Два бородача с головой углубились в землю. А собравшиеся вокруг в нетерпении. Полоумный немецкий пастор, толстяк-голландец и ярко накрашенная женщина, с выбеленным лицом, словно стена штукатуркой.

   - Идут, - заметил голландец, как самый молодой он отличался лучшим слухом.

   Впрочем, начинать следовало не с этого. А с чего? С той ли шлюхи, которой один милый мальчик Томас размозжил голову, а после зарыл на кладбище в Бристоле. А может, как он долго и тщательно отпиливал по кусочку тупым столовым ножом от своей последней жены в гостинице в Бирмингеме? Или с ночного Лондонского тумана, когда молодой человек шел под дулом револьвера к кладбищу Вест-Сайд?

   И, смешно сказать, конвоировал его доктор Монтгомери, старикан в дурацкой одежде, похожий на злого и несмешного клоуна, которым только детей пугать. Древнее самого Лондона, казалось, рассыплется, такого можно мизинцем зашибить. Томас вспоминал свои пальцы в дюйме от дряблой, морщинистой шеи. Эх, если б у старикана не было револьвера.

   - Не хотелось прибегать к насилию, - всю дорогу Монтгомери трепался, упиваясь превосходством над сильным здоровым человеком. - А ведь предлагал двести фунтов.

   Вон, похоже, место предстоящего действа. Осветили, фонари на деревьях развесили, два мордоворота могилу раскапывают, зрители вокруг.

   - Томас, познакомься с моими друзьями, - Монтгомери указал на толстяка. - Мой коллега, профессор Ван Бобсель. Пастор Шляк, специально приехал из Германии.

   - Хочешь, я благословлю тебя, сын мой? - насмешливо спросил священник.

   - В яме Говард и Эдгар. А это леди Камилла.

   Женщина подошла к Томасу.

   - Какой сладенький птенчик, - облизала губы. - Как бы я хотела тебя приголубить.

   Нечто среднее между женщиной и старухой, может от обильного слоя косметики на лице. Роскошное черное платье, почти бальное, выглядывало из-под плаща. А на голове аляповатая шляпка с откинутой вуалью.

   - Не хочешь поцеловать мамочку? - вытянула ярко красные губы и потянулась к Томасу.

   Молодой человек отпрянул, почувствовав холодное касание.

   - А он у тебя брезглив, - Камилла обернулась к Монтгомери. - Уверен, что сможет?

   - А куда он денется? - доктор потряс пистолетом.

   - Вот как все запущено.

   - А... - потянул Томас и кивнул в направлении четвертого зрителя.

   Усач в кепке с фотокамерой через плечо. Опирался спиной на надгробный камень соседней могилы, курил.

   - Бонжур! - поздоровался.

   Француз, вся Европа собралась. Тут Томас обратил внимание на могильный камень, что небрежно лежал рядом с ямой.

   "Анна Монтгомери, в девичестве Калейдоскоп, 1822 - 1891"

   Вздрогнул, а доктор заметил и усмехнулся.

   - Да, это моя жена. Решил доставить ей последнее удовольствие, - захихикал, но смех резко перешел в кашель.

   Лопата ударилась о что-то твердое.

   - Докопались, - сказал Говард, или Эдгар, их представили Томасу скопом - неизвестно, кто из них кто.

   - Скорее! - глаза Монтгомери горели, словно у дьявола - отвратительное зрелище.

   Камилла облизывала губы, пастор что-то бормотал по-немецки, перемежая латынью, наверное, молитвы, руки нервно перебирали четки. Профессор Ван... как там его... пыхтел, словно пароход, и переминался с ноги на ногу.

   "Проклятые извращенцы, - думал Томас. - Видно у вас было долгое воздержание".

   Лишь француз спокоен, даже с места не сдвинулся. Подмигнул, заметив взгляд Томаса.

   Бородатые мордовороты возились на дне ямы, - обвязывали прогнивший гроб веревками. Ван Бобселя затрясло, словно от падучей болезни. Молитва прервалась, пастор сглотнул накопившуюся слюну.

