильный. Он семью хочет, сына чтобы я ему родила. Дом для нас хочет построить. Теперь, говорит, у меня будет для кого стараться. Он у меня особенный! И не пьет! У него аллергия на водку!

– И вправду особенный. Он будет тебя встречать?

– Нет, не сможет, вахта у него. Но он сказал, автобус прямо от аэропорта ходит, довезет. Покажете, где садиться?

– Покажу, там близко.

Света еще с час расспрашивала Ольгу, как живут в Усть‑Омчуге, радовалась, что лето там есть – почти полноценных три месяца и даже с жарой до тридцати градусов, – что на огородах растет морковь, картошка и капуста и что, если есть работа, то жить там – хорошо. Потом устала, успокоилась и задремала – по московскому времени‑то час ночи, лететь еще часов семь, самое время поспать. Ольге спать не хотелось. Попробовала читать, но невероятные приключения частной сыщицы Агриппины пролетали мимо сознания. Света вдруг всколыхнула ту прошлую жизнь, подробности которой Ольга давно уже уложила на самое дно своей памяти, пересыпала нафталином и с тех пор никогда не перебирала, чтобы не травить душу.

Хватило полугода жизни с Лобановым, чтобы Ольга поняла – с Вадимом она была счастлива. Рядом с ней жил человек, который любил ее спокойной, ненавязчивой любовью, принимал ее такой, какая она есть, помогал и поддерживал так естественно и незаметно, что Ольга посчитала это обязательным фоном ее собственной жизни. И думала, что так будет всегда, что все мужчины ведут себя так. Дура была. Поумнела быстро, но все равно – поздно: Вадим в Москве быстро женился, родил сыновей‑близнецов, Веньку и Сеньку. И хотя полностью не ушел из ее жизни – присылал деньги для Нюськи, звонил не реже раза в два месяца, – ничего уже было не вернуть. Лобанов бесился от этих звонков и потом нудил и придирался весь вечер, но Ольга научилась не реагировать на его брюзжание, пропускать все мимо ушей. Если Лобанов не орал – получалось. Если орал, трудно было не реагировать – шумел очень, а реагировать – напрасная трата нервов. Хотя в обмороки от его воплей Ольга не падала: ко всему, оказывается, привыкнуть можно. Того, что от нее требовал Лобанов, она сделать не могла. И быть такой, как он требовал, не могла. Хотя первые полгода совместной жизни очень старалась. Потом год старалась не очень – слишком много уходило сил, чтобы следить за собой: как ходит, что говорит, как расставляет посуду на кухне, как складывает вещи в шкафу, чтобы звонить по пять раз на дню, отчитываясь, что делает и когда придет, чтобы оправдываться, если пришла слишком, по его мнению, поздно, и доказывать, что раньше прийти она ну никак не могла.

В конце концов Ольга устала от тотального лобановского контроля, от его нотаций и внушений, что она несовершенная, малоприспособленная и без его опеки ни на что не годная. Она даже развелась с ним восемь лет назад. Развода Лобанов долго не давал, не являлся на заседания суда, вымотал из Ольги всю душу и последние силы. Развода она добилась, но ничего не изменилось. Ольга так и осталась жить с фамилией Лобанова, под одной с ним крышей, только что вещи его перетащила в отдельную комнату да спать с ним отказывалась. Квартиру даже разменять нельзя было. Она располагалась на втором этаже, а на первом был рентгенкабинет городской поликлиники. Почти сразу после того, как у Ольги поселился Лобанов, кто‑то в СЭС выяснил, что в доме слишком большой фон рентгеновских излучений, и жильцов принялись расселять. Выселили всех, кроме Ольги

(Лобанов так жил, без прописки), потом начался расцвет демократии, выборы‑перевыборы, заявления властей, что Север стране не нужен. Народ кинулся уезжать из города, чиновники переключились на другие хлопоты, врач из СЭС тоже уехал. Про решение СЭС городские власти забыли, про Ольгу – тоже. По документам она занимала комнату в коммуналке, на деле – просторную трехкомнатную «сталинку» в центре Магадана, но никаких продаж‑обменов она с ней делать не могла. И выгнать Лобанова тоже не могла – не уходил он. Тогда ушла Ольга – в себя, в работу, в командировки. Ездила по Колыме, писала о людях и умирающих поселках и видела такие человеческие истории, такую глубину отчаяния и такую силу духа, что Лобанов с его наездами и брюзжанием казался ей мелким и несущественным. Да и польза от него была – он оставался на хозяйстве, присматривал за Нюськой, относился к ней по‑отцовски. И хотя тоже пилил ее и воспитывал, но устраивал девчонке походы в сопки, брал с собой на острова и озера. Лобанов был профессиональным туристом. Знал все заповедные места и тропы Магаданской области «от и до» и за определенную плату готов был делиться этими знаниями со всеми желающими. На волне интереса иностранцев к ГУЛАГУ делился успешно, водил иностранных исследователей по бывшим сталинским лагерям, получал от них вознаграждение в валюте. Теперь эта волна схлынула. Иностранцы насмотрелись и на лагеря, и на легендарную лагерную столицу. Да и местный сервис не очень располагал к визитам: и в облезлой гостинице «Магадан» совкового типа и в евроотремонтированном отеле «Вечерний» одинаково отсутствовала горячая воду с мая по сентябрь и устраивали бега тараканы. Поэтому в последнее время Лобанов носился с проектом экстремального туризма со сплавом по Колыме и восхождениями на самую высокую, высотой с Эверест, сопку. Со своей всегдашней настойчивостью бомбил этими проектами местную прессу и администрацию, писал в Москву и даже успел завлечь съемочную группу передачи «Вокруг света» вместе с Сенкевичем. Ольга тогда тоже с ними поездила, посмотрела, рыбу в море половила, на вертолете в такие сказочно‑заповедные места залетала, – одно озеро Джека Лондона, голубое роскошное зеркало в изумрудной оправе окрестных сопок, чего стоит! Была бы американским туристом‑любителем, заплатила бы, по лобановским расценкам, за это удовольствие тысяч двадцать, долларов.

Впрочем, она и так платила, в рассрочку. От лета до лета Лобанов жил на ее зарплату. Не то чтобы денег требовал, но ел продукты из холодильника, брал ее сигареты и как‑то так ставил в известность о неотложных расходах, что Ольга платила. Когда уезжала в командировки, она всегда оставляла ему денег на хозяйство – он ведь за Нюськой смотрел. Когда деньги у него появлялись, летом, в сезон, Лобанов тратил их на свои туристские неотложные нужды и покупал что‑нибудь в дом. Недавно вот купил диван – у Ольги не получалось скопить – и считал себя добытчиком, хозяином, и ждал от Ольги бурных похвал и восторгов. На диване деньги закончились, и опять все жили на Ольгину зарплату.

– Что пить будете? – вернула Ольгу в самолет стюардесса.

– Воду, пожалуйста, без газа. А обед скоро будет?

– Минут через сорок.

– А мне «колу» дайте, девушка, – проснулась Света. Она позевала, потерла глаза, пригладила взъерошенные кудряшки, зацепилась взглядом за обложку Ольгиной книги и перешла на ты: – Слушай, Оль, а давай погадаем.

– Как?

– А по книжке по твоей. Я дома всегда по книжкам гадаю.

– Так это же детектив!

– А хоть кулинарный справочник. Нет, серьезно, я по справочнику тоже гадаю. Если выпадет что‑то типа «взять телячьи почки и два часа вымачивать в проточной воде», – значит плохой прогноз, а если «украсить взбитыми сливками и нарезанными ягодами клубники» – все будет хорошо.

– А если «помешивать на медленном огне до загустения»? – развеселилась Ольга.

– Тогда сиди и жди – все само образуется. Ну, вот давай открой мне двадцать четвертую страницу и прочитай шестую строчку сверху... нет, восьмую строчку!

– «Дверь за ней захлопнулась, и Агриппина осталась одна. В темноте угадывались ступени. Они вели вверх, к какому‑то источнику света. Свет мерцал бледным заревом, которое Агриппина ясно различила, как только глаза привыкли к темноте», – прочла Ольга, залезая и на девятую строку. – И что это значит?

– Что у меня все будет хорошо. Смотри: дверь захлопнулась – это я уехала из своей прошлой жизни. Осталась одна – одна ведь сейчас лечу. Лестница вверх – значит, куда надо идти собралась. Свет вдалеке – все будет хорошо. Теперь давай ты. Называй страницу и строчку.

– Ну, страница тридцать восемь, строка двенадцать, снизу, – назвала Ольга свой возраст и завтрашний (или уже сегодняшний? Запуталась совсем с этой восьмичасовой разницей во времени!) день.

– Читай вслух!

«Веер был сделан из тонкой рисовой бумаги. Он трепетал, и нарисованные гейши, казалось, танцевали свой чувственный танец, навевая на Агриппину смутные эротические желания и овевая ее приятным сквознячком». И что это значит?

– Так. Сквознячок – это к переменам. Эротические желания, чувственный танец – наверное, роман у тебя намечается. Гейши и рисовая бумага – значит, с японцем, что ли, каким...

– Да ну тебя, – захохотала Ольга, – какой еще японец! Нет в Магадане японцев, китайцы только на рынке барахлом торгуют. В прошлом году приехали осенью на разведку, привезли тюль, тапочки, купальники – стоят на морозе. Один прямо поверх купальников объявление повесил: «Все очень дешево, хочу домой, замерз». Это ему, наверное, кто‑то из наших для прикола написал. Сами они по‑русски почти не разговаривают!

– Ну, тогда будет у тебя роман с китайцем!

– Ага, и он мне подарит все свои купальники!

Принесли обед, Ольга выбрала курицу, Света – гуляш. Поели, потом Света выпросила детектив почитать, а Ольга откинулась в кресле, закрыла глаза и стала думать о Светином гадании. Эротическое приключение у нее уже случилось, но о нем лучше сейчас не вспоминать – слишком все было как‑то... неожиданно. Знакомый японец у нее есть, только для романа малопригодный. Мачимура, бывший заключенный сталинских лагерей. Семнадцатилетним пацаном попал в плен на Сахалине под занавес Второй мировой войны, просидел в лагерях три года, строил дома в Магадане. Потом уехал в свою Японию, а в 97‑м году объявился во главе делегации, которая разыскивала могилы японских военнопленных по колымским лагерям. Он единственный из них знал хоть что‑то об этих местах и мог хоть как‑то изъясняться по‑русски. Ольга тогда уже работала в «Территории», новой демократической магаданской газете. Ее отправили писать про японскую делегацию, она познакомилась с Мачимурой, привела к нему Лобанова, тот вызвался быть проводником. Гонорар Лобанов отработал добросовестно, довел японцев аж до Бутыгучага, заброшенного лагеря на урановых рудниках с огромным кладбищем с пронумерованными могилами. Оно тогда еще почти не тронутое стояло, это после всякие охотники до сувениров растащили и кресты, и таблички. Даже школы окрестные краеведческие экспедиции сдуру туда устраивали, разыскивая что‑нибудь для школьных музеев. Сдуру, потому что радиоактивность в этом лагере была довольно высокая. Энтузиазм краеведов местные власти догадались утихомирить только тогда, когда в одном из таких школьных музеев обнаружился «фонящий» ботинок. Подошва драного лагерного экспоната оказалась пропитана грунтом с уранового рудника. Обнаружилось это случайно – водили очередных туристов с Аляски, школу показывали, а у одного в кармане дозиметр был. Маленький такой, на авторучку похож. Ну и защелкала эта авторучка в школьном музее, как дятел в березовой роще. Что было тогда! Скандал на всю область! Ольга сама про этот случай писала.

Японцы в тот приезд сфотографировали могилы и переписали номера, затем в Москве добыли информацию в архивах и выяснили, какие из могил японские, и уже следующим летом Мачимура приехал снова, забирать останки. Нельзя, говорит, чтобы человек был похоронен на чужбине. Пока кости его не вернутся на родину, в Японию, нет его душе покоя. Это Ольга так для себя перевела его объяснения на русском и английском. Английский она тогда знала средне, а по‑русски Мачимура говорил очень специфично – язык‑то учил в плену со слов охранников и конвоиров. Поэтому по‑русски он в основном матерился – старомодно, с акцентом и с доброжелательной японской улыбкой.

Ольга еще в первый приезд Мачимуры устроила ему дружеские посиделки с журналистами «Территории» – точнее, с журналистками: мужчин в редакции было мало, они куда‑то ездили и не пришли. Японец – крепкий, кстати, несмотря на свои почти семьдесят лет, – выпил водочки, захмелел и полностью перешел на русский язык Тетки хохотали от его старательных матюгов, и Мачимура чувствовал себя стопроцентным покорителем женских сердец. Ольгу он выделил из всех, называл «Оля‑доча», звонил ей из Японии и на третье лето, когда с могилами уже было закончено, приехал в Магадан с приземистым рябым сорокалетним японцем и попросил помочь его женить. Я, говорит, рассказал, какие красивые у вас девушки, и он приехал за невестой. Японец прожил в Магадане все лето, и к августу ему, действительно, нашлась невеста – двадцативосьмилетняя красавица‑библиотекарша с пшеничной косой до пояса. Ее через каких‑то знакомых знакомых отыскала Люся из отдела писем. Библиотекарша уже отчаялась выйти замуж – в ее поселке Стекольном всего‑то живет три тысячи человек. Работы нет, нормальные мужики уехали – кто в Магадан, кто на материк, – остались алкаши да старики, которым деваться некуда. А ей не уехать – с матерью живет, не бросишь. Так и сидела в своей библиотеке, книжки читала, ничего от жизни не ждала. Жениха из Японии приняла как подарок судьбы. Он и ее, и маму увез в свою Японию. Три года прошло, вроде народился кто‑то у них – японская жена переписывалась с Люсей из отдела писем. А Мачимура что‑то долго не звонит.

– Уважаемые пассажиры! Наш самолет прибывает в аэропорт «Сокол». Просьба привести кресла в вертикальное положение и пристегнуть привязные ремни! – Оля не заметила, что она, оказывается, задремала.

Глава 2

– Сколько раз тебе говорить – не наливай в чайник воду из‑под крана. Специально же воду отстаиваю, из банки наливай. И газ не открывай так сильно – чайник пачкается, убавь. Оль, ты выкинешь когда‑нибудь эту свою облезлую кружку – вон трещина уже на боку. У тебя что денег на новую не хватает? Ты как мать должна поговорить с Нюсей, она вечерами шляется где‑то допоздна, хотя я велел ей быть дома в полдесятого. Тебе вчера Мачимура твой звонил, я сказал, ты сегодня будешь.

«Ну, с прибытием», – подумала Ольга. Пока ехала из аэропорта, надеялась, что Лобанов умотал куда‑нибудь по своим летним делам. Зря надеялась – он был дома, паковал какие‑то мешки. Встретил радушно, потянулся целовать – отвернулась, чмокнул куда‑то в область уха. Она пошла на кухню ставить чайник – чаю очень хотелось. Он – соскучился! – притащился следом. Получилось чаепитие с комментарием. За две недели командировки Ольга уже отвыкла от лобановского брюзжания, поэтому его слова цепляли. «Воду не наливать. Да она, после московской, чище чистого. Чайник пачкается. Я испачкаю, я и помою. Кружку выкинуть. Нравится она мне. Нюська шляется. Ночи белые, до одиннадцати может гулять без проблем, пока погода хорошая. Мачимура звонил. – Что?»

– Когда звонил?

– Да вчера, говорю, ты что, плохо слышишь после своей Москвы?

– Что хотел?

– А хрен его поймет. По‑русски этот твой японский аксакал говорит, сама знаешь как. Вроде приехать хочет.

– Когда?

– Оля, ну говорю же, не разобрал! Чего ты пристала, в самом деле! Лучше скажи, где моя ветровка с оранжевым капюшоном. Куда ты ее засунула? Почему ты все куда‑то деваешь, ничего в доме найти нельзя!

– Жор, меня дома две недели не было!

– Вот именно! Вместо того чтобы домом заниматься, мотаешься где‑то. Дочь заброшена, шляется, курит наверняка. Я у нее в кармане вчера спички нашел.

– Жор, ты что, шаришь по ее карманам?

Убирает в доме кое‑как, вещи в кучу, ничего не найдешь... Да, шарю. Тебе же некогда, а за Нюськой контроль нужен. А то сегодня – спички, завтра – шприцы. Ты хочешь, чтобы твоя дочь стала наркоманкой?! Или в подоле принесла?

– Жора, ну что ты несешь! Какой подол, какие шприцы, какие наркоманы! Нюська нормальный подросток, у нее нормальные друзья.

Лобанов уже не слушал. Он закончил паковать свои мешки и надевал ветровку – разыскал.

– Ты надолго?

– Недели на две. С мужиками договорился, у них лицензия на горбушу, в бригаду взяли.

«Точно, нерест начался. Ну, хоть икры притащит», – подумала Ольга. Лобанов каждое лето прибивался к какой‑нибудь рыболовецкой бригаде, приносил в дом красной икры и по нескольку мешков красной рыбы. Икру мужики солили еще у реки, а рыбу Лобанов разделывал на куски дома и забивал ими всю морозилку. В сезон горбуша на рынке стоила копейки, за три рыбины просили денег, как за десяток яиц. Но, по крайней мере, не надо было тратить хотя бы этих денег. И с рыбой не надо было возиться – достал из морозилки и готовь.

– Жор, может, ты мне ключи от машины оставишь?

– Оставлю, – подозрительно легко согласился Лобанов. – Только заправить надо – бак пустой.

«Понятно, опять на мели», – подумала Ольга. Свой красный, как пожарная машина, «нисан‑патрол» Лобанов купил прошлым летом. Приезжала группа экстремалов из Германии, и Лобанов устроил им такой сплав по колымским порогам, что бедные фрицы набрались, похоже, впечатлений лет на пять. По крайней мере, этим летом они не приехали, хотя и обещали. Гонорара от туристов ему хватило на «патрол». Не новый, конечно, но и не сильно подержанный, чуть ли не спецзаказом из Японии везли. Автомобиль выглядел мощно, бензин кушал по‑взрослому Ольгу Лобанов подпускал к «патролу», только если был совсем на мели. Она тогда заливала полный бак и каталась по городу – поддерживала водительский навык. Курсы Ольга окончила еще в позапрошлом году, но на свою машинку накопить все никак не получалось. Так и каталась на чужих. То у Славы Птицына, главного редактора «Территории» и своего непосредственного начальника выпросит порулить, то у Таньки Мухиной, – своей коллеги и лучшей подруги. Кстати, и Слава, и Танька доверяли ей машину легко – у Ольги начисто отсутствовал женский водительский кретинизм. Она чувствовала машину, машина чувствовала ее, но в том случае, если в салоне не было Лобанова. Если он был, то начинал шуметь, одергивать, командовать, комментировать. С ним больше получаса Ольга за рулем не выдерживала – уставала так, будто гоняла шесть часов по перевалам. Теперь, похоже, она получила подарок судьбы – машина две недели в ее полном распоряжении, Лобанов – вне досягаемости.

– И поаккуратнее там, а то начнешь по дороге ворон ловить. Смотри, куда едешь, а то приедешь куда смотришь! Ну, все, я пошел, мужики уже под окнами сигналят, – махнул рукой Лобанов, сгреб свои мешки и исчез. На две недели!!!

Ольга пошла на кухню, заварила себе кофе. Спать хотелось отчаянно, но лучше перетерпеть до вечера и не ложиться. Так быстрее в новое время войдет, а то выспится до вечера, а ночью будет маяться – восемь часов разницы с Москвой, день и ночь местами меняются. Только чем заняться? За Лобановым, что ли, прибрать? Раскидал барахло по всей квартире. Ольга попинала коробку с зимней обувью – Лобанов вытащил ее с антресоли да так и бросил в коридоре.

– Мамочка приехала! – Нюська влетела в двери конопатой бестией и повисла у Ольги на шее.

– Привет, зайчоныш, – чмокнула Ольга дочь в макушку. – Как ты тут без меня?

– Нормально!

– Жора не очень доставал?

– Да так, бурчал себе. Один раз, правда, разорался, а я на улицу сбежала. Кричал, что домой не пустит. Я даже с Надей договорилась, если что, у нее буду ночевать.

– То есть?

– Да не волнуйся, я пришла в десять, Жоры не было, я быстренько спать улеглась, даже не слышала, когда он вернулся. А он утром повыступал немного и все. Знаешь, папа звонил!

– И как он там, в своем Техасе? – Вадим уехал в Америку по рабочей визе месяц назад.

– Говорит, что хорошо. Говорит, с ним контракт заключили на три года, тетя Ира и мальчишки оформляют визы, едут к нему осенью. Папа говорит, что через полгода и я могу приехать, если захочу в Америке учиться.

– А ты хочешь?

– Не знаю, английский подзубрить придется. И, говорят, школы у них странные и учат там плохо. – Нюська явно хотела в Америку, но боялась обидеть мать.

– Нюсь, ты чего выдумываешь? Нормальные там школы, просто учат по‑другому. Так, как твоя Наталья Степановна, никто визжать на уроке не посмеет – вмиг с работы вылетит.

Ольга знала, о чем говорила. В 93‑м, когда открылся «железный занавес», Магадан побратался с Анкориджем и Ольга попала в первую делегацию журналистов, приглашенных на Аляску. Контраст сытого чистенького изобильного Анкориджа с грязным, серым голодным (еще очень хорошо помнилось, как очередь за мясом по талонам занимали с семи утра) Магаданом был ошеломительным. Ольга заходила в магазины, в школы, в дома, смотрела на довольные, беззаботные лица американцев и чувствовала себя то ли во сне, то ли в сказке. В быль и явь вернулась через десять дней и еще две недели лежала на кровати лицом к стене. Вставала только для того, чтобы написать в свою газету очередную заметку про рай по имени Анкоридж, заново переживая сказочные мгновения, и опять впадала в ступор. Лежать лицом к стене ей никто не мешал: Нюська была в Екатеринбурге у бабушки, Лобанов ходил в какой‑то поход. А когда вернулся, вытащил Ольгу из ступора очень просто. Выгреб ее из кровати, налил водки и заставил выпить. Потом Ольга рыдала, спрашивала, за какие грехи ее угораздило родиться в этой стране, потом пела про мороз, потом разрешила Лобанову заняться с ней сексом. Наутро проснулась с трещащей от похмелья головой – и вернулась на родину.

– Мам, так ты отпустишь? – Нюська аж дыхание затаила, так хотела, чтобы мать сказала «да».

– Отпущу, конечно. Закончишь восьмой класс, английский подтянешь – и дуй в свою Америку.

– Здорово! Слушай, мам, ты, наверное, голодная с дороги! Мы у Нади пироги пекли с навагой. Сами! Вот, я тебе принесла кусок.

– Неужели и тесто сами месили?

– Не, тесто мы в гастрономе купили замороженное. А навагу нам Колька Птицын дал, он ее с пирса наловил. Сейчас чай поставлю.

– Нюсь, чайник еще горячий.

Нюська вытащила из пакета кусок пирога, завернутый в салфетку, развернула и торжественно водрузила его на тарелку. Ей явно нравилось ухаживать за матерью. Выглядел пирог вполне съедобно: румяный, пропеченный, только снизу чуть‑чуть, самую малость подгорел. Ольга взяла пирог в руки и попыталась откусить. Тесто откусилось хорошо, а дальше зубы почувствовали сопротивление: ни тесто, ни рыба так сопротивляться не могли. Тогда Ольга начала жевать то, что откусилось, и разглядывать то, что сопротивлялось. Из пирога на нее задумчиво глядела белым круглым глазом наважья голова. А со стула напротив на нее глядела Нюська, и ей явно хотелось похвалы. Ольга сказала:

– Нюсь, очень вкусно, но, по‑моему, вы рыбу для пирога недочистили.

– Мам, все дочистили. Я сама чистила – и плавники обрезала, и кишки вытащила. А чешуи у наваги нет!

– Молодец, ты все сделала правильно, вкусный получился пирог, только в следующий раз нужно еще и голову выкинуть, и хребет. Оставляй чистую мякоть. Телефон звонит, послушай, пожалуйста.

– Алло! Хай! Мам, это дядя Мачимура звонит!

– Мачимура‑сан, здравствуй, – Ольга перешла на английский. – Что значит, ты прилетел? Ты на «Соколе»? Кого привез? Вас встретить? – и посмотрела на Нюську: – Нюсь, он опять привез кого‑то жениться. Вот тебе и веер с гейшами.

Глава 3

– Оля‑доча! – Мачимура махал ей от стойки информации.

– Здравствуй, Мачимура‑сан, давно ждете?

– Нет, мы ходили, все здесь смотрели, Ичиро впервые в России, ему интересно, – показал Мачимура на своего спутника и познакомил их с Ольгой. В отличие от прошлого, раза этот жених был явно другого полета: лет тридцати пяти, лицо чистое, приятное, на носу – элегантные очки в тонкой оправе из желтого металла. Одет в джинсы, куртку и кроссовки, явно дорогие.

