|
Мне снилось, взошел я на холм, от вершины до низу
Покрытый обломками некогда славного храма:
Разрушенный мрамор, низвергнуты своды, аркады,
Священные урны, алтарь, испещренный ваяньем
Жрецов, закалающих тучные жертвы, статуи,
Обрубленный торс, голова, раздробленные члены, -
Как падших воителей трупы на поле сраженья...
Люблю любоваться, как чудом, изящной резьбою
Печальных обломков: люблю я коринфской колонны
Аканфные листья, живым обвитые аканфом,
Овна завитые рога, увенчанные хмелем ползучим.
Над грудой развалин, в пыли и поросших травою,
Один возвышался из мрамора Янус двулицый:
Одно обращал он лицо к заходящему солнцу,
На запад, где в темной, глубокой долине, густые
Верхи кипарисов на пламенном небе чернелись;
Другое глядело на темный восток; созерцая
Грядущего книгу, хранило угрюмую тайну.
Проникнутый вымыслом дивным, в священном восторге,
Стоял я и думал, как много б открылося тайны,
Когда бы изрек он, что в будущем видит.
"Скажи мне, таинственный бог, проникающий взором
В грядущие веки; молю, просвети наши очи
И лживые басни рассей наших бедных гаданий!
Что ждет нас? Ответствуй! Куда мы стремимся?
Зачем здесь на холме громады камней громоздили,
И кто он, откуда, сей зиждущий дух, в нас живущий,
Который в нас мыслью пылает и движет могучею дланью,
И зиждет, и зиждет... чтоб после разрушить; разрушив,
Из праха опять созидает?" Безмолвствовал идол,
Угрюмый, как жрец, погруженный в глубокое чтенье
Таинственной книги, неведомой черни. Внезапно
Последнею вспышкой вечернего блеска другое
Лицо просияло и речью уста разомкнулись.
- Ты хочешь проникнуть в грядущего тайны; но, ведай,
Мы связаны оба таинственной силой, и прежде
Прошедшего голос внемли - а потом уж подъемли
Завесу с того, что в чреве грядущего зреет.
Во мраке гробниц обитает мой взор: там почиют
Народы, как спят у вас в памяти мысли и думы -
Спокойно и тихо: я властен их вызвать из вечной темницы,
Как можешь в душе пробудить ты прошедшие мысли...
Как образы их предо мною в тени кипарисов,
Накрывших могилы, встают исполинские тени
Людей и народов, и царств, - всё умчало всесильное время!..
Я вижу великую реку... всечасно я слышу паденье,
Удары низверженных волн с высоты величавой...
Пространство миров ей русло, и меж них, низвергаясь,
Свергая, снося, обрывая утесы и камни,
Она всё несется, подобная вечно живому,
Падущему грозно из урны веков океану...
И где ей начало, и где ей конец?., я не знаю...
Но с бегом быстрей и полнее, шумнее и шире
Свирепые воды, и мнится, с паденьем их в бездну,
Обрушится всё, что встречалось им в беге,
Что мчалося с ними, противясь их силе -
Всё рухнет - и сущие ныне народы, и царства,
Туда же обрушатся в омут, куда уже пали
И Рим колоссальный, с всемирным венцом и рабами,
Со златом палат, колесниц и кровавых ристалищ,
И Фив пирамиды, и Мемфиса мраморны стены -
И он-Вавилон, с своей донебесною башней...
Я вижу, бледнея, взираешь ты на эту реку
(И смертный, бесплотной душой отрешившись от тела,
Обнять ее взором способен), и ужас колеблет
Твой дух: оглушенный неистовым гулом паденья,
Влекомых, низверженных ею громадных обломков,
Ты мыслишь, что значишь ты сам в сем безмерном,
Бездонном горниле, средь царств и империй?
И страшно исчезнуть тебе в нем, как легкому пеплу,
Под крыльями ветра, свой путь не означив, где шел ты,
Не бросивши труд исполинский в всеобщую бездну...
Смешное мечтанье!.. Источник отчаянья горький!
Взгляни вкруг себя на роскошную матерь-природу,
Как с каждой весной она новые силы являет,
Богатства свои изменяя, как новую ризу;
Все так же она, как и прежде, в величии стройном
Рождает деревья и травы и льет голубые
Ручьи, оглашая их пеньем пернатого царства.
Но это - одежда, не боле, она ж неизменна...
Подобно природе живет человечество: часто
Сменяются, шумно чредуясь, идут поколенья:
Они - лишь одежда бессмертного, вечного духа...
Как тополь и ландыш прекрасны в убранстве природы -
Так каждому место свое в поколенье; - как роза,
Как терний, в природе, - в гармонии общей все люди
В цепи человечества - все непременные звенья...
Как там, посреди преходящих явлений юдольного мира,
Однажды рожденные высятся горы, - так вечно
Останется ясен в потомстве не гаснущий гений,
И мысль не погибнет в том омуте мрачном;
Сам гений не мыслит о славе, - и зреет в труде он...
Ты хочешь, чтоб пред твоей триумфальной статуей
Потомок с главой проходил обнаженной... Послушай,
Не бегай, как юноша пылкий за гордою девой,
За славой: трудися. Сама прийдет гордая дева,
Отыщет чело ей любезное, лавром накроет;
В живых не застанет - отыщет гробницу, украсит
Венцом и триумфом, и если бы кости и прах твой
Рассеялись ветром и в черепе нетопырь дикий
Гнездо свое вил, - освятит она пепел бездушный,
Вкруг сторожем станет и путника вдруг преисполнит
Восторгом, и слезы, и думу тебе посвятит он...
Так жертвуют Гвебры могучему Фебу не в храме -
На снежных горах, под шатром бесконечного неба.
1843
|
