Вряд ли когда-нибудь удастся точно  и  окончательно  установить,  что именно произошло между Эдвардом Беллингемом и Уильямом Монкхаузом Ли и что так ужаснуло Аберкромба Смита. Правда, мы располагаем  подробным  и  ясным рассказом самого Смита, и  кое-что  подтверждается  свидетельствами  слуги Томаса Стайлса и преподобного Пламптри Питерсона, члена совета  Старейшего колледжа, а также других лиц, которым случайно довелось  увидеть  тот  или иной эпизод из цепи этих невероятных происшествий Главным образом, однако, надо полагаться на рассказ Смита, и большинство,  несомненно,  решит,  что скорее уж в рассудке одного человека, пусть  внешне  и  вполне  здорового, могут происходить странные процессы и явления, чем допустит  мысль,  будто нечто совершение выходящее за границы естественного могло  иметь  место  в столь прославленном средоточии учености  и  просвещения,  как  Оксфордский университет. Но если вспомнить о том, как тесны и прихотливы  эти  границы естественного, о том, что, несмотря на все светильники  на^ки,  определить их можно лишь приблизительно и что во тьме, вплотную подступающей  к  этим границам, скрываются  страшные  неограниченные  возможности,  то  остается признать, что лишь очень бесстрашный, уверенный в себе человек возьмет  на себя смелость  отрицать  вероятность  тех  неведомых,  окольных  троп,  по которым способен бродить человеческий дух.

  В Оксфорде, в одном крыле колледжа,  который  мы  условимся  называть Старейшим, есть очень древняя угловая башня. Под  бременем  лет  массивная арка  над  входной  дверью  заметно  осела,  а  серые,  покрытые   пятнами лишайников каменные глыбы, густо оплетены и связаны  между  собой  ветвями плюща - будто  мать-природа  решила  укрепить  камни  на  случай  ветра  и непогоды. За дверью начинается каменная винтовая лестница. На нее  выходят две площадки, а третья завершает; ее ступени истерты и  выщерблены  ногами бесчисленных поколений искателей знаний. Жизнь, как  вода,  текла  по  ней вниз и, подобно воде, оставляла на своем пути эти впадины. От облаченных в длинные мантии, педантичных школяров времен Плантагенетов до молодых повес позднейших эпох - какой полнокровной, какой сильной была эта молодая струя английской жизни! И что же  осталось  от  всех  этих  надежд,  стремлений, пламенных желаний? Лишь  кое-где  на  могильных  плитах  старого  кладбища стершаяся надпись да еще, быть может, горстка праха в полусгнившем  гробу. Но цела безмолвная лестница и мрачная старая стена, на которой  еще  можно различить переплетающиеся линии  многочисленных  геральдических  эмблем  - будто легли на стену гротескные тени давно минувших дней.

  В мае 1884 года в башне жили три молодых человека. Каждый занимал две комнаты - спальню и гостиную, - выходившие на площадки старой  лестницы  В одной из комнат полуподвального этажа хранился уголь, а в другой жил слуга Томас Стайлс, в обязанности которого  входило  прислуживать  трем  верхним жильцам. Слева и справа располагались аудитории  и  кабинеты  профессоров, так что обитатели старой башни могли рассчитывать на известное  уединение, и  потому  помещения  в  башне  очень  ценились  наиболее   усердными   из старшекурсников. Такими и были все  трое:  Аберкромб  Смит  жил  на  самом верху, Эдвард Беллингем - под ним, а Уильям Монкхауз Ли - внизу.

  Как-то в десять часов, в светлый весенний вечер, Аберкромб Смит сидел в кресле, положив на решетку камина ноги и  покуривая  трубку.  По  другую сторону камина в таком же кресле и столь  же  удобно  расположился  старый школьный товарищ Смита Джефро Хасти. Вечер молодые люди провели на реке  и потому были в спортивных костюмах, но и, помимо этого, стоило взглянуть на их живые, энергичные лица, как становилось ясно, -  оба  много  бывают  на воздухе, их влечет и занимает все, что по плечу людям отважным и  сильным. Хасти и в самом деле был загребным в команде своего колледжа, а  Смит  был гребцом еще более сильным, но тень приближающихся экзаменов уже  легла  на него, и сейчас он усердно занимался, уделяя спорту лишь несколько часов  в неделю, необходимых для здоровья. Груды книг по медицине, разбросанные  по столу кости, муляжи и анатомические таблицы  объясняли,  что  именно  и  в каком объеме изучал Смит, а висевшие над каминной полкой учебные рапиры  и боксерские перчатки  намекали  на  способ,  посредством  которого  Смит  с помощью Хасти мог  наиболее  эффективно,  тут  же,  на  месте,  заниматься спортом. Они  были  большими  друзьями,  настолько  большими,  что  теперь сидели, погрузившись в то блаженное молчание,  которое  знаменует  вершину истинной дружбы.

  - Налей себе виски, - сказал, наконец, попыхивая  трубкой,  Аберкромб Смит. - Шотландское в графине, а в бутыли - ирландское.

  - Нет, благодарю. Я участвую в гонках. А когда тренируюсь, не пью.  А ты?

  - День и ночь занимаюсь. Пожалуй, обойдемся без виски.

  Хасти кивнул, и оба умиротворенно умолкли.

  - Кстати, Смит, - заговорил вскоре Хасти, - ты  уже  познакомился  со своими соседями?

  - При встрече киваем друг другу. И только.

  - Хм. По-моему, лучше этим и ограничиться. Мне кое-что  известно  про них обоих. Не много, но и этого довольно. На твоем месте я бы  не  стал  с ними близко сходиться. Правда,  о  Монкхаузе  Ли  ничего  дурного  сказать нельзя.

  - Ты имеешь в виду худого?

  - Именно.  Он   вполне   джентльмен   и   человек   порядочный.   Но, познакомившись с ним, ты неизбежно познакомишься и с Беллингемом.

  - Ты имеешь в виду толстяка?

  - Да, его. А с таким субъектом я бы не стал знакомиться.

  Аберкромб Смит удивленно поднял брови и посмотрел на друга.

  - А что такое? - спросил он. - Пьет? Картежник? Наглец? Ты обычно  не слишком придирчив.

  - Сразу видно, что ты с ним незнаком, не то бы не спрашивал.  Есть  в нем что-то гнусное, змеиное. Я  его  не  выношу.  По-моему,  он  предается тайным порокам - зловещий человек. Хотя совсем не глуп. Говорят,  в  своей области он не имеет равных - такого знатока еще не бывало в колледже.

  - Медицина или классическая филология?

  - Восточные языки. Тут он сущий дьявол. Чиллингворт  как-то  встретил его на Ниле, у вторых порогов, Беллингем  болтал  с  арабами  так,  словно родился среди них и вырос. С коптами он говорил по-коптски,  с  евреями  - по-древнееврейски, с бедуинами - по-арабски, и они  были  готовы  целовать край его плаща. Там еще не перевелись старики отшельники - сидят  себе  на скалах и терпеть не могут чужеземцев. Но, едва завидев Беллингема -  он  и двух слов сказать не успел, - они сразу  же  начинали  ползать  на  брюхе. Чиллингворт говорит, что он  в  жизни  не  наблюдал  ничего  подобного.  А Беллингем принимал все как должное, важно расхаживал среди этих  бедняг  и поучал их. Не дурно для студента нашего колледжа, а?

  - А почему ты сказал, что нельзя познакомиться с Ли без  того,  чтобы не познакомиться с Беллингемом?

  - Беллингем помолвлен с его  сестрой  Эвелиной.  Прелестная  девушка, Смит! Я хорошо знаю всю их семью. Тошно видеть рядом с ней  это  чудовище. Они всегда напоминают мне жабу и голубку.

  Аберкромб Смит ухмыльнулся и выколотил трубку об решетку камина.

  - Вот ты, старина, и выдал себя с головой. Какой ты жуткий  ревнивец! Право же, только поэтому ты на него и злишься.

  - Верно. Я знал ее еще ребенком, и мне горько видеть, как она рискует своим счастьем. А она рискует. Выглядит он мерзостно. И  характер  у  него мерзкий, злобный. Помнишь его историю с Лонгом Нортоном?

  - Нет. Ты все забываешь, что я тут человек новый

  - Да-да, верно, это ведь случилось прошлой зимой. Ну так вот,  знаешь тропу вдоль речки?  Шли  как-то  по  ней  несколько  студентов,  Беллингем впереди всех, а навстречу им - старуха, рыночная торговка.  Лил  дождь,  а тебе известно, во что превращаются там поля после ливня. Тропа  шла  между речкой и громадной лужей, почти с реку шириной. И  эта  свинья,  продолжая идти посреди тропинки, столкнул старушку в грязь.  Представляешь,  во  что превратилась она сама и весь ее товар? Такая это  была  мерзость,  и  Лонг Нортон, человек на редкость кроткий, откровенно высказал ему  свое  мнение Слово за слово, а кончилось тем, что  Нортон  ударил  Беллингема  тростью. Скандал вышел грандиозный, и теперь прямо смех берет, когда видишь,  какие кровожадные взгляды бросает Беллингем на Нортона при встрече. Черт побери, Смит, уже почти одиннадцать!

  - Не спеши. Выкури еще трубку

  - Не могу. Я ведь тренируюсь. Мне бы давно надо спать, а я сижу тут у тебя и болтаю. Если можно, я позаимствую твой череп.  Мой  взял  на  месяц Уильямс. Я црихвачу и твои ушные кости, если они тебе  на  самом  деле  не нужны. Премного благодарен. Сумка мне не понадобится, прекрасно донесу все в руках. Спокойной ночи, сын мой, да не забывай, что  я  тебе  сказал  про соседа.