Когда садились в лобановский «Патрол» и грузили багаж, больше всего хлопот доставила красивая круглая коробка, огромная, как будто в ней был какой‑то фантастический торт. В багажник она не влезала категорически, и ее уложили на заднее сиденье, рядом с мистером Кавагути. Даже не уложили, а поставили наискосок, вклинив между полом и потолком. Мачимура сел впереди рядом с Ольгой и рассказывал, что Ичиро – бизнесмен, выпускник Гарварда, что ему тридцать пять лет, что он до сих пор строил свою карьеру. Теперь построил и решил жениться. По совету Мачимуры – на русской. Времени у господина Кавагути мало, из своего делового расписания он сумел выкроить две недели, невесту выбрал по фотографии, ему Мачимура показывал. Сейчас вот приедут, устроятся в гостинице и позвонят невесте. Вон, кивнул Мачимура в сторону коробки, и платье даже подвенечное купили.

– Мачимура, а как ты размер выбирал?

– Я показал твое фото продавщице, сказал, на такую невесту надо, как Оля‑доча.

– А кто невеста?

Да вот, она, – Мачимура достал из внутреннего кармана пиджака фотографию и начал тыкать в нее пальцем. Это был групповой снимок по поводу какой‑то торжественной встречи Мачимуры в городской администрации. Он показывал на Ингу Смирнову, доцента кафедры иностранных языков Магаданского педуниверситета.

– И она согласна?

– Ну я же говорю, сейчас позвоним из гостиницы ее родителям и скажем. – Мачимура пребывал в полной уверенности, что такому жениху не отказывают. Он щурил и так раскосые глаза и явно предвкушал предсвадебные хлопоты. Жених Ичиро невозмутимо рассматривал сквозь очки мелькавшие за окном пейзажи. «Ох, чует мое сердце, – подумала Ольга – придется мне поработать свахой».

* * *

– Ольга, привет! Ну, и как там взаимоотношения власти и СМИ? – Танька Мухина намекала на командировку. Союз журналистов собрал в Москве тусовку из журналистов из разных городов и весей, пригласил парочку европейских аналитиков и устроил трехдневный «круглый стол» с обсуждениями, как быть, если власть вмешивается в работу СМИ. Мероприятие было квелое, протокольное: Союз журналистов отрабатывал какие‑то гранты. Но приглашение в Магадан прислали – расстарался секретарь Толик Завадин, который пару лет назад уехал в Москву и там и устроился. Дорогу и командировочные оплачивали. Слава Птицын, главный редактор и отправил Ольгу в столицу, как бы премировав ее за суперрепортаж о забастовке учителей в Тенькинском районе. Заодно избавил на неделю – Ольга прихватила отпускных дней – от истерик Тони Петровой, советника по СМИ магаданского губернатора. Антонина, дама ленинской закалки, напоминала Ольге Ариадну из «Золотой Нелькобы» своей безапелляционностью и желанием искоренить всякую «отсебятину». Гудков, губернатор, Антонину игнорировал – она досталась ему в наследство от предшественника и досиживала до пенсии, – Птицын, главный редактор «Территории» – тоже. И Антонина доказывала свою нужность тем, что звонила лично «проштрафившимся» журналистам и отчитывала их за «непрофессиональность и нелояльность».

– Власть к средствам массовой информации не относится, – отшутилась Ольга.

– Слушай, на меня там смотрели, как на папуаса. Я там единственная из такого далека была – все остальные из ближних областей: Рязани, Костромы, Ярославля. И все важные такие – главный редактор областной газеты, заместитель губернатора по контактам с прессой. Из Мордовии вообще советник президента приехал!

– Кто приехал?! – удивилась Мухина.

– Да ведь Мордовия – республика, во главе республики у них президент, и у него есть советник по СМИ, упитанная такая тетушка, – объяснила Ольга.

– Это вроде нашей Антонины?

– Ну да!

– Интересно было?

– Тоска, я только первых полдня выдержала и на третий день заскочила. Знаешь, что поразило? Переводчик‑синхронист. Я поначалу никак понять не могла: на русский переводит мужик с противным высоким голосом, на английский – тетка с приятным низким, эротичным таким голоском, а переводчика вижу одного! Вроде и сидела недалеко. Потом дошло – это он один так на два голоса разговаривает. По‑русски – как «про‑о‑тивный», по‑английски – как «сэкси герл». Этот синхронист в списках увидел, что я из Магадана, в перерыве подошел и про Сереброва спрашивает: «А правда, что в Магадане есть его квартира‑музей? А правда, что он был голубой?»

– А ты что?

– Не знаю, говорю, наша газета не располагает информацией о сексуальной жизни Сергея Сереброва. И пообещала дать телефон квартиры‑музея – пусть у Маргариты спросит.

Танька прыснула, представив, как важная Маргарита в парике, с прямой спиной, отвечает на вопрос: «А не гей ли был Сергей Серебров?». Маргарита называла себя женой Сереброва. На самом деле она была поклонницей его таланта, когда‑то приехала в Магадан из тогда еще Ленинграда и принялась ухаживать за уже больным и несносным к старости кумиром. Серебров в молодости обладал красивейшим тенором, в начале сороковых блистал в Ленинграде и Москве. А в конце сороковых попал в немилость, как враг народа был сослан в колымские лагеря, потом оставлен в Магадане на поселении. Он не смог вернуться в свой Питер даже после реабилитации – болел, не выдержал бы перемены климата. На Маргариту этот дряхлый и больной старик орал и топал ногами – Ольга сама видела. Она успела застать Сереброва при жизни и даже сделала о нем серию очерков для центральных газет. Но умер он на руках этой женщины – жена и дети отказались от него сразу после ареста, потом уехали из страны, и, кроме Маргариты, никого у Сереброва не оставалось. После смерти Сереброва Маргарита развила бурную деятельность и так доняла мэра, что он выделил ей квартиру в старом «сталинском» доме; она сделала в ней музей, проводила там музыкальные вечера и дни памяти, раздавала интервью и делилась воспоминаниями. Почивала на лаврах, в общем.

– Дала телефон музея?

– Нет, конечно. Я вообще на второй день не явилась, а на третий пришла после обеда – фуршет пообещали.

– Нормальные мужики хоть были там? – спросила Танька особенным голосом, явно предвкушая представление в лицах. Ольга умела так рассказывать‑показывать – смешила до икоты.

«Был, подружка, был один, но рассказывать пока не стану!»

– Да вроде замгубернатора из Ярославля глаз на меня положил. Представляешь, спрашивает: «У вас все женщины в Магадане такие эффективные?» «Эффектные» хотел сказать, слова перепутал. Бедные ярославские журналисты! Представляешь, какие перлы выдает им пресс‑служба в этом Ярославле? Еще депутат Костромской областной думы визитку совал и звал: приезжайте, мол, обеспечу культурную программу. Это мы когда на фуршете уже были. Потом еще два кавалера припылили, все дружно пили за мое здоровье. Потом я уходить засобиралась, и они все рвались меня провожать.

– Проводили?

– Не‑а. Соперница у меня была – не смогли оторваться.

– В смысле?

- Водочку все никак допить не могли – бутылок‑то масса халявных. Так и ушла я одна под звон бокалов и тосты за мое здоровье! Кстати, о нормальных мужиках: Мачимура приехал, нового жениха привез. Знаешь, на ком тот жениться собрался? На Инге Смирновой!

– На доцентше из университета? А она что, замуж в Японию захотела? У нее же вроде другие планы: диссертацию пишет, в Америку на стажировку собирается. Ты сама про нее в рубрику «Территория в лицах» писала!

– В том‑то и дело, что Мачимура, похоже, оконфузился. Наплел этому гарвардскому японцу с три короба, тот и решил, что в России жениться проще простого: раз, два – и в ЗАГСе.

– Почему «гарвардский»? Расскажи!

– Потому что в Гарварде учился, умный и богатый, до тридцати пяти лет делал бизнес, теперь у него по плану женитьба. За две недели. Невеста требуется не старше тридцати двух и не моложе двадцати пяти, с хорошим английским и без детей. Инга этим параметрам соответствует идеально.

Зазвонил телефон, и Ольга ответила:

– Алло! Здравствуй, Мачимура‑сан. Да, понимаю. Я подумаю, что можно сделать. Мы постараемся вам помочь. До свидания. Ну, я это предчувствовала, – озабоченно сказала Ольга. – Их вежливо послали.

– То есть?

– Сказали, что у Инги другие планы и замужество в ближайшие пять лет в них не входит. Теперь Мачимура просит срочно женить своего протеже, иначе он будет выглядеть недотепой, укравшим у занятого человека две недели его драгоценного времени. У тебя есть на примете еще одна молодая холостая доцентша? У меня тоже нет. Тогда кинем клич. Попроси Славу оставить мне колонку на четвертой полосе на двести строк! Статью писать буду. Про любовь.

* * *

– Слушай, Оль, по‑моему, наши бабы просто ошалели – все хотят замуж в Японию. Ты же им русским языком написала и про возраст, и про детей. Звонят и звонят, я тут заметки делала. Слушай: Людмила, сорок пять лет: «но я очень хорошо сохранилася и по‑английски знаю со словарем». Зинаида, эта за дочь хлопочет: «она такая умница, закончила школу с золотой медалью, на следующий год хочет в университет поступать. (В этом году провалилась, что ли?..) Но я ее уговорила ехать в Японию – девочка должна увидеть мир». Ты сначала Ичиро уговори жениться на малолетке. А эта – вообще нечто! Стелла, возраст скрывает, говорит сексуальным шепотом, обещала отстегнуть процент, если я ее сведу с японцем. Сил моих больше нет, Золушки недоделанные. Зачем ты написала: «Он так уверен, что в Магадане ждет его та единственная, встречи с которой он ждал всю свою жизнь, что даже привез с собой подвенечное платье. Где же та Золушка, которой оно придется впору?» Вон их, Золушек, воз и маленькая тележка в очередь на примерку выстроились, – Танька плюхнулась за стол, схватила Ольгину чашку с кофе, отхлебнула и перестала злиться:

– И это они еще японца не видели. Правда же, он симпатичный! Лицо умное такое, очки элегантные, глаза совсем не раскосые, и ростом с нашего среднего мужика. Он, наверное, по японским меркам высоким считается. И вежливый такой, невозмутимый, по‑английски так чисто говорит. Может, ты за него пойдешь? Официально ты у нас не замужем, по‑английски лопочешь бойко.

– Я по возрастному цензу не подхожу, и у меня Нюська.

– Подумаешь! Он тут еще пару‑тройку раз на смотрины сходит, насмотрится на этих крокодилиц, и бери его тепленьким. Как вчерашняя невеста‑то?

Да никак. Прыщавая девушка тридцати двух лет в очках с толстенными стеклами. Упитанная такая. Она, по‑моему, до сих пор не целованная. Мамаша – цербер, додержала девушку, все подходящего жениха искала. Уж так обрадовалась, что нашелся! Брусничным и смородиновым вареньем нас просто закормила, а девку, бедную, всю задергала: «Сядь ровно, встань красиво, поговори с гостем по‑английски», – передразнила Ольга манерный мамашин говорок.

– Поговорила?

– Какое там! Бедная девица от смущения и русские слова позабыла! В общем, похлебали мы чаю и откланялись, обещали мамаше к концу недели перезвонить. Бедняга Ичиро, он еще после Полины не отошел, а тут ему эта Леночка со своей мамашей.

Полиной звали женщину, одной из первых откликнувшуюся на Ольгину статью в «Территории». Статья вышла вечером, а утром Полина уже звонила. Она рассказывала о себе приятным голосом, сказала, что работает завклубом, произвела впечатление грамотного, образованного и жизнерадостного человека. Поехали к ней аж в Олу, поселок на берегу Охотского моря в сорока километрах от Магадана. Полина оказалась шумной высокой дамой с косой, уложенной вокруг головы. С возрастом приврала – скостила себе лет пять. С английским тоже, не принимать же в расчет ее «май нейм из Полина, ай лив ин Магадан, велкам, деа френд». Полина была потрясающая красавица кустодиевского типа, и японец на фоне ее пышных форм выглядел как подросток рядом с мамашей. От Полининых статей и темперамента он оробел, а претендентка еще добавила жару, решив показать сразу все свои таланты. Мол, фиг с ним, что английского не знаю, зато хозяйка хорошая. Вон, видишь, какие салфетки. Сама вязала! А наволочки? Сама вышивала! А пирога попробуй! Сама пекла. Со мной, знаешь, как весело будет! Я и на аккордеоне играть умею, и пою хорошо, и танцую. Хочешь, покажу? И пока Ольга переводила изумленному японцу, точнее, обоим японцам – Мачимура от Полины тоже впал в прострацию – всю эту тираду, Полина метнулась в соседнюю комнату, через минуту выскочила оттуда с шалью на плечах, в обнимку с огромным сияющим аккордеоном и заиграла «Барыню». Потом скинула аккордеон на диван рядом с Мачимурой – тот аж отпрянул, – выбежала на середину комнаты, протопала дробушку раскинув руки, растянув шаль над плечами, и завела: «На столе стоит букет, туда‑сюда гнется, мне еще не сорок лет, и жених найдется»!

Тут уж Ольга оплошала с переводом – во‑первых, от смеха, во‑вторых, от неловкости. Полина все это делала всерьез, от души, желая понравиться японскому жениху.

Японцы вежливо досмотрели представление и откланялись. Мачимура в машине старательно улыбался, а Ичиро позволил себе осторожный комментарий: «В России женщины такие... необычные». Сказал бы уж прямо – «крейзи».

– Ольга, танцуй, тебе письмо. – Люся из отдела писем шагнула в комнату и помахала конвертом. – Только что принесли Птицыну в приемную.

– От кого?

– От Алены Никитиной из Палатки. Вот, адрес так и пишет: «Газета „Территория“, Ольге Лобановой и мистеру из Японии». И все, ни улицы, ни дома! Странно, что так быстро дошло.

Ничего странного, почтальонши тоже женщины и тоже хотят сказки про любовь. Ольгина статья, наверное, у них висит над кроватями в рамочках. Оль, посмотри, что пишет еще одна невеста. Или дай, я сама. «Здравствуйте, дорогая редакция и уважаемая Ольга Лобанова! Мне очень понравилась ваша статья про Золушку и про принца из Японии. Я даже стихи про это написала». Слушаем стихи: «Каждой Золушке в дверь // Когда‑нибудь принц постучится. // Скажет: „Платье примерь“, // И с собой увезет в заграницу. // Он придет, он придет! // Надо только поверить и ждать, // Будет точно таким. О котором ты любишь мечтать.» Дальше про сказку и про глазки, в общем, все будет хорошо. И далее: «Пожалуйста, напечатайте мои стихи в вашей газете. С уважением, Алена Никитина, двенадцать лет». Оль, по‑моему, ты своей заметкой разбередила сердца всех особей женского пола, проживающих в Магадане и окрестностях!

– Мам, привет! – заглянула в кабинет Нюська.

– Привет, заходи. Ты чего тут?

– Мам, я ключи утром забыла, дверь открыть не могу.

– Обедала?

– Да, к тете Шуре в «Жираф» бегала, отдашь ей потом пятьдесят рублей. Я с Надей! Надь, заходи. Здрасьте, теть Тань!

– Привет, красавицы. Вы случайно замуж в Японию не собираетесь? – Мухина еще раз взглянула на письмо Алены Никитиной и засунула его в пухлую папку с корреспонденцией.

– Не‑а, нам рано еще! – засмеялась Нюська.

– Точно? А то нынче, похоже, о японском принце мечтает все женское население Магаданской области с двенадцати до шестидесяти пяти лет!

– Да что за жених‑то, теть Тань?

– Мама же писала твоя: принц из Японии ищет свою Золушку, которая говорит по‑английски, и через две недели – нет, теперь уже через десять дней – он женится на ней и увезет в свой дворец.

– А можно, я позвоню? – вмешалась вдруг Надя, которая, похоже, тоже впервые слышала про принца и что‑то соображала. – Алло, Вика! Это я. Вик, я тебе жениха нашла. Он ищет невесту, а ты же хорошо говоришь по‑английски... Да не придуриваюсь я! Теть Оль, скажите ей! Это сестра моя, Вика, думает, я ее дразню!

– Виктория, здравствуйте! Я Ольга Лобанова, мама Надиной подруги, журналист «Территории». Тут вот какая ситуация, – и Ольга в который уже раз рассказала про Ичиро, про его планы и ожидания в отношении русской невесты. – Виктория, вам сколько лет?

– Двадцать девять.

– Английский язык хорошо знаете?

– У меня кандидатский минимум, свободно говорю.

– Замужем не были, детей нет? Виктория выдержала паузу с полминуты и странным голосом ответила:

– Нет.

– Тогда вы просто идеально подходите нашему японцу! Давайте я вас завтра с ним познакомлю, а то мне уже стыдно за Магадан – ни одной приличной женщины на нашу статью не откликнулось!

– Статью? – Виктория явно не понимала, о чем речь.

Да, я писала в «Территории» в понедельник про его приезд. Теперь звонят все подряд, в Японию просятся. Соглашайтесь, Вика, просто познакомитесь с Ичиро и все! Поговорите с ним хотя бы, – убеждала Ольга. Ей отчего‑то очень хотелось, чтобы Вика согласилась.

– Я... подумаю. Спасибо. До свидания. – Вика оборвала разговор и положила трубку.

– Ну, согласилась? – Надя аж пританцовывала от нетерпения, складывая свою миловидную рожицу в уморительную гримаску.

– Сказала, подумает. Надь, она симпатичная, сестра твоя?

– Она красивая, у нее жених был из их института, тоже биолог. Он погиб в прошлом году, в речку сорвался и утонул. («А я ее про мужа и детей спрашивала!») Вика весь год как неживая ходила, плакала все время. Сейчас получше стала. Мама, знаете, как за нее переживает! Я слышала, на кухне говорила: «Жизнь продолжается, ты молодая, у тебя все впереди». А Вика: «Я не могу жить здесь, где все напоминает об Олеге». Олег – это ее парень. Мы теперь, наверное, уедем из Магадана. Мама квартиру продавать хочет, уже книги и посуду в коробки сложила. А японец ваш красивый?

– Симпатичный, умный и очень вежливый. Блин, я просто в сваху какую‑то превратилась!

– Да ладно вам, теть Оль. Нюсь, ключи взяла? Пошли ко мне Вику уговаривать.

– Ольга, я, наверное, кажусь вам жутко легкомысленной. Но я на самом деле не такая. Я никогда на улице не знакомилась, и с Олегом мы в институте познакомились, по работе. Заявление уже подали, а он... погиб. Надя вчера позвонила, дала вам трубку, и я вдруг подумала: что мне мешает посмотреть на вашего японца? Просто посмотреть. Пусть хоть что‑то разорвет этот крут: дом‑работа‑телевизор. Меня уже тошнит и от книг, и от сериалов. Но смотрю, читаю, лишь бы про Олега не думать. Мама говорит, что так нельзя, что жизнь продолжается, что мне нужно познакомиться с кем‑нибудь. А я не умею знакомиться. И после Олега смотреть ни на кого не могу. Все время сравниваю. А тут ваш звонок и ваш японец... Я, наверное, кажусь вам несерьезной! – Ольга заехала за Викторией и все те полчаса, что они были вместе, та бормотала, что напрасно они это затеяли и вообще...

Вика, да расслабьтесь вы, в самом деле. Все нормально, вы не кажетесь легкомысленной, это совершенно нормально: знакомиться с мужчиной по рекомендации знакомых. На Западе все так делают. В Америке вообще практикуют свидания вслепую. Не слышали? Это когда знакомому холостяку рассказывают про знакомую одинокую даму, которая, по мнению знакомых, отлично ему подходит. Через знакомых дама и холостяк созваниваются, встречаются в каком‑нибудь ресторане и знакомятся. – Ольгу заклинило на знакомствах, видно, Викин мандраж передался и ей. – Но это совсем не значит, что они обязаны развивать свои отношения, – сами решают, что дальше делать. Хотя оба точно знают, что ищут себе супруга. И никто не грузится по этому поводу: «легкомысленно, несерьезно». И вы не грузитесь. Познакомитесь с нашим японцем, попрактикуетесь в английском – у него гарвардское произношение. Сгладите впечатление от магаданских дам – мы тут с ним таких невест насмотрелись! Паноптикум! Расценивайте это как маленькое неопасное приключение.

Но Вика все равно «грузилась». Тискала сумочку тонкими пальцами, шевелила беззвучно губами, как бы проговаривая что‑то опять и опять. На смуглых скулах выступили пятна румянца, а глаза с пушистыми ресницами стали просто бездонно‑черными.

Вика, кстати, была, действительно, очень хорошенькой: черные прямые волосы до плеч, ладная миниатюрная фигурка, миловидное скуластое лицо с аккуратным маленьким ртом, прямым носиком и карими, слегка миндалевидными глазами: сказывалась примесь татарской крови. Ольга мысленно поставила ее рядом с Ичиро и аж прижмурилась от гармоничности представленной картины.

Ичиро и Мачимура ждали их в холле гостиницы «Вечерняя» – первым и главным условием Вики была встреча на нейтральной территории. И никаких ресторанов! И чтобы Ольга была в пределах видимости! Ольга огляделась, ища взглядом своих японцев. А, вон они, на диванчике за аквариумом, в стороне от всех. Ольга взглянула на Вику. Та глядела прямо перед собой и все тискала свою сумочку. Ольга прихватила Вику за локоток и подвела к аквариуму. Тут японцы их заметили и поднялись с дивана.

– Знакомьтесь, это Виктория, это мистер Ичиро Кавагути, – начала Ольга по‑английски и осеклась. Сквозь бесстрастное лицо Ичиро вдруг так явно стало проступать изумление, что Ольга забыла весь свой заготовленный текст и принялась во все глаза таращиться на происходящее. Вика перестала тискать свою несчастную сумку, поправила волосы, быстро облизнула губы и тоже как‑то ошеломленно, глядя в глаза Ичиро, протянула ему руку и представилась неожиданно хрипловатым голосом: «Вика». Вместе они смотрелись еще лучше, чем представлялось Ольге. Японец был выше Вики почти на голову и рядом с ее миниатюрной фигуркой выглядел солидно, основательно и очень надежно. Теперь в его взгляде Ольга увидела восхищение. Или почудилось? Во всяком случае, он не сразу выпустил из своей руки Викину ладошку, сделав приглашающий жест в сторону диванчика. А Мачимура, которого так никто и не представил, подхватил Ольгу под локоток и увел ее к диванам на другой стороне холла. Оттуда пару видно было не очень хорошо, слышно их вообще не было, и Ольга могла только додумывать, о чем говорит Вике японец, который, похоже, в основном и проговорил все сорок минут их беседы.

– Очень красивая девушка. Первый раз вижу, чтобы он так себя вел, – прокомментировал Мачимура.

Наконец Вика кивнула, встала и подала руку, прощаясь. Ичиро опять подержался за нее чуть дольше, чем требовали приличия. Потом проводил Вику до середины холла – Ольга и Мачимура уже вышли навстречу. Ольга попрощалась, и они с Викой пошли к выходу. Вика опять, похоже, мало что видела – взгляд вовнутрь, сумочку уже не тискает, а прижимает к груди. Румянец теперь не пятнами, а ровным тоном, на губах – легкая улыбка. Ольге даже почудилось, что кожа у Вики изменила оттенок, стала матовой, как будто осветилась изнутри.

Только в машине она сказала, удивленно и как бы сама себе не веря:

– Оль, вы знаете, он мне очень понравился. Это первый мужчина, которого я не стала сравнивать с Олегом.

– О чем говорили, если не секрет?

– Оль, я... не помню. Что‑то про его бизнес, про дом на Хоккайдо, про Гарвард. Он, знаете, что сказал? Что я очень красивая и если я соглашусь стать его женой, мне придется отказываться от предложений модельных агентств. Это условие: его жена не должна работать моделью. Я сказала, что до завтра подумаю и позвоню.

А через час к Ольге в редакцию позвонил Мачимура и зачастил, смешно коверкая английские слова:

– Оля‑доча, уговори Вику! Ичиро сказал, что он больше ни с кем не будет здесь знакомиться. Он очень переживает, что Вика не захочет за него замуж. Он смотрит в окно и улыбается!

Глава 4

– «Подвенечное платье оказалось таким маленьким, размера сорок второго. На миниатюрной Золушке оно сидело как влитое», – читала Танька заметку, в которой Ольга ставила точку в истории с японским принцем. Она все еще никак не могла поверить, что все закончилось: никаких невест, никаких смотрин, никаких песен и плясок. Завтра свадьба.

– Оль, наши бабы обрыдаются. Правда, что ли, платье Вике подошло?

– Да, Тань, сидело, как влитое. Никто другой из наших невест в него просто бы не влез. И как они с Мачимурой умудрились так угадать?

– Это, Оля, судьба. Во сколько завтра регистрация? Ты в чем пойдешь? – переключилась Мухина со статьи на хлопоты.

– Регистрация в два, пойду в брючном костюме. – Ольга пробежала текст еще раз, поставила две запятые. Все, в набор.

– В каком костюме? В шелковом, в котором на Новый год была?

– Намекаешь, что не в новом?

– Да ни на что я не намекаю! Костюм тебе идет – и цвет персиковый, просто прелесть, и ты в нем такая сексуально‑эротичная, – изобразила Танька волну руками, как бы обрисовав некие сексуально‑эротичные формы.

Костюм, действительно, Ольге шел чрезвычайно. Персиковый цвет оттенял кожу и делал ее удивительно свежей, брюки и жакет не столько подчеркивали стройность ног, округлость бедер, тонкость талии и форму груди, сколько намекали на них и заставляли присматриваться и понимать: да, ножки стройные, попка круглая, талия узкая, грудь высокая. И вообще, дама внутри костюма – просто красавица. Лобанов весь вечер перехватывал мужские взгляды в Ольгину сторону и потом дома запилил ее нотациями на тему, как должна себя вести порядочная женщина. (Выходило, что забиться в уголок и всем мужикам, кто подходил ближе, чем на два метра орать «Что вы себе позволяете!»)

