|
В скиту давно забытом, в чаще леса,
Укрылися от бури, в дождь, два беса, -
Продрогшие, промокши от дождя,
Они тряслись, зуб с зубом не сводя.
Один был толст, коротенькие ножки,
А головою - смесь вола и кошки;
Другой- высок, с собачьей головой,
И хвост крючком, сам тонкий и худой.
Тот, как вломился, и присел у печки,
И с виду был смиреннее овечки;
Другой зато метался и ворчал
И в бешенстве зубами скрежетал.
"Ну уж житье! - ворчал он. - Мокни, дрогни,
И всё одно, что завтра, что сегодни!
Ждать мочи нет! Уж так подведено,
Что, кажется, всё рухнуть бы должно, -
Ан - держится! - Он плюнул от досады. -
Работаешь, и нет тебе награды!"
Толстяк смотрел, прищуря левый глаз,
Над бешеным товарищем смеясь,
И молвил: "Эх, вы, бесы нетерпенья!
Такой ли век теперь и поколенье,
Чтоб нам роптать? Я каждый день тащу
Десяток душ - сам цел и не грущу!
То ль было прежде? Вспомни хоть, как секли
Святые вас! Здесь выпорют, а в пекле
Еще потом подбавят, как придешь!
И вспомнить-то - кидает а жар н дрожь!
На этом месте, помню я, спасался
Блаженный. Я ль над ним не постарался!
Топил в болотах, по лесам
Дней по пяти кружил; являлся сам,
То девицей являлся, то во звере -
Он аки столб неколебим был в вере!
Я наконец оставил. Заходить
Стал так к нему, чтобы поговорить,
Погреться. Он, бывало, тут читает,
А я в углу. И вот он начинает
Мне проповедь: не стыдно ли, о бес,
Ты мечешься весь век свой, аки пес,
Чтоб совратить людей с пути блаженства!..
Ах, говорю я, ваше, мол, степенство,
Чай знаете, я разве сам собой?
У каждого у нас начальник свой,
И видишь сам, хоть из моей же хари,
Какая жизнь для подначальной твари!
Да я б тебя не тронул и вовек, -
Ан спросят ведь: что, оный человек
Сияет всё еще, свече подобно?
Да на спине и выпишут подробно,
Зачем еще сияет!.. Вот и знай,
И нынешний народ ты не ругай!
Где к кабаку лишь покажи дорогу"
Где подтолкни, а где подставь лишь ногу -
И все твои!.." - "Эх, вы, - вскричал другой, -
Рутина! Ветошь!.. Век бы только свой
Вам преть вокруг купчих, чтоб их скоромить
Иль дочек их с гусарами знакомить!
Не то уж нынче принято у нас:
Мы действуем на убежденья масс,
Так их ведем, чтоб им ни пить, ни кушать,
А без разбору только б рушить, рушить!
В них разожги все страсти, раздразни,
Все заповеди им переверни:
Пусть вместо "не убий" - "убий" читают
(Седьмую уж и так не соблюдают!).
"Не пожелай" - десятая - пускай
Напишут на скрижалях: "пожелай", -
Тут дело о принципах. Пусть их сами
Работают, подтолкнутые нами!
Об нас же пусть помину нет! Зачем!
Пусть думают, что нас и нет совсем,
Что мы - мечта, невежества созданье,
Что нам и места нет средь мирозданья!
Пусть убедятся в этом... И тогда,
Тогда, любезный друг, придет чреда,
Мы явимся в своем природном виде,
И скажем им: "Пожалуйте""...
Вы примете, читатель дорогой,
За выдумку всё сказанное мной, -
Напрасно! Видел всё и слышал это
Один семинарист. Он шел на лето
Домой, к отцу, - но тут главнейше то -
Он, в сущности, не верил ни во что
И - сапоги на палке - шел, мечтая,
Что будет светом целого он края...
О братьях, сестрах - что и говорить!
Одна беда - со стариком как быть?
А старикашка у него чудесный,
Сердечный - но круг зренья очень тесный,
Понятия давно былых веков:
Он верил крепко - даже и в бесов.
Так шел он, шел - вдруг туча налетела,
И по лесу завыло, загудело;
Дождь хлынул, - как, по счастию, глядит:
Тут, в двух шагах, забытый, старый скит, -
Он в келийку и за печь, следом двое
Бесов, и вам известно остальное.
Что он их видел - он стоял на том!
И поплатился ж, бедненький, потом!
Товарищам за долг почел открыться.
А те - над ним смеяться и глумиться;
Проникла весть в учительский совет,
Составили особый комитет,
Вошли к начальству с форменным докладом -
Что делать, мол, с подобным ретроградом,
Что вообще опасный прецедент, -
И напоследок вышел документ,
Подписанный самим преосвященным:
"Считать его в рассудке поврежденным".
1876
|