  Когда Хасти, прихватив свою анатомическою добычу, сбежал по  винтовой лестнице, Аберкромб Смит швырнул трубку в корзину для бумаг  и,  придвинув стул поближе  к  лампе,  погрузился  в  толстый  зеленый  том,  украшенный огромными цветными  схемами  таинственного  царства  наших  внутренностей, которым каждый из нас тщетно пытается править. Хоть и новичок в  Оксфорде, наш студент не был новичком в медицине - он уже четыре  года  занимался  в Глазго и Берлине, и предстоящий экзамен обещал ему диплом врача.

  Решительный рот, большой лоб, немного грубоватые черты лица  говорили о том, что если владелец их и не наделен блестящими способностями, то  его упорство, терпение и выносливость, возможно, позволят ему затмить  таланты куда более яркие. Того,  кто  сумел  поставить  себя  среди  шотландцев  и немцев, затереть не так-то  просто.  Смит  хорошо  зарекомендовал  себя  в Глазго и Берлине и решил упорным трудом создать себе такую же репутацию  в Оксфорде.

  Он читал почти час, и стрелки часов, громко  тикавших  на  столике  в углу, уже почти сошлись на  двенадцати,  когда  до  слуха  Смита  внезапно донесся резкий, пронзительный звук, словно кто-то в  величайшем  волнении, задохнувшись, со свистом втянул  в  себя  воздух.  Смит  отложил  книгу  и прислушался. По сторонам и над ним никого не было,  а  значит,  помешавший ему звук мог раздаться только у нижнего соседа - у того самого, о  котором так нелестно  отзывался  Хасти.  Для  Смита  этот  сосед  был  всего  лишь обрюзгшим, молчаливым человеком с бледным лицом; правда,  очень  усердным: когда сам он уже гасил лампу, от лампы соседа  продолжал  падать  из  окма старой башни золотистый луч света. Эта общность поздних  занятий  походила на какую-то  безмолвную  связь.  И  глубокой  ночью,  когда  уже  близился рассвет, Смиту было отрадно сознавать, что где-то рядом  кто-то  столь  же мало дорожит сном, как и он. И даже сейчас, обратившись мыслями к  соседу, Смит испытывал  к  нему  добрые  чувства.  Хасти  -  человек  хороший,  но грубоватый, толстокожий, не наделенный чуткостью  и  воображением.  Всякое отклонение  от  того,  что  казалось  ему  образцом  мужественности,   его раздражало. Для Хасти не существовали люди, к которым не подходили  мерки, принятые в закрытых учебных заведениях. Как и многие здоровые люди, он был склонен видеть в телосложении человека признаки его  характера  и  считать проявлением  дурных  наклонностей  то,  что  на  самом  деле  было  просто недостаточно хорошим кровообращением. Смит, наделенный более острым  умом, знал эту особенность своего друга и помнил о ней, когда обратился  мыслями к человеку, проживавшему внизу.

  Странный звук больше не повторялся, и Смит уже принялся было снова за работу, когда в ночной тишине раздался хриплый крик, вернее, вопль  -  зов до смерти испуганного, не владеющего собой человека. Смит вскочил на  ноги и уронил книгу. Он был не робкого десятка, но в этом внезапном крике ужаса прозвучало такое, что кровь у него застыла в жилах  и  по  спине  побежали мурашки. Крик прозвучал в таком месте и в такой час, что на ум ему  пришли тысячи самых невероятных предположений. Броситься вниз или  же  подождать? Как истый англичанин, Смит терпеть не мог оказываться в глупом  положении, а соседа своего он знал так мало, что вмешаться в его дела было  для  него совсем не просто. Но пока  он  стоял  в  нерешительности,  обдумывая,  как поступить, на лестнице послышались торопливые шаги, и Монкхауз Ли, в одном белье, бледный как полотно, вбежал в комнату.

  - Бегите скорее вниз! - задыхаясь, крикнул он. - Беллингему плохо.

  Аберкромб  Смит  бросился  следом  за  Ли  по  лестнице  в  гостиную, расположенную под его гостиной, однако как ни был он озабочен случившимся, переступив порог, он невольно с удивлением оглядел ее.  Такой  комнаты  он еще никогда не видывал - она скорее напоминала музей. Стены и  потолок  ее сплошь  покрывали  сотни  разнообразных  диковинок  из  Египта  и   других восточных стран. Высокие угловатые фигуры с  ношей  или  оружием  в  руках шествовали вокруг комнаты,  напоминая  нелепый  фриз.  Выше  располагались изваяния с головой быка,  аиста,  кошки,  совы  и  среди  них,  увенчанные змеями, владыки с миндалевидными глазами, а  также  странные,  похожие  на скарабеев божества, вырезанные  из  голубой  египетской  ляпис-лазури.  Из каждой ниши, с каждой полки смотрели Гор, Изида и Озирис, а под  потолком, разинув пасть,  висел  в  двойной  петле  истинный  сын  древнего  Нила  - громадный крокодил.

  В центре этой необычайной  комнаты  стоял  большой  квадратный  стол, заваленный бумагами, склянками и высушенными листьями какого-то красивого, похожего  на  пальму  растения.  Все  это  было  сдвинуто  в  кучу,  чтобы освободить место для деревянного  футляра  мумии,  который  отодвинули  от стены - около нее было пустое пространство - и  поставили  на  стол.  Сама мумия - страшная, черная и высохшая, похожая  на  сучковатую  обуглившуюся головешку, была наполовину вынута из  футляра,  напоминавшая  птичью  лапу рука лежала на столе. К футляру был прислонен древний, пожелтевший  свиток папируса, и перед всем этим сидел  в  деревянном  кресле  хозяин  комнаты. Голова его  была  откинута,  полный  ужаса  взгляд  широко  открытых  глаз прикован к висящему под потолком крокодилу, синие, толстые губы при каждом выдохе с шумом выпячивались.

  - Боже мой! Он умирает! - в отчаянии крикнул Монкхауз Ли.

  Ли был  стройный,  красивый  юноша,  темноглазый  и  смуглый,  больше похожий на испанца, чем на англичанина, и присущая ему  кельтская  живость резко контрастировала с саксонской флегматичностью Аберкромба Смита.

  - По-моему,  это  всего  лишь  обморок,  -  сказал  студент-медик.  - Помогите-ка мне. Беритесь за ноги. Теперь положим его на диван. Можете  вы скинуть на пол все эти чертовы деревяшки? Ну и кавардак! Сейчас расстегнем ему воротник, дадим воды, и он очнется. Чем он тут занимался?

  - Не знаю. Я услышал его  крик.  Прибежал  к  нему.  Мы  ведь  близко знакомы. Очень любезно с вашей стороны, что вы спустились к нему.

  - Сердце стучит, словно кастаньеты, - сказал Смит,  положив  руку  на грудь Беллингема. - По-моему, что-то его до смерти напугало.  Облейте  его водой. Ну и лицо же у него!

  И  действительно,  странное  лицо  Беллингема   казалось   необычайно отталкивающим, ибо цвет и черты его были совершенно  противоестественными. Оно было белым, но то не была обычная при испуге бледность, нет,  то  была абсолютно бескровная  белизна  -  как  брюхо  камбалы.  Полное  лицо  это, казалось, было раньше еще полнее - сейчас кожа на нем обвисла складками, и его покрывала густая сеть  морщин.  Темные,  короткие,  непокорные  волосы стояли дыбом, толстые морщинистые уши оттопыривались. Светлые серые  глаза были открыты, зрачки расширены, в застывшем  взгляде  читался  ужас.  Смит смотрел, и ему казалось, что никогда еще на лице  человека  не  проступали так явственно признаки порочной натуры, и он уже более серьезно отнесся  к предупреждению, полученному час назад от Хасти.

  - Что же, черт побери, могло его так напугать? - спросил он.

  - Мумия.

  - Мумия? Как так?

  - Не знаю. Она отвратительная, и в ней есть что-то жуткое. Хоть бы он с ней расстался! Уж второй раз пугает меня. Прошлой зимой случилось то  же самое. Я застал его в таком же состоянии - и  тогда  перед  ним  была  эта мерзкая штука.

  - Но зачем же ему эта мумия?

  - Видите ли, он человек с причудами. Это его страсть. О  таких  вещах он в Англии знает больше всех. Да только, по-моему, лучше бы ему не знать! Ах, он, кажется, начинает приходить в себя!

  На мертвенно бледных щеках Беллингема стали медленно проступать живые краски, и веки его дрогнули,  как  вздрагивает  парус  при  первом  порыве ветра. Он сжал и разжал кулаки, со  свистом  втянул  сквозь  зубы  воздух, затем резко вскинул голову и уже осмысленно оглядел комнату. Когда  взгляд его упал на мумию, он вскочил, схватил свиток папируса, сунул его  в  ящик стола, запер на ключ и, пошатываясь, побрел назад к дивану.

  - Что случилось? Что вам тут надо?

  - Ты кричал и поднял ужасный тарарам, - ответил Монкхауз Ли. - Если б не пришел наш верхний сосед, не знаю, что бы я один стал с тобой делать.

  - Ах, так это Аберкромб Смит! - сказал Беллингем, глядя на  Смита.  - Очень любезно, что вы пришли. Какой же я дурак! О господи, какой дурак!

  Он закрыл лицо руками и разразился истерическим смехом.

  - Послушайте! Перестаньте! - закричал Смит, грубо тряся Беллингема за плечо. - Нервы у вас совсем расшатались, вы должны прекратить  эти  ночные развлечения с мумией, не то совсем рехнетесь. Вы и так уже на пределе.

  - Интересно, - начал Беллингем, - сохранили бы вы на моем месте  хоть столько хладнокровия, если бы...

  - Что?