Редакционный фотограф Петя Ступин, ловелас и сердцеед, с которым Ольга совершенно без опаски ездила в командировки и который всегда видел ее только в джинсах и свитерах или в свободных, мужского покроя клетчатых рубахах, прокомментировал Ольгин наряд так: «Оль, а ты ведь женщина». И Ольга даже слегка озаботилась, не придется ли ей впредь отбиваться в командировках от Петиных знаков внимания.

Хотя отчего бы и не отбиться – опыт был. В начале ее командировок случалось, что председатели старательских артелей, а иногда и главы районных администраций, делали попытки по‑быстрому уговорить миловидную журналисточку, но Ольга бесстрастно их отшивала, подыскивая такие слова, что мужики и не обижались вроде, и понимали, что ничего им не обломится. И правильно делала – теперь ее хорошо знали в районах, встречали радушно. А заведи она шашни? Сплетни бы пошли, ухмылки, и объясняй потом очередному претенденту, почему ему она не дает, если его предшественнику – дала. Да и не посылала она тех сигналов, которые показывают мужику, что женщина готова к легкому сексу. Осознанно не посылала, хотя флюиды летали какие‑то, потому что мужчины из ее окружения нет‑нет да и проводили легкую разведку – вдруг откликнется.

Без казусов не обходилось, особенно по весне, когда хотелось снять свитер и джинсы, одеться как‑то повоздушнее! Однажды летом аж две недели ездили журналистским десантом по Колымскому золотому кольцу, по всем поселкам проехались. И Вася Терехин, корреспондент с радио, ошалев от вида полуголых по случаю жары местных теток, ввалился как‑то ночью к Ольге в номер пьяненький в одних трусах. Предложил: «Давай, потрахаемся», – и протянул ей шоколадку. Субтильный плешивенький Вася в трусах выглядел так комично, что Ольга сначала расхохоталась, потом отложила книжку, которую читала, заварила крепкого чаю и стала отпаивать Васю, объясняя ему, что не хочет с ним трахаться. «Ну почему? – удивлялся он. – Ты женщина, я мужчина, пришел вот. Почему ты не хочешь?» Потом то ли протрезвел, то ли смирился и ушел, доев свою шоколадку. Тот же Петька Ступин, фотограф их, этим маем вдруг кинулся хватать Ольгу за коленки. На колготы среагировал – Ольга в юбке в редакцию пришла, заскочила врез к статье дописать по‑быстрому, села на стул наискосок, коленками набекрень, Петя и не выдержал. Как будто под гипнозом был: не то что бы лапал за колени – ощупывал. Ольга с полминуты потерпела, пока мысль дописывала, потом, не отрываясь от текста, сказала: «Ну, вижу, вижу – мужчина», – отвела Петькины руки от своих коленей, ноги под стол спрятала. Петька не обиделся вроде, но нет‑нет да и показывал Ольге фотографии каких‑то миловидных женщин, которых он снимал (очевидно, во всех смыслах) сам лично.

Нет, интрижки у Ольги случались, не монахиня же. Но возникали они тогда, когда она была уверена, что продолжения не будет. Что потом она с этим человеком не столкнется. В Турции, например, пережила недельный роман с аполлонистым испанцем. Он затеял знакомиться прямо в море. Плыл рядом, на небольшом расстоянии и не отставал. Ольга потерпела его минут пять, а потом схитрила. Она нырнула и проплыла под водой почти до берега, удрав от ухажера. Он потом все‑таки подошел к ней на пляже, и заговорил, и вызвался угостить коктейлем, и был весь такой загорелый, летний и беспроблемный, что Ольга решилась на десятидневный роман. И не пожалела. Испанец был чудо как хорош и танцевал божественно, и в постели очень старался. Ольга помнила о нем целых полтора часа, пока летела в Москву из Антальи. Со Стасом, практикантом из Питера, вдруг закрутила. Двадцатилетний студент, красивый, высокий, вежливый мальчик, смотрел на нее с таким восхищенным обожанием, что Ольга сначала просто умилялась, называла парня «Стасик», не воспринимая его всерьез. Он так трогательно ухаживал, бегал за чаем, таскал ей ватрушки из буфета. А потом Стае как‑то застал ее, зареванную, вечером в кабинете. Все ушли, а Ольге не хотелось идти домой, где утром она оборвала чудовищный скандал с Лобановым: весь день не могла отойти, и теперь ее ждало продолжение. Стае молча подошел, развернул Ольгин стул в свою сторону, присел перед ней на корточки и прижал к своим щекам ее ладони, глядя ей в глаза пристальным и таким мужским взглядом, что Ольга поплыла. Потом они гуляли в парке, целовались взахлеб, потом Ольга притащила его в Танькину квартиру – подруга улетела в отпуск и оставила ключи. И у них был такой славный, нежный, бережный секс, какой у Ольги раньше случался только с Вадимом.

Стае ее тогда вылечил, вытащил из жуткой депрессии, но продолжения она не хотела. С облегчением отправила парня обратно в Питер. И на страстные письма отвечала так по‑взрослому дружелюбно‑отстраненно, что Стае все понял и писать перестал. Не хотела она развивать отношения, хватит с нее Лобанова.

И недавно в Москве у нее случилось эротическое приключение. Но на этот раз все было как‑то не совсем правильно: и началось странно, и закончилось не так, и хорошо, что она уехала, а не то бы...

– Оль, ты где? Я с тобой разговариваю! О чем мечтаешь? Кто брак будет регистрировать, спрашиваю, – заведующая?

– Да, собственной персоной. Мы же тут такого шороха наделали с этой срочностью. За неделю зарегистрировать, да еще и с иностранцем!

– Надо было взятку дать!

– Как будто я умею взятки давать! Я умею с вышестоящим начальством договариваться. Мэра пришлось подключать, ЗАГС ведь – его епархия. Пообещала, что свадьба станет первым шагом к японским инвестициям в магаданскую экономику. Мне даже пришлось Антонину на свадьбу позвать, для солидности как представителя областной администрации. Сказала, что придет не одна!

– А с кем? Дедка какого, что ли, притащит из Совета ветеранов? Она же у нас холостячка со стажем! Или расцвела и начинает личную жизнь по случаю пенсии?

– В смысле?

– Да ты же, наверное, не знаешь ничего в этих своих свадебных хлопотах! Антонину на пенсию отправили, вместо нее Гудков выписал какого‑то варяга из Москвы. Будешь теперь от него втыки за «отсебятину» получать!

– Ой, Тань, ладно тебе. Может, нормальный мужик приедет, может, теперь хоть пресс‑релизы из администрации по‑русски писать будут. И пресс‑конференции по‑человечески проводить, а не устраивать идиотские отчеты о «надоенных недоимках».

* * *

Вика была чудо как хороша. Талия по контрасту с пышной юбкой казалась такой тонюсенькой – пальцами перехватить можно. Плечи цвета топленого молока, грудь чуть вздымается над жестким лифом. Черные волосы подобраны и красиво заколоты, и фата на затылке не скрывает, а подчеркивает точеность Викиных плеч и шеи. Ичиро в своем смокинге – тоже привез с собой, оказывается, – казался выше ростом и был нереально элегантен. Они выглядели настолько сказочной идеальной парой, что Ольгу не оставляло чувство, что все они – персонажи какого‑то фильма. Вот только жанр осталось определить. «Лав стори» с «хэппи эндом»? Конечно, «лав стори». Вон, Мачимура ставит свою подпись как свидетель со стороны жениха. Теперь я – как свидетель со стороны невесты. Теперь все кричат «горько» и пьют шампанское. Теперь, похоже, начинается комедия. У заведующей ЗАГСом съехал парик от усердия – впервые, наверное, международный брак регистрирует, – и размазалась помада от шампанского. Так, бабульки в русских костюмах в фойе набежали, хор ветеранов, и заголосили что‑то народное‑свадебное. Теперь просом кидаются. Для Ичиро, похоже, это уже триллер, вон как лицом закаменел. Полину, наверное, вспомнил. Держись, брат, еще в ресторане культурная программа заготовлена.

В холле ресторана программа, действительно, продолжилась. Ичиро стоически выдержал все процедуры: откусывал от каравая, проходил по рушникам, сгибался и пролезал под красной лентой. Разошедшиеся бабульки хотели было уже заставить его загадки отгадывать и монетки на счастье кидать, но вмешалась мать Вики и пригласила всех к столу.

– Ольга, ты не могла бы мне помочь, – попросила Вика Ольгу примерно через час лихого застолья: за это время гости успели столько раз покричать «горько», выпить и закусить, что Ичиро не выдержал и прошептал в Ольгину сторону: «Я теперь понимаю, почему русские такие большие. Вы столько едите, что не можете не расти». Сам он ел мало, пил минеральную воду и немного шампанского, а на комментарии: «А что это у нас жених плохо ест, мало пьет?» – не реагировал, потому что по‑русски не понимал, а Вика не переводила. – Пойдем вместе в дамскую комнату, а то я одна с этим платьем не справлюсь.

В дамской комнате Ольга помогла невесте поправить платье, а потом они присели на диванчик – перевести дух в тишине.

– Вика, утомила тебя свадьба?

– Оль, ты знаешь, у меня до сих пор чувство, что это происходит не со мной, что так не бывает.

– Получается, что бывает.

– Да. Знаешь, когда я позвонила и сказала Ичиро, что согласна выйти за него замуж, он приехал, и мы проговорили весь вечер. И у меня сразу появилось такое чувство, что я знаю его давно, что я знала его всегда, наверное, еще с прошлой жизни. Что просто забыла о нем на минуточку, а потом увидела – и вспомнила. И все, что было до Ичиро, – это не моя жизнь. Моя началась с нашей встречи. И он сказал, что только теперь понял, почему так спешил построить свою карьеру, – готовился к встрече со мной. Оль, а у тебя так бывало, чтобы с первого взгляда понимала, что этот мужчина – твоя судьба?

– Бывало.

– С мужем твоим?

– Жора мне не муж, мы в разводе. С другим человеком.

– А почему вы не вместе? Ой, прости, пожалуйста, по‑моему, я от счастья поглупела и задаю бестактные вопросы. Оль, можно я тебе одну вещь подарю?

– Мне? Вика, сегодня только тебе все должны подарки дарить! У тебя свадьба!

– Оля, не отказывайся. Я очень хочу тебе подарить что‑нибудь на память. Если бы не ты, ничего бы не случилось. Ты меня уговорила встретиться с Ичиро!

– Вика, это не я уговорила, это судьба его к тебе привела. И не отказываюсь я. Давай свой подарок.

– Вот, – протянула Вика узкую коробочку. Ольга открыла. Внутри лежал веер. Ольга развернула его – на тонкой (рисовой?) бумаге были нарисованы журавли. Ольга пошевелила рукой, бумага затрепетала, журавли будто бы принялись перебирать тонкими ногами, танцуя. Ольгины разгоряченные щеки почувствовали легкий сквознячок. «К переменам?!» – вспомнила Ольга свое гадание в самолете.

– Спасибо, Вика, прелестный веер.

Нравится? Это Ичиро маме подарил, а я у нее выпросила. Решила, что тебе отдам. На память. Теперь ведь не известно, когда встретимся, завтра улетаем.

– Завтра точно встретимся – я Мачимуру в аэропорт повезу. Слушай, что‑то я не очень поняла, как вы с Японией разобрались. Ичиро разве может сразу тебя увезти?

– Сразу не может, ему нужно разрешение в своем МИДе получить или что там у них. И от меня, представляешь, справка требуется, что я здорова. Я уже взяла в поликлинике, Ичиро ее с собой увезет, а за мной через месяц вернется. Или раньше, если получится все быстрее оформить. А мы пока в Москве у тети Багили, маминой сестры поживем. Представляешь, какой крюк делаем? Летим из Магадана в Токио через Москву!

– А как же вещи, квартира в Магадане?

– Вещи мама почти все уже сложила. Мы же и так уезжать собирались до того, как ты меня с Ичиро познакомила. Она чуть позднее приедет, контейнер для вещей дадут на следующей неделе, и покупатель на квартиру уже есть, ждет, когда мы съедем.

– А Надя?

– Надя доучится в Москве, а потом, если захочет, приедет к нам в Японию. Ичиро сказал, что поможет ей получить хорошее образование.

– Слушай, так ладно все, как кусочки в мозаике все сошлись.

– Ну, ты же сама говоришь, что это судьба. А раз судьба, все должны быть счастливы. Оль, я хочу тебя попросить об одном одолжении. Пройди к гостям, вызови Ичиро из‑за стола. Мы с ним уедем потихонечку. Ичиро такой роскошный люкс в «Вечернем» снял! А гости пусть гуляют без нас.

– Ладно! Если кто обидится, объясню, что по японскому обычаю жених с невестой не должны сидеть за общим столом больше часа. Представители из мэрии подарили свою вазу и уже уехали, международного скандала можно не бояться. А Антонина с поздравлениями от областной администрации, похоже, не придет.

Ольга вернулась в банкетный зал, меж танцующих гостей пробралась к Ичиро, шепнула ему, что Вика ждет в холле, и с невинным видом уселась на свое место возле пустого стула невесты. Мачимура, пьяненький и довольный, сидел возле опустевшего стула жениха. Ольга бросила быстрый взгляд на коробочку с веером, которую все еще сжимала в руке, сунула ее в сумку, висевшую на спинке стула, и вдруг развеселилась:

– Мачимура, пойдем танцевать!

– Оля‑доча, я не знай, как, твою мать! – по случаю свадьбы Мачимура перешел на русский.

– Вприсядку, Мачимура!

– Какая, на х.., присядка, твою мать?!

– Да такая!

Ольга вылетела на середину зала, где тамада устроил уже частушечный марафон, встала напротив Таньки Мухиной, которая пела про миленка и теленка, сорвала с себя дурацкую красную ленту свидетеля, растянула ее над плечами, как давеча Полина с Олы свою шаль, и завела ту же самую частушку:

На столе стоит букет,

Туда‑сюда гнется,

Мне еще не сорок лет ‑

И жених найдется!

– Ольга Николаевна, вы же замужем! – донеслось от двери. Ольга с притопом развернулась на голос, поводя плечами, и застыла: «О, нет!» В дверях стояла Антонина, и с ней – Он. «Боже мой, и что мне теперь делать?»

– Познакомьтесь, Ольга Николаевна, это Игорь Евгеньевич, новый советник губернатора по средствам массовой информации.

«Он Евгеньевич», – Ольга взглянула в знакомые серые глаза, ощутила быстрое пожатие знакомой твердой ладони.

– Суханов.

– Лобанова.

«Боже мой! Что же Мне Теперь Делать?!!!

Часть вторая

«Солнечный дом»

Глава 1

На его взгляд во время круглого стола о власти и СМИ она натыкалась несколько раз. И радовалась оттого, что, похоже, действительно, хорошо выглядит. После промозглого Магадана июньская Москва была такая летняя, такая жаркая, что Ольга решилась – а, все равно я их всех вижу в первый и последний раз! – резко сменить имидж. Надела тонкий жакет песочного цвета без блузки, на голое тело, получилось декольте почти до лифчика. И стоило ей чуть наклониться, показывались гладкие полукружья грудей. Под жакет – новую черную юбку с разрезом спереди. Разрез заканчивался чуть выше колена, но когда она слишком широко, как в брюках, шагнула с эскалатора на «Арбатской», разрез надорвался. Ольга заметила это, когда он разъехался сантиметров на пятнадцать. Она прекратила это безобразие, вытянула нитки, связала их узелком с изнанки, но привести юбку в исходное состояние не было никакой возможности. Не возвращаться же, в самом деле! Да и разрез, – Ольга отразила себя в витрине, – замер на границе приличия. И ножка из‑под него выглядывает очень даже славненькая. И туфельки хоть и на невысоких каблучках, но очень ладненькие. И вся она одета вроде по‑деловому, но как‑то так... завлекательно.

– Офигительная красавица! – проорал вдруг через всю улицу какой‑то бомж, показывая на Ольгу рукой. «Ну вот, одному уже понравилась», – ей стало весело, легко, и она заспешила к особнячку Дома журналистов на Никитском бульваре. А потом, во время говорильни, периодически перехватывала взгляд этого сидевшего напротив человека. Вполне, как она успела рассмотреть, симпатичного.

– Здравствуйте, вы Ольга, я все про вас знаю, – подошел он к ней во время перерыва, сразу после того, как Ольга сбежала от двухголосого синхрониста и курила на лестнице.

– Да?! И что же вы обо мне знаете? – Ольга решала – отшивать его или не стоит. Высокий, худощавый, глаза серые с внимательной лукавинкой. Волосы зачесаны ото лба, лоб высокий. Умный, видимо. Одет не в серый костюм, как все эти советники и главные редакторы, а в бежевую рубашку‑поло и темно‑коричневые джинсы. «Прямо в тон моему жакету!» – подумала Ольга и решила не отшивать.

Вы из Магадана, ваша фамилия Лобанова, вы корреспондент отдела экономики газеты «Территория».

– Я тогда тоже кое‑что о вас знаю. У вас на столе есть список приглашенных и вы умеете читать!

– Читать он, действительно, умеет, но про тебя я ему рассказал, – вынырнул из‑за Ольгиной спины секретарь Толик Завадин, который и организовал ей вызов из Магадана в Москву.

– Знакомься, Оль, это Игорь Суханов, независимый журналист и издатель. Сказал, что кроме тебя ему на нашем сборище ни на кого смотреть не хочется. Ты, действительно, сегодня такая, – Толик покрутил рукою, подбирая слова, – интересная!

– Ну да, знаю, офигительная красавица, – согласилась Ольга.

– Что?! – рассмеялся Суханов.

– Это мне сегодня вслед бомж один орал.

– Его можно понять, он тоже мужчина, – откликнулся Толик и поторопил: – Ребята, перерыв через пару минут заканчивается, вы идете?

– Слушай, а ты переживешь, если мы не пойдем? Такой день, а мы бодягу эту жуем: демократия, свобода слова, первая власть, четвертая власть. – Суханов как‑то так придвинулся к Ольге, что стало понятно: она – с ним. Толик так и понял.

– Ладно, гуляйте. Только послезавтра придите после обеда. Надо будет анкеты заполнить, а потом – фуршет, – сказал он и исчез.

– Игорь, а вы всегда все за всех решаете? – Ольга шагнула в сторону, восстановив дистанцию.

– Оль, а разве вам хотелось и дальше здесь сидеть? – Суханов смотрел на нее с мальчишеской подначкой, мол, слабо сбежать с урока?

– Может, хотелось! – завелась Ольга. И осеклась: а с чего она, собственно говоря, злится? Это ведь не Лобанов, который уверен, что лучше нее знает, что ей делать и что хотеть. Зря она кобенится, ведь человек предлагает ей... Кстати, что он ей предлагает?

– И что вы мне предлагаете взамен взаимодействия с властью?

– Взаимодействие с Москвой, рекой, летом. И со мной. – Взгляд Игоря стал внимательным и спокойным.

Они прошлялись тогда весь долгий день. Слушали духовой оркестр в Александровском саду, кормили булками уток в зоопарке, катались на речном трамвайчике по Москве‑реке, ели вкуснющюю пиццу в какой‑то пиццерии, дали круг по Садовому кольцу на троллейбусе «Б», катались на трамвайчике «Аннушке» от Чистых прудов и обратно. И болтали, болтали, болтали. Ольга рассказывала ему про Колымский край, про свой приезд и Ариадну. О том, как Алка огрела бича сковородкой. Как Петро взял Ольгу с собой в ягодник в четырех километрах от поселка, и на другом берегу речки они увидели двух славных медвежат. Да‑да, совсем таких, как эти, в зоопарке. Ольга стала охать, ахать и умиляться, а Петро быстро повел ее обратно в поселок – медведица где‑то рядом, не дай бог, выскочит и решит, что они опасны для медвежат. И река не спасет, тем более что не глубокая – по пояс всего. Про свой народный театр рассказывала, как они там репетировали «Таню» Арбузова, и ей хотелось играть Таню, она даже всю роль вызубрила, но роль досталась не ей. И правильно, она так разволновалась на премьере, что даже со своим эпизодом еле справилась: так тряслись колени и голос дрожал. И про газету рассказывала, про Васю с его «давай, потрахаемся», и про мужичков с Оротукана, которые устроили себе меж сопок горнолыжную базу и в июле гоняли на лыжах по остаткам ледника. И про Нюську, как она в пять лет замуж собиралась, а в тринадцать заявила, что будет старой девой, потому что все мальчишки – дураки. И про нерест мойвы возле Магадана, когда она такими тучами прибивается к берегу – сачком черпай. Кому не лень – черпают, складывают в мешок, а потом продают по городу свежую мойву, как семечки, по рублю за миску рыбы. Только про Лобанова она ничего не рассказывала. Не хотела. Не было его в Ольгиной жизни, не было хотя бы на эти московские дни.

Игорь тоже рассказывал. О том, как ходил старпомом на сухогрузе к южным берегам и какие диковины там видел. Например, зоопарк в Сингапуре. Никаких решеток и заборов, только рвы и канавы, замаскированные под естественный ландшафт. Животных здесь более двух тысяч видов и живут, фактически на свободе, как в маленьком заповеднике. На них даже ночное сафари организовывают. А Джуронг, хоть и считается районом Сингапура, просто отдельный современный портовый город со своими достопримечательностями. И тоже со своим зоопарком. Там есть парк птиц, где живут более шестисот видов всяческих птах вплоть до пингвинов, и парк рептилий, где собрано около двух с половиной тысяч разнообразных гадов. А по всему городу понатыканы статуи «мерлиона», символа острова. Эдакой русалки, только не с человеческой, а с львиной половинкой фигуры. Про Сеул рассказывал – город небоскребов, раскинувшийся у моря. И про самый высокий небоскреб – башню Сеул Тауэр, с которой весь Сеул виден, как на ладони. Про Тунис рассказывал – удивительную африканскую страну, которая на своей совсем небольшой территории умудрилась собрать и оливковые рощи, и финиковые плантации, и кедровые заросли, и колонии кактусов, и соляную пустыню, и кусочек Сахары. Про тунисских берберов‑троглодитов рассказывал:

– Представляешь, они как в каком‑то там веке удрали в горы, так и живут там до сих пор.

– А зачем удрали?

– Не зачем, а от чего. Мусульманство принимать не хотели. Вырыли там себе норы, и стали в них жить.

– Так тесно же!

– Ты не поняла! Норы большие, пещеры – как комнаты. В одной пещере – спальня, в другой – детская, в третьей – кухня, в четвертой – козы живут.

– И хорошо живут?

– Козы?

– Да ну тебя! Берберы твои!

Они не мои, они тунисские. Те, кого нам показывали, – хорошо, наверное. Там чисто было в пещерах, кровать стояла, шкаф, телевизор был. Хотя, подозреваю, они – аттракцион для туристов. Как наши, знаешь, ряженные в Архангельском. Сарафаны, кокошники, резные наличники, прялки‑печки всякие. А зайди в нормальную деревню, есть это все? Так и у них. Видел другие норы по соседству, но нас туда не приглашали. Там возле отеля такие жуткие оборванцы стояли! Если по ним судить, берберы очень бедно живут.

– Если по нашим оборванцам судить, – кивнула Ольга в сторону бомжа, спавшего на лавочке на автобусной остановке, – москвичи тоже очень бедствуют.

– Точно! – расхохотался Игорь. С ним Ольге было необыкновенно легко. Даже паузы получались легкими, без мучительного подыскивания тем для разговора. Темы находились сами собой, паузы возникали и заканчивались как естественное продолжение разговора, взглядов, прикосновений.

К вечеру они приехали в какую‑то гостиницу у Ботанического сада, Ольга забыла название. Забыла, потому что к тому времени прикосновения перешли в объятия и поцелуи. Поцелуи его твердых сухих губ казались Ольге знакомыми, словно целовалась она с этим мужчиной давно, долго, всю жизнь. И объятия его были именно объятиями, а не глупым лапаньем и тисканьем. И от этих поцелуев и объятий, от того, как он проводил кончиками пальцев по ее лицу, Ольге становилось все «хорошее и хорошее». И она не то что названия гостиницы не запомнила – лица администратора не различала, пока Игорь быстро заполнял за них обоих анкеты и получал ключ от номера.

Секс с Игорем был не нежным и размеренным, как с Вадимом. И не по‑жесткому напористым, как с Лобановым. Он был... поглощающим. Именно это слово первым пришло Ольге на ум, когда она попыталась определить для себя, что это было. Но определяла она потом, после. Две ночи и один день они с Игорем не вылезали из постели. Только однажды сбегали на рынок на ВДНХ, запаслись водой, фруктами, сыром и лавашем – и обратно в гостиницу.

Ольга сама себе удивлялась, откуда в ней берется столько желания и сил. Откуда они приходят, эти волны не просто удовольствия – растворения в партнере. Когда у них все случилось в первый раз, она не то, чтобы потеряла сознание. Сознание просто переместилось в какую‑то точку внизу живота, а потом стало расширяться, подниматься и улетать вверх, а снизу ей кто‑то кричал хриплым счастливым голосом.

