В ночь с 9 на 10 ноября 1938 года, которую впоследствии назовут «Хрустальной ночью», начался всегерманский еврейский погром, ставший своеобразной репетицией Холокоста. Эта ночь и последовавшие затем дни показали всему миру, что преследуя еврейский народ, нацисты не остановятся ни перед чем. Еврейские магазины грабили и уничтожали среди бела дня. Синагоги горели по всей Германии. Многие еврейские мужчины исчезли, куда – неизвестно, но догадаться было нетрудно. И тем не менее не было слышно практически ни одного голоса протеста от жителей Германии.

    Настоятель берлинской Хедвигскирхе Бернгард Лихтенберг на следующий день после «Хрустальной ночи» прошел по улицам своего города, все увидел и сделал одну простую вещь. Он вернулся в свою церковь и публично помолился «о евреях и всех несчастных узниках концлагерей». И он повторял эту публичную молитву каждый день вплоть до 23 октября 1941 года, когда был арестован. На суде, состоявшемся 22 мая 1942 года, Лихтенберг был признан виновным по нескольким статьям закона. Ему было отказано в снисхождении на том основании, что за шесть месяцев тюремного заключения он «не обнаружил признаков раскаяния или перемены образа мыслей». В своем последнем слове он сказал: «Господин обвинитель! Меня нисколько не интересуют те многочисленные статьи, которые вы мне зачитали. Однако ваше замечание о том, что я не изменился и вновь стал бы говорить и действовать, как прежде, -- это, господин обвинитель, совершенно верно».

    Когда председатель суда спросил, как он пришел к тому, чтобы молиться за евреев, Лихтенберг произнес: «На этот вопрос я могу ответить совершенно точно. Это произошло в ноябре 1938 года. Когда витрины были разбиты, синагоги сожжены, а полиция бездействовала… Я был поражен и возмущен подобным вандализмом и спросил себя: если все это возможно в упорядоченном государстве, что же может помочь? И я понял, что помочь сейчас может только одно – молитва. В тот вечер я впервые молился такими словами: помолимся теперь о гонимых – о христианах-неарийцах и о евреях».

    Из тюрьмы Лихтенберг был отправлен в Дахау и по дороге умер. После похорон один из его товарищей по заключению сказал: «Сегодня похоронили святого».

    Молитва Бернгарда Лихтенберга была «гласом вопиющего в пустыне». Христианские церкви во времена нацистского произвола молчали. Папа римский в относительной безопасности Ватикана ни разу не сделал того, что ежедневно делал этот священник, на протяжении без малого трех лет публично и без иносказаний молившийся за евреев. Он шел на риск и заплатил в конечном счете жизнью.

    Приводились и приводятся многочисленные оправдания и объяснения, почему молчали христиане в период Катастрофы европейского еврейства. Некоторые доводы можно понять. Но никакими практическими соображениями нельзя оспорить простое утверждение, что если бы христиане – католики и протестанты – в оккупированной нацистами Европе и за ее пределами искренне молились за гонимых и истязаемых, их молитвы привели бы к скорому крушению нацизма.

    Во время послевоенного «берлинского кризиса», когда мир реально стоял перед угрозой третьей мировой войны, президент США Джон Кеннеди сказал советским руководителям: «Я берлинец» -- и мир устоял. Если бы папа римский в 1933 году приехал в Берлин и сказал: «Я еврей», -- миллионы жизней могли бы быть спасены.

    В этих заметках я не буду добавлять какие-либо аргументы в извечный еврейско-христианский спор об истинности веры, об искуплении. Я ничего не хочу говорить о коллективной вине народов или церквей. Все эти вопросы уже много веков являлись предметом, как правило, довольно бесплодных диспутов и обсуждений. Вместо этого я хотел бы подчеркнуть, что страшная Катастрофа европейского еврейства не только ударила по еврейско-христианским отношениям. Холокост причинил травму и самому христианству, затронув основные теологические принципы этого вероучения. Лишь в последние годы об этом открыто заговорили католические и протестантские теологи. Но эти проблемы волнуют не только христиан.