  - Да так, ничего. Просто интересно, смогли бы вы без ущерба для своей нервной системы просидеть целую ночь наедине с  мумией.  Но  вы,  конечно, правы. Пожалуй, я действительно за  последнее  время  подверг  свои  нервы слишком тяжким испытаниям. Но теперь уже все в порядке. Только не уходите. Побудьте здесь несколько минут, пока я совсем не приду в себя.

  - В комнате очень душно, - заметил  Ли  и,  распахнув  окно,  впустил свежий ночной воздух.

  - Это бальзамическая смола, - сказал Беллингем.

  Он взял со стола один из сухих листьев и подержал его над  лампой,  - лист затрещал, взвилось кольцо густого дыма, и  комнату  наполнил  острый, едкий запах.

  - Это священное растение - растение жрецов, - объяснил  Беллингем.  - Вы, Смит, хоть немного знакомы с восточными языками?

  - Совсем не знаком. Ни слова не знаю.

  Услыхав это, египтолог, казалось, почувствовал облегчение.

  - Между прочим, - продолжал  он,  -  после  того  как  вы  прибежали, сколько я еще пробыл в обмороке?

  - Не долго. Минут пять.

  - Я так и думал, что это  не  могло  продолжаться  слишком  долго,  - сказал Беллингем, глубоко вздохнув. -  Какое  странное  явление  -  потеря сознания!  Его  нельзя  измерить.  Мои  собственные  ощущения   не   могут определить, длилось оно секунды  или  недели.  Взять  хотя  бы  господина, который лежит на столе. Умер он в эпоху одиннадцатой династии, веков сорок назад, но если бы к нему вернулся дар речи, он бы сказал нам,  что  закрыл глаза всего лишь миг назад. Мумия эта, Смит, необычайно хороша.

  Смит  подошел   к   столу   и   окинул   темную   скрюченную   фигуру профессиональным взглядом. Черты лица, хоть и неприятно  бесцветные,  были безупречны, и два маленьких, напоминающих орехи глаза все еще прятались  в темных провалах глазных впадин.  Покрытая  пятнами  кожа  туго  обтягивала кости, и спутанные пряди жестких черных волос падали на уши.  Два  острых, как у крысы, зуба прикусили сморщившуюся нижнюю  губу.  Мумия  словно  вся подобралась - руки были  согнуты,  голова  подалась  вперед,  во  всей  ее ужасной фигуре угадывалась скрытая сила - Смиту стало  жутко.  Были  видны истончавшие,   словно    пергаментом    покрытые    ребра,    ввалившийся, свинцово-серый живот с длинным  разрезом  -  след  бальзамирования,  -  но нижние конечности были спеленаты грубыми желтыми бинтами.  Тут  и  там  на теле и внутри футляра лежали веточки мирра и кассии.

  - Не знаю, как его  зовут,  -  сказал  Беллингем,  проведя  рукой  по ссохшейся голове. - Видите ли, саркофаг с письменами утерян. Номер  249  - вот и весь его нынешний титул. Смотрите, вот он обозначен на футляре.  Под таким номером он значился на аукционе, где я его приобрел.

  - В свое время он был не из последнего десятка, -  заметил  Аберкромб Смит.

  - Он был великаном. В мумии шесть футов  семь  дюймов.  Там  он  слыл великаном- ведь египтяне никогда не были особенно рослыми. А пощупайте эти крупные, шишковатые кости! С таким молодцом лучше было не связываться.

  - Возможно, эти самые руки помогали укладывать камни  в  пирамиды,  - предположил Монкхауз Ли, с  отвращением  рассматривая  скрюченные  пальцы, похожие на когти хищной птицы.

  - Вряд ли, - ответил Беллингем. - Его погружали в  раствор  натронных солей и очень бережно за ним ухаживали.  С  простыми  каменщиками  так  не обходились. Обыкновенная соль или асфальт были для них достаточно  хороши. Подсчитано, что такие похороны стоили бы  на  наши  деньги  около  семисот тридцати фунтов стерлингов. Наш друг по меньшей мере принадлежал к  знати. А как по-вашему, Смит, что означает эта короткая надпись  на  его  ноге  у ступни?

  - Я уже сказал вам, что не знаю восточных языков.

  - Ах, да, верно. По-моему, тут обозначено имя того, кто бальзамировал труп. И, вероятно, это был очень добросовестный мастер. Многое ли из того, чго создано в наши дни, просуществует четыре тысячи лет?

  Беллингем продолжал болтать быстро и непринужденно, но Аберкромб Смит ясно видел, что его все еще переполняет страх. Руки  Беллингема  тряслись, нижняя губа вздрагивала, и взгляд, куда бы он ни смотрел, опять  обращался к его жуткому компаньону. Но,  несмотря  на  страх,  в  тоне  и  поведении Беллингема  сквозило  торжество.  Глаза  египтолога  сверкали,  он  бойко, непринужденно  расхаживал  по  комнате  Беллингем  походил  на   человека, прошедшего  сквозь  тяжкое  испытание,  от  которого  он  еще  не   совсем оправился, но которое помогло ему достичь поставленной цели

  - Неужели вы уходите? - воскликнул он, увидев, что  Смит  поднялся  с дивана.

  При мысли, что сейчас он останется один, к нему, казалось,  вернулись все его страхи, и Беллингем протянул руку, словно хотел задержать Смита.

  - Да, мне пора. Я должен еще поработать. Вы  уже  совсем  оправились. Думаю, что с такой нервной системой вам бы  лучше  изучать  что-нибудь  не столь страшное.

  - Ну, обычно я  не  теряю  хладнокровия.  Мне  и  раньше  приходилось распеленывать мумии.

  - В прошлый раз вы потеряли сознание, - заметил Монкхауз Ли.

  - Да, верно.  Надо  заняться  нервами  -  попринимать  лекарства  или подлечиться электричеством. Вы ведь не уходите, Ли?

  - Я в вашем распоряжении, Нэд.

  - Тогда я спущусь к вам и устроюсь у вас на диване.  Спокойной  ночи, Смит. Очень сожалею, что из-за моей глупости пришлось вас потревожить.

  Они обменялись рукопожатием, и, поднимаясь по  выщербленным  ступеням винтовой лестницы, студент-медик услышал, как повернулся в  двери  ключ  и его новые знакомые спустились этажом ниже.

  Так необычно состоялось знакомство Эдварда Беллингема  с  Аберкромбом Смитом, и, по крайней мере, последний не имел желания его  поддерживать  А Беллингем, казалось, напротив, проникся  симпатией  к  своему  резковатому соседу и проявлял ее в такой форме, что положить этому конец  можно  было, лишь  прибегнув  к  откровенной  грубости.  Он  дважды  заходил  к   Смиту поблагодарить за оказанную помощь, а затем неоднократно заглядывал к нему, любезно предлагая книги, газеты и  многое  другое,  чем  могут  поделиться холостяки-соседи. Смит вскоре обнаружил, что  Беллингем  -  человек  очень эрудированный,  с  хорошим  вкусом,  весьма  много   читает   и   обладает феноменальной памятью. А приятные  манеры  и  обходительность  мало-помалу заставили  Смита   привыкнуть   к   его   отталкивающей   внешности.   Для переутомленного занятиями студента он оказался прекрасным собеседником,  и немного погодя Смит обнаружил, что уже предвкушает посещения соседа и  сам наносит ответные визиты.

  Но хотя Беллингем был, несомненно, умен, студент-медик замечал в  нем что-то ненормальное: иногда  он  разражался  выспренними  речами,  которые совершенно не вязались с простотой его повседневной жизни.

  - Как восхитительно,  -  восклицал  он,  -  чувствовать,  что  можешь распоряжаться силами добра и зла, - быть ангелом  милосердия  или  демоном отмщения!

  А о Монкхаузе Ли он как-то заметил:

  - Ли - хороший, честный, но в нем нет настоящего  честолюбия.  Он  не способен стать сотоварищем  человека  предприимчивого  и  смелого.  Он  не способен стать мне достойным сотоварищем.

  Выслушивая  подобные  намеки  и   иносказания,   флегматичный   Смит, невозмутимо попыхивая трубкой, только  поднимал  брови,  качал  головой  и подавал незатейливые медицинские советы - пораньше ложиться спать и почаще бывать на свежем воздухе.

  В последнее время у Беллингема появилась привычка, которая, как  знал Смит, часто предвещает некоторое умственное расстройство. Он как будто все время разговаривал сам с собой. Поздно ночью, когда Беллингем уже  не  мог принимать  гостей,  до  Смита  доносился  снизу  его  голос  -  негромкий, приглушенный монолог переходил иногда почти в шепот, но в ночной тишине он был отчетливо слышен.

  Это бормотание отвлекало и раздражало  студента,  и  он  неоднократно высказывал  соседу  свое  неудовольствие.  Беллингем  при  этом  обвинении краснел и сердито все отрицал; вообще же проявлял по этому поводу  гораздо больше беспокойства, чем следовало.

  Если бы у Смита возникли сомнения, ему не цришлось бы  далеко  ходить эа подтверждением того, что слух его не обманывает. Том Стайлз, сморщенный старикашка, который с незапамятных времен  прислуживал  обитателям  башни, был не менее серьезно обеспокоен этим обстоятельством.

  - Прошу прощения, сэр, -  начал  он  однажды  утром,  убирая  верхние комнаты, - вам не кажется, что мистер Беллингем немного повредился?

  - Повредился, Стайлз?

  - Да, сэр. Головой повредился.

  - С чего вы это взяли?

  - Да как вам сказать, сэр. Последнее время он стал совсем другой.  Не такой, как раньше, хоть он никогда и не был джентльменом в моем вкусе, как мистер Хасти или вы, сэр. Он до того пристрастился говорить сам с собой  - прямо страх берет. Верно, это и вам мешает. Прямо не знаю, что  и  думать, сэр.

  - Мне кажется, все эго никак не должно касаться вас, Стайлз.