– Оль, ты всегда так кричишь? – Она лежала обессиленная, а Игорь покусывал ее за мочку уха.

– Разве я кричала? Не помню.

– Еще как. Хорошо, номера соседние пустые. А дежурная по этажу, наверное, кончала вместе с нами.

– Игорь, ты говоришь пошлости.

– Прости, это я от растерянности. Оленька, ты не знаешь, что это с нами?

– Не знаю. Может, у нас слишком долго не было секса? У меня, например, не было.

– Может быть, – и он так провел ладонью по ее спине, что она опять поплыла, и задышала, и сознание стало съезжать в точку внизу живота.

* * *

На утро третьего дня они ушли из гостиницы, Игорь проводил ее до Дома журналистов, но сам туда не пошел. Поцеловал, сказал, что ему надо по делам и что к фуршету он придет обязательно. Не пришел, и тут Ольга спохватилась, что у нее нет его телефонов, у него – ее, и заволновалась, и стала высматривать Толика, чтобы выяснить у него, где Суханов и как его найти. Толик куда‑то подевался, зато в ответ на ее ищущие взгляды набежали эти депутаты и советники из Костромы и Ярославля, начали пить за ее здоровье. И от их неуклюже‑галантных тостов и заигрываний Ольга вдруг пришла в себя: «Все правильно, так лучше. Роман без продолжения. И без прощаний. Так лучше. Маленькая интрижка с восхитительным сексом. Как с испанцем в Анталье».

Однако весь следующий день она вспоминала о ласках Игоря, заново, аж постанывала, переживала свои фантастические оргазмы, шепотом проговаривала его шутки и свои ответы. И когда ловила себя на этом, сердилась: «Господи, да что же со мной? Совсем одурела от мужика!» Одурела. Именно так. Ничего больше. Это пройдет. Уехала, обрубила, забыла. Продолжения не будет. Все, как всегда.

Но, оказывается, продолжение следовало.

* * *

– А где молодые? – гремела между тем Антонина. – Мы им подарок принесли, – и потрясла в воздухе чем‑то большим и плоским. «Наверное, панно притащила с моржами и оленями», – отстраненно подумала Ольга.

– А молодые ушли уже, Антонина Павловна, – затараторила Танька. – Ичиро сказал, что по японским обычаям молодым нельзя долго с гостями сидеть. Они часик посидели – и уехали. – Мухина явно заметила, что с Ольгой что‑то творится, и отвлекала внимание на себя.

– Татьяна Мухина, редактор отдела социальной жизни, – протянула она ладошку Суханову, и тот наконец‑то отвел от Ольги пристальный и чего‑то ожидающий взгляд.

– Да, очень приятно, Игорь Суханов, журналист, – пожал он Татьянину ладошку и опять уставился на Ольгу.

– И новый советник губернатора по контактам со СМИ! – уточнила Антонина.

– Да‑да, и это тоже.

– Да что это с вами, Игорь Евгеньевич, вы как будто оробели. Девочки, мы опоздали, самолет Игоря Евгеньевича в Москве задержали на три часа, потом он переодевался с дороги. Я его сразу с корабля к вам на бал привела, чтобы он увидел, как в Магадане гуляют и с журналистами познакомился. Вы же тут почти полным составом празднуете. И «Колымский вестник» тут, смотрю. Пойду с Сидоровым поздороваюсь.

Антонина ушла, с ней ушла и завеса из слов, которая скрывала и Ольгину растерянность, и сухановское замешательство. «Что же делать, нельзя же так стоять и пялиться друг на друга. Все заметят и поймут. Танька вон уже таращится во все глаза».

– Белый танец, – очень кстати объявил тамада.

– Игорь... Евгеньевич, разрешите. – Ольга протянула к Игорю руку. Он взял, положил ее ладонь себе на плечо, вторую руку оставил в отставленной руке и аккуратно повел между томно раскачивающимися парами, танцуя что‑то лирическое и... целомудренное.

Эта целомудренность подействовала на Ольгу отрезвляюще:

– Зачем ты здесь?

– Я советник губернатора, Антонина же сказала.

– Давно Гудков тебя пригласил?

– С месяц назад. Я как раз подумывал сменить обстановку, у меня в Москве... обстоятельства.

– Значит, когда ты ко мне... подкатил, ты уже знал, что едешь в Магадан? Поэтому и на меня внимание обратил, как на будущую коллегу?

– Ну, не только поэтому.

– А трахал, значит, меня с расчетом на продолжение? – Ольга злилась. То, что она уже убедила себя считать случайной интрижкой, отчетливо приобретало совсем другие очертания. И это пугало.

– Оль, зачем так грубо? – поморщился Суханов, но Ольгу (надо прекратить, надо все это прекратить, никакого продолжения!) несло.

– И исчез в последний день так спокойненько, и телефонов моих не взял, и своих не оставил, потому что знал, что никуда я не денусь? Что приедешь в Магадан, и вот она я, тепленькая, продолжение следует?

– Оль, я не специально исчезал. Меня Гудков вызвал, мы с ним контракт подписывали, потом мне неожиданно пришлось заниматься моими делами. Я прибежал на фуршет, а ты уже ушла. Я потом Завадина искал, хотел узнать твой телефон, а он на месяц в Сингапур уехал.

– Так вот, учти, Суханов, – Ольга его не слушала, в голове крутилось одно слово – «прекратить», – никакого продолжения не будет. Никакого. Теперь мы коллеги, а с коллегами я сексом не занимаюсь. Спасибо за танец.

Ольга выдернула свою руку из его ладони, развернулась, как по команде «кругом», и ринулась к выходу.

– Оль, ты куда? Оль, ты сумку забыла. Оль, да остановись же, наконец, – запыхавшаяся Танька протягивала сумку, которую Ольга забыла на спинке стула. Она догнала Ольгу, когда та уже свернула за угол ресторана и ушла довольно далеко. – Оль, что случилось? То веселая была, частушку пела. Я редко вижу, чтобы ты такая была. А Антонина пришла – тебя как подменили. Ой, Антонина просто потеха. Видела, она Мачимуру на белый танец пригласила? Он ниже ее на целую голову, но довольный был! – протараторила Танька. И сразу, без перехода: – Оль, а этот Игорь Евгеньевич, он тебе кто?

– Что, Тань, сильно заметно, что он мне кто‑то?

– Я заметила. Вы так смотрели друг на друга. Как люди с общим прошлым.

– Раз ты заметила, значит, и другие замечать начнут. И на фига мне эта слава! Сплетни пойдут, Лобанов напополам перепилит.

– У тебя с ним что‑то было?

– Да. Две недели назад в Москве у меня с ним был двухдневный сексуальный заплыв.

Я рассчитывала, что без продолжения. Он решил, что с продолжением.

– Когда решил?

– А заранее. Когда еще ко мне подкатывал с разговорами. И Завадин, гад, знакомил нас и ничего не сказал.

– Да что не сказал‑то?

– Что он едет к нам в область работать! Если бы хоть намекнул, я бы не стала гулять с этим Игорем Сухановым! И спать бы с ним не стала!

– Что, так плохо было?

– Наоборот, Танька, было слишком хорошо. Так хорошо, что я боюсь не выдержать и втрескаться всерьез. И что мне потом делать с этой любовью? Ты же знаешь, у меня на интрижки сил нет. Лобанову только повод дай – душу вынет, скандалами замордует! Тань, что мне делать?

– Не попадаться ему на глаза.

– Лобанову? В прятки с ним, что ли, играть по всей квартире?

– Да про Суханова я!

– Как я могу не попадаться ему на глаза, если Магадан – большая деревня, а на всех заседаниях в областной администрации, куда зовут прессу, обязательно болтается советник по прессе?

– Давай я буду на эти заседания ходить, а ты в мэрию только езди. И по командировкам.

Продержись до сентября, отвыкни от него, а потом и отошьешь, как ты это умеешь.

– Ой, не знаю. Попробую с ним не сталкиваться.

Глава 2

– Оля‑доча, спасибо, харашо, твою мать!

– Мачимура‑сан, давай лучше по‑английски.

– Оля, пообещай, что будешь мне писать!

– Буду! Пусть у тебя все будет хорошо, Вика!

– И у тебя тоже!

«Пусть у всех все будет хорошо. Устала я что‑то. Чумные какие‑то эти три недели, все сразу собралось: и Москва, и свадьба японская, и Игорь». Ольга гнала «Патрол» обратно к городу и невольно отвлеклась от своих мыслей, засмотревшись на окружающие пейзажи. Здесь, в пятнадцати километрах от Охотского моря, безраздельно хозяйничало лето. Лиственницы сияли свежей зеленью, поодаль маячили гладкие сопки, совсем вдалеке – высокие вершины в ледниках. И все это – на фоне высокого голубого неба. Магадан, когда Ольга выезжала, накрыло туманом с моря. Было противно, промозгло, зябко, как осенью, пришлось натянуть куртку. А здесь – теплынь, впору загорать. И речушка, что бежит параллельно дороге, показывает все свои камешки и дразнится бурунчиками на перекатах, будто приглашает полежать на берегу. Возвращаться в промозглый туман бухты Нагаева совсем не хотелось. «И почему эти строители коммунизма на этом месте город не построили, как им умные люди советовали? Нет, начали лепить свои бараки прямо от бухты. Им, видишь ли, так удобнее было зеков выгружать! А то, что от этой бухты туманы наползают круглый год и лета поэтому нет совсем, – кого из лагерных начальников тогда волновало?»

За окнами справа мелькнул старый поселок Солнечный. А слева – новый поселок, коттеджный, на шесть домов. Рядом крутили лопастями два серебристых ветряка. Ольга писала про эти коттеджи – это было первое подобное строительство в области. Экспериментально‑экологическое, с ветряками‑генераторами, которые обеспечивали поселок светом, водой и теплом. Тогда, в марте, она рассмотрела домики поближе. Еще недостроенные, они все равно ей понравились. Строители вписывали их в пейзаж, стараясь максимально сохранить зелень, что росла вокруг. Деревья на Колыме растут очень медленно, жалко вырубать. Ольга видела тогда разгар строительства и, глядя на эскизы и планы, пыталась представить, какими будут домики. Теперь их достроили – вон, крыши виднеются возле сопки. Интересно, какими они получились внутри?

«Я кукарача, я кукарача» – завел мобильник. Ольга вздрогнула от неожиданности: Нюська, хулиганка, опять мелодию поменяла! С материным мобильником Нюська управлялась в три счета: вбила в телефонную память нужные номера, распределила их по группам и по мелодиям. И забавлялась тем, что периодически меняла «позывные». Номер определился незнакомый.

– Алло!

– Ольга, здравствуй! Ты вчера исчезла, я ничего не понял.

– Здравствуйте, Игорь Евгеньевич. («Кто ему дал мой телефон? Хотя в пресс‑службе он есть в списках».) Извините, мне пришлось уйти по неотложному делу. Надеюсь, вы хорошо провели время?

– Если ты про Москву, то я его провел так, как никогда в жизни.

«Вот, дура, тянули меня за язык!»

– Игорь, я очень тебя прошу уяснить: со мной у тебя ничего не было. И не будет. Тебе приснилось, померещилось, ты насочинял. У меня дочь, репутация, муж, в конце‑концов (какого черта я Лобанова приплела!).

Ну не было, значит – не было. Тогда, как советник губернатора по работе с СМИ сообщаю, что сегодня состоится рабочее совещание по прогнозам золотодобычи и прессу приглашают поприсутствовать.

– Спасибо, Игорь Евгеньевич. Я передам нашему главному редактору. До свидания.

* * *

– Оль, ну и как там стриптиз? – Танька Мухина высыпала в чашку вторую ложку сахара, зачерпнула третью, подумала, вернула половину обратно в сахарницу. Остальное добавила в чашку к первым двум, залила кипятком, размешала. По кабинету поплыл запах растворимого кофе.

– Стриптиз удался. Тань, разведи и мне кофе полчашечки, сахару одну ложечку положи. Только почтенный возраст дамы сдерживал веселье присутствующих.

– Девчонки, о чем это вы? У нас в городе что, гастроли ветеранов стриптиза? – оторопела Люся из отдела писем, заскочившая к Татьяне попить кофейку. От удивления она даже забыла про сушку, которую тянула в рот, да так и остановилась на полдороги.

– У нас, Люся, открылся первый в городе стрип‑бар на улице Ленина, на месте «Даров природы». Видела? – принялась объяснять Татьяна.

– Видела. Вполне, кстати, пристойно выглядит, по крайней мере, снаружи.

– Да и внутри ничего, я заходила, мне Потехин презентацию устроил.

Потехин был известным в городе предпринимателем. Газеты писали про него частенько – поводы он давал в изобилии. Потехин был известен не столько из‑за масштабов своих дел, сколько из‑за любви к эпатажу. Ольге даже иногда казалось, что если дело не получало скандальной огласки, оно переставало Потехина интересовать. Разбогател Потехин на торговле овощами – начинал ларечным перекупщиком, а потом научился брать товар напрямую в Америке, выкупал целые контейнеры мясистого, сладкого лука и глянцевых, блестящих яблок. Года три так погонял товар, вырос в крупную оптовую фирму и передал руль доверенному человеку. А сам начал развлекаться. Он первым в городе открыл секс‑ларек на самом людном месте, куда завез из той же Америки чудовищного вида резиновые фаллосы и черное кожаное женское белье в заклепках. Время тогда еще было вольное, никакими законами особо не регламентированное, и вся эта прелесть свободно красовалась в витринах потехинского секс‑шопчика, собирая стайки хихикающих подростков и потоки любопытствующих взрослых. Взрослые впрямую стеснялись разглядывать товар, поэтому прогуливались туда‑обратно по улице, с расстояния взирая на фаллосы и кожаные трусы‑лифчики с дырками на интересных местах. Продолжалось все это недолго. Недели через три поутру на месте ларька прохожие обнаружили сгоревший остов и обугленные остатки фаллоимитаторов. Милиция поджигателей не нашла, а потом и закон подоспел на тему эротики и порнографии, так что секс‑шопов Потехин больше не открывал. Зато открыл первый в городе коммерческий телеканал. Канал крутил фильмы, поздравления и однажды показал шоу в прямом эфире, которое чуть не стоило Потехину лицензии на вещание. Он придумал парад толстушек. Кинул клич, что в студию приглашаются девушки в теле, и объявил им условия: нужно раздеваться перед камерой, снимая с себя по вещичке. А любой дозвонившийся в студию зритель‑мужчина, будет называть цену, от рубля до сотни, каждой скинутой вещи. И объявлять «стоп», когда ему захочется. На каждую толстушку – по зрителю. Раздеваться надо до нижнего белья, побеждает та, которая наберет за свой гардероб больше всего денег. Главный приз – комплект подарков от спонсора и недельная поездка в Турцию тоже от спонсора. На призыв откликнулось четверо пышек в возрасте за тридцать. В задумке все выглядело приемлемо: дамы самоутверждаются, народ забавляется, спонсоры рекламируются, приличия соблюдаются. А в эфире все пошло наперекосяк. Вторая же толстушка выглядела настолько аппетитно и сексуально, настолько завела своего зрителя‑покупателя, что когда она дошла до финиша – разделась до белья, – он крикнул: «Сто рублей за лифчик!» Та, недолго думая, скинула свой лифчик и явила изумленным магаданским зрителям роскошную грудь шестого размера. Всех, кто тогда был в студии, взяла оторопь, потом оператор, забыв выключить камеру, кинулся к даме и начал накидывать на нее свою куртку. Дама уворачивалась, визжала, потом исчезла из кадра, и камера с минуту показывала голубую драпировку, на фоне которой разворачивалось действо. Потом в телевизорах появилась табличка про технические причины, а Потехин разбирался и с обиженными толстушками, которым не довелось раздеться, и с рекламодателями, которые отвалили ему на шоу кругленькую сумму, и с прокуратурой, которая чуть было не завела на него дело за порнографию. Видимо, тот случай и натолкнул Потехина на счастливую мысль о стриптизе.

– На первом этаже – бар и бильярд, – рассказывала Мухин, – на втором – Потехин квартиру выкупил над магазином и переделал – ресторанчик и подиум с шестом. Девочки, миленькие такие, крутятся, стараются. Их Потехин в какой‑то самодеятельности нашел.

Раздеваются до трусиков. Мужики дуют пиво, свистят, суют деньги девчонкам под резиночки. Знаешь, такие широкие, типа подвязок для чулок. Одна девочка в бархатной маске, танцевала – стесняется лицо показать.

– Наденешь тут маску, город‑то маленький. Вчера ты вежливо здоровалась с соседом по лестничной площадке, а сегодня он тебе сует деньги под резинку! Я бы так не смогла, – повела плечом Люся, – а при чем здесь почтенная дама? Тоже выступала?

– Выступала сегодня на городской Думе, – теперь уже рассказывала Ольга. – Потехин же депутат городской Думы у нас теперь. Помнишь, скандал был, что он по сто рублей пенсионерам платил за каждый голос? Его кандидатуру еще снять хотели? Не сняли, обошлось. Но что‑то не везет ему с пенсионерами. Теперь вот активисты из Городского общества ветеранов войны и труда устроили ему акцию протеста.

– Еще бы не устроили, – фыркнула Татьяна, – посягнул на святое. Стриптиз на улице ЛЕНИНА! Это же кошмарный сон верного ленинца!

Ветераны написали письмо в Думу, от имени жителей города просили разобраться с аморальными действиями депутата. Обычно заседания городской думы были рутинной тягомотиной, и Танька Мухина (гордуму закрепили за ней) туда ходила редко – хватало пресс‑релизов и интервью с городскими чиновниками. Но по такому поводу пойти стоило. Пошла Ольга, а Танька отправилась в областную администрацию на совещание по золотодобыче.

Общественность на заседании городской думы представляла Марья Кузьминична, солистка хора ветеранов. Она даже платок концертный прихватила, белый такой, в малиновых цветах, для солидности, наверное. Когда ей дали слово, она вышла к трибуне, расправила платок на плечах – малиновые цветы взгляды так и притягивали – и выдала такую речь: «Мы, ветераны, считаем, что господин Потехин растлевает молодежь нашего города, что у девочек, которых он вовлекает в свои грязные дела, нет никакого будущего. Вот мы, ветераны, сейчас встречаемся с молодежью, рассказываем о своей трудовой биографии, подаем пример. А какой пример будут подавать молодежи, когда состарятся, девочки, которых сбивает с толку депутат Потехин? Что своим внукам расскажет такая девочка? Как раздевалась перед пьяными мужчинами? Как крутила перед ними задом?» Марья Кузьминична так вошла в раж, что распахнула платок с малиновыми цветами, встала боком к аудитории и сама покрутила бедрами и поколыхала грудью. Бедра, узкие и плоские, были прикрыты синей прямой юбкой, а грудь – пышная, почти горизонтальная, – белой строгой блузкой. Неожиданный стриптиз в исполнении Марьи Кузьминичны вызвал у присутствующих приступ удушья от сдерживаемого хохота. Смеяться над старушкой было подло – она искренне, всеми средствами боролась за свои идеалы, – но и сдерживать смех было трудно! Стриптиз, сдобренный одеждой а‑ля «форма из пионерской юности» и декорированный платком в малиновых цветах, произвел такой комический эффект, что председатель думы сдавленным голосом объявил перерыв и все ринулись за дверь – хохотать.

– И чем все закончилось? – Танька с Люськой тоже хохотали от нарисованной картины, тем более что Ольга, рассказывая, пошевелила бедрами, как Марья Кузьминична.

– Объяснили старушке, что Потехин не нарушает никаких законов, что девушки совершеннолетние и сами выбирают, где и как им работать. И что он как гражданин и налогоплательщик реализует свое право на предпринимательскую деятельность.

– Да, зря старушка танцевала, – резюмировала Люся.

А может, не зря, может, она всю свою жизнь мечтала перед кем‑нибудь раздеться на сцене, а ее заставляли план по валу выполнять, – сказала Танька. – Вот и выступила, мечту осуществила. Повезло тебе, Оль, интересно время провела. А я очумела цифры эти записывать – килограммы золота, цены за унцию, прогнозы на Золотой бирже. Тоска! Оль, Лобанов твой когда возвращается?

– Да вроде должен уже. Сказал, что на две недели уехал. А что?

– А пошли сегодня ко мне, посидим! Заночуешь у меня.

– Ладно, Нюську только предупрежу, пусть кого‑нибудь из подружек позовет к нам ночевать, чтобы не страшно было.

Глава 3

– Оль, я сегодня на заседании рассмотрела как следует твоего Суханова. Про тебя спрашивал.

– Таня, он не мой и мне это не интересно.

– Тогда, может быть, мне им заинтересоваться?

– Как хочешь.

– Да ладно, убавь металла в голосе, у меня Виктор Иванович есть.

Виктор Иванович работал шофером на магаданской автобазе. В Таньку он влюбился два года назад, когда она напросилась с ним в рейс, чтобы написать очерк про колымскую трассу Транспортный департамент заказал что‑нибудь эдакое ко дню автомобилиста. В итоге заказчик получил отличный репортаж – живой, веселый, с интересными характерами и деталями. Птицын его даже выдвинул на дальневосточный журналистский конкурс «Золотой абзац». Хотя журналисты и ерничали по поводу названия, конкурс был престижным, с хорошими премиями и стажировками для лауреатов. Вот и Танька тогда получила за свой очерк диплом, какие‑то не очень большие деньги и двухнедельную стажировку в Бостоне. А еще она получила преданного и верного поклонника. Виктор Иванович был старше Таньки на двенадцать лет, относился к ней с бережным уважением, помогал ей с домашним хозяйством – гвоздь какой забить или замок в дверь врезать – и не требовал больше того, что Танька могла и готова была ему дать. Он время от времени заезжал в редакцию, привозил какой‑нибудь еды: свежайшую копченую селедку, тепличные помидоры и огурцы, грибы, переспевшую жимолость, – которой разживался в своих рейсах. Один раз принес кастрюлю тушеной медвежатины! И вся редакция сбежалась пробовать, Виктора Ивановича хвалили, редакционные тетки подливали ему чай и говорили комплименты, а он отмалчивался.

Он вообще был молчун, хотя в феврале как‑то разговорился. Слава Птицын отмечал сорок пять лет, устроил вечеринку и пригласил «коллег с супругами». Танька пришла с Виктором Ивановичем, Ольга – с Лобановым, который вырядился в белый пиджак‑китель. Вечеринка проходила в виде фуршета, напитки и закуски Слава расставил на столах у стены. Лобанов смешивал какие‑то коктейли и ко всем приставал, чтобы попробовали. Надоел изрядно, хмельной он был приставучий и агрессивный. Виктор Иванович возьми и крикни ему: «Официант, два шампанских», – да еще и рукой помахал. Всерьез принял Лобанова в белом пиджаке за официанта. Танька потом извинялась, Виктор Иванович тоже сильно смутился, Лобанов все это на вечеринке проглотил, а дома закатил Ольге скандал: «Почему ты таскаешь меня на идиотские сборища, где ошивается всякое быдло?»

– Тань, тебе с Виктором Ивановичем хорошо?

– Мне с ним спокойно и предсказуемо. Я не жду от него ни подвигов, ни сюрпризов. Сюрпризов в личной жизни с меня достаточно.

– Что, опять Женечка звонил?

– Звонил. День рождения у него в следующие выходные. В гости зовет, посидеть по‑семейному. С «женой», наверное, хочет познакомить.

Женечка Мухин двенадцать лет был Танькиным мужем и отцом ее сына Ванечки. Три года назад он от Таньки ушел к другому. Именно так: Женечка вдруг понял, что он гомосексуалист, и нашел себе партнера. От абсурдности ситуации Танька тогда просто спятила. «Нет, Оль, как это можно? Он ведь спал со мной все эти годы! И Ванечка – от него! И всегда он был мне как подружка лучшая! И все время мечтал мужика трахнуть, получается!» – ревела Танька пьяными слезами. Они тогда с Ольгой упились, устраивая себе реанимацию каждая по своему поводу. Танька – из‑за Женечки, Ольга – из‑за Лобанова. «И ладно бы, красивого нашел, а то ведь заморыш прыщавый, бледный, как свинка морская». – «Тань, ты что, ревнуешь, что ли? – удивилась тогда Ольга, – он же не женщина». – «Вот именно, что не женщина. А вдруг Ваньке передадутся дурные гены? Уже передались? И он насмотрится на этого гада и тоже геем станет?!» – От ужасных перспектив Танька даже протрезвела.

На суде она отказалась от алиментов, а через отдел опеки добилась, чтобы Мухину запретили общаться с сыном, чтобы не развращал ребенка. И не оставила ему для этого никаких возможностей: отправила десятилетнего Ваньку к своим родителям в Саратов, подальше от отца.

Женечка работал диктором на местном телевидении, обладал бархатным обволакивающим баритоном и сладкой улыбкой. В молодости он был неплох собой, но с возрастом черты грубели, прорезались морщины. Сладкая улыбка осталась, но с новым лицом Женечки сочеталась плохо. Из дикторов Женечку убрали, он сделался корреспондентом и перебивался заказными передачами к праздничным датам. Неплохо, к слову сказать, перебивался. Директора предприятий, помнившие Женечку смолоду, с удовольствием давали ему интервью и зазывали на всякие торжественные мероприятия, где Женечка за отдельную плату выступал как ведущий. Он и своего мальчика‑жену пытался пристроить корреспондентом на телевидение, но мальчик был так невыразителен и откровенно глуп, что больше месяца там не продержался. Женечка потрясающе готовил, собрал целую коллекцию кастрюль, скороварок, пароварок, блендеров, миксеров. Он обожал выискивать экзотические рецепты, воплощать их в продуктах и скармливать новые блюда собранным по этому поводу гостям.