    Известный еврейский теолог Эмиль Факенхайм (E. Fackenheim) в книге «О христианстве после Холокоста» пишет: «Холокост нанес удар по христианской Радостной Вести. Нельзя не содрогнуться, осмысляя этот чудовищный факт. Чтобы содрогнуться, вовсе не обязательно самому быть христианином. Можно быть и евреем. И если у тебя был хоть один настоящий друг-христианин – настоящий друг и настоящий христианин, – равнодушие для тебя просто невозможно». У самого Факенхайма, пережившего фашистский кошмар, такой друг был. И когда нацистский закон объявил, что дружба с евреями преступна для арийца, этот христианин – в отличие от большинства других – остался ему другом и рисковал для его спасения жизнью. При этом, пишет Факенхайм, его товарищ «…чувствовал, что им руководит и его действия направляет Дух Святой… И вот – как еврей – я должен спросить: может ли это чувство быть простым обманом и заблуждением?».

    Геноцид евреев вызвал, пусть и с большим опозданием, у многих христиан кризис доверия к основам собственной веры. Но если бы этот кризис вообще не начался, западное христианство оставалось бы, подобно «советскому коммунизму», мертвой идеологией. Критическое осмысление христианами Холокоста началось лишь спустя несколько десятилетий после окончания Второй мировой войны. Еще в 1968 году Эмиль Факенхайм с полным правом говорил: «Нееврейский мир избегает темы Освенцима из ужаса перед ней, но также и потому, что эта тема подразумевает вину – реальную или воображаемую – за случившееся».

    Теоретическое осмысление проблем христианства в связи с Холокостом происходило и происходит по нескольким направлениям.

    Одно из них – признание морально-политической ответственности христианских церквей за Холокост. В знаменитом документе Второго Ватиканского Собора 1965 года об отношении католической церкви к евреям, пока еще довольно расплывчато и неопределенно, говорится: «…Церковь, осуждающая все гонения на каких бы то ни было людей, памятуя общее с иудеями наследие и движимая не политическими соображениями, но духовной любовью по Евангелию, сожалеет о ненависти, о гонениях и всех проявлениях антисемитизма, которые когда бы то ни было и кем бы то ни было направлялись против иудеев». Но уже в 1980-м в «Резолюции об обновлении отношений между христианами и евреями», принятой синодом немецких протестантов, идет речь о собственной ответственности церкви, о том, что после прихода Гитлера к власти и католическая, и протестантские церкви могли бы выступить в защиту евреев, но не сделали этого.

    Другое направление критического анализа христианской истории – это исследование церковного антииудаизма как одного из источников современного расистского антисемитизма. После Холокоста по-новому начинаешь смотреть на факты многовековой вражды христианства и иудаизма. Например, правила IV Латеранского Собора (1215 года) относительно режима, который должен был быть соблюден для евреев внутри христианского общества, оказались сравнимыми с нацистскими расовыми правилами для евреев. Собор даже постановил, что евреи должны носить отличительные знаки на одежде, как прокаженные или проститутки. Нетрудно заметить сходство с предписанием от 1 сентября 1941 года о том, чтобы все евреи нашили на одежду желтые шестиконечные звезды. Историк Катастрофы

    Рауль Хилберг в своем фундаментальном труде «Уничтожение европейских евреев» рассматривает «окончательное решение еврейского вопроса» в преемственности с христианским преследованием евреев. Он выделяет три типа антиеврейской политики, следовавших один за другим с тех пор, как христианство стало государственной религией в Римской империи (IV в. н. э.), – обращение в христианство, изгнание (в том числе в гетто) и уничтожение. Хилберг пишет: «Христианские миссионеры говорили нам (евреям), в сущности, следующее: вы не имеете права жить среди нас как евреи. Пришедшие им на смену светские правители провозгласили: вы не имеете права жить среди нас. Наконец, немецкие нацисты постановили: вы не имеете права жить… Следовательно, нацисты не отбросили прошлое, они основывались на нем. Не они начали этот процесс, они лишь завершили его».