  - Дело в том, что я здесь не совсем посторонний, мистер Смит.  Может, я себе лишнее позволяю, да только я  по-другому  не  могу.  Иной  раз  мне кажется, что я своим молодым джентльменам и мать родная  и  отец.  Случись что, да как понаедут родственники, я за  все  и  в  ответе.  А  о  мистере Беллингеме, сэр, вот что хотелось бы мне знать: кто это расхаживает у него по комнате, когда самого его дома нет да и дверь снаружи заперта?

  - Что? Вы говорите чепуху, Стайлз.

  - Может,  оно  и  чепуха,  сэр.  Да  только  я  не  один  раз  своими собственными ушами слышал шаги.

  - Глупости, Стайлз.

  - Как вам угодно, сэр. Коли понадоблюсь вам - позвоните.

  Аберкромб Смит не придал значения болтовне старика  слуги,  но  через несколько дней случилось  маленькое  происшествие,  которое  произвело  на Смита неприятное впечатление и живо напомнило ему слова Стайлза.

  Как-то поздно вечером  Беллингем  зашел  к  Смиту  и  развлекал  его, рассказывая интереснейшие вещи о  скальных  гробницах  в  Бени-Гассане,  в Верхнем Египте, как  вдруг  Смит,  обладавший  необычайно  тонким  слухом, отчетливо расслышал, что этажом ниже открылась дверь.

  - Кто-то вошел или вышел из вашей комнаты, - заметил он.

  Беллингем вскочил на ноги и секунду стоял в растерянности - он словно и не поверил Смиту, но в то же время испугался.

  - Я уверен, что запер дверь. Я же наверняка ее  запер,  -  запинаясь, пробормотал он. - Открыть ее никто не мог.

  - Но я слышу, кто-то поднимается по лестнице, - продолжал Смит.

  Беллингем поспешно выскочил из комнаты, с  силой  захлопнул  дверь  и кинулся вниз по лестнице. Смит услышал, что на полпути  он  остановился  и как будто что-то зашептал. Минуту спустя  внизу  хлопнула  дверь,  и  ключ скрипнул в замке, а Беллингем снова поднялся наверх и вошел  к  Смиту.  На бледном лице его выступили капли пота.

  - Все в порядке, - сказал он,  бросаясь  в  кресло.  -  Дуралей  пес. Распахнул дверь. Не понимаю, как это я забыл ее запереть.

  - А я не знал, что у вас есть собака,  -  произнес  Смит,  пристально глядя в лицо своему взволнованному собеседнику.

  - Да, пес у меня недавно. Но надо от него избавиться.  Слишком  много хлопот.

  - Да, конечно, раз вам приходится держать его  взаперти.  Я  полагал, что достаточно только закрыть дверь, не запирая ее.

  - Мне не хочется, чтобы старик Стайлз случайно выпустил собаку.  Пес, знаете ли, породистый, и было бы глупо просто так его лишиться.

  - Я тоже люблю  собак,  -  сказал  Смит,  по-прежнему  упорно  искоса поглядывая на собеседника. - Может быть, вы  разрешите  мне  взглянуть  на вашего пса?

  - Разумеется. Боюсь только,  что  не  сегодня  -  мне  предстоит  еще деловое свидание. Ваши часы не спешат? Раз так, я уже на пятнадцать  минут опоздал. Надеюсь, вы меня извините.

  Беллингем взял шляпу и поспешно покинул комнату. Несмотря на  деловое свидание, Смит услышал, что он вернулся к себе и заперся изнутри.

  Разговор этот оставил у Смита неприятный осадок. Беллингем ему  лгал, и лгал так грубо, словно находился в безвыходном положении и во что бы  то ни стало должен был скрыть правду. Смит знал, что никакой собаки у  соседа нет. Кроме того, он  знал,  что  шаги,  которые  он  слышал  на  лестнице, принадлежали не животному. В таком случае кто же это  был?  Старик  Стайлз утверждал, что, когда Беллингема нет дома, кто-то расхаживает  у  него  по комнате. Может быть, женщина? Это казалось всего  вероятнее.  Если  бы  об этом узнало университетское начальство, Беллингема с позором выгнали бы из университета, и, значит, его испуг и ложь вызваны именно этим. Но все-таки невероятно, чтобы студент  мог  спрятать  у  себя  в  комнатах  женщину  и избежать немедленного разоблачения. Однако, как ни объясняй, во всем  этом было что-то неблаговидное, и, принявшись снова за свои книги, Смит  твердо решил: какие бы попытки к сближению ни предпринимал  его  сладкоречивый  и неприятный сосед, он станет их решительно пресекать.

  Но в этот вечер Смиту не суждено было спокойно  поработать.  Едва  он восстановил в памяти то, на чем его прервали, как на лестнице  послышались громкие, уверенные шаги - кто-то прыгал через три ступеньки, и  в  комнату вошел Хасти. Он был в свитере и спортивных брюках.

  - Все занимаешься! - воскликнул он и бросился в свое любимое  кресло. - Ну и любитель же ты корпеть над книгами! Случись у нас  землетрясение  и рассыпься до основания весь Оксфорд, ты бы,  по-моему,  преспокойно  сидел себе среди руин, зарывшись в  книги.  Ладно  уж,  не  стану  тебе  мешать. Разочек-другой затянусь да и побегу.

  - Что новенького? - спросил Смит, уминая в трубке табак.

  - Да ничего  особенного.  Уилсон,  играя  в  команде  первокурсников, сделал 70 против 11. Говорят, его поставят вместо  Бедикомба,  тот  совсем выдохся. Когда-то он крепко бил мяч, но теперь может только перехватывать.

  - Ну, это  не  совсем  правильно,  -  отозвался  Смит  с  той  особой серьезностью, с какой университетские мужи науки обычно говорят о спорте.

  - Слишком торопится - вырывается вперед. А с ударом запаздывает.  Да, кстати, ты слышал про Нортона?

  - А что с ним?

  - На него иапали.

  - Напали?

  - Да Как раз когда он сворачивал с Хай-стрит, в сотне шагов от  ворот колледжа.

  - Кто же?

  - В этом-то и загвоздка! Было бы точнее, если б ты сказал не "кто", а "что". Нортон клянется,  что  это  был  не  человек.  И  правда,  судя  по царапинам у него на горле, я готов с ним согласиться.

  - Кто же тогда? Неужели мы докатились до привидений?

  И, пыхнув трубкой, Аберкромб Смит выразил презрение ученого.

  - Да нет, этого еще никто не предполагал Я скорее думаю, что если  бы недавно у какого-нибудь циркача пропала большая  обезьяна  и  очутилась  в наших краях, то присяжные сочли бы виновной ее. Видишь ли,  Нортон  каждый вечер проходил по этой дороге почти в одно и то же время. Над тротуаром  в этом месте низко нависают ветви дерева - большого вяза, который  растет  в саду Райни. Нортон считает, что эта тварь свалилась на него именно с вяза. Но как бы то ни было, его чуть не задушили две руки,  по  словам  Нортона, сильные и тонкие, как стальные обручи. Он  ничего  не  видел,  кроме  этих дьявольских рук, которые все крепче сжимали ему горло. Он завопил  во  всю мочь, и двое ребят подбежали к нему, а эта тварь, как  кошка,  перемахнула через забор. Нортону так и не  удалось  ее  как  следует  разглядеть.  Для Нортона это было хорошенькой встряской.  Вроде  как  побывал  на  курорте, сказал я ему.

  - Скорее всего это вор-душитель, - заметил Смит.

  - Вполне возможно. Нортон с этим не согласен, но его слова  в  расчет брать нельзя. У этого вора длинные ногти,  и  он  очень  ловко  перемахнул через забор.  Кстати,  твой  распрекрасный  сосед  очень  бы  обрадовался, услыхав обо всем этом. У него на Нортона зуб, и, насколько  мне  известно, он не так-то легко забывает обиды. Но что тебя, старина, встревожило?

  - Ничего, - коротко ответил Смит.

  Он привскочил на стуле, и на лице его промелькнуло  выражение,  какое появляется у человека, когда его вдруг осеняет неприятная догадка.

  - Вид у тебя такой, будто что-то сказанное мною задело тебя за живое. Между  прочим,  после  моего  последнего  к  тебе  визита   ты,   кажется, познакомился с господином Б.,  не  так  ли?  Молодой  Монкхауз  Ли  что-то говорил мне об этом.

  - Да, мы немного знакомы. Он несколько раз заходил ко мне.

  - Ну, ты достаточно взрослый, чтобы самому  о  себе  позаботиться.  А знакомство с ним я не считаю подходящим, хотя он, несомненно, весьма  умен и все такое прочее. Ну да ты скоро  сам  в  этом  убедишься.  Ли  -  малый хороший и очень порядочный. Ну, прощай, старина. В  среду  гонки  на  приз ректора, я состязаюсь с Муллинсом, так что не забудь явиться, -  возможно, до соревнований мы больше не увидимся.

  Невозмутимый Смит отложил в сторону трубку и снова упрямо принялся за учебники. Однако вскоре понял, что никакое напряжение воли не поможет  ему сосредоточиться на занятиях. Мысли сами собой обращались к тому,  кто  жил под ним, и к  тайне,  скрытой  в  его  жилище.  Потом  они  перескочили  к необычайному нападению, о котором рассказал  Хасти,  и  к  обиде,  которую Беллингем затаил на жертву этого нападения. Эти два обстоятельства  упорно соединялись в  сознании  Смита,  словно  между  ними  существовала  тесная внутренняя связь. И все же подозрение оставалось таким смутным и  неясным, что его трудно было облечь в слова.

  - Да будь он проклят! -  воскликнул  Смит,  и  брошенный  им  учебник патологии перелетел через всю комнату. - Испортил сегодня мне все вечерние занятия. Одного этого достаточно, чтобы больше не иметь с ним дела.