   - Держи руку, Эдвард, - сказал Монтгомери тому, кто находился внизу (Говарду или Эдгару).

   Стоп, как он его назвал?

   Опираясь на руку Монтгомери, человек вылез. Томас почувствовал, как волосы на макушке зашевелились, в яме больше никого не было. Куда подевался второй?!

   - Успокойся, миленький, - Камилла обняла Томаса и удержала от падения. - Мастера готики и не такое вытворяют.

   - Мистер, - обратился Эдвард к Монгомери. - Пять шиллингов!

   - Достань гроб сначала.

   - Нет, сначала деньги, - бородач крепче сжал лопату.

   Тело Эдварда вытянулось, выросли вторая голова, и вторые две руки с лопатой. Хорошо, что Томаса держала Камилла. Молодой человек даже не заметил, что старуха упорно старается свободной рукой залезть ему в штаны.

   Монтгомери вытащил руку из кармана. Пистолет?! Нет, всего лишь сжатый кулак с монетами.

   - Эдуардик, зачем же мальчика пугать? - проворковала Камилла. - Теперь он ни на что не способен, - руки в черных перчатках мяли промежность Томаса. - Хорошо хоть не описался.

   До Томаса, наконец, дошло, что вытворяет старуха. Попытался оттолкнуть, но освободиться от цепких объятий оказалось не так просто. Эдвард фыркнул и наклонился за веревкой. Шутя, двухголовый бородач поднял тяжелый гроб, поставил на землю и отряхнул руки. Потом подхватил лопаты, закинул их на плечи и удалился, насвистывая "Боже, храни королеву".

   С горящими глазами четверка извращенцев подошла к гробу, даже Камилла оставила Томаса в покое.

   "Бежать! - мелькнуло в голове. - Быстрее отсюда!"

   - Амур, ми амур, - пропел француз и пустил в небо святящееся кольцо дыма.

   - Томас, не уходи далеко, - отвлекся Монтгомери.

   А толстые пальцы Ван Бобселя тянулись к крышке гроба, к ним присоединились кривые и узловатые Камиллы.

   - Найн! - заорал пастор. - Я еще не прочитал молитву!

   "Это безумие, - думал, пятясь, Томас. - Господи, спаси".

   - Томас! - в руке Монтгомери, словно по дьявольскому приказу, появился револьвер. - Хочешь оставить нас, мальчик мой? Гляди, как бы моим маленьким остроносым подружкам не пришлось тебя догонять.

   Кто-то пробормотал что-то на французском за спиной и положил руки на плечи. Фотограф, как он оказался сзади? Француз продолжал непонятно чирикать в усы. Неожиданно паника куда-то ушла, Томас отрешенно смотрел на рот француза, его усы, полусгнившие уши, оголенный череп на висках, червя, шевелящегося в глазу, таракана, выползающего из носа. Тараканьи усы - стрелки часов.

   Томас повел головой, прогоняя наваждение. Француз по-прежнему стоял у соседней могилы и пускал кольца дыма в небо.

   - Открывайте, открывайте, - лепетал Ван Бобсель.

   Монтгомери, оседлав гроб, словно тайская массажистка клиента, орудовал молотком. Камилла в ярости грызла крышку, а пастор читал молитвы по книге, крестясь. Томас разобрал лишь одно слово, которое Шляк повторял особенно часто - "Год".

   Наконец, Монтгомери издал клич, словно Тарзан, заваливший льва, и ловко спрыгнул с гроба. Камилла выплюнула кусок доски, и принялась выдирать заносы из языка и десен. Ван Бобсель схватился за крышку и рывком оторвал, плюхнувшись в снег. Все лица вытянулись. Что там, что в гробу? Пастор не прекращал молиться, крестя мертвого.

   "Езус!" - повторял он.

   - Томас, не стой, как кукла в анатомическом театре, иди сюда, - Монтгомери поманил револьвером.