    На этом этапе христианские теологи впервые начинают задумываться над темой «антииудаизм в Новом Завете». Здесь не место подробно рассматривать основные догматы христианской веры. Достаточно напомнить, что в основе христианской Церкви лежит стремление стать Новым Израилем, «новым народом Божьим». В этой концепции старый Израиль, как и весь еврейский народ, должен был остаться в прошлом, а Завет с ним -- стать «Ветхим Заветом». Здесь кроется опасный заряд антисемитизма, который сполна реализовался в истории Церкви. Даже такие просвещенные и гуманные мыслители, как В. С. Соловьев или Н. А. Бердяев, видели единственное разрешение еврейского вопроса в обращении еврейского народа в христианство. В 1938 году Бердяев написал свою знаменитую статью «Христианство и антисемитизм», в которой попытался дать христианский ответ на расистский антисемитизм немецких нацистов. Статья полна благородных призывов и лозунгов, но излагает традиционные для того времени представления об иудаизме, как выполнившей свою роль религии. Единственное новое, к чему призывает Бердяев, это добровольность обращения евреев в христианство и нежелательность погромов при несогласии евреев обратиться. Современный христианский религиозный философ Сергей Слезов иронично называет такую позицию «христианство с человеческим лицом, т. е. приверженность традиции минус погром».

    После Холокоста изменение отношения христианской церкви к евреям и иудаизму становится «категорическим императивом». Это, безусловно, непростая задача. Эмиль Факенхайм пишет: «Церковному христианству легче всего отбросить древнее обвинение в богоубийстве, труднее – увидеть корни антисемитизма в Новом Завете, но самое трудное для него – признать тот факт, что евреи и еврейская вера все еще живы. Сохранение еврейства после прихода христианства оказалось неудобным обстоятельством для теологов, они стали воспринимать иудаизм как некое ископаемое, анахронизм, тень… Нелегко признать, что и евреи, и еврейская вера прошли несломленными через целую эру христианства».

    Речь, конечно, идет не о хирургическом лечении «больного» христианства, не о признании христианской веры чем-то порочным, более неспособным распрямить человека. Нет, речь идет о новой ориентации в мире, который радикально изменился после Холокоста.

    От Нового Завета естествен переход к самому глубокому пласту – к смысловому центру христианства – христианскому учению об Иисусе из Назарета как о Мессии (Христе) и Сыне Божьем. Размышления современных теологов над этими вопросами привели некоторых из них к убеждению, что после Освенцима и смысловой центр христианской догматики должен выглядеть по-иному.

    Чтобы понять глубину этих проблем, рассмотрим некоторые из вопросов, поставленных Эмилем Факенхаймом в цитированной выше работе. Первый из них звучит так: «Где был бы Иисус из Назарета, окажись Он в оккупированной нацистами Европе?». Если бы Он был тем, кем Его считают, Он по своей воле отправился бы в Освенцим или Треблинку, даже если бы был «арийцем», как утверждала нацистско-христианская доктрина. А если бы Он не отправился туда по собственной воле, Его бы загнали в вагон для скота и отправили туда против воли, ибо Он был не арийцем, а евреем. Иисус, отправляющийся в Освенцим по своей воле, обнаруживает, сколь малочисленны Его ученики во времена великих испытаний. Иисус, отправляемый в Освенцим против воли, обнаруживает еще более ужасную правду: не будь юдофобии в самом христианстве, Освенцим был бы невозможен в сердце христианской Европы.