  Следующие десять дней студент-медик  был  настолько  поглощен  своими занятиями, что ни разу не видел никого из своих нижних  соседей  и  ничего про них не слышал. В те часы, когда Беллингем обычно приходил к нему, Смит закрывал обе двери, и, хотя не раз слышал стук в наружную дверь, он упорно не откликался. Однако как-то  днем,  когда  он  спускался  по  лестнице  и проходил мимо квартиры Беллингема, дверь  распахнулась,  и  из  нее  вышел молодой Монкхауз Ли -  глаза  его  горели,  смуглые  щеки  пылали  гневиым румянцем. По пятам за ним следовал Беллингем - его толстое, сероватое лицо искажала злоба.

  - Глупец! - прошипел он. - Вы об этом еще пожалеете.

  - Очень может быть! - крикнул в ответ Ли. - Запомните, что я  сказал! Все кончено! И слышать ничего не хочу!

  - Но вы дали мне слово.

  - И сдержу его. Буду молчать.  Только  уж  лучше  видеть  крошку  Еву мертвой. Все кончено, раз и навсегда. Она поступит,  как  я  ей  велю.  Мы больше не желаем вас видеть.

  Все это Смит поневоле услышал, но поспешил вниз, не  желая  оказаться втянутым в спор. Ему стало ясно одно: между друзьями  произошла  серьезная ссора, и  Ли  намерен  расстроить  помолвку  сестры  с  Беллингемом.  Смит вспомнил, как Хасти сравнивал их с жабой и голубкой,  и  обрадовался,  что свадьбе не бывать. На  лицо  Беллингема,  когда  ои  разъярится,  было  не слишком приятно смотреть. Такому человеку нельзя доверить судьбу девушки.

  Продолжая свой путь, Смит лениво раздумывал о том, что могло  вызвать эту ссору и что за обещание дал Монкхауз Ли Беллингему, для  которого  так важно, чтобы оно не было нарушено.

  В этот день Хасти и Муллиис  должны  были  состязаться  в  гребле,  и людской поток двигался к берегам реки.  Майское  солнце  ярко  светило,  и желтую дорожку пересекали темные тени высоких  вязов.  Справа  и  слева  в глубине стояли серые здания колледжей - старые, убеленные сединами обители знаний смотрели высокими стрельчатыми окнами на поток юной жизни,  который так весело катился  мимо  них.  Облаченные  в  черные  мантии  профессора, бледные от занятий ученые, чопорные деканы и проректоры, загорелые молодые спортсмены в соломенных шляпах и белых либо пестрых свитерах - все спешили к синей извилистой реке, которая протекает, петляя, по лугам Оксфорда.

  Аберкромб Смит расположился в таком месте, где, как подсказывало  ему чутье бывалого гребца, должна была произойти - если  она  вообще  будет  - решающая схватка. Он услышал вдалеке гул, означавший, что гонки  начались; лодки приближались, и рев нарастал, потом раздался громовый  топот  ног  и крики зрителей, расположившихся в своих лодках прямо под ним. Мимо  Смита, тяжело дыша, сбросив куртки, промчалось несколько человек, и, вытянув шею, Смит разглядел за их спинами Хасти - он  греб  ровно  и  уверенно,  а  его частивший веслами противник отстал от него  почти  на  длину  лодки.  Смит криком подбодрил друга, взглянул на часы и намеревался уже  отправиться  к себе, когда кто-то тронул его за плечо. Оглянувшись, он увидел, что  рядом стоит Монкхауз Ли.

  - Я заметил вас тут, -  робко  начал  юноша.  -  И  мне  бы  хотелось поговорить с вами, если вы можете уделить мне полчаса. Я живу вот  в  этом коттедже  вместе  с  Харрингтоном  из  Королевского   колледжа.   Зайдите, пожалуйста, выпейте чашку чаю.

  - Мне пора возвращаться, - ответил Смит. - Я сейчас  усиленно  зубрю. Но с удовольствием зайду на несколько минут. Я бы и сюда не  выбрался,  но Хасти - мой друг.

  - И мой тоже. Красиво  гребет,  правда?  У  Муллинса  совсем  не  то. Зайдемте же. Дом немного тесноват, но в летние месяцы работать  тут  очень приятно.

  Коттедж, стоявший ярдах в  пятидесяти  от  берега  реки,  представлял собой небольшое белое квадратное здание с  зелеными  дверьми  и  ставнями; крыльцо украшала деревянная  решетка.  Самую  просторную  комнату  кое-как приспособили под рабочий кабинет.  Сосновый  стол,  деревянные  некрашеные полки с книгами, на стенах несколько дешевых олеографий. На спиртовке пел, закипая, чайник, а на столе стоял поднос с чашками.

  - Садитесь в это кресло и берите сигарету, - сказал Ли. - А  я  налью вам чаю. Я вам очень благодарен, чго вы зашли,  я  знаю  -  у  вас  каждая минута на счету. Мне хотелось только сказать вам, что на вашем месте я  бы немедленно переменил местожительство

  - Что такое?

  Смит, с  зажженной  спичкой  в  одной  руке  и  сигаретой  в  другой, изумленно уставился на Ли.

  - Да, это, конечно, звучит очень странно, и хуже всего то, что  я  не могу объяснить вам, почему даю такой совет, - я связан обещанием и не могу его нарушить. Но все же я вправе предупредить вас, что жить рядом с  таким человеком, как Беллингем, небезопасно. Сам я намерен пока  пожить  в  этом коттедже.

  - Небезопасно? Что вы имеете в виду?

  - Вот этого я и не должен говорить. Но, прошу вас, послушайтесь меня, уезжайте из этих комнат. Сегодня мы окончательно  рассорились.  Вы  в  это время спускались по лестнице и, конечно, слышали.

  - Я заметил, что разговор у вас был неприятный.

  - Он негодяй, Смит. Иначе не скажешь. Кое-что я начал  подозревать  с того вечера, когда он упал в обморок, - помните, вы тогда еще спустились к нему? Сегодня я потребовал у него объяснений, и  он  рассказал  мне  такие вещи, что волосы у меня встали дыбом. Он хотел, чтобы я ему  помог.  Я  не ханжа, но я все-таки сын священника, и я считаю, что есть пределы, которые преступать нельзя. Благодарю бога, что узнал его вовремя, - он ведь должен был с нами породниться.

  - Все это превосходно, Ли, - резко заметил Аберкромб Смит - Но только вы сказали или слишком много, или же слишком мало

  - Я предупредил вас.

  - Раз для этого действительно есть  основания,  никакое  обещание  не может вас связывать. Если я вижу,  что  какой-то  негодяй  хочет  взорвать динамитом дом, я стараюсь помешать ему, невзирая ни на какие обещания.

  - Да, но я не могу ему помешать, я только могу предупредить вас.

  - Не сказав, чего я должен опасаться.

  - Беллингема.

  - Но это же ребячество. Почему я должен  бояться  его  или  кого-либо другого?

  - Этого я не могу объяснить. Могу только умолять вас уехать  из  этих комнат. Там вы в опасности. Я даже не  утверждаю,  что  Беллингем  захочет причинить вам вред, но это может случиться - сейчас его соседство опасно.

  - Допустим,  я  знаю  больше,  чем  вы  думаете,   -   сказал   Смит, многозначительно глядя в серьезное лицо юноши. - Допустим,  я  скажу  вам, что у Беллингема кто-то живет.

  Не в силах сдержать волнение, Монкхауз Ли вскочил со стула.

  - Значит, вы знаете? - с трудом произнес он.

  - Женщина.

  Ли со стоном упал на стул.

  - Я должен молчать. Должен.

  - Во всяком случае, - сказал Смит, вставая, - вряд ли я позволю  себя запугать и покину комнаты, в которых мне очень удобно. Вашего утверждения, что Беллингем может каким-то непостижимым образом причинить мне вред,  еще недостаточно, чтобы куда-то переезжать. Я рискну остаться на старом месте, и, поскольку на часах уже почти пять, я, с вашего позволения, ухожу.

  Смит коротко попрощался с молодым  студентам  и  направился  домой  в теплых весенних сумерках, полусердясь, полусмеясь - так бывает с  волевыми здравомыслящими людьми, когда им грозят неведомой опасностью

  Как бы усердно Смит ни занимался, он  неизменно  позволял  себе  одну маленькую поблажку. Два  раза  в  неделю,  по  вторникам  и  пятницам,  он непременно  отправлялся  пешком  в  Фарлингфорд,  загородный  дом  доктора Пламптри Питерсона, расположенный в полутора  милях  от  Оксфорда.  Доктор Пламптри Питерсон был близки другом Фрэнсиса,  старшего  брата  Аберкромба Смита. И поскольку у состоятельного холостяка Питерсона винный погреб  был хорош, а библиотека - еще  лучше,  дом  его  являлся  желанной  целью  для человека, нуждавшегося в освежающих прогулках.  Таким  образом,  дважды  в неделю студент-медик размашисто вышагивал по темным проселочным дорогам, а потом  с  наслаждением  проводил  часок  в  уютном   кабинете   Питерсона, рассказывая ему за стаканом старого портвейна университетские сплетни  или обсуждая последние новинки медицины, и особенно хирургии.

  На другой день после разговора с Монкхаузом Ли  Смит  захлопнул  свои книги в четверть восьмого - в этот час  он  обычно  отправлялся  к  своему другу. Когда он выходил из комнаты, ему случайно попалась на глаза одна из книг Беллингема, и ему стало совестно, что он ее до сих пор не вернул. Как ни противен тебе человек, приличия соблюдать надо. Прихватив  книгу,  Смит спустился по лестнице и постучался к соседу. Ему  никто  не  ответил,  но, повернув ручку, он увидел, что дверь не заперта. Обрадовавшись, что  можно избежать с Беллингемом встречи, Смит вошел в комнату и  оставил  на  столе книгу и свою визитную карточку.