– Слушай, Тань, может, сходишь? Уже три года прошло, прости теперь его. Человек строит свое счастье так, как он его понимает. Он ведь безобидный, Женечка, и зла тебе никакого не сделал. Собрал свои кастрюли и ушел.

– Оль, давай спать, поздно уже. Где ляжешь, в спальне или здесь, на диване?

– Здесь.

* * *

Ольга занималась сексом с Вадимом. Он медленно‑медленно, – так, что заходилось сердце, – вел губами по ее лицу, шее, груди, животу, ногам. Ольга задохнулась от сладких спазмов: «Игорь, я больше не могу!». – «Я не Игорь, – строго сказал Вадим и посмотрел на Ольгу серыми сухановскими глазами. – Я – кукарача».

«Я – кукарача, я – кукарача», – трезвонил и подпрыгивал мобильник на столе. Ольга взглянула на часы – семь утра. «Боже, какая рань». Взглянула на определитель – звонок из дома. «Что‑нибудь с Нюськой?»

– Алло, Нюся, что случилось?

– Случилось то, что ты шляешься где‑то, а твоя дочь ночует в квартире с мужиком! Сразу две шлюхи в моем доме – это слишком!!! – Вопли Лобанова в телефонной трубке казались кошмарным продолжением сна.

– Жора, не кричи. Объясни толком, что случилось. – Ольга с трудом понимала, о чем орет ей Жора. Сова по натуре, она вообще туго с утра соображала и окончательно просыпалась только после душа и чашки кофе.

– Что тут объяснять! Я вышвырнул щенка за дверь, а твоя Лолита сидит и ревет в комнате! Приезжай давай, мне машина нужна.

– Оль, что случилось? – выглянула из спальни Танька.

– Приехал Лобанов, с кем‑то там застукал Нюську мне надо ехать.

– Что значит застукал?

– Не знаю. Орет, что теперь у него в доме две шлюхи.

– Слушай, может мне с тобой поехать?

– Спасибо, Тань, я справлюсь.

Ольга умылась ледяной водой – горячую на лето отключали, – проснулась и помчалась домой, все семь минут дороги стараясь не рисовать себе никаких ужасных картин. Приедет, увидит Нюську, поговорит с ней, тогда и будет картины рисовать. Ольга влетела в квартиру, споткнувшись о полный клеенчатый мешок, вонявший рыбой. Метнулась в Нюськину комнату – заперто. Замки в дверях остались со времен коммуналки, и Ольга сама иногда запиралась, чтобы оградиться от бушующего Лобанова. Она постучала в дверь:

– Нюся, девочка, открой мне!

Прибежала, – ехидничал Лобанов. – Боюсь, мамаша, ваша дочь уже не девочка. Пока ты шлялась по своим мужикам, твоя дочь своего в дом притащила. Я говорил тебе, что за Нюськой контроль нужен! А ты пустила все на самотек! Она у тебя, как цветок в поле растет! Вон, уже и вьются... шмели всякие!

– Жора, перестань, пожалуйста. Прекрати. Нюся, открой!

– Мам, пусть он уйдет! – Нюськин голосок звенел от слез и обиды.

– Жора, отойди от двери. Я сама с ней поговорю.

– И поговори. Дай ключи от машины. Бензин есть?

– Есть. – Ольга вытащила ключи из кармана, сунула их Лобанову и подождала пока хлопнет входная дверь.

– Нюся, открой, Жора уехал.

Нюська открыла дверь, взглянула на мать зареванными глазами и кинулась обратно на кровать, лицом в подушку:

– Я твоего Жору ненавижу‑у‑у!

– Нюся, я понимаю, Жора сложный человек Но и ты пойми – он пришел домой, увидел чужого мужчину в доме, испугался за тебя. Тебе всего тринадцать!

– Да не мужчина это был, а Колька Птицын! У меня не было с ним ничего, о чем этот придурок Жора орал! Мы вообще с ним одетые рядом лежали, он меня обнимал только! Мы просто спали рядом! Мы с Колькой решили, что поженимся, когда нам будет по восемнадцать лет! – всхлипывала Нюська.

– Ты же говорила, что все мальчишки – дураки, – автоматически возразила Ольга, решая, как теперь быть с дочерью и как начать беседу о тяготах ранней половой жизни.

– Он не дурак, он очень умный. Он знаешь как физику знает! Он мне про звезды рассказывает, откуда Вселенная получилась. Он будет в физтех поступать в Москве. С ним интересно. И целоваться приятно!

– Нюся, я понимаю, ты уже выросла, ты почти сформировавшаяся девушка, но прошу тебя, не торопись! Я не против, чтобы ты встречалась с мальчиками, но, пожалуйста, давай обойдемся без постельных сцен! Не дай бог забеременеешь, ранние роды опасны, аборт – еще опаснее, представь только, какие могут быть последствия твоих сексуальных опытов! – Ольга никак не могла найти нужных слов и нащупать правильную интонацию.

– Мама, да нет никаких опытов! Ты прямо, как Жора, говоришь! Мы просто лежали рядом! Одетые! И тут вломился Жора, начал орать, стаскивать Кольку с кровати. Мама, он его за дверь вышвырнул! В одних носках! И кроссовки следом выкинул! Мама, как я теперь с Колькой разговаривать буду?!! – Нюська опять упала лицом в подушку и заревела в голос.

«Блин, дождалась, пока гром грянет». Каким‑то особенным воспитанием дочери Ольга никогда не занималась. Не умела она отчитывать, контролировать, следить и заставлять. Она дружить умела, вот и дружила с Нюськой, выслушивая ее жгучие девчачьи тайны и советуя, как быть, если противная Инка Малахова при всех ехидно спрашивает: «Малышкина (Нюська носила фамилию Вадима), ты что, через сито загорала?» – намекая на конопушки. И что делать, если Смирнов списал у нее изложение, а Наталья Степановна поставила двойки обоим, а Смирнов опять просит списать. Нюська росла, в общем‑то, беспроблемным ребенком и вопросами секса огорошила Ольгу только прошлым сентябрем, когда заявила: «А мы сегодня в школе презервативы натягивали!» – «На кого?» – родительское воображение быстренько нарисовало картинку, как семиклассники надевают друг другу презервативы. «На специальные подставки. У нас американцы приходили на урок по психологии семейной жизни. Рассказывали, что делать, чтобы не забеременеть. Книжки раздали, презервативы. Я принесла!» – Нюська вытащила цветную брошюрку, Ольга полистала. Так, кролики, собачки, матка в разрезе, схема пениса, эрогенные зоны, петтинг, оральный секс, анальный секс. «Нюся, что это?» – «Учебник! Правда, смешной!»

Ольге смешно не было. На следующий день она поговорила с директором школы, выяснила, что секс‑ликбез та устроила по инициативе американцев в рамках межшкольного обмена образовательными программами, и настучала на директоршу в горотдел образования. Завотделом ни сном не духом не ведала о новациях в подведомственном учреждении, и как только прочитала учебник – Ольга специально захватила и оставила почитать, – влепила директорше выговор. Американцев попросили не вмешиваться в учебный процесс.

– Мам, я не смогу больше жить в одной квартире с Жорой, я из дому уйду, – Нюська извлекла из подушки зареванное лицо и с отчаянием посмотрела на мать.

– Нюсь, ну что ты такое говоришь! А давай‑ка я тебя к бабушке на материк отправлю. Надя твоя с мамой когда уезжают? Послезавтра? Как раз успеешь собраться. Поживешь пока у тети Иры в Москве, а через неделю бабушка приедет и заберет тебя в Екатеринбург. К сентябрю вернешься – все забудется.

– А Коля?

– Я ему позвоню, объясню все.

– А практика в школе?

– Отпустят тебя с практики.

– А вдруг билета не будет?

– Да достану я билет, зря, что ли, пишу все время про эти «Колымские авиалинии»!

И Ольга принялась собирать Нюськины вещи, передвигаясь по квартире и то и дело натыкаясь в коридоре на мешок с рыбой. «Что он его бросил, этот мешок! Мне чистить теперь, что ли, это все?» Ольга вспомнила зареванное лицо дочери и обличающую Жорину физиономию и в сердцах несколько раз попинала тяжелый мешок. «Выкину его дурацкую рыбу к чертовой матери!»

Захотелось есть. Ольга сунулась сделать бутерброды – хлебница любезно предложила ей россыпь крошек и скукоженную горбушку.

– Нюсь, давай ты пока сама сложи в сумку то, что с собой возьмешь, а я за хлебом сгоняю.

Хлебный отдел был в двух шагах, в гастрономе на углу, тот открывался спозаранку. Ольга взяла батон и половинку серого и застряла у кассы, где какой‑то молодой человек пробивал целую тележку хлеба.

– Нет, вы посмотрите, что делают! – вдруг громко сказал старик у Ольги за спиной. – Набрал целую телегу хлеба и спекулировать сейчас пойдет! Продавец, не продавайте ему столько хлеба!

– Да у нас тут бригада на отделке соседнего дома, я для бригады хлеб беру, – смутился парень и повернулся в Ольгину сторону. И тут она его узнала.

Как‑то утром в феврале она шла в редакцию – о наступлении утра можно было догадаться только по часам, реально же стояла темная северная ночь, слегка разбавленная светом фонарей. И вдруг кто‑то сзади сорвал шапку с Ольгиной головы. Ольга резко развернулась, увидела убегавшую юношескую фигуру и бросилась вдогонку. Шапку было жаль. Песцовая, мягкая, с маленькими ушками – фасон назывался «Магаданочка». И поносить ее Ольга успела всего две недели. И всю январскую зарплату за нее отдала. В мягких ботинках и пуховике бежалось легко, и вскоре Ольга стала догонять грабителя, который то и дело оглядывался. Не ожидал, наверное, что тетка за ним в погоню бросится и бежать будет так прытко. Парень еще раз оглянулся и нырнул во двор налево, сходу перепрыгнув через разрытую заледенелую траншею (Ольга сиганула следом), пробежал с разгону метров десять и затормозил. Впереди была стена, двор оказался тупиком. Для парня это было неожиданностью, но Ольга‑то эти окрестности хорошо знала, потому, перепрыгнув через траншею, бежать дальше не стала, а сделала несколько шагов и остановилась. Парень – худой, низкорослый, на вид лет семнадцати – развернулся и смотрел на нее затравленным волчонком. Ольга поняла, что он перепуган насмерть и что если она сделает еще шаг или начнет шуметь, – он сорвется и не известно, что натворит. Тогда она, не отводя от него взгляда, начала говорить спокойным, увещевающим голосом: «Верни мне шапку, пожалуйста, она у меня единственная. Неужели я похожа на богачку, у которой много денег и много шапок? Отдай, пожалуйста, а то я замерзла уже. Простыну, на работу ходить не смогу, а мне надо дочь кормить и за шапку я еще долги не отдала». От ее ровных интонаций глаза парня приняли осмысленное выражение, и он спросил: «Я верну, а вы меня ругать не будете? Кричать не будете?» – «Не буду, – пообещала Ольга, – кидай сюда шапку и иди себе. Только не делай так больше, в тюрьму ведь загремишь. Это ведь грабеж, дадут лет пять, не меньше». И она даже отошла влево на два шажочка, чтобы парень мог пройти свободно мимо нее. Парень кинул шапку, – шапка упала у ног, – Ольга подняла ее и быстро натянула на голову: действительно замерзла. А горе‑грабитель бочком пробрался мимо – Ольга, как подсолнух, поворачивала голову следом за ним. Потом вдруг остановился и попросил: «Можно я вас поцелую? – чмокнул офонаревшую Ольгу в шапку возле щеки. – Спасибо». И исчез.

«Вот, значит, на работу устроился мой грабитель. Что ж, молодец».

– Продавец, не продавайте столько хлеба в одни руки, вам говорят, я сейчас милицию вызову! – не унимался дед.

– Да ладно вам, угомонитесь, – весело отмахнулась от него продавщица и отсчитала парню сдачу.

Глава 4

– Оль, как там твоя Нюська долетела? – Мухина сидела за своим столом и красила губы, глядя в маленькое зеркальце.

– Да нормально долетела. Они там с Надей гуляют, а через несколько дней бабушка ее заберет. Звонила вчера вечером, в зоопарк они собирались, в Москве как раз день начинался.

Ольга вспомнила свой последний поход в зоопарк. С Игорем. Вспомнила, как они крошили булку уткам и лебедям, как смеялись над очковым медведем, который вдруг начал ходить по клетке, пританцовывая, как при чарльстоне. А потом встал на задние лапы, а передние начал смешно складывать перед собой и разводить в стороны. Медведь танцевал, но постоянно поглядывал на соседнюю клетку, где дремала очковая медведица. «Видишь, как для дамы своей старается», – похвалил медведя Игорь и пожалел, что нет с собой фотоаппарата. «Опять я про него вспоминаю», – осекла себя Ольга и уселась за свой стол. Зазвонил телефон, и она вздрогнула.

– Меня нет, – крикнула Мухина, – я на интервью!

– Алло! – сказала Ольга в трубку.

– Здравствуйте. Могу я услышать Татьяну Мухину?

Голос в трубке был густым, бархатистым, с глубокими переливами. К нему должен был прилагаться знойный мачо с черными усами и квадратиками мускулов на животе. А вовсе не Игорь Суханов, как, Ольга внезапно осознала это, ей померещилось в момент звонка.

– Ее нет, что передать?

– Простите, а с кем я говорю? – продолжал бархатно интонировать баритон. – Я Евгений Мухин, корреспондент Магаданского телевидения.

– Женя, это Ольга Лобанова. Впервые слышу твой голос по телефону. Так звучишь! Тебе с таким голосом или в сексе по телефону работать, или эротические новеллы по радио читать.

– Здравствуй, Олечка, рад тебя слышать. А когда Танечка придет?

– Не знаю, она на интервью ушла.

– Олечка, передай Танечке, пожалуйста, что я буду ждать ее завтра у себя в семь вечера. Олечка, и ты приходи. Я манты сделаю. И баклажаны пожарю.

– Женечка, ты знаешь, чем заманить гостей.

– Так вы придете?

– Не знаю, надо с Татьяной поговорить.

– Приходите, я буду ждать. – Женечка попрощался и положил трубку.

– Тань, Женечка напоминает, что у него день рождения, и зовет нас с тобой в гости. Будут манты и баклажаны.

– Оль, ты опять?

– Тань, ну прости ты его. Разве можно столько с обидой жить? Пусть он живет своей голубой личной жизнью, но дружить‑то вам ничто не мешает!

– Тебе так хочется мантов?

– Да при чем тут манты? Смотреть не могу, как ты ежишься, когда видишь его по телику. И трубку вон не берешь! Взрослые ведь вы люди!

– Трубку я, положим, на всякий случай не взяла, меня Птицын хотел вдогонку к интервью одной работкой нагрузить, а я отвертелась. Решила, что он опять грузить будет. А насчет взрослых людей... – пойду к Женечке, если ты сейчас Суханову позвонишь и свидание ему назначишь!

– Тань, ты что?

А то. Ты в зеркало давно смотрелась? Осунулась вся, бледная, смотришь в себя, как будто витаешь где‑то. Оль, я же вижу, как ты от звонков вздрагиваешь, как первая трубку хватаешь. От него звонков ждешь! Ты же взрослая женщина, свободная. Лобанов тебя, что ли, держит? Да наплюй ты на него, на сплетни наплюй! Разреши себе любить и себя любить. Я же помню, как Суханов смотрел на тебя в ресторане!

– Как?

– С радостью смотрел! С удивлением! Как будто потерял, искал долго и нашел наконец! Будешь звонить или нет?

– Буду. – Ольга быстро, пока не передумала, набрала цифры пресс‑службы, которые помнила наизусть.

– Здравствуйте, это Лобанова из «Территории». Будьте любезны, Суханова Игоря Евгеньевича. Спасибо. – Она положила трубку и посмотрела на Таньку потухшим взглядом: – Таня, он уехал в Москву. Теперь, действительно, все.

– Девчонки, что‑то вы грустные какие‑то. Хотите, развеселю, – заглянула в кабинет Люся из отдела писем. – Там отдел верстки лежмя лежит и за животы держится!

– Объелись, что ли, чего? – поинтересовалась Танька, которая теперь красила ресницы.

– Да нет, от хохота. К ним верстальщик пришел по направлению от службы занятости!

– И что, такой смешной верстальщик? – Танька покончила с правым глазом и начала красить левый.

– Ага. Его посадили к компьютеру, говорят, сверстай что‑нибудь. Он в ответ – а зачем? – Ну, ты же в верстальщики пришел наниматься? – Ну да! – В общем, минут пятнадцать так беседовали, пока поняли, что он решил, что верстальщик это тот, кто рекламные щиты на себе по улицам носит. И версты наматывает! – заливалась Люся.

– И не удивительно, – откликнулась Ольга, которая уже пришла в себя после звонка Суханову. – Компьютерная верстка у нас в газете год всего. И в кабинеты компьютеры всего месяца два как поставили. Смешно не то, что человек про незнакомую профессию нафантазировал, а то, что Птицын понадеялся через службу занятости верстальщика найти.

– Ой, Ольга, какая‑то ты скучная сегодня! – отмахнулась Люся и побежала дальше по редакции рассказывать про смешного верстальщика.

– И правда, подруга, что‑то ты поскучнела, – проговорила Танька, бросая контрольный взгляд в зеркало.

– А вот пойдем с тобой завтра к Женечке на день рождения и повеселимся. И никаких отговорок! Я позвонила? Позвонила! Вот и пойдем.

– Ладно, пойдем, – кивнула Танька, складывая косметику в сумочку.

Слушай, если Суханов уехал и тебе больше не надо его избегать, давай обратно темами поменяемся. Устала я что‑то писать про торфяные залежи и ремонт тяжелой техники.

– Мухина, ты еще здесь? Очень хорошо! – шагнул в комнату Слава Птицын. – В понедельник нужно ехать в Тенькинский район, на канадском руднике совещание будет выездное, нужно дать триста строк информашки и потом тему развить на полполосы.

– Слав, мы с Ольгой темами поменялись. Давай я лучше про летние детские лагеря напишу, а на Теньку Ольга поедет. Ведь поедешь?

* * *

КамАЗ споро поднимался по перевалу, приближаясь к самой высокой его точке. И с этой точки открывались такие просторы, что Ольге казалось: она – птица. С высоты ее полета видны, насколько хватает взгляда, сопки, сопки, сопки. И тонкая лента речки внизу. И два моста рядышком: старый и новый. Арки старого деревянного моста делали его легким и невесомым, издали казалось, что он как бы парит над руслом реки. И даже не верилось, что построен он зеками в середине тридцатых годов и что еще лет пять назад он принимал на свою арочную спину тонны грузов. Новый бетонный мост выглядел обыкновенным трудягой, пропускавшим в день когда‑то по нескольку сотен, теперь – десятков тяжелых машин и пару‑тройку легковушек, рискнувших пробираться по грунтовке в Магадан и обратно. Все товары для области завозились только из Магадана, портового города, и колымские мосты и дороги безропотно несли свою службу, в прямом смысле являясь артериями края. Асфальт не выдержал бы бешеных перепадов температур – летом до тридцати пяти тепла, зимой до пятидесяти шести мороза, – полопался бы. Да и как закатить асфальтоукладчик и каток на тысячу с гаком метров над уровнем моря? Поэтому дороги на колымской трассе были особенными: покрыты специальным грунтом, дорожники называли его «оптималка», который в хорошую погоду был твердым, как асфальт, а в дождь раскисал, и тогда грузовики разбивали дорогу в колеи, и дорожники ровняли ее грейдерами.

В КамАЗ рано утром Ольгу посадил Виктор Иванович – похлопотал за нее на своей автобазе. Ольге вдруг так не захотелось ехать в губернаторской свите! Ей захотелось побыть в покое, без знакомых людей. Отдыха захотелось. С отъездом Нюськи Лобанов стал просто невыносим. То ли Ольгина защита от него плохо срабатывала, то ли он почувствовал, что Ольга размякла от событий последнего месяца, во всяком случае, нападал он все злее, искал, как зацепить ее побольнее, и последнюю неделю Ольга прожила под беспрестанный фон его замечаний, одергиваний, нотаций и разборок, где рефреном звучало что‑то о ее мужиках и блядских наклонностях. «И что ж его так разобрало? На рыбалке своей, что ли, надорвался? Не буду о нем думать. Подумаю лучше о Женечке». Ольга улыбнулась, вспомнив вчерашние посиделки у Мухина. Гостями оказались только они с Танькой, но Женечка настряпал так, будто собирал банкет средней руки. Манты – большие паровые пельмени – просто исходили соком и таяли во рту. Женечку научил их лепить оператор с телевидения, узбек Миракбар. (На полкило мелко порубленной баранины взять стограммовый кусочек курдючного сала, добавить по полкило нарезанного кубиками лука и тыквы. Фарш посолить, поперчить. Крутое тесто тонко раскатать, нарезать большими квадратами, в середину квадрата класть столько фарша, чтобы они были полупустыми и оставалось место для сока. Готовить на пару сорок минут. Есть руками.) Миракбар и мантоварку привез из очередного отпуска. В исконно узбекский рецепт Женечка внес свои коррективы. Вместо курдючного сала – где его взять в Магадане? – положил в фарш жирное мясо курицы, тыкву заменил на кабачок. Но все равно было так вку‑у‑усно! И баклажаны он пожарил замечательные, и лобио из зеленой фасоли с кинзой и чесноком получилось великолепное.

Ольга, которая любила поесть, но терпеть не могла готовить, отвела душу на месяц вперед.

Танька, всю дорогу бурчавшая: «Только из‑за тебя иду, чревоугодница», – держалась скованно первые минут пятнадцать. Потом оттаяла от вкусной еды, от заботливого Женечки, который пытался подсунуть ей лучшие кусочки: «Танечка, вот это попробуй, баклажанчики изумительные. Фасоли положить? Картошечки возьми, молоденькой. Грибков хочешь?» – «Ты что, задумал меня закормить до смерти? Для этого зазвал? Вон, Ольгу пичкай. Или Юрочку своего», – в конце‑концов не выдержала Танька. Юрочка и так уписывал за обе щеки, без уговоров. Наверное, старался рот занять, чтобы с гостями не разговаривать. Он не знал, как к ним обращаться. Заикнулся было сказать что‑то вроде «тетя Таня», поперхнулся от Танькиного изумленного (тоже мне, племянничек!) взгляда и пуще прежнего заработал челюстями.

Когда они наелись и отвалились от стола, Женечка открылся. Оказывается, он зазвал подруг не просто так – посоветоваться. Женечка задумал вместе с Юрочкой вести на телевидении кулинарное шоу. «А что, рецептов я знаю много, местный ресторан на кухню пустит – им же бесплатная реклама. „Охотскрыба“ спонсором согласилась стать. Я уже и название для передачи придумал – „Язык проглотишь“, – а Юрочка костюмы сшил. Покажи». Юрочка ушел на кухню, пробыл там несколько минут и вышел в поварском наряде. Ольга ожидала увидеть какой‑нибудь фартучек, но нет. На Юрочке было нечто вроде белого кафтана с отделкой в виде хохломской росписи, на голове у Юрочки было не столько поварской колпак, сколько берет, неожиданно элегантный. Да и весь этот наряд был интересным, веселым и даже стильным. «Юрочка, это ты сам придумал?» – удивилась Танька. «Да, теть Тань». – «Юра, я тебе не тетя, ты мне не племянник Называй меня Татьяна Леонидовна. Ты еще шил что‑нибудь?» – «Да, я люблю шить. И придумывать люблю. Женскую одежду рисовать». – «Покажи!» – загорелась Танька и ушла с ним в другую комнату смотреть эскизы. И Ольге стало понятно, что теперь подружится она с Юрочкой, что будет ходить к ним в гости. И сына, наверное, перестанет прятать от Женечки. Не похож он на растлителя, а похож на радушную хлебосольную хозяйку, которая хочет, чтобы всем вокруг было хорошо.

«Женечка, – сказала тогда Ольга, – „Язык проглотишь“ – плохое название. Назови передачу „Бон аппети“, как раз в стиле Юрочкиных беретиков».

– Долину смерти проехали. Еще пара часов – и будем в Усть‑Омчуге, – оторвал Ольгу от воспоминаний голос водителя. Долиной смерти называли низину, где, по слухам, замерзла колонна заключенных. Молва была, что шли они этапом из Магадана в лагерь, да не дошли. Расположились на ночевку, а морозы ударили такие, что замерзли и полтысячи зеков, и два десятка конвоиров. Ольга документальных подтверждений этой истории не знала. И сомневалась, что истощенные люди могли пешком по перевалам вообще дойти до этого места. Но у каждой земли есть свои призраки и свои легенды.

КамАЗ замедлил ход, за окном показалось несколько домишек, с виду нежилых. Хотя нет, из трубы одного из них курился дымок Ольга удивилась – ей приходилось раньше проезжать мимо, но она никогда не замечала, что здесь кто‑то живет. Вон, и грядки картофельные виднеются из‑за серого бетонного гаража.

– Дед Семен хозяйничает, – сказал водитель. – Мы сейчас сюда заедем ненадолго, посылочка у меня для него.