    В Освенциме и других концентрационных лагерях свободные люди превращались в «доходяг», в живых мертвецов. Один из переживших ад концлагеря пишет: «Их жизнь коротка, но число их бесконечно. Они, эти доходяги, ходячие мертвецы, составляют основной костяк лагеря, ту массу людей, которая марширует и работает в молчании, в которой уже угасла искра Божья и которая слишком опустошена, чтобы по-настоящему страдать…». Эмиль Факенхайм задает следующий вопрос: «Мог бы Иисус из Назарета стать доходягой?». Если да, то не получается ли, что нацисты издевательски смеются над жертвами, Отцом, Сыном, над самой Благой Вестью? («Где же твой Бог теперь?») Если же нет, если воплощенный Сын Божий неприкосновенен и потому пропасть отделяет Его от жертв, не выходит ли, что Отец и Сын смеются вместе с нацистами?

    Неизбежность поворота в христианской мысли очень точно выразил в 1979 году немецкий лютеранский теолог Фридрих-Вильгельм Марквардт: «Сегодня Освенцим надвигается на нас как суд над нашим христианством, над прошлым и нынешним образом нашего христианского бытия. Более того – если смотреть глазами жертв Освенцима – он надвигается на нас как суд над самим христианством. И еще: Освенцим надвигается на нас как призыв к покаянию-обращению. Должна измениться не только наша жизнь, но и сама наша вера. Освенцим зовет к тому, чтобы сегодня мы услышали Слово Божие совсем не так, как нам его передавали наши теологические учителя и проповедники старших поколений. Это покаяние-обращение затрагивает сущность христианства, как мы понимали ее до сих пор».

    Западные католическая и протестантские церкви сделали большой шаг в переосмыслении старых догм. Римская католическая церковь признала антисемитизм одним из величайших грехов. Такое решение было принято на проходившем в конце прошлого века в Ватикане симпозиуме "Корни антииудаизма в христианском обществе". Главный раввин Рима Элио Тоафф назвал это событие историческим шагом, который сыграет "огромную роль в христианско-иудейском диалоге". Церковь призвала своих последователей не только не принимать участие в различных мероприятиях, носящих антисемитский характер, но и повсеместно преследовать любые проявления этого явления. Представители католической церкви склонны расценивать гонения на евреев как «преступления против церкви, несмотря на то что верующие зачастую неверно толковали Новый Завет и обвиняли евреев в смерти Христа». Папа Иоанн Павел II во многих своих выступлениях называл антисемитизм «грехом против Бога, Церкви и человечества». Христианство и антисемитизм несовместимы.

    В хоре голосов представителей различных христианских конфессий, гневно осуждающих антисемитизм, не слышно только голосов высших иерархов Русской Православной церкви. Если они и встревожены тем, что «некоторые лица и группировки соединяют антисемитизм с Православием», то выдвигают те же аргументы, которыми пользовался и Бердяев. Мы знаем, что такая теология позволила церкви молчать все те годы, когда нацисты уничтожали европейское еврейство. Здесь важно напомнить, что тема Холокоста – не «чужая» для России и других республик бывшего СССР. Из шести миллионов евреев, умерщвленных во время Катастрофы, полтора миллиона были гражданами СССР в старых (до 1939 года) границах. Гитлеровцы не смогли бы этого сделать без помощи коренного населения.

    Известно, что датчане спасли почти всех своих евреев. Гораздо меньше известно о том, что коренное население оккупированных нацистами территорий СССР активно участвовало в уничтожении евреев. Много фактов об участии украинцев, литовцев, белорусов в геноциде евреев приводится в фундаментальной монографии Доры Левин «Холокост».

    Молчит Русская Православная церковь и сейчас, хотя налицо рост агрессивного национализма и антисемитизма в российском обществе.

    Двадцатый век принес много нового в устоявшийся веками мир идей. Очевидными истинами стали мысли, разделявшиеся ранее незначительным меньшинством. И наоборот, стало невозможно повторить то, что раньше воспринималось как общее место. Католический теолог И.-Б. Мец пишет: «Я даю своим студентам вроде бы простой, но весьма жесткий критерий оценки теологических систем. Спросите себя: могла ли теология, которую вы учите, остаться одинаковой до и после Освенцима? Если да – то держитесь от нее подальше!».