  Лампа была прикручена, но Смит смог разглядеть все довольно хорошо. В комбате все было, как прежде: фриз,  божества  с  головами  животных,  под потолком крокодил, на столе  бумаги  и  сухие  листья.  Футляр  мумии  был прислонен к стене, но мумии в нем не оказалось. Не было заметно,  чтобы  в комнате жил кто-то еще, и, уходя, Смит подумал, что, вероятно,  он  был  к Беллингему несправедлив Скрывай  тот  какой-нибудь  неблаговидный  секрет, вряд ли он оставил бы дверь незапертой.

  На винтовой лестнице была тьма кромешная, и Смит осторожно  спускался вниз,  как  вдруг  почувствовал,  что   в   темноте   мимо   него   что-то проскользнуло. Чуть  слышный  звук,  дуновение  воздуха,  прикосновение  к локтю, но такое легкое, что оно могло  просто  почудиться.  Смит  замер  и прислушался, но услышал только, как снаружи ветер шуршал листьями плюща.

  - Это вы, Стайлз? - крикнул Смит.

  Никакого ответа, и за  спиной  тишина.  Он  решил,  что  всему  виной сквозняк - в старой башне полно трещин и щелей. И  все  же  он  был  почти готов поклясться, что слышал совсем рядом шаги. Теряясь в  догадках,  Смит вышел во дворик. Навстречу по лужайке бежал какой-то человек.

  - Это ты, Смит?

  - Добрый вечер, Хасти!

  - Ради бога, бежим скорее! Ли утонул. Мне сказал об  этом  Харрингтон из Королевского колледжа. Доктора нет дома. Ты можешь его заменить, только идем немедленно. Кажется, он еще жив.

  - У тебя есть коньяк?

  - Нет.

  - Я прихвачу. Фляжка у меня на столе.

  Смит бросился наверх, прыгая через три ступеньки,  схватил  фляжку  и кинулся вниз, но, пробегая мимо двери Беллингема, увидел нечто  такое,  от чего дыхание у него перехватило, и он остановился, растерянно глядя  перед собой.

  Дверь, которую он закрыл, сейчас была распахнута, и прямо перед  ним, освещенный лампой, стоял футляр. Три минуты назад он был пуст. Смит мог  в этом поклясться. А сейчас  в  нем  находилось  тощее  тело  его  страшного обитателя - он стоял мрачный и застывший, обратив темное, ссохшееся лицо к двери. Безжизненная, безучастная фигура, но Смиту почудился в ней зловещий отзвук одушевленности: искра сознания в маленьких  глазах,  прятавшихся  в глубоких впадинах. Смита это настолько потрясло, что он совсем забыл, куда и зачем направлялся, и все смотрел на тощую, высохшую фигуру, пока его  не заставил опомниться голос Хасти.

  - Спускайся же, Смит! -кричал Хасти. -  Ведь  дело  идет  о  жизни  и смерти. Скорей! Ну, а теперь, - добавил он,  когда  студент-медик  наконец появился в дверях, - побежали. Надо за пять минут  пробежать  почти  милю. Жизнь человека - большая награда, чем кубок.

  Плечо к плечу мчались друзья сквозь темноту, пока, задыхаясь и совсем без сил, не достигли маленького коттеджа у реки. На диване,  весь  мокрый, как сорванные водоросли, лежал Ли; к темным волосам его  пристала  зеленая тина, на свинцовых  губах  выступила  полоска  белой  пены.  Харрингтон  - студент, с которым Ли жил в  коттедже,  -  стоя  возле  него  на  коленях, растирал его окостеневшие руки, стараясь их согреть.

  - По-моему, он еще жив, - сказал Смит, положив руку на грудь юноши. - Приложите к его губам ваши часы. Да, стекло помутнело. Берись,  Хасти,  за эту руку. Делай то же, что и я, и мы его скоро приведем в чувство.

  Минут десять они работали молча, подымая и сдавливая грудь  лежавшего в беспамятстве Ли. Наконец по телу его пробежала дрожь, губы шевельнулись, и Ли открыл глаза. Три студента невольно вскрикнули от радости.

  - Очнись же, старина. Ну и напугал ты нас.

  - Хлебните коньяку. Прямо из фляжки.

  - Теперь он пришел в себя, - сказал Харрингтон, сосед  пострадавшего. - Господи, до чего же я испугался! Я сидел тут и читал,  а  он  отправился прогуляться до реки, как вдруг я услышал вопль и всплеск. Я бросился туда, но, пока разыскал его и вытащил,  в  нем  не  осталось  никаких  признаков жизни. Симпсон не мог пойти за доктором  -  он  же  калека,  пришлось  мне бежать. Просто не знаю, что бы я без вас стал делать. Правильно,  старина. Попробуй сесть.

  Монкхауз Ли приподнялся на локтях и дико озирался по сторонам.

  - Что случилось? - спросил он. - Я весь мокрый. Ах да, вспомнил!

  В глазах его мелькнул страх, и он закрыл лицо руками.

  - Как же ты свалился в реку?

  - Я не свалился.

  - А что же случилось?

  - Меня столкнули. Я стоял на берегу, что-то  подхватило  меня  сзади, как перышко, и швырнуло вниз. Я ничего не слышал и не видел.  Но  я  знаю, что это было.

  - И я тоже, - прошептал Смит. Ли взглянул на него с удивлением.

  - Значит, вы узнали? Помните мой совет?

  - Да, и я, пожалуй, ему последую.

  - Не знаю, о чем, черт возьми, вы толкуете, - сказал Хасти, -  но  на вашем месте, Харрингтон, я бы немедленно уложил Ли в  постель.  Еще  будет время обсудить, отчего и как все произошло,  когда  он  немного  окрепнет. По-моему, Смит мы с вами можем теперь оставить их одних. Я  возвращаюсь  в колледж, если нам по пути - поболтаем дорогой.

  Но на обратном пути они почти  не  разговаривали.  Мысли  Смита  были заняты событиями этого вечера: исчезновение мумии из комнаты соседа, шаги, прошелестевшие мимо него на  лестнице,  и  появление  мумии  в  футляре  - удивительное, уму непостижимое появление в нем ужасной твари,  -  а  потом это нападение на Ли, точно повторившее нападение на  другого  человека,  к которому Беллингем питал вражду.  Все  это  соединялось  в  голове  Смита, сплетаясь в единое  целое,  и  подтверждалось  разными  мелочами,  которые вызвали у него неприязнь к соседу, а также необычайные обстоятельства  его первого визита к Беллингему. То, что прежде было лишь неясным подозрением, смутной, фантастической догадкой, внезапно приняло ясные очертания и четко выступило в его сознании как факт, отрицать который невозможно. И  все  же это  было   чудовищно!   Невероятно!   И   недоступно   пониманию!   Любой беспристрастнный судья, даже его друг, тот, что шагает сейчас с ним рядом, просто-напросто сказал бы, что его обмануло зрение, что  мумия  все  время была на своем месте, что Ли свалился в реку, как  может  свалиться  в  нее любой человек, и что  при  больной  печени  лучше  всего  принимать  синие пилюли. Окажись на его месте кто-то другой то же самое сказал бы он сам. И все-таки он готов был поклясться, что Беллингем в душе убийца и в руках  у него такое оружие, каким за всю мрачную историю человеческих  преступлений никто никогда не пользовался.

  Хасти направился к себе, весьма откровенно  и  едко  посмеявшись  над неразговорчивостью своего друга, что  касается  Аберкромба  Смита,  то  он пересек внутренний дворик и направился к угловой башне, испытывая  большое отвращение к своему обиталищу  и  всему,  что  с  ним  связано.  Он  решил последовать совету Ли и как можно скорее  перебраться  из  этих  комнат  в другое место -  разве  возможно  заниматься,  все  время  прислушиваясь  к бормотанию и шагам под тобой? Пересекая лужайку, он заметил, что в окне  у Беллингема все еще горит свет, а когда он проходил по лестничной площадке, дверь отворилась и из нее выглянул сам Беллингем. Пухлое зловещее лицо его напоминало раздувшегося паука,  только  что  соткавшего  свою  губительную сеть.

  - Добрый вечер, - сказал он. - Не зайдете ли?

  - Нет! - свирепо отрезал Смит.

  - Нет? Вы, как всегда, заняты? Мне хотелось расспросить вас о  Ли.  К сожалению, с ним, кажется, что-то случилось.

  Лицо Беллингема было серьезно, но, когда он заговорил, в  глазах  его мелькнула скрытая усмешка, и Смит, заметив  это,  едва  не  набросился  на лингвиста с кулаками.

  - Вы будете еще больше  сожалеть,  узнав,  что  Ли  вполне  здоров  и находится вне опасности, - сказал  он.  -  На  сей  раз  ваша  дьявольская проделка сорвалась. Не пытайтесь отпираться. Мне все известно.

  Беллингем попятился от разгневанного студента и,  словно  обороняясь, немного притворил дверь.

  - Вы с ума сошли! О чем вы говорите? Или вы утверждаете, будто я имею какое-то отношение к тому, что случилось с Ли?

  - Да, - загремел Смит. - Вы и этот мешок с  костями,  что  у  вас  за спиной. Вы действуете заодно. И вот что, мистер Беллингем: таких, как  вы, теперь не сжигают на кострах, но у нас еще есть  палач!  И,  черт  побери, если, пока вы тут, в колледже умрет хоть один человек,  я  выведу  вас  на чистую воду, и коли вас не вздернут, то уж никак не по  моей  вине.  И  вы убедитесь, что в Англии ваши мерзкие египетские штучки не пройдут.

  - Да вы буйнопомешанный, - сказал Беллингем.

  - Пусть так. Только хорошенько запомните мои слова, вы еще убедитесь, что я не бросаю их на ветер.

