|
Занавески задернуты, тишь, полумрак,
И удушливо пахнет погасший табак;
Бледный утренний свет, подоконник залив,
Нижний край занавесок чуть расшевелив,
Словно дальше в квартиру боится входить:
Что-то страшное там, что нельзя осветить,
Что со светом дневным не роднится никак,
Для чего только пепельный есть полумрак -
Полусвет: хоть сыпуч он, как пепел, и скуп,
Виден в нем на полу распростершийся труп.
Стынут в луже кровавой, упав со стола,
Пепел, спички, окурки, осколки стекла;
Тускло блещут стекло, и глубины зеркал,
И глаза из-под век, и брезгливый оскал.
Но рубаху с груди, как коросту, не рви -
Прикипела, в порезах и в бурой крови.
Тяжко пахнут остатки вина и еды
И кровавые липкие сохнут следы;
Смрадно, тягостно пахнет издохший разгул,
Что злодейство, в бреду и крови, изрыгнул.
Человек, а теперь - человеческий шлак,
Мы ведь знали его, мы ведь видели, как
Свежим утром, ведущую руку держа,
Вышел в путь он, пресекшийся здесь от ножа,
С удивлением детским на мир он глядел,
Но не мог увидать свой бесславный удел
И не знал, лепетать в восхищении рад,
Что скует пустота закатившийся взгляд,
Так что, наледью бликов недвижно зажат,
Не смутит он и мух, что над ним ворожат.
|