КамАЗ свернул с основной трассы на грунтовую дорожку попроще и подрулил к крыльцу, с которого уже сходил довольно крепкий старик в синей с серым клетчатой рубахе и брезентовых штанах от спецовки.

– Здорово, дед Семен! Гостей принимаешь? Я тебе от Митьки посылку привез, держи.

Водитель пошарил в довольно вместительном отсеке за сиденьем и сверху передал деду несколько коробок, в которых что‑то позвякивало и постукивало.

– Значит, так. Здесь тушенка, гречка, рис, горох, мука, сахар, чай и пряники. А вот это, – водитель открыл бардачок и достал оттуда несколько купюр, – деньги тебе на прожитье.

– Спасибо, – отнес коробки к крыльцу старик без особых усилий, хотя они явно не были легкими: Ольга видела, как у водителя напрягались мышцы, когда он их вытаскивал. Ольга и водитель выбрались из машины и тоже направились к крыльцу.

– А хлеб? Забыл? – спросил старик, закончив быструю ревизию припасов.

– Забыл, дед Семен! Я на обратном пути завезу! Дотерпишь?

– Дотерплю, – кивнул дед Семен. – Пошли в дом, чай пить.

Чай был кстати, Ольге пить хотелось. И хотелось посмотреть, как живет этот отшельник. Она шагнула в дверь вслед за мужчинами и попала в неожиданно чистую и светлую комнату. Светло было от солнца, которое заглядывало в промытое оконце без занавесок Обстановка в комнате оказалась простой и старомодной: круглый стол, старый крашеный комод. В углу – буфет со стеклянными дверцами, за которыми виднелась вереница банок с вареньем. К дверце буфета прикреплена фотография женщины лет сорока: миловидное круглое лицо, гладко зачесанные волосы. У противоположной стены комнаты – железная двуспальная кровать с шишечками и панцирной сеткой, по‑простому заправленная суконным одеялом. Над кроватью, будто ковер, – махровая простыня, на которой нарисованы пальмы и полуголая красотка в бикини.

– Холодно от стены, повесил вот, чтобы к голой стенке ночью не прижиматься, – сказал дед Семен, заметив быстрый Ольгин взгляд, брошенный в сторону кровати.

– Правильно, дед Семен, – загоготал водитель, – лучше прижаться к голой девке, хотя бы и нарисованной!

– Витька, ты бы постеснялся при девушке шутки свои шутить. И познакомь нас, что ли.

– Ольга, – протянула Ольга старику руку, – я журналист из «Территории».

– А, – кивнул головой старик и направился к столу, – знаю, хорошая газета. Я все газеты читаю, мне ребята привозят. Недавно вот вычитал, у вас там в Магадане японец невесту искал. Нашел?

– Нашел, Семен... Как вас по отчеству?

– Петрович я. – Дед расставлял чашки и наливал в стакан нечто тягучее, по виду и цвету напоминавшее мед.

– Нашел, Семен Петрович, и увез в свою Японию. А что это у вас?

– Это пихтовое варенье, попробуй.

– Варенье? – Для Колымы, где пчелы не водились, это звучало странно. Ольга зачерпнула ложкой густую прозрачно‑карамельную массу и лизнула. Пахло молодой хвоей.

– Неожиданно, но вкусно. А откуда оно взялось?

– Я весной сварил, из молодых пихтовых иголок. – И дед Семен с удовольствием принялся рассказывать, какое он умеет варить варенье и какую он собирает ягоду. – Тут недалеко заросли жимолости и смородины и голубики полно.

– Семен Петрович, а не страшно вам тут одному, не тяжело?

Да привык я уже, – пожал плечами дед, – без малого сорок лет тут живу. У нас же дорожный пункт раньше был, мы за свои пятьдесят километров трассы отвечали, зимой от снега чистили, летом оптималку подсыпали. А в девяносто третьем, как прииска стали закрываться, наше управление стало сокращаться и пункт наш тоже сократили. Нас с женой, – старик кивнул на фотографию на дверце, – на пенсию отправили, а молодых уволили. Нас тут тогда шесть человек жило: мы с женой, сынок наш, Митька и еще одна семья с пацаненком. Молодые уехали в Магадан, Митька там на автобазу устроился, хотел, как квартиру получит, нас с матерью забрать. Мы с моей Матвеевной почти год вдвоем прожили, а потом схоронил я ее. Бок заболел, она все ходила, держалась, думала – пройдет. А потом совсем скрутило, а везти в Усть‑Омчуг было не на чем. Снег сильно валил, трасса почти сутки закрыта была из‑за завалов. В больницу ее поздно привезли, перитонит случился, не спасли. Схоронил я ее, теперь вот один живу. Митька зовет в Магадан, квартиру ему дали, да я не хочу ехать. Спокойно тут. За рыбой хожу к ручью – тут такие хариуса ловятся! И налимы есть. Куропаток стреляю, грибов тут полно. Картошку сажаю. Привык я здесь, рядом с трассой, буду здесь жить, пока силы есть...

– Сил у тебя, дед Семен, еще на сто лет хватит! Спасибо за чай, поехали мы, – поднялся из‑за стола водитель.

– Ты когда обратно‑то поедешь? Чтобы я не ушел куда... Митьке возьмешь от меня варенья, передашь.

– Завтра после обеда жди, хлеба тебе привезу.

– И яиц купи два десятка, на денег вот!

– Не надо, у меня еще с прошлого раза, что ты давал, остались.

* * *

Водитель довез Ольгу до въезда в Усть‑Омчуг, высадил возле автостанции и поехал дальше. А она пошла пешком через весь поселок, узнавая его и не узнавая. За год, что она здесь не была, прибавилось заброшенных деревянных домов. Их съедал грибок, и поселковая администрация постепенно переселяла людей в каменные дома: благо, успели в сытые времена построить целый микрорайон из пятиэтажек. Квартиры были: в поисках работы народ перебирался из Усть‑Омчуга кто в Магадан, а кто и на материк. Что поделаешь – весь этот край держался на золотодобыче и госдотациях. А как перестало государство золото заказывать да денег давать Северу, так и не стало здесь работы. Прииски позакрывались, совхоз тоже ликвидировали, геологическая экспедиция закрылась. Остались разнокалиберные артели из старателей, которые несколько уже раз перемывали речную гальку, добывая золотой песок, да бюджетные заведения – школы, больница, библиотека, – работники которых перебивались на скудные для северных цен зарплаты. Была еще милиция, пожарная служба, налоговая инспекция и частный бизнес, за которым и надзирали все эти контролеры.

Ольга шла по тополиной аллее мимо деревянных домишек, знакомых ей еще с первых лет колымской жизни. Вон и старенький барак районной газеты, и здание типографии. Перекосилось все от старости. Ольга вспомнила, как когда‑то под тополем, прямо у крыльца, нашла крепенький молоденький шампиньон, почувствовала азарт и, пошарив под соседними тополями, набрала штук восемь чистых белых грибков. Она подошла к одному из тополей, заметила характерный бугорок земли, наклонилась и разгребла его большими пальцами. Показалась белая шляпка. «Надо же, опять нашла!» Настроение стало радостным, как будто она получила привет из прошлого. Ольга пошла дальше, мимо частных небольших магазинчиков, читая вывески и удивляясь выдумке местных предпринимателей. Располагались магазинчики в основном в деревянных домах‑бараках – эта часть поселка вся была старой, барачной, а до новой, с каменными домами Ольге только предстояло дойти. Возле поселковой бани Ольга аж споткнулась от неожиданности. На старом знакомом сарайчике без окон – все его называли «чипок», сюда мужики заходили после бани попить пива – теперь красовалась новая фанерная вывеска. На темно‑синем фоне желтыми буквами было выведено: «Ночной Чикаго». По бокам вывески художник нарисовал наручники и пистолет. «Тут что теперь – клуб местных бандитов?» Ольга зашла вовнутрь: не похоже. Стены чипка были оклеены фотообоями с видом ночных небоскребов, три столика были покрыты цветастыми клеенками, возле стойки поперек небоскреба висел огромный ярко‑красный огнетушитель.

– Здрасьте, вы покушать хотите? – поднялась из‑за стойки, оклеенной пленкой «под мрамор», женщина средних лет, одетая в синюю нейлоновую распашонку поверх цветастого платья. Ольга почувствовала, что покушать хочет.

– А что у вас есть?

– Окорочок могу поджарить, горбушу с майонезом потушить, сосиски сварить. На гарнир картофельное пюре развести из пакета. Селедка есть, огурчики соленые, домашние, я солила.

– Небогатое меню. – Ольга села за столик у двери. Клеенка была чистой, в вазочке стояла пластмассовая роза.

– А у нас мало кто поесть заходит. Выпить мужики заглядывают по вечерам, а им и сосиски с картошкой на закуску хорошо идут.

– Ладно, жарьте окорочок. И огурчиков нарежьте парочку, картошки не надо. И как дела идут? Процветаете?

Да какой там! Прибыли нет почти, так еще от этих козлов отбивайся! От проверяльщиков! Приходят, сытые морды, чуть ли не через день – то им сертификаты покажи, то медкнижку, то как учет продажи алкоголя налажен! – пылко откликнулась женщина. Видимо, наболело.

Как бы в ответ на слова хозяйки заведения через порог ввалился, запнувшись, юноша в фуражке и зеленом кителе. Под мышкой он держал картонную папку. Тесемки на ней были завязаны бантиком.

– Здравствуйте! Пожарный надзор. Тамара Алексеевна, месяц назад я вам оставлял предписание о противопожарных мероприятиях. Вот... – Юноша принялся развязывать бант на папке. Тесемки затянулись в узел и не поддавались, юноша их теребил и покрывался красными пятнами. Наконец рванул, одна из веревочек выскочила из папки и повисла на узелке, покачивая клочком картонного «мяса». – Вот, – повторил пожарный инспектор, вытащил какой‑то исписанный бланк и положил его на стойку перед носом у буфетчицы. – Вот акт, вы его подписывали собственноручно. Перечень нарушений: нет огнетушителя, нет емкости с песком, не проведена противопожарная сигнализация, с персоналом не проведен противопожарный инструктаж. Какие меры вами приняты на сегодняшний день? Емкость с песком есть?

– Вон, – кивнула Тамара в сторону жестяного ведра у двери, доверху заполненного серым зернистым песком, по виду – речным.

– Маловата, надо вдвое больше. Огнетушитель имеется?

– Здесь, – Тамара махнула рукой на фотонебоскреб.

– Устаревший, не годится. Вы уверены, что он сработает в случае возгорания? Я не уверен. Инструктаж с персоналом проведен?

– Василий Васильевич, персонал‑то весь – я и мама моя. Знаете же, вдвоем мы тут только.

– Тамара Алексеевна, ваше кафе является предприятием общественного питания и объектом повышенной пожарной опасности. Поэтому вы обязаны провести учебу персонала. Вы обязаны направить его в нашу инспекцию на занятия по противопожарной подготовке.

– Василий Васильевич, занятия ведь платные и стоят половину моей выручки за месяц! И мама здесь одна не управится, пока я там у вас неделю про пожары слушать буду!

– Тамара Алексеевна, это не мои проблемы. Когда вы решили заняться частным предпринимательством, вы взяли на себя обязательства, которые должны выполнять!

Да что я взяла! Сарай я этот несчастный взяла, закрытый стоял полгода! Думала, дура, что хоть что‑то на жизнь заработаю! Деньги потратила на ремонт, за вывеску, вон, два литра водки Кольке‑художнику отдала! Так мало того, что с меня за аренду теперь просят, хотя обещали год не трогать, так еще и вы повадились друг за другом в очередь ходить, деньги требовать.

– Тамара Алексеевна, еще раз говорю: или пройдите обучение, или я пишу предписание и закрываю ваш пожароопасный объект! Вы обязаны уметь обращаться с противопожарным оборудованием!

– Да умею я, замечательно умею! Хотите, покажу?

Тамара резко откинула столешницу – листочек акта упорхнул под прилавок, – потянула в свою сторону стенку тумбы, которая оказалась маленькой дверцей, освободила себе проход, выскочила и начала снимать огнетушитель с небоскреба. «Ой!» – подумала Ольга и стала выбираться из‑за стола. Инспектор тоже, наверное, подумал «Ой!», потому что сделал шажок к двери. Но Тамара уже сдернула огнетушитель, не удержала его, и он упал, ударившись о пол черной макушкой.

– Сейчас, – Тамара приподняла огнетушитель за красное дно, черная макушка осталась стоять на полу.

– Тамара Алексеевна, прекратите балаган. Я же вижу, что огнетушитель не исправен.

Черный раструб огнетушителя несколько раз вздрогнул, как бы откашливаясь, и изверг энергичный пенный поток.

Ольга рванула к двери, выскочила за порог и отбежала на несколько метров: судя по старту, чтобы залить этот крошечный сарай, пене хватит минуты. Ольга развернулась и увидела, что ошиблась: хватило полминуты, пена уже лезла из раскрытой двери. Затем из пены выскочил инспектор Василий Васильевич, он размахивал руками и тесемочкой от папки с кусочком картона на конце. Саму папку, похоже, поглотила пена. За ним вывалилась Тамара, эдакой Афродитой, клочья пены весели на плечах, груди и животе. Тамара повернулась к двери своего «Чикаго» – на спине пена держалась ровным толстым слоем, как будто огнетушитель прицельно поливал ей вслед, – и молча наблюдала за происходящим, пока пена не перестала вываливаться из дверей чипка и не застыла фантастическим сугробом перед дверью.

– Ну что, Васька, добился своего? Считай, закрыл ты мой бизнес.

– Там же акты. Меня ж начальство, – сказал Василий Васильевич неожиданно тонким голосом и стянул с головы фуражку. Без фуражки стало хорошо заметно, насколько он молод, – года двадцать три, не больше.

Акты у него. У меня там товару на триста долларов. И обои теперь отклеятся, на что я ремонт делать буду? – Бизнесменша постояла молча с полминуты и вдруг махнула рукой и повернулась к Ольге: – Все один к одному. У меня же Антоха, сын это мой, ему девять, деньги из заначки вытаскал, я на товар откладывала. Бумажки тысячные тянул по одной, на жвачку тратил, на конфеты, чипсы всякие, потом ребятишкам во дворе раздавал. А вчера автомат притащил китайский, с фонариками и трещалкой. Нашел, говорит. Я как кинулась смотреть! Точно, у меня в заначке и нашел. Пять тысяч рублей успел вытащить! Я к девкам в «Рассвет» ругаться – зачем продавали, видите же, пацан какую крупную купюру дает! А они мне: «Тамара, мы же не знали, он говорит, ты подарила на день рождения!» Автомат‑то я им вернула, свои восемьсот рублей обратно взяла. А остальные четыре двести так и ушли. Теперь вот этот пожар липовый! Наверное, судьба мне знаки подает: завязывай с бизнесом! Ну и фиг с ним, пойду на рынке с огурцами стоять, пока тепло. А к зиме с Антохой в Магадан переберемся, Лидка, вон, устроилась уборщицей, комнату ей дали в общежитии. И нам дадут. Долго пена‑то эта держаться будет? – спросила Тамара у пожарного инспектора.

– Не знаю. Часа два, наверное.

– Тогда приходи в шесть, убираться здесь буду, разыщу я тебе твои акты.

Тамара подошла сбоку к двери, притворила ее, сдвинув сугроб из пены, пошарила поверху рукой, достала из‑за притолоки амбарный замок и приладила его в петли. Закрыла сооружение на ключ и пошла куда‑то в глубь частных домиков, кучно лепившихся позади бани.

А Ольга пошла в гостиницу.

Гостиница размещалась в крыле первого этажа нового шестиэтажного здания, последней новостройки, которую в поселке успели закончить на остатках былого северного изобилия. Во втором крыле размещалось общежитие, на этажах выше – квартиры. Когда Ольга поравнялась с бетонными ступенями крыльца, дверь открылась и из нее вышла смутно знакомая полная женщина в красном платье в бежевый цветок.

– Оля? Оля, здравствуйте! Вы меня узнаете? Я Света, мы в Магадан вместе летели!

– Да, Света, узнала. Мы же на «ты» вроде перешли?

– Точно! Но мало ли что, может, ты передумала. Ты здесь какими судьбами?

– Я здесь в командировке, иду вот в гостиницу устраиваться, ночь переночевать.

– Зачем тебе гостиница? Оль, идем к нам! У нас с Вовчиком двухкомнатная квартира в этом доме, поселим тебя с комфортом, идем!

Света звала так искренне, даже за руку тянула, что Ольга согласилась. Да и мысль провести одинокую ночь в гостинице, пришедшая в голову при отъезде из Магадана, ей тоже уже разонравилась.

– Ладно, пойдем. А я вам точно не помешаю?

– Точно‑точно! Вовчик сегодня как раз в ночь на вахту уезжает, мы вообще с тобой вдвоем останемся!

Света повела Ольгу вверх по лестнице, дошла до третьего этажа, распахнула дверь в широкий полутемный коридор, по обе стороны которого рядами выстроились двери, открыла ключом замок одной из них и всунулась в дверной проем до половины:

– Вовик! Ты в приличном виде? У нас гости!

– В приличном! – раздалось в ответ, и Света высунулась обратно в коридор, распахнула дверь пошире и сделала приглашающий жест: заходи!

Ольга вошла в квадратную просторную прихожую, из которой вели четыре двери. Справа была кухня, слева, по всей видимости, – туалет, прямо – комнаты. Из одной комнаты навстречу Ольге шагнул среднего роста мужчина в джинсах и джинсовой же рубахе, расстегнутой на груди. Над джинсами нависало крепенькое пузцо, из прорези рубахи выбивалась густая курчавая поросль. А вот на голове Вовчика волос недоставало: лоб переходил в круглую блестящую обширную плешь, обрамленную с боков ровно подстриженными прямыми прядями.

Вовчик окинул Ольгу быстрым цепким, оценивающим ВЗГЛЯДОМ:

– Здравствуйте!

– Знакомься, это Ольга, мы с ней из Москвы летели, она мне помогла, я тебе рассказывала, – сообщила Света.

– Ольга, – она протянула руку, Вовчик быстро ее пожал:

– Владимир.

– Оль, разувайся, вот тапочки, проходи в комнату. Вов, дай Оле тапочки. Ты, наверное, голодная? У меня окорочка разморожены, сейчас быстро пожарю! Вов, дойди до магазина, а? Раз уж я вернулась!

«Ну вот, окорочков мне сегодня все‑таки достанется». Ольга прошла в комнату, присела на диван, рядом пристроила свою сумку, огляделась. Полированная стенка, стол‑книжка, тумба с телевизором. На окне – светло‑зеленые шторы с бордюром из крупных ромашек. Из‑за шторы на Ольгу смотрел, не мигая, круглый карий глаз. За тканью вырисовывался непонятный темный силуэт.

«Что это?» – Ольга подошла к окну и осторожно сдвинула штору в сторону. Показался серый, закрученный в баранку рог. Он был плотно прижат к бараньей голове, которая и стояла на подоконнике, поглядывая на Ольгу стеклянным карим глазом.

– Это Вовчик сам делал, – вошла в комнату Света, – он охотник заядлый и научился чучела делать. Как это называется? Слово такое, на такси похоже.

– Таксидермист. Он что, сам этого барана подстрелил?

– Это не простой баран, а снежный. Не, не сам, босс его. Знаешь, сколько стоит разрешение, чтобы поохотиться? Полторы тыщи долларов! А Вовчик ездил с боссом на охоту и вызвался потом голову сделать. Говорит, осталось только подходящую подставку найти – и можно барана на стенку вешать. Над камином. Правда, жуть? Сидишь так дома, а со стены на тебя голова таращится. С рогами.

Рассказывая, Света принялась выдвигать стол‑книжку на середину комнаты.

– Свет, ты что, застолье собралась делать? Не надо!

– Оль, я чай здесь пока накрою, на кухне не сесть втроем. А Вовчика проводим, я его в магазин послала за пряниками, и посидим с тобой по‑нормальному. Эх, знать бы, что ты приедешь! Я бы такой пирог испекла! С брусникой и ананасами! Меня соседка научила.

– Как это? Расскажи.

Да как обычный пирог. Тесто любое сдобное, какое нравится, – на дрожжах, на сметане с содой или песочное. А для начинки берешь бруснику.

– Свежую?

– Свежую, хотя можно и из морса отжать. Покупаешь банку ананасов. Перемешиваешь кусочки ананасов с брусникой и выкладываешь на тесто на противень. Чуть‑чуть присыпаешь сахаром. Сверху – решеточка из теста, ну, ты знаешь как. И – в духовку. Объедение! А, вот что у меня осталось!

Света вышла на кухню и вернулась со стаканом, наполненным фиолетовой жидкостью, похожей на чернила.

– Пей!

– Что это? – Ольга понюхала, от напитка шел аромат брусники. Попробовала – к бруснике примешивался привкус ананаса. – Вкусно как!

– Это брусничный морс и сироп от ананасов. Пока Ольга пробовала, Света выдвинула стол‑книжку к дивану, оттопырила одну его «страничку», настелила на стол несколько салфеток.

– С собой салфетки привезла. А сервиз чайный здесь уже купила, – полюбовалась Света сервировкой.

– Свет, ты вроде говорила, что Вовчик твой в общежитии живет?

А это и есть общежитие – квартиры компания сдает работникам. Холостые живут по двое в каждой комнате. А эта вот – для семейных специалистов. Вовка же контракт перезаключил еще на три года. И сказал, что женится, – мы заявление в ЗАГС подали, свадьба через две недели. Нам и дали эту квартиру, все равно свободная была.

– А мебель?

– А мебель нам поселковые отдали по дешевке. Подарили, считай. Они уезжают, не захотели рухлядь с собой тащить. Вовчик только книжки свои перетащил и постель, а так все мы с ним взяли у поселковых. И ковер, и шторы, и посуду – все.

В квартиру вернулся Вовчик, и Света убежала к нему на кухню. Потом вышла с чайником и блюдом с пряниками, Следом шел Вовчик, нес пирамидку из чашек и вазочку с темным вареньем. Расселись, и Вовчик разлил по чашкам чай. В комнате тонко запахло травами.

– Ну, как вам, нравится? – спросил Вовчик, когда Ольга отхлебнула душистый глоточек и поставила чашку на стол.

– Вы знаете, да. Я вообще люблю травяные чаи, всегда мяту добавляю в заварку. А здесь что у вас добавлено? Я никак не разберу!

– У меня здесь душица, мелисса, чуть зверобоя и листья смородины. И немного заварки с бергамотом.

– Вовчик у меня главный по чаям, – вступила в разговор Света, – колдует над чайником, травки всякие смешивает, как какой‑нибудь знахарь. Я тут простыть уже успела, так он меня своими травами отпаивал!

– Я и на прииске мужиков приохотил травку заваривать.

– Владимир, а как вам работается с иностранцами? Трудно?

– Вообще‑то, нелегко. Они платят хорошо, вовремя. Отпуска, больничный – все есть. Но и работу спрашивают – будь здоров! Чуть какое нарушение – штрафуют. Первые месяцы трудно было, сейчас привык. И Светлане придется привыкать. Девчата, вы меня извините, но я пойду дальше собираться – у меня автобус через двадцать минут.

– Ну, и как тебе мой Вовчик? – спросила Света, когда уже затихла маленькая суматоха по случаю отбытия мужа на вахту, и она пожарила наконец свою курицу, и они с Ольгой опять сидели за столом‑книжкой с оттопыренной страницей.

– Симпатичный. И вы хорошо подходите друг к другу. Оба такие... кругленькие. К чему там тебе придется привыкать? Он сказал, а я не поняла?

Да уборщицей он меня на рудник устраивает. Прежняя в декрет уходит. Мне с этим местом знаешь, как повезло? Тут ведь работу найти, еще ох как трудно! Соседка моя, Ирина, что пирог меня печь научила, в школе учительницей работает, а муж у нее старатель. Так с ними знаешь как председатель артели поступает? Оформляет каждый раз временно на два месяца, и ни тебе отпускных, ни северных льгот. И в страхе все время держит, что уволит. И зарплату платит раз в два месяца, и с той высчитывает за питание и спецодежду так, будто он их в ресторане кормит и в ателье одевает.

– И что, некому на него пожаловаться?

– Какие жалобы? Рад, что и такую работу нашел, всю зиму ведь прожили на Иркину зарплату. Правда, рассказывает, он на охоту бегал, куропаток ей таскал, зайцев. Ой, а я ведь тоже уже успела куропатку попробовать. Сама ощипывала, сама готовила. Мясо интересное такое, темное, и пахнет так непривычно, смолой какой‑то. Это Вовчик подстрелил и домой принес.

– Свет, хорошо тебе с ним? Не жалеешь, что приехала на Колыму?

Не‑а, не жалею. Ни капельки. Жалею только, что по дурости своей полжизни без него прожила. Ничего, наверстаю. Мы еще и Ксюхе братика или сестренку родим. Слушай, Оль, а что там у вас в Магадане за история с японским женихом? Мне соседка пересказывала, я толком не поняла. Он что, жениться в Магадан приехал?

– Приехал, Света, и за неделю нашел свою любимую, и она вышла за него замуж.

– Прямо сериал какой‑то: все вокруг выходят замуж А у тебя‑то как дела? Ты извини, если я лезу не в свое дело, но у тебя все в порядке?

– Почему ты спрашиваешь?