  Дверь захлопнулась. Смит, пылая гневом, поднялся к  себе,  заперся  и полночи курил трубку, раздумывая над всем, что случилось в этот вечер.

  На другое утро Беллингема не было слышно, а днем зашел  Харрингтон  и сообщил Смиту, что Ли уже почти совсем оправился. Весь день  Смит  усердно занимался, однако вечером решил все-таки навестить  своего  друга  доктора Питерсона, к которому  он  отправился,  да  так  и  не  добрался  накануне вечером.

  Он решил, что  хорошая  прогулка  и  дружеская  беседа  успокоят  его взвинченные нервы.

  Когда Смит проходил мимо двери  Беллингема,  она  была  закрыта,  но, отойдя на некоторое расстояние от башни, студент оглянулся и увидел в окне силуэт  соседа:  свет  лампы,  по-видимому,  падал  на  него   сзади,   он всматривался в темноту, прижимаясь  к  стеклу  лицом.  Обрадовавшись,  что сможет хоть несколько часов побыть вдали от Беллингема, Смит бодро зашагал по дороге, с наслаждением вдыхая ласковый весенний воздух. На западе между двух готических башенок виднелся серп месяца, и ажурная тень  их  ложилась на посеребренные плиты улицы. Дул свежий ветерок, легкие кудрявые  облачка быстро бежали по небу. Колледж находился на окраине городка, и  уже  через пять минут Смит, оставив позади дома, оказался на одной из дорог Оксфорда, обсаженной цветущими, благоухающими кустами.

  По уединенной дороге, которая вела к дому его друга, редко кто ходил, и, хотя было еще совсем рано, Смит никого не встретил. Он быстро дошел  до ворот Фарлингфорда, за  которым  начиналась  длинная,  посыпанная  гравием аллея. Впереди сквозь листву приветливо мигали в окнах оранжевые  огоньки. Взявшись за железную щеколду калитки, Смит оглянулся на дорогу, по которой пришел. По ней что-то быстро приближалось.

  Оно  двигалось  в  тени  кустов,   бесшумно   крадучись,   -   темная пригнувшаяся фигура, с трудом различимая на темном фоне. Она  приближалась с удивительной быстротой. В темноте Смит разглядел только тощую шею да два глаза, которые до конца дней будут преследовать его в кошмарных снах. Смит повернулся и, вскрикнув  от  ужаса,  бросился  бежать  что  было  сил.  До оранжевых окон, означавших для него спасение, было рукой подать. Смит слыл хорошим бегуном, но так, как в эту ночь, он еще никогда не бегал.

  Тяжелая калитка захлопнулась за ним, но он услышал,  как  она  тотчас распахнулась перед его преследователем. Обезумев, он мчался  сквозь  тьму, слыша за собой дробный топот,  и,  оглянувшись,  увидел,  что  это  жуткое видение настигает его огромными прыжками, сверкая глазами, вытянув  вперед костлявую руку. Слава богу, дверь была  распахнута  настежь.  Смит  увидел узкую полоску света горевшей в передней лампы.  Но  топот  раздавался  уже совсем рядом, и у самого уха Смит услышал хриплое клокотание. Он с  воплем влетел в дверь, захлопнул ее, запер за собой и, теряя  сознание,  упал  на стул.

  - Господи, Смит, что  случилось?  -  спросил  Питерсон,  появляясь  в дверях кабинета.

  - Дайте мне глоток коньяку!

  Питерсон исчез и появился снова, уже с графином и рюмкой.

  - Вам это необходимо, - сказал он, когда его гость выпил коньяк. - Да вы белый как мел.

  Смит отставил рюмку, поднялся на ноги и перевел дух.

  - Теперь я взял себя в руки, - сказал он. - Впервые в жизни я потерял над собой контроль. Все же, Питерсон, если позволите, я заночую сегодня  у вас: я не уверен, что найду в себе силы пройти по этой дороге  иначе,  как днем. Я знаю, что это - малодушие, но ничего не могу поделать.

  Питерсон с великим изумлением посмотрел на своего гостя.

  - Конечно, вы заночуете у меня. Я велю миссис  Берни  постелить  вам. Куда это вы собрались?

  - Подойдемте к окну, из которого видна входная  дверь.  Мне  хочется, чтобы вы увидели то, что видел я.

  Они поднялись на второй этаж и подошли к окну, откуда были видны  все подступы к дому. Подъездная аллея и окрестные поля, полные тишины и покоя, мирно купались в лунном сиянии.

  - Право же, Смит, - начал Питерсон, - если  бы  я  не  знал  вас  как человека воздержанного, то я подумал бы бог знает что. Что  же  могло  вас так напугать?

  - Сейчас расскажу. Но куда же оно могло деться? А, вон! Смотрите  же! Где дорога сворачивает, сразу за вашими воротами.

  - Да-да, вижу. Незачем щипать меня за руку. Я видел,  кто-то  прошел. По-моему, человек довольно худой и высокий, очень высокий. Но при чем  тут он? И что с вами? Вы все еще дрожите как осиновый лист.

  - Просто дьявол чуть было не схватил меня за горло. Но вернемся в ваш кабинет, и я все вам расскажу.

  Так он и сделал. Приветливо светила  лампа,  рядом  на  столе  стояла рюмка с вином, и, глядя на дородную фигуру и румяное  лицо  своего  друга, Смит рассказал по порядку обо всех событиях  -  важных  и  незначительных, которые сложились в столь странную цепь, начиная  с  той  ночи,  когда  он увидел потерявшего сознание Беллингема перед футляром с мумией,  и  кончая кошмаром, который пережил всего час назад.

  - Таково это гнусное дело, - заключил Смит. - Чудовищно,  невероятно, но это чистая правда.

  Доктор Пламптри Питерсон некоторое время молчал; на лице его читалось величайшее недоумение.

  - В жизни моей не слыхал ничего подобного! - наконец произнес  он.  - Вы изложили мне факты, а теперь поделитесь своими выводами.

  - Вы можете сделать их сами.

  - Но мне хочется послушать ваши. Вы же обдумывали все это, а я нет.

  - Кое-какие частности остаются загадкой,  но  главное,  мне  кажется, вполне  ясно.  Изучая  Восток,  Беллингем  овладел  каким-то   дьявольским секретом, благодаря которому возможно на время оживлять мумии  или,  может быть, только эту мумию. Такую мерзость он и пытался проделать в тот вечер, когда потерял сознание. Вид ожившей твари, конечно, его  потряс,  хотя  он этого и ждал. Если помните, очнувшись, он  тут  же  назвал  себя  дураком. Постепенно он стал менее чувствительным и, проделывая эту  штуку,  уже  не падал в обморок. Беллингем, очевидно, мог оживлять ее только  на  недолгий срок - ведь я часто видел мумию в футляре, и она  была  мертвее  мертвого. Думаю, что  ее  оживление  -  процесс  весьма  сложный.  Добившись  этого, Беллингем, естественно, захотел использовать  мумию  в  своих  целях.  Она обладает разумом и силой. Из каких-то  соображений  Беллингем  посвятил  в свою тайну Ли, но тот, как добрый христианин,  не  захотел  участвовать  в таком деле. Они поссорились, и Ли поклялся, что  откроет  сестре  истиниый характер Беллингема. Беллингем стремился этому помешать, что ему чуть было не удалось, когда он выпустил по следам Ли свою  тварь.  До  того  он  уже испробовал силу мумии на другом человеке - на ненавистном ему  Нортоне.  И только по чистой случайности у него на совести нет двух убийств. Когда  же я обвинил его в этом, у него появились серьезные  причины  убрать  меня  с дороги, прежде чем я расскажу обо всем кому-либо еще. Случай представился, когда я вышел из  дому,  -  ведь  он  знал  мои  привычки,  знал,  куда  я направлялся. Я был на волосок от  гибели,  Питерсон,  лишь  по  счастливой случайности вам не пришлось обнаружить утром  труп  на  своем  крыльце.  Я человек не слабонервный и никогда не  думал,  что  мне  придется  испытать такой смертельный страх, как сегодня.

  - Мой милый, вы слишком сгущаете краски,  -  сказал  Питерсон.  -  От чрезмерных занятий нервы у вас расшатались. Да как же может такое чудовище разгуливать по улицам Оксфорда, пусть даже ночью, и остаться незамеченным?

  - Его  видели.  Жители  города  напуганы,  ходят  слухи  о  сбежавшей горилле. Все только об этом и говорят.

  - Действительно, стечение обстоятельств удивительное. И все  же,  мой милый, вы должны согласиться, что сам по себе каждый из этих случаев можно объяснить гораздо естественнее.

  - Как? Даже то, что случилось со мной сегодня?

  - Несомненно. Когда вы вышли из дому, нервы у вас были  напряжены  до предела, а голова забита этими вашими  теориями.  За  вами  стал  красться какой-то изможденный, изголодавшийся  бродяга.  Увидав,  что  вы  кинулись бежать, он осмелел и бросился за вами. Остальное сделали ваш испуг и  ваше воображение.

  - Нет, Питерсон, это не так.

  - Что же касается случая, когда вы обнаружили, что  мумии  в  футляре нет, а через несколько минут увидели ее там,  то  ведь  был  вечер,  лампа горела слабо, а у вас не было особых причин рассматривать  футляр.  Весьма вероятно, что в первый раз вы эту мумию просто не разглядели.

  - Нет, это исключено.

  - И  Ли  мог  просто  упасть  в  реку,  а  Нортона  пытался  задушить грабитель. Обвинения ваши против Беллингема, конечно, серьезны,  но,  если вы заявите в полицию, над вами просто посмеются.

  - Я знаю. Потому я и хочу заняться этим сам.

  - Каким образом?

  - На мне  лежит  долг  перед  обществом,  и,  кроме  того,  мне  надо позаботиться о собственной безопасности,  если  я  не  желаю,  чтобы  этот негодяй выжил меня из колледжа. А этого я не допущу. Я твердо  решил,  что должен  делать.  И  прежде  всего  разрешите  мне  воспользоваться  вашими письменными принадлежностями.

  - Разумеется. Вы все найдете на том вон столике.

  Аберкромб Смит уселся перед стопкой чистых листов, и целых  два  часа перо его скользило по бумаге. Одна заполненная страница за другой отлетала в сторону, а друг Смита, удобно  расположившись  в  кресле,  терпеливо,  с неослабевающим  интересом   наблюдал   за   ним.   Наконец   с   возгласом удовлетворения Смит вскочил на ноги, сложил листы по порядку, а  последний положил на рабочий стол Питерсона.

  - Будьте любезны, подпишитесь вот тут как свидетель, - сказал он.

  - А что я должен засвидетельствовать?

  - Мою подпись и число. Дата очень важна. От  этого,  Питерсон,  может зависеть моя жизнь.

  - Дорогой мой  Смит,  вы  говорите  чепуху.  Убедительно  прошу  вас: ложитесь в постель.

  - Напротив, никогда в жизни не взвешивал я так тщательно своих  слов. И обещаю вам: как только вы подпишете, я сразу же лягу.

  - Но что здесь написано?

  - Я изложил тут все, что рассказал вам сегодня. И хочу, чтобы вы  это засвидетельствовали.

  - Непременно, - сказал Питерсон и поставил свою подпись под  подписью Смита. - Ну вот! Только зачем это?

  - Пожалуйста, сохраните запись, чтобы предъявить, если меня арестуют.

  - Арестуют? За что?

  - За убийство. Это очень вероятно. Я хочу быть готовым ко всему.  Мне остается только один выход, и я намерен им воспользоваться.

  - Бога ради, не предпринимайте неразумных шагов!

  - Поверьте мне, неразумно было бы отказаться от моего плана. Надеюсь, вас беспокоить не придется, но я буду чувствовать себя гораздо  спокойнее, зная, что у вас в руках есть объяснение моих действий. А  теперь  я  готов последовать вашему совету и лечь, - завтра мне понадобятся все мои силы.

  Иметь Аберкромба Смита врагом  было  не  слишком-то  приятно.  Обычно неторопливый и покладистый, он становился грозен, когда  его  вынуждали  к действию.  Любую  в  жизни  цель  он  преследовал  с  тем  же  расчетливым упорством, с каким изучал науки. В этот день он пожертвовал занятиями,  но не собирался тратить его попусту. Он ни слова не сказал Питерсону о  своих планах, но в девять утра уже шагал в Оксфорд.

  На  Хай-стрит  он  зашел  к  оружейнику  Клиффорду,  купил   у   него крупнокалиберный револьвер и коробку патронов к нему.  Заложив  в  барабан все шесть патронов, он взвел предохранитель  и  положил  оружие  в  карман пиджака. Затем направился к жилищу  Хасти  и  застал  великого  гребца  за завтраком; к кофейнику был прислонен "Спортивный вестник".

  - А, здравствуй! Что стряслось? - воскликнул Хасти. - Хочешь кофе?

  - Нет, благодарю. Надо, Хасти, чтобы ты пошел со мной  и  сделал  то, что я попрошу.

  - Конечно, дружище.

  - И прихвати с собой трость потяжелее.

  - Так! -Хасти огляделся. - Вот этим  охотничьим  хлыстом  можно  быка свалить.

  - И еще одно. У тебя есть набор ланцетов. Дай мне самый длинный.

  - Вот, бери. Ты как будто вышел на тропу войны. Еще что-нибудь?

  - Нет, этого достаточно. - Смит сунул во внутренний карман  ланцет  и первым вышел во двор. - Мы с тобой, Хасти, не трусы, - сказал он. - Думаю, что справлюсь  один,  а  тебя  пригласил  из  предосторожности.  Мне  надо потолковать кое о чем с Беллингемом. Если придется иметь дело с ним одним, ты мне, конечно, не понадобишься. Но если же я крикну, являйся  немедленно и бей что есть силы. Ты все понял?

  - Да. Как услышу твой крик, сразу прибегу.

  - Ну так подожди тут. Возможно, я задержусь, но ты никуда не уходи.

  - Стою как вкопанный.

  Смит поднялся по лестнице, открыл дверь Беллингема  и  вошел  внутрь. Беллингем сидел за  столом  и  писал.  Рядом  с  ним  среди  хаоса  всяких диковинных вещей высился футляр - к нему по-прежнему был прикреплен  номер 249, под которым продавалась мумия, и  его  страшный  обитатель  находился внутри, застывший и неподвижный. Смит не спеша  огляделся,  закрыл  дверь, запер ее, вынул ключ, затем подошел к камину,  чиркнул  спичкой  и  разжег огонь. Беллингем с изумлением  следил  за  ним,  и  его  одутловатое  лицо исказилось от гнева.

  - Вы хозяйничаете, как у себя дома, - задыхаясь, сказал он.

  Смит неторопливо уселся, положил на  стол  перед  собой  часы,  вынул пистолет, взвел курок и положил оружие  на  колени.  Потом  вытащил  из-за пазухи длинный ланцет и бросил его Беллингему.

  - Ну, - сказал Смит, -беритесь за  работу.  Разрежьте  на  куски  эту мумию.

  - А, так вот в чем дело? - с насмешкой спросил Беллингем.

  - Да, вот в  чем  дело.  Мне  объяснили,  что  уголовные  законы  тут бессильны. Но у меня в руках закон, который все быстро уладит. Если  через пять минут вы не приступите к делу, клянусь создателем, я  продырявлю  вам череп.

  - Вы намерены убить меня?- Беллингем привстал, его лицо стало  серым, как замазка.

  - Да.

  - За что?

  - Чтобы прекратить ваши злодеяния. Одна минута прошла.

  - Но что я сделал?

  - Я знаю, что, и вы знаете.

  - Это насилие.

  - Прошло две минуты.

  - Но вы должны объяснить мне. Вы  сумасшедший,  опасный  сумасшедший. Почему я должен уничтожить свою собственность? Мумия эта очень ценная.

  - Вы должны разрезать ее и сжечь.

  - Я не сделаю ни того, ни другого.

  - Прошло четыре минуты.

  Смит с неумолимым видом взял  пистолет  и  посмотрел  на  Беллингема. Секундная стрелка двигалась по кругу, он поднял руку и  положил  палец  на спусковой крючок.

  - Постойте! Погодите! Я все сделаю! - взвизгнул Беллингем.

  Он торопливо взял  ланцет  и  принялся  кромсать  мумию,  то  и  дело оглядываясь и каждый раз убеждаясь, что взгляд и оружие его грозного гостя устремлены на него. Под ударами острого лезвия мумия трещала  и  хрустела. Над ней поднималась густая  желтая  пыль.  Высохшие  благовония  и  всякие снадобья сыпались на пол. Вдруг, захрустев, сломался позвоночник, и темная груда рухнула на пол.

  - А теперь - в огонь! - приказал Смит.

  Пламя  взметнулось  и  загудело,  пожирая  сухие   горючие   обломки. Небольшая комната напоминала кочегарку парохода, и по лицам  обоих  мужчин струился пот; но  один,  согнувшись,  продолжал  трудиться,  а  другой,  с каменным лицом, по-прежнему не спускал с него  глаз.  От  огня  поднимался густой темный дым, едкий запах горящей  смолы  и  паленых  волос  пропитал воздух.  Через  четверть  часа  от  номера  249  осталось  лишь  несколько обуглившихся, хрупких головешек.

  - Ну, теперь вы довольны, - прошипел Беллингем, оглянувшись на своего мучителя. Его серые глазки были полны страха и ненависти.

  - Нет, я намерен уничтожить все ваши материалы. Чтобы  в  будущем  не случалось никаких дьявольских штук. В  огонь  эти  листья!  Они,  конечно, имеют к этому отношение.

  - Что теперь? - спросил Беллингем,  когда  и  листья  последовали  за мумией в пламя.

  - Теперь свиток папируса, который лежал в тот вечер у вас  на  столе. По-моему, он вон в том ящике.

  - Нет! - завопил Беллингем. - Не сжигайте его! Вы  же  не  понимаете, что делаете. Это редчайший папирус.  В  нем  заключена  мудрость,  которую больше нигде нельзя найти.

  - Доставайте его!

  - Но послушайте, Смит, вы же не можете всерьез этого требовать. Всем, что знаю, я поделюсь с вами. Я научу вас тому, о чем сказано  в  папирусе. Дайте мне хоть снять копию, прежде чем вы его сожжете.

  Смит подошел к ящику  стола  и  повернул  ключ.  Взяв  желтый  свиток папируса, он бросил его в огонь и придавил каблуком. Беллингем взвизгнул и попытался схватить папирус, но Смит оттолкнул его  и  стоял  над  свитком, пока тот не превратился в бесформенную груду пепла.

  - Ну что же, мистер Беллингем, - сказал Смит, - думаю, я вырвал у вас все ваши ядовитые зубы. Если вы приметесь за  старое,  вы  снова  обо  мне услышите. И позвольте  проститься  с  вами:  мне  пора  снова  браться  за учебники.

  Вот  что  поведал  Аберкромб  Смит   о   необычайных   происшествиях, случившихся в старейшем колледже  Оксфорда  весной  1884  года.  Поскольку Беллингем сразу  же  после  этого  покинул  университет  и,  по  последним сведениям, находится в Судане, опровергнуть  заявление  Смита  некому.  Но мудрость людская ничтожна, а пути природы неисповедимы,  и  кому  же  дано обуздать темные силы, которые может обнаружить тот, кто их ищет!

Перевод Н. Высоцкой