– У тебя вид какой‑то потерянный. Ты в самолете совсем другая была. А теперь бледная какая‑то, осунулась.

– Да у меня, Света, жизнь как‑то так вдруг поворачивается – только и успеваю головой вертеть!

– Что, мужик загулял?

– Да ну, что ты! Пусть бы загулял, я бы только рада была. Запуталась я, Света, совсем, не знаю, как распутаться.

И Ольга вдруг рассказала этой малознакомой, по сути, женщине все. Про Вадима, как они жили в этом поселке и как она думала, что у них не настоящая любовь. Про Лобанова, как он поманил ее настоящей любовью, и теперь она живет с ним не своей, не настоящей жизнью. Про Игоря, как он нечаянно появился в ее жизни, и она влюбилась, а потом думала, что это приключение на один раз, а теперь вдруг история получила продолжение, и она не знает, что с этим всем делать.

– Слушай Оль, у тебя прямо как в кино получается: он, она и еще двое, – прокомментировала Света. – Я знаешь, что поняла? Просто вы с Вадимом рано встретились. По молодости ведь всегда страстей хочется, вон, как у меня с Аркашей было. И тебе хотелось. А мужу твоему не хватило ни опыта, ни характера тебя удержать. А Лобанов твой – сволочь. Уселся у тебя на шее и командует, куда везти, и покрикивает, чтобы шла покрасивее. Уходи ты от него!

– Мне некуда, Свет. У меня дочь.

– Оль, ну не бывает так, чтобы некуда. Ты просто плохо думала. Или лень тебе. Или боишься.

– И боюсь тоже. Каким бы он ни был, я к нему привыкла, я знаю, что от него ожидать. А что ожидать от перемен? Бог его знает.

– Вот именно, что Бог знает, а ты Бога не слушаешь. Ну не зря в твоей жизни третий мужик появился, сердцем чую, не зря. Ты сама вот что к нему чувствуешь?

– Свет, именно это меня и пугает. Все два дня, что мы были вместе, мне казалось, что я знаю его давно, что я знала его всегда, наверное, еще с прошлой жизни. Что просто забыла о нем на минуточку, а потом увидела – и вспомнила. И все, что было до Игоря, – это не моя жизнь. Моя началась с нашей встречи.

– Ну вот! Я же говорю – это судьба!

– Это мы с тобой говорим, что судьба. А у него на этот счет свое мнение.

– А ты его спрашивала? Нет? Тогда откуда ты знаешь? Тебе нужно с ним поговорить.

– Он вернулся в Москву. Теперь уже не поговорю.

Глава 5

Утром попутный УАЗик довез Ольгу до самого рудника, высадив возле щитового домика администрации. Домик был чистенький, ладненький, его бледно‑фисташковые стены очень хорошо смотрелись на фоне зеленых сопок. На стене домика были привинчены три большие буквы: GMK. Так называлась канадская фирма, которая разрабатывала месторождение.

Месторождение было богатым, но специфическим. Золота в нем было очень много, но залегало оно не жилками или вкраплениями, а мельчайшей пылью, перемешанной с породой. Чтобы его извлечь, требовались оборудование и технологии, которых у колымских золотодобытчиков не было. Областная администрация лет шесть искала желающих вложить деньги в трудное золото, и вот три года назад такие желающие появились. Канадцы год кружили вокруг да около, собирали горы образцов, считали прибыль и издержки, а потом построили кусочек капитализма в отдельно взятом колымском поселке. Магаданский губернатор Гудков очень на этот капитализм рассчитывал, даже аффинажный завод построил для обработки золота с рудника. Надеялся и на то, что вслед другие западные инвесторы подтянутся. В области ждали хозяина еще два месторождения, золотое и серебряное. Серебряное, то вообще по запасам было одним из крупнейших в мире. Ольга писала про все это в своей газете, и на руднике была, когда его только осматривали канадцы, а вот на уже обустроенное месторождение приехала впервые.

Из зеленого домика вышла женщина в синем комбинезоне и серой бейсболке, тоже с буквами GMK на груди и над козырьком:

– Здравствуйте, вы к кому?

– Здравствуйте, я журналист из «Территории», приехала на совещание. Губернатора, вижу, еще нет?

– Нет еще. Мы звонили, нам сказали, что машины выехали в семь утра. К часу ждем.

Ольга глянула на часы – одиннадцать. Зная, с какой скоростью мчатся по трассе гудковские «опели» – обычно журналистов и свиту размещали в двух машинах, – и вспомнив, какой сухой и ровной была трасса, она прикинула, за сколько времени машины домчатся до рудника.

– Вы знаете, я думаю, они прибудут через полчаса, самое позднее – через час.

– Да вы что! Надо своих предупредить! Пойдемте, я вас в переговорную проведу.

Комната, куда ее привели, сильно отличалась от кабинетов для совещаний, на которые Ольга вдоволь насмотрелась за свою журналисткую практику. Стены белые, но не беленые или крашеные, а оклеены рифлеными обоями. На стенах развешаны фотографии месторождения, забранные в простые черные рамки. Окна укрыты белыми вертикальными жалюзи. Стол темно‑серый, пластиковый, с овальной вытянутой столешницей. Столы вокруг расставлены тоже серые, обивка напоминает мешковину стального цвета. Такие же стулья у стены возле двери. И все, никаких лишних, отвлекающих внимание, деталей. Разве что бутылки с водой на столах расставлены. Ольга узнала местную минералку. В области отыскался очень приличный источник, на этих водах в пятидесятых годах даже курорт построили. Гудков, который при каждом удобном случае подчеркивал свою поддержку местных производителей (как‑то даже выдал перед телекамерами: «Я хочу прийти домой и съесть свой окорочок и свое яйцо»), воду эту очень жаловал. Поэтому на совещаниях в администрации в президиуме и на трибуне выставляли только «Колымскую» минералку. Видно, здешние хозяева знали об этом гудковском пунктике.

Ольга налила себе водички и присела на стул у стены. Со Светой они вчера засиделись за полночь, она опять затеяла гадать по книге. У Вовчика на полке оказались одни справочники и брошюрки. Света вытащила одну, не глядя. Попалась техника безопасности работы с электроустановками. Ольга назвала страницу и строку и получила такую цитату: «Уходить из зоны поражения нужно прыжками или мелким семенящим шагом, чтобы избежать поражения межшаговым напряжением».

– Ну, и как ты это растолкуешь?

– Уходить тебе надо от твоего Лобанова. Прыжками.

Дверь в переговорную распахнулась, и в комнату стремительным, тяжелым шагом вошел Гудков. Высокий, массивный, пузатый магаданский губернатор всегда напоминал Ольге носорога: такой же увесистый, подвижный, напористый и опасный. Он сметал все и всех, что стояло на его пути. Смел своего предшественника‑губернатора, который, казалось, держался крепко и по всем прогнозам должен был выборы выиграть. Смел директоров нескольких ключевых компаний, сидевших на рыбе, бензине и водке, и поставил своих людей на эти стратегические для области потоки. А по золоту он вообще всю цепочку от добычи до изготовления товарных слитков выстроил так, чтобы максимум прибыли оставалось на территории. Все магаданские дела он решал в министерствах в Москве напрямую, сидел там каждый месяц по две‑три недели. А когда возвращался в Магадан, устраивал показательно‑деловые выезды в область и всегда брал с собой журналистов, чтобы народ видел, как работает их избранник. Из Москвы гудков тоже слал подробные отчеты: мол, не просто так в столице посиживаю, не корысти ради, а пользы для.

Столичные радения магаданского губернатора освещала Маша Лосева, журналистка с областного радио, Гудков постоянно таскал ее с собой в Москву и обратно. Маша была хрупкой блондинкой с интеллигентным миловидным лицом. Она овдовела несколько лет назад, сына ее воспитывала в Костроме мама, и Маша поначалу обрадовалась, что будет работать в Москве, – своих сможет чаще навещать. Что там от Москвы ехать – три часа хода по хорошей дороге! И зарплату ей положили солидную, и командировочные. Однако очень скоро выяснилось, что Гудков, помимо прочего, ждет от Лосевой определенных услуг.

Ольга дружила с Машей, и в первый же приезд в Магадан, через два месяца московской командировки, та ревела у Ольги на груди: «Оль, он все время хочет, чтобы я с ним трахалась. Я думала, ладно, дам, убудет от меня, что ли. Потерплю, ради таких денег стоит потерпеть. Зато на квартиру новую смогу скопить в Костроме и Шурке компьютер куплю. Оль, но я не думала, что будет так противно. Он может завалить меня сразу после совещания, вызвать среди ночи. Я обязана ездить с ним в баню. Оль, он очень хорошо платит, но меня тошнит от него. Я уже не человек, не женщина, а какой‑то секс‑тренажер! И я его боюсь!» Это было в сентябре, а в декабре Машка приехала в шубе из дымчатой норки – издали было видно, что вещь фирменная и дорогая, – в таком же берете, с бриллиантами на пальцах и в ушах. С Ольгой она больше по душам не разговаривала, в лицо ей не смотрела. И никому не смотрела. Даже во время прямых эфиров на областном телевидении – Гудков настаивал, чтобы и на радио, и на телевидении их вела только Лосева, – вопросы губернатору задавала, опустив глаза.

Вслед за Гудковым в комнату вошла свита, в которой Ольга увидела его телохранителя, замов по промышленности и экономике, канадца‑управляющего из GMK и еще двоих, судя по всему – специалистов компании. Завершал вереницу мужчин Вася Терехин с радио.

– Вась, а где все журналисты? – подергала Ольга Васю сзади за свитер.

– О, Лобанова! Привет, а я тебя сразу и не заметил, сидишь тут в уголке. Все остальные отстали по дороге. Колесо спустило у второй машины. Гудков не стал никого ждать, поехал вперед. Советник его по прессе с нашими остался. А меня взамен к губернатору в машину подсадил, чтобы я все записал, – Вася помахал диктофоном, – и с остальными поделился.

«Советник?» – екнуло у Ольги сердце, она сделала вдох и открыла рот, чтобы расспросить Васю, но Гудков уже зыркал в их сторону своими носорожьими глазками и звал прессу пересесть поближе к столу и включать уже свои диктофоны.

Ольга подсела, включила свой и принялась писать в блокноте основные цифры. В глубине сознания слабо, но настойчиво пульсировал вопрос: кто советник? Кто остался в машине?

Говорильня продолжалась минут сорок и, похоже, подходила к концу, когда в комнату заглянула давешняя женщина в бейсболке GMK:

– Виктор Степанович, там машина с журналистами подъехала.

– Веди их сюда, – откликнулся один из хозяев, – и наборы принеси.

Через пять минут в комнату ввалилась компания из журналистов, которую возглавляла Наташа Никитина с областного телевидения. Она окинула взглядом обстановку, улыбнулась сразу всем присутствующим и попросила:

– Господа, пожалуйста, посидите так три минуточки, мы картинку для сюжета поснимаем, – и скомандовала своему оператору, который держал на плече уже расчехленную камеру: – Сереж, давай общий план с двух точек, губернатора – на среднем, чтобы руководство рудника попало, крупные планы Ивана Прокофьевича и господина Маклина, на перебивку – диктофоны на столе. И, пожалуйста, поговорите еще о чем‑нибудь, чтобы естественно все в кадре получилось!

Оператор принялся прилаживаться для съемки, и Ольга ушла в сторону – не любила она светиться на экране. Хотя иногда попадала в сюжеты местных новостей о всяческих совещаниях и заседаниях. Режиссеры с телевидения любили закрывать закадровый тест картиночкой с Ольгой, сосредоточенно пишущей в своем блокноте. У нее был такой живой и естественный вид! Особенно на фоне напыщенных или насупленных ораторов, которые либо «тормозили» при виде камеры, либо, наоборот, теряли всякие тормоза.

– Привет коллеге по цеху, – подсел к Ольге Саня Смирнов, замредактора «Колымского вестника», областной газеты. – Ты как здесь оказалась?

– Своим ходом добралась.

– А мы всю дорогу гадали, почему никого от «Территории» нет. Ни тебя, ни Мухиной. Слушай, новый советник всю дорогу у меня про вашу газету выспрашивал. И про тебя пару вопросов задал. Уж не собирается ли Гудков вашу газету захапать и Суханова редактором поставить вместо Птицына?

– Суханов? С вами ехал Суханов?

– Ну да, я же тебе об этом и рассказываю.

– Где он?

– Снаружи остался.

Ольга взглянула на окна, но они были плотно закрыты жалюзи. А Смирнов продолжал:

– Нам тетка в комбинезоне сказала, что все уже закончилось, мы сюда кинулись, а он остался. Ты куда?

Ольга подскочила со стула и ринулась к выходу. В дверях налетела на женщину в комбинезоне, запуталась в пакетах, которые та держала в руках, кое‑как, бочком, разошлась с ней и понеслась по короткому коридору, оскальзываясь и пробуксовывая на гладком линолеуме. Она выскочила на улицу, замерла на высоком крыльце и огляделась. Суханова не было.

– Оль, я здесь. – Его голос раздавался справа и снизу. Ольга взглянула туда. Под крыльцом, у стены на лавочке рядом с цветником сидел Игорь Суханов. Сидел и курил. И улыбался.

– Игорь! – Ольга начала спускаться к нему и сошла уже на одну ступеньку вниз.

– Давайте, давайте на улице. Здесь и света больше, и природа красивая. Телевидению нашему интереснее снимать будет, – зарокотал позади Ольги Гудков.

От неожиданности она прижалась к перильцам и молча наблюдала, как мимо пробежал оператор Сережа и снизу начал снимать и губернатора, спускающегося с крыльца, в сопровождении свиты.

– Лобанова, ты почему выскочила из комнаты? Плохо тебе, что ли, стало? – притормозил возле нее Смирнов.

– Да, душно что‑то стало. И голова закружилось, и затошнило, – соврала Ольга.

– Это у тебя от голода, – встряла в разговор Никитина. – Я сама есть хочу, аж подташнивает! В шесть утра же встала. Ничего, сейчас быстренько закончим – и на банкет. По запаху чую – столовая у них вон там, – Натка махнула зажатым в руке микрофоном в сторону еще одного домика, откуда, действительно, доносились запахи выпечки.

– Оль, ты слышала, Лосева отказалась с Гудковым в Москву ездить? Место придворного журналиста освободилось. Может, попроситься?

Ольга взглянула на безмятежное лицо Никитиной. Та явно была не в курсе подоплеки этой работы. Сказать? Ольга и Натка приятельствовали – вместе ходили в баню по воскресеньям. Выкупали с девчонками время, на шестерых получалось вполне приемлимо.

– В Москву хочется, у меня же мама в Рязани, – продолжала Никитина. – Да и осмотрюсь, врасту, глядишь, и зацеплюсь там. Не век же на Колыме куковать. Так, что‑то Сережа у меня увлекся. Пойду руководить.

Натка сбежала с крыльца и пошла к губернатору, который натянул себе на голову бейсболку с буквами GMK, приобнял за плечи канадца – тот тоже был в бейсболке. Оба они улыбались в камеру, а вокруг них сгруппировалась остальная свита, тоже в бейсболках. Они тоже улыбались в камеру. По случаю полевых условий и губернатор, и свита, и хозяева были одеты по‑походному в джемперы и ветровки. Издали все это походило на фотосессию ветеранов бейсбола, нынче вышедших в тираж из‑за возраста и ожирения.

Ольга перестала смотреть на «бейсболистов» и опять перевела взгляд на Суханова.

– Оль, посиди со мной, – позвал он, – я очень по тебе соскучился.

Ольга сошла с крыльца и остановилась, не зная, как обойти клумбу.

– Игорь Евгеньевич, хватит там отсиживаться в кустах, идите к нам, – позвал Гудков, – тут меня телевидение снимает, а вас рядом нет.

– Извини. – Суханов поднялся со скамейки, в два шага перешагнул клумбу. Оказывается, среди цветов лежал плоский камень, на который можно было наступить. Игорь прошел мимо Ольги и чуть стиснул ее локти, как бы отодвигая с пути. А на самом деле слегка прижал ее к себе, обдал знакомым запахом из смеси табака и одеколона, быстро прошептал:

– Не исчезай, пожалуйста, поговорить надо, – и зашагал к губернатору.

Женщина в комбинезоне вручила ему пакет, из которого Суханов достал бейсболку нахлобучил ее на голову и встал сбоку композиции «бейсболистов», практически отвернувшись от камеры.

Ольга тоже пошла – к кучке журналистов, стоявших поодаль. У всех в руках были одинаковые пакеты с буквами GMK.

– Оль, на, тут сувениры журналистам раздавали, я на тебя взял, – протянул ей пакет Вася Терехин.

Ольга взяла, заглянула внутрь: бейсболка, футболка, ручка, блокнот.

– Телевидение интервью берет! Пойду, всунусь, может, Гудков наговорит чего‑нибудь интересного, – сказал Терехин и отошел.

Группа «бейсболистов» перестроилась: Гудков что‑то вещал в Наташкин микрофон, пристально глядя в камеру, остальные стояли вокруг, слушали. Терехин просовывал свой диктофон снизу из‑под объектива, стараясь поточнее нацелить его на Гудкова. Суханов явно маялся, даже оглянулся пару раз на Ольгу, но отойти не мог.

Ольга тоже маялась: «Господи, да закончится эта съемка когда‑нибудь!» Закончилась. Их пригласили к столу в соседний домик – Наташкин нюх не подвел – и усадили за длинный общий стол, как на свадьбе. Чиновников и горняков – с одного конца, журналистов – с другого. Игорь попал к чиновникам. Потом была долгая речь хозяев на тему «Рады сотрудничать, не подведем», потом алаверды гостей – зам. Гудкова по промышленности обещал помощь и содействие и хвалил за «хорошую организацию труда и отличные показатели».

– Ну, завели, – шепнула Ольге Наташа Никитина, – и камера их не записывает, и мы не слушаем, жуем, а они все вещают на своем суконном.

– А я предлагаю поднять бокалы за процветание Колымской земли! – подскочил вдруг со стула Вася Терехин. – И лично за ваше здоровье, Иван Прокофьевич! Без вашего мудрого руководства область бы не добилась того, чего добилась!

– Блин, напиться, что ли, успел? – толкнула Ольгу локтем Никитина. – Просто мутит от такого подхалимажа.

Ольгу вдруг тоже замутило. Она отхлебнула минералки из фужера – вроде отпустило.

– Оль, ты что‑то побледнела совсем. Тебе опять нехорошо?

«Почему опять? Да что же это?» Тошнота снова подкатила к горлу, и Ольга, зажимая рот руками, выскочила из‑за стола, толкнув Васю Терехина под локоть – жидкость из Васиного бокала выплеснулась ему на живот, – выбежала за дверь, на улицу, едва успела забежать за угол домика, и ее вырвало.

«Да что же это такое? Отравилась, что ли? Заболела? Опять подхватила кишечный грипп? Не похоже, тогда рези были, а сейчас просто тошнит».

– Оля, Оля, ты где, – услышала она голоса, быстро вытерла лицо носовым платком и пошла обратно к крыльцу. На крыльце стояла Наташа Никитина, рядом с ней – Суханов.

Оль, что с тобой. – Наташа смотрела на нее с сочувствием, Суханов – с тревогой. – Опять тебе плохо? Ты, случаем, не беременна?

– Игорь, – попросила Ольга, – отвези меня домой. Пожалуйста.

Глава 6

– Ты беременна? – тихонько спросил ее Суханов.

Они ехали обратно в Магадан. Вдвоем, не считая водителя. Губернатор махнул рукой на квелую журналистку и отпустил с ней Суханова. Машина подвернулась очень удачно – зачем‑то в Магадан должен был ехать рудничный микроавтобус. За новыми рабочими, что ли, Ольга не пыталась выяснить. И теперь они сидели рядом на заднем сиденье. И она прижалась лбом к сухановскому плечу и дышала куда‑то ему в подмышку. А он приобнял ее за плечи и тихонько дул ей на затылок, отчего шевелились волосы и по затылку бегали мурашки.

– Нет, Игорь. У меня больше не может быть детей.

– Жаль. Я уже успел сочинить, какой у нас с тобой будет сын, – мечтательно сказал Суханов, а потом спохватился: – Оль, прости, я, кажется, сказал что‑то не то.

– Да ничего, я с этим уже смирилась. Слушай, Суханов, а я ведь почти ничего о тебе не знаю!

– Спрашивай, я все расскажу.

– Ты женат?

– Уже нет.

– Уже?

– Да. Я ведь почему не смог прийти тогда в Москве? Я на суд ходил. Забыл совсем, с тобой обо всем забыл, да Марго позвонила, напомнила.

– Марго – это твоя жена?

– Да, бывшая.

– А почему суд? У вас дети?

– Нет, Марго никогда не хотела ребенка. Она бизнес‑леди, такие не рожают.

– Всякие рожают. Так почему суд?

– Марго хотела отобрать у меня квартиру.

– Отобрала?

– Частично. Мы поделили ее по суду.

– Суханов, а ты что, крохобор?

– Нет. Просто у нее уже есть одна квартира. И бизнес. А она захотела еще.

В салоне автобуса повисла тишина, и Ольга почувствовала, как напряглось и затвердело плечо под ее лбом. Тогда она потерлась макушкой о сухановский подбородок и попросила:

– Расскажи, а?

И Суханов рассказал. Как женился молодым, сразу после мореходки. Встретил девушку на набережной в Севастополе, влюбился и замуж позвал, а она согласилась. Как гордился красавицей женой, которая оказалась москвичкой и от которой пришлось уехать через два месяца семейной жизни в комнате в коммуналке на Чистых прудах. Марго была похожа на Людмилу Гурченко в «Карнавальной ночи», и ее фото висело у Суханова в каюте над кроватью. Первый рейс продлился полгода, они с Марго обменивались письмами‑радиограммами, и он дни считал до встречи с женой. Встретился, завалил подарками и затащил в постель почти на сутки. В промежутках между приступами секса Марго разбирала его подарки и выспрашивала, что сколько стоит. Потом сделала подсчеты и, отправляя Суханова через три месяца в следующий рейс, дала четкую инструкцию: на всю валюту купить колготки и презервативы с усиками. Заканчивались восьмидесятые годы, за границей это барахло стоило копейки, а в Москве – полновесные рубли.

– Маргусь, – возразил тогда Суханов, – у меня же таможня все конфискует.

– А ты спрячь, – пожала плечами жена, – у вас же там полно всяких закутков.

– Маргусь, это же контрабанда.

– Слушай, Суханов, а ты что, так всю жизнь и собираешься прожить в моей коммуналке? Всю жизнь с Васильевыми график дежурства по кухне согласовывать, ждать, пока их орава ванную освободит? Хочешь всю жизнь мордой в их ссаные пеленки тыкаться? И слушать вопли их очередного младенца?

Васильевы занимали остальные три комнаты коммуналки, пока их было пятеро – двое взрослых и трое детей. Мама‑Васильева рожала их подряд, друг за другом и, похоже, не собиралась останавливаться – опять ходила беременная. Поэтому вся квартира была хронически обвешана детскими пеленками, распашонками, колготками. Ванная была частенько занята, в ней то стирали белье, то купали какого‑нибудь Васильевского отпрыска. Двое старших Васильевых, трех и полутора лет, бегали по коридору, младший, восьмимесячный, по коридору ползал. Дети были смешные, очень симпатичные, с потешными, сияющими улыбками мордашками. И очень ухоженные. На взгляд Суханова, они не слишком мешали – квартира ведь огромная, с потолками в три метра, с большой кухней и просторной ванной. Да и у них комната – тридцать метров. Чего злиться‑то?

Но Марго злилась, детьми брезговала – Суханов сам видел как‑то, как она осторожно, будто через змею, перешагнула через ползающего по коридору младенца‑Васильева, – и мечтала об отдельной кооперативной квартире. И считала, сколько колготок и презервативов она должна для этого продать.

Суханов сдался тогда и стал возить ей это контрабандное барахло. И прятать его научился. Невелика, кстати сказать, оказалась наука – контрабанду возили все, включая капитана. И все скидывались на взятку прикормленному таможеннику, который всегда осматривал на судне одни и те же места.

Во время своих рейсов Суханов вел дневники, куда записывал всякие смешные разности, которые то и дело случались на корабле или на берегу. Дома он как бы заново переживал свой рейс и превращал его в короткие смешные рассказы, которые складывались в полноценную книжку. Марго, пока он сидел над бумагами, вовсю торговала колготами и презервативами. И делала это так успешно, что уже через два рейса они внесли первый взнос за кооперативную «двушку» в районе метро «Полежаевская». «Двушка» сожрала и его гонорар за первую книгу, но все требовала регулярных денежных инъекций. Только его зарплаты не хватало – Марго ее вносила целиком, жила на свою, а Суханов все равно был в плавании, – и Игорь продолжал свои колготочно‑презервативные экспедиции. Ему тоже везло. В последнем рейсе на борт поднялся новый, не знакомый таможенник и устроил такой шмон на корабле, что собрал обильнейший урожай пряжи, сигарет, зажигалок, тех же колгот и всего прочего, что так небрежно попрятала команда, не ожидавшая опасности. А Суханов, похоже, ожидал. Иначе почему он вдруг не поленился спуститься в трюм и «утопить» пакет с товаром в зерне, предварительно обмотав его толстой леской и привязав свободный конец лески к боковой скобе? В трюм новый таможенник и не сунулся – хватило добычи с поверхности. Скандал тогда случился на все пароходство! Капитана чуть из партии не поперли – спасли связи, отделался строгачом, Суханову «на вид» поставили. Команду даже отстранить хотели от международных рейсов, но как‑то улеглось все, рассосалось. Времена уже были горбачевские, преддверье демократии. И все равно в последний раз свою контрабанду Суханов вез в таком мандраже, так перенервничал, что дома сказал Маргоше:

– Хватит, не могу больше, я инфаркт получу с этими колготами.

– Ладно, – согласилась та, – на последний взнос хватает. В следующий раз приедешь уже в новую квартиру.

Он, действительно, приехал уже в новую квартиру возле «Полежаевской». Вся она была чуть больше их комнаты в коммуналке. Но там не было соседей. Хотя один сосед был – по лестничной площадке. Он почему‑то запросто заходил к ним «на огонек», давал Суханову пользоваться своей дрелью: всяческие полочки‑зеркала‑карнизы требовали отверстий, а стены в доме были – аж сверла ломались. По иронии судьбы фамилия у соседа была тоже Васильев, но он был не многодетный отец, а, наоборот, «холостяк с убеждениями». Это он сам про себя так говорил. Васильев давал Суханову дельные советы по хозяйственной мужской работе, помогал собирать румынский спальный гарнитур – его добыла Маргоша, истратив всю сухановскую зарплату и остатки денег со сберкнижки в придачу, – и был так полезен, что Суханов в новосельской суете просто не обращал внимания на то, как приосанивалась Марго в присутствии соседа, как припухали ее губы и затягивались поволокой глаза.

То, что убежденный холостяк Васильев спит с его женой, Суханов понял гораздо позднее, через два рейса, когда вернулся на неделю раньше, чем собирался, открыл ключом дверь в свою квартиру, прошел на кухню – под вопли радио его шаги не были слышны – и увидел там почти семейную идиллию. За столом в трениках и майке сидел Васильев, а Маргоша, одетая в халат, жарила ему яичницу.

– Игорь? Ты почему не предупредил? Я бы встретила, приготовилась! А Саша зашел чаю попить и помочь мне... гвоздь забить.

Марго явно смутилась, тараторила, смотрела с виноватинкой. Да и Васильев заерзал, начал с табурета подниматься.

– Куда гвоздь забить? – тупо спросил Суханов, глядя на стену, где круглые часы с японской пагодой на циферблате (он их привез из прошлого рейса) показывали девять утра.

– А вот, для доски разделочной, – Маргарита кивнула на стену и замолчала.

– Ну, пусть забьет, – разрешил Суханов, отправился в комнату, лег на диван и уснул.

Потом они с Марго разговаривали как ни в чем не бывало, но Суханов так и проночевал весь месяц в гостиной на диване, а Васильев все время, пока Суханов был дома, в гости не заходил. Потом Суханов весь следующий рейс обдумывал, что делать со своей семейной жизнью. Разводиться? Ревновать Маргошу он не ревновал – вся его влюбленность испарилась за годы колготочных рейсов. В сущности, понял Суханов, Маргоша – чужой ему человек. Все, что их связывает, – кооперативная двушка у «Полежаевской». «Пусть сама решает, – думал Суханов – с кем ей жить. Удерживать не стану». Но решила не Маргоша, а жизнь. На страну свалилась шоковая терапия, и шокированные Суханов и Марго так и остались жить вместе, держась друг за друга и наблюдая, как превращается в пшик его некогда солидная зарплата старпома и как разваливается издательство, в котором Маргоша служила бухгалтером. Марго и подкинула ему идею:

– Слушай, Игорь, у нас издательство приватизируют за ваучеры. Наши никто брать не хотят, боятся. У меня есть двести штук, я купила. Еще сто надо, найду. Давай возьмем?

– Зачем оно тебе?

– Ты книжки будешь писать и сам издавать, а я бухгалтерию вести!

Суханову было все равно – издательство так издательство. Из пароходства к тому времени он уволился и сменил синие морские волны на мутные волны предпринимательства. Скупал в кооперативе в Подмосковье шампунь «Таежный», зубной эликсир «Пихтовый», экстракт для ванной «Хвойный», вез это добро в столицу, а Маргарита бойко распихивала товар по налаженным в колготочную эпоху каналам. Народ скупал все: деньги обесценивались так стремительно, что выгоднее было хранить товар, а не его эквивалент. Самое интересное, что предпринимательские хлопоты совсем не мешали его писательской жизни. Напротив, садясь за свои дневники и перебирая эпизоды своей новой книги, Суханов будто заново выходил в море, подставлял лицо его соленым брызгам и ловил ветер в свои паруса.

Роман получился таким пронзительным, свежим, ярким и смешным, он так мастерски отвлекал от нелегкой истории, в которую попал бывший советский народ, что даже изданный на дешевой серой бумаге в мягкой обложке он шел нарасхват, как горячие пирожки в базарный день. Обложка, наверное, в первую очередь и привлекала. На ней был нарисован герб СССР, стилизованный под спасательный круг. Он плавал на синих морских волнах. Из круга торчала голова первого и последнего президента советской страны в капитанской фуражке. Над фуражкой толпились буквы названия: «Большая полундра!» – и сверху – имя автора: Игорь Суханов. Идею обложки придумал сам Игорь, а нарисовал картинку художник с Арбата. Суханов отдал ему за работу два блока «Родопи».

«Большая полундра!» стала первой книгой, изданной компанией «МИС». Название своей фирмы Игорь и Маргоша составили из собственных инициалов: Маргарита и Игорь Сухановы. Этот проект принес им очень хорошую прибыль, и Маргоша пустила ее на издание целой серии пиратских детективов. Какие‑то ребята переводили с английского романы Чейза и Стаута. Переводили плохо, небрежно. Суханов, читавший их по‑английски в подлиннике, мог сравнить. Но за работу свою брали немного, а расходились детективы влет. Потом были кулинарные справочники, советы по рукоделию, правила рукопашного боя, тысяча советов, как завоевать мужчину, руководство по сексу: Маргоша напала на золотую жилу и активно ее разрабатывала. Игорь помогал изо всех сил – переговоры, договоры, закупка компьютеров, поиск дизайнеров, типографии. За всеми хлопотами у него оставалось все меньше времени заниматься своей следующей книгой. Правда, время на путешествия он находил. На них Суханов и тратил большую часть своих денег. В других странах он как бы превращался в себя прежнего, подмечал всякие смешные детали, вел дневники, а потом выплескивал их в веселые озорные статьи, которые нарасхват брали и АиФ, и МК, и несколько толстых глянцевых журналов.

А у Маргоши, казалось, времени хватало на все: на бухгалтерию, на разборки с «крышей» и с налоговой, и на многоступенчатые бартерные операции, которые давали бумагу для типографии, на поиск новых авторов, и на новые идеи. Это Марго, насмотревшись «Рабыни Изауры», придумала запустить серию сначала переводных, а после и отечественных любовных романов. А потом, когда на экраны хлынули вереницы фильмов с убийствами и мордобитиями, она настояла на запуске серии жестких детективов с морями крови, кучами трупов, тупыми героями и безотказными, всегда готовыми блондинками. Маргоша уже несколько лет как выселила соседей Васильевых, расселив их с подросшими детьми по новостройкам в Бибиреве и Алтуфьеве, и прибрала к рукам всю огромную коммунальную квартиру на Чистых прудах. Сделала там евроремонт и выделила Суханову отдельный кабинет с компьютером и кожаным диваном. Два года как они жили в «евроквартире», но работать в новом кабинете Игорь не мог, уезжал на «Полежаевскую».

Хватало у Маргоши времени и на себя – деньги у них теперь водились хорошие, и она с удовольствием тратила их на косметичек, массажисток, портних. Даже подтяжку лица себе сделала, подгадала к сухановскому сорокалетию. А он как увидел ее новое, на десять лет помолодевшее лицо, вдруг сказал себе: «Хватит!» Он как‑то сразу понял, что не хочет больше такой жизни. Работы этой не хочет, нелюбимой, изматывающей, сжирающей большую часть его времени. Женщины этой не хочет – хищной, властной, чужой. И он попросил: «Маргош, давай разведемся, а?»

Маргоша пожала плечами и согласилась, закаменев лицом. Или это после подтяжки оно стало менее подвижным?

А потом выяснилось, что все издательство – ее, что Суханов когда‑то подписал бумаги в ее пользу – он много тогда всяких бумаг подписывал. Маргошины бумаги всегда подписывал не глядя, доверял потому что. Выяснилось, что он в издательстве лишь нанятый работник с очень хорошей зарплатой. И что теперь их фирма в его услугах не нуждается. Теперь пожал плечами Суханов и с головой ушел в журналистику. Он окончательно поселился в их маленькой кооперативной квартире. Там он взахлеб и с удовольствием писал то, что ему нравилось и было интересно. Задумал книгу о Севере – захотелось написать что‑нибудь в духе Джека Лондона. И судьба, похоже, откликнулась на его устремления. Он вдруг познакомился с Гудковым, и тот пригласил его работать в свою команду. Почти одновременно на него вышли продюсеры с РЕН‑ТВ и предложили продать им права на экранизацию «Большой полундры». Заплатили хорошо, да еще и сценарий заказали. Так что с деньгами проблем не было, а вот с Маргошей вдруг опять возникли. Через два года после развода она подала в суд на раздел имущества. Делить она собралась их кооперативную квартирку. Сталинка на Чистых прудах по документам проходила, оказывается, как офисное помещение компании МИС, и на нее Суханов претендовать не мог. А Маргоша на их общую квартирку – могла. И претендовала. И отсудила себе ровно половину. В денежном выражении – тридцать тысяч долларов. Ее зарплата за один месяц.

– Господи, Игорь, да чем же ты ее обидел, что она тебя так! – Ольга слушала Игоря, безотрывно глядя ему в лицо и сжимая его руку в своих ладошках.

– Я сам об этом думал. И спросил ее после суда, а она мне сказала, что я ей всю жизнь испортил, что она все время тащила все на себе, как ломовая лошадь, а я сидел верхом и книжечки свои пописывал.

– Но это же неправда! Ведь с твоей «Большой полундры» все началось! И квартира эта – твоими деньгами оплачена!

– Да ладно, Оль, я, наверное, действительно, ей жизнь испортил. Не дал той любви, которой она ждала. Может, сейчас счастлива будет. А в этот раз я уезжал, чтобы свою часть денег получить. Марго покупателя на квартиру нашла. Так что теперь я мужчина с приданым – аж тридцать тысяч баксов есть. Пойдешь за меня замуж? – спросил он без всякого перехода, и Ольга ответила:

– Пойду. Только у меня ведь Нюська.

– Да, я помню, барышня, которая никогда не выйдет замуж, потому что все мужчины дураки.

– Не мужчины, а мальчишки, и, как недавно выяснилось, – не все!

Ольга вспомнила скандал с Колей Птицыным и Лобановым и помрачнела.

– Слушай, Оль, а что за мужик брал трубку?

– Ты что, мысли мои читаешь? Я как раз о Лобанове вспомнила. Постой, ты что звонил мне домой?

– Да, перед отъездом, поговорить хотел. Мобильник у тебя не обслуживался.

– Да, я деньги вовремя не успела положить.

– И я позвонил тебе домой. Поднял трубку этот Лобанов и устроил мне форменный допрос, кто я, и зачем звоню, и что передать, и какое у меня к тебе дело. В итоге пришлось его осадить довольно жестко.

– Так вот почему он в последнюю неделю так разбушевался!

– Оль, он кто?

– Никто. Но я должна собрать свои вещи. Поможешь унести?

Глава 7

Было уже девять вечера, за окнами автобуса проплыли магазин «Детский мир», автобусный парк, автовокзал – приехали. Водитель высадил их возле Ольгиного дома.

– Оль, подняться с тобой?

– Не надо, я сама. А ты пока такси поймай, ладно?

– Не надо такси, у меня машина недалеко на стоянке. Я быстро!

Ольга поднялась на свой этаж, открыла дверь, вошла. У порога валялись небрежно скинутые чужие туфли на высоченной шпильке. Ольга на таких не то что ходить – смотреть на них не могла, сразу ноги болеть начинали. Дальше валялись: крошечная черная юбочка, газовая блузка, лифчик, трусики. Идя по этим одежкам, как Мальчик‑с‑пальчик по камешкам, Ольга вышла к Жориной комнате. Из‑за закрытой двери слышались постанывания и ритмичный стук тахты.

– Жора, – крикнула Ольга в закрытую дверь, – когда кончишь, выйди, пожалуйста, на кухню, разговор есть.

И пошла ставить чайник Через три минуты на кухню выскочил взъерошенный Жора в одних трусах.

– Чай пить будешь? – Ольга мотнула головой в сторону стола, где стояли три чайных чашки. – И подругу свою пригласи. Где ты ее взял?

Мы в клубе познакомились, а что? – выступила из‑за спины Жоры девушка в Ольгином махровом халате. На вид – совсем молоденькая, почти ребенок.

– Это в заведении Потехина, что ли, на улице Ленина?

– Да, а что?

– Ничего, приличное место, я про него писала. Значит, восемнадцать вам уже есть. Да вы садитесь, как вас зовут?

– Жанна!

– Садитесь, Жанна, к столу, сейчас чайник закипит. И ты, Жора, садись. Только оденься сначала, а то неудобно в трусах при дамах.

Жора дико взглянул на Ольгу и исчез.

– Жанна, вы давно знакомы с Жорой?

– Уже два месяца! Он такой... заботливый! Заботливый Лобанов вернулся одетый в спортивный костюм и уселся за стол рядом с Жанной. На плите засвистел чайник, и Ольга потянулась было за ним, но Жора перехватил:

– Я сам!

– Ты что, боишься, я тебя обварю? Или Жанну? Неужели за десять лет жизни со мной ты так плохо изучил меня?

Я тебя слишком хорошо изучил! Слишком хорошо! Ты слабая, безалаберная, вздорная баба, отвратительная хозяйка и дрянная мать! Я старался сделать из тебя человека, но я больше не могу, я устал! Я устал жить с холодной равнодушной бабой, которая гуляет за моей спиной и позволяет своим любовникам названивать в мой дом!!!

– Бедный, – сказала Ольга, – как же тяжело тебе было радом со мной все эти годы. Жанна, вы любите его?

– Да, очень! – и Жанна с вызовом прижалась к лобановскому плечу: мое!

– Тогда будьте счастливы. – Ольга оглядела кухню, увидала свою чашку с трещинкой и сунула ее в сумку, которая, оказывается, так и болталась у нее на плече. – Жанна, халат я вам дарю. Остальные вещи я соберу завтра. Жор, постарайся после двух быть вне дома. И будьте счастливы.

Ольга вышла из подъезда – внизу, у машины, курил Игорь. Он подался ей навстречу:

– Ты не сказала номер твоей квартиры. Пошли, помогу сумки вынести.

– Игорь, сегодня я без вещей – завтра за ними приеду. Поехали отсюда.

Ольга села в сухановскую «тойоту» на переднее сиденье. Суханов уселся за руль, завел машину, вырулил со двора и поехал мимо автовокзала, мимо автобусного парка, мимо магазина «Детский мир» и дальше, из города.

– Игорь, а куда мы едем? Кататься?

– Мы едем домой.

– А где у нас теперь дом?

Тут такое дело... Помнишь, я тебе говорил про тридцать тысяч долларов? Я тебя обманул, у меня нет этих денег!

– Ты их пропил?

– Я на них дом купил. Я тебе покажу.

– Какой дом? Где?

– Потерпи немного, ты все увидишь.

– Ладно. А ты мне пока расскажи, где тебя Гудков отыскал.

– Мы с ним познакомились на даче у общих знакомых. Гудков мне очень хорошие условия предложил – зарплата, подъемные, бесплатный проезд в Москву и обратно. А за это, мол, будешь свои связи задействовать, чтобы в центральных газетах почаще про Магадан писали. Я не сразу согласился, раздумывал. С одной стороны, очень хотелось пожить на Колыме, фактуры для книги набрать. С другой стороны, я видел, что Гудков – непростой человек.

– Непростой. А когда ехать решился?

– Когда мы с тобой на медведя в зоопарке смотрели. Помнишь, отплясывал? Ты так смеялась тогда, такой была молодой, красивой, настоящей! Ты знаешь, я понял тогда, что ты – моя женщина.

Я тоже тогда, наверное, поняла, что ты – мой мужчина. Но боялась поверить, боялась себе в этом признаться. Знаешь, когда десять лет живешь в болоте, то привыкаешь дышать его вонью и начинаешь считать это самым обычным воздухом. А ты мне устроил сквозняк.

– Не сквозняк, а ветер перемен.

– Все равно страшно. Слушай, а можно я сяду за руль?

– Садись.

Ольга села, и сразу же сухановская «тойота» показалась ей старой знакомой. Она легко слушалась руля, повиновалась Ольгиной ноге, нажимающей на педаль газа, послушно разгонялась и послушно тормозила. Чудо, а не машина!

«Чудо» ходко неслось в сторону аэропорта, и через двадцать минут возле поселка Солнечный Суханов попросил:

– Оль, сверни здесь направо и поезжай до конца дороги, к сопкам.

– Игорь, ты купил дом здесь?! Возле Солнечного?

– Да.

Ольге с трудом верилось в такое совпадение. Она же мечтала жить здесь, в стороне от промозглого Магадана. И Суханов купил здесь дом!

Игорь попросил затормозить возле самого крайнего коттеджа. Коттедж сиял новыми деревянными боками, новыми прозрачными окнами, новенькой зеленой крышей. Он замечательно вписался между лиственницами, и замечательно смотрелся на фоне сопки. И калитка во двор была замечательной, и дорожка, выложенная из пятиугольных плиток, – тоже. Игорь провел Ольгу по замечательной дорожке, открыл дверь в замечательный дом:

– Заходи!

Ольга перешагнула через порог. В окна холла било закатное солнце, и его лучи рисовали на свежем дощатом полу желтые квадраты. Стены тоже были обшиты деревом. И лестница на второй этаж сделана из дерева. И пахло в этом доме хвоей, солнцем и счастьем.

– Оль, ты почему молчишь? Тебе не нравится?

Ольга прошла через холл, навстречу солнечному свету, вышла на просторную застекленную веранду и уселась на ступеньках лицом во двор.

Она смотрела на рябину, которая росла у самого крыльца и протягивала к ней свои ветки в круглых листочках, на группку лиственниц, шушукавшихся справа возле забора, на кусты шиповника, который хоть и начал уже отцветать, но все еще был усыпан крупными розовыми цветками. Смотрела на сопку, которая начиналась близко‑близко, – только перейти ручей, невидимый за забором. За сопку зацепилось закатное солнце и, похоже, решило устроиться на ней на всю белую северную ночь.

– Оль, скажи что‑нибудь. – Суханов присел рядом на крыльцо.

– Суханов, как ты узнал, что я мечтала жить в этом доме?

– Я сам мечтал жить в таком доме. Теперь понимаю, что – вместе с тобой.

Глава 8

– Игорь, ты узнал, когда самолет прилетает? – Ольга металась по дому, пытаясь делать несколько дел одновременно.

– В шестнадцать тридцать, у нас уйма времени, – спокойно ответил Суханов.

– Ну, где же уйма! Двенадцать уже, а я хотела шторы подшить в Нюськинои комнате и пропылесосить. И обед у меня еще не готов. И побрейся, пожалуйста, у тебя щетина вылезла.

– Оль, ты сильно волнуешься? – Суханов отложил отвертку, которой вкручивал шурупы в стену, и вышел к Ольге в холл.

– Да. Она ведь с младенчества видела рядом со мной только Жору. Я боюсь, что она плохо на тебя среагирует, на меня обидится.

– Ты знаешь, у меня никогда раньше не было детей, но я почему‑то уверен, что мы втроем прекрасно уживемся!

– Вчетвером, – сказала Ольга, сделав паузу.

– То есть?

– Помнишь, мне было плохо на руднике? Я думала, что чем‑то отравилась. Меня до сих пор тошнит по утрам. Врачи говорили после моей внематочной беременности, что у меня никогда не будет детей, и я уже десять лет не предохраняюсь. Они сначала думали, что это опухоль. Игорь, я сдала все анализы по два раза, меня смотрели трое специалистов. Я беременна, уже двенадцать недель. Мы сделали этого ребенка в Москве.

– Ольга, Оля, Оленька! – от неожиданности Суханов, похоже, забыл все другие слова. Он схватил Ольгу за плечи и несколько секунд вглядывался в ее лицо, словно пытался убедиться, что он не ослышался, что она действительно это сказала. Убедился, поверил, и прижал ее к себе, и запрокинул ее голову, подставив ладонь под затылок, и принялся осыпать лоб, глаза, щеки, шею легкими короткими поцелуями.

– Олечка, милая, почему ты плачешь?

– Потому что счастлива. Абсолютно, безоговорочно, счастлива как никогда. И мне страшно – как все сложится дальше?

Хорошо сложится, замечательно сложится. Я обещаю. – Суханов опять начал ее целовать, но уже требовательными и настойчивыми губами. И Ольга откликнулась, раскрылась, и опустилась на ковер, и улетела на небо, и звала оттуда свое счастье по имени: «Игорь!!!»

* * *

В аэропорт они чуть не опоздали – Суханов гнал свою «тойоту» гораздо быстрее разрешенных восьмидесяти километров, но все равно они вбежали в зал прилета уже после того, как объявили Нюськин рейс.

– Мама, мамочка! – Нюська кинулась к ней со всех ног – обниматься. За два месяца она вытянулась, похудела, загорела и повзрослела. Волосы отросли: у лба были собраны блестящей заколкой, сзади свободно трепыхались ниже плеч.

– Я соскучила‑ась! Хотя у бабушки хорошо было и тетя Ира меня и близнецов в Ейск возила на десять дней! Это Азовское море такое мелкое! Идешь‑идешь от берега, аж на километр! Уже плавать хочется, а там по пояс всего! А Венька, представляешь, влюбился в одну девочку, а Сенька начал ревновать, а я ему сказала... – начала тараторить Нюська и замолчала, заметив наконец Суханова.

– Нюсь, я хочу тебя познакомить. Это Игорь Евгеньевич. Мой... друг.

Нюська окинула Суханова внимательным, по‑женски оценивающим взглядом, придавала серьезное, немного чопорное выражение своей веснушчатой славной рожице и плавно протянула ему руку:

– Анна!

«Ого!» – весело подумал Суханов, тоже сделал серьезное и чопорное лицо, торжественно пожал Нюськины пальчики и объявил с гротескной напыщенностью:

– Очень приятно, Анна! Игорь Евгеньевич! – и поиграл бровями.

Нюська прыснула, Ольга тоже расхохоталась, а Суханов попытался остаться в образе важного‑бумажного, да не выдержал и сам расплылся в улыбке.

– Ладно, можете называть меня Аней!

– А ты меня – дядей Игорем. Пошли, получим твой багаж.

Потом, когда уже получили багаж и запихнули в багажник машины чемодан и коробку («Это бабушка варенье положила». – «Банки, наверное, разбились в багаже!» – «Не, она его из банок в пакеты вылила и крепко завязала»), когда расселись в салоне – Ольга с Нюськой на заднем сиденье, – дочь сказала ей вполголоса:

– Мам, я очень по тебе соскучилась. Но я всю дорогу думала о том, что увижу Жору. Не хочу я его видеть.

– Нюсь, мы больше не живем с Жорой.

– Ты его выгнала?

– Я от него ушла. Мы теперь живем в другом месте. Сейчас увидишь, где.

И Нюска увидела:

– Вот это да! Мам, мы вправду будем теперь здесь жить? А здесь что? Гостиная? Камин настоящий! Класс. А кухня какая! Это что, миксер? Бокалы висят вверх тормашками, круто! А там что за дверь? Во двор? Потом посмотрю. А на втором этаже что?

– Твоя комната, кабинет и спальня. И чердак, из которого мы когда‑нибудь сделаем мансарду.

– Я посмотрю?

– Смотри, конечно.

Нюська унеслась вверх по лестнице, а Ольга спросила Суханова:

– Ну и как она тебе? Утомила, наверное?

– Она прелесть.

– Мама, дядя Игорь, мне здесь все очень нравится, – прокричала «прелесть» с верхней ступеньки. Потом сбежала вниз, встала перед матерью и Сухановым и сказала: – Ладно, я все поняла. Вы любите мою маму, и теперь мы будем жить вместе с вами. А как я до школы буду добираться?

– Дядя Игорь будет всех нас по утрам отвозить в Магадан. Да и автобусы тут ходят хорошо.

– А друзей можно будет приглашать?

– Можно, если вы пообещаете не разломать дом, – ответил Игорь.

– Классно! А еще новости есть?

– Есть, – сказала Ольга. – У тебя будет сестренка. Или брат.

– Правда? Мам, ну ты даешь! Ура! Теперь у меня их будет трое: Сенька, Венька и кто‑то еще! Ой, я же забыла! У меня для тебя подарок, тетя Ира передала, это папа прислал из‑за границы. Смотри!

Нюська подбежала к своей сумке, порылась в ней и вытащила узкую коробочку. Из коробочки достала изящный веер, развернула и стала им обмахиваться:

– Смотри, правда, красивый?! Давай, я на тебя помашу!

На веере были нарисованы гейши. Они медленно колыхались на тонкой бумаге в такт движениям Нюськиной руки, исполняя медленный и нежный танец.