   В гробу лежала молодая девушка. Конечно, мертвая. Бледное, почти синее лицо, полусгнившая одежда, седые, как у старухи, волосы. Изо рта, ноздрей, из-под век во все стороны разбежались, испугавшись света, черные жуки. Под кожей что-то шевелилось, что-то узкое и длинное. Вдруг показался огромный червь, словно решил взглянуть, что тут произошло. Мир вокруг, наверное, ему не понравился, червь спрятался и даже залепил дырку. Возле правой руки Томас заметил грязный комок шерсти, словно усопшая хотела взять на тот свет муфточку. Неожиданно оно пошевелилось и показало узкую морду. Крыса, огромная, толстая, смотрела узенькими глазками на людей, совершенно не боялась. Словно пребывала в полусне. Она давно здесь обосновалась, - обглодала руку покойницы от кисти до середины предплечья.

   Томас отвернулся, и его вырвало.

   - Пошла! - Монтгомери ткнул крысу револьвером.

   Та лишь зашипела, будто ответила: "Сам пошел!"

   - Куда? - казалось, Монтгомери растерялся.

   "На...", - еще одно шипение.

   А потом целая тирада: "Я в твой дом не вламывалась, вали отсюда, не то всю рожу расцарапаю!"

   - Ах, ты грызун паршивый! - Монтгомери несколько раз с силой надавил на курок.

   Лишь щелчки, Томас поднял голову.

   "Какой же я идиот! Старый псих забыл зарядить пистолет!"

   Его схватила за шею чья-то клешня и ткнула мордой в блевотину.

   - Стоять! - голос Ван Бобселя.

   Монтгомери выругался, и стал заряжать револьвер. После четырех патронов раскрутил барабан.

   - Капитал-шоу "Поле дураков". Поиграем в русскую рулетку, крыска? - поводил из стороны в сторону. - Черт, куда же ты делась?

   - Этот гад хотел сбежать, - Ван Бобсель рывком поставил Томаса на ноги и поволок к гробу.

   - Что же ты так, миленький? - подошла Камилла. - Хотел расстроить мамочку?

   - Пожалуйста, - плакал Томас. - Отпустите меня.

   - Фи-и, мальчик совсем расклеился. Ну, хочешь я тебя поцелую? - и опять потянулась губами.

   - Или хочешь, я с тобой в рулетку сыграю? - приставил Монтгомери револьвер к виску Томаса.

   - Сын мой, - слащаво улыбнулся пастор. - Не беспокойся, я отпою тебя, как надо. Там "Отче в глаз... " и "Еже еси ты труписи...".

   - Нет! - отмахивался от них Томас.

   - Тогда, мать твою, скидай штаны и живо на нее, за работу. Пять минут удовольствия и двести фунтов в кармане. Если б мне за это платили... пятьдесят лет назад.

   - А можно я ему штаны расстегну? - Камилла уже потянула руки.

   - Нет! Я сам!

   За штанами последовали кальсоны, и, наконец, Томас оказался перед компанией с оголенным орудием труда. Жалкое зрелище висело половой тряпкой, сморщилось, даже будто в размерах уменьшилось.

   - Кого ты привел? - спросила Камилла у Монтгомери. - Думаешь этим сморчком удивить свою благоверную?

   Доктор выругался и окликнул кого-то.

   - Карло! Тащи сюда свою коробку. Так и знал, что пригодится.

   Из темноты вышел шарманщик, долговязый, в шляпе с широкими полями, не по погоде легко одетый, и всего в одном полосатом носке. Он крутил ручку большой шкатулки, с виду музыкальной. Эта старинная музыкальная шкатулка играла странную мелодию.

   - Томас, загляни-ка в эту дырочку.

   А чтобы не отказался, в бок револьвером ткнули.

   В шкатулке - ужас, что делается! Пергаментные монстры, уродливые, похотливые твари. И таким развратом занимаются! Обычным развратом, как обычные люди. Просто одно дело людей наблюдать, а другое - уродов, стариков девяностолетних, со змеиными языками до пола, мордами лошадиными и членами огромными, толстыми. Хотя, один вполне нормальный был, даже на Томаса чем-то похожий. Что остальные с ним только не вытворяли?

   Скривился Томас в отвращении.

   - Что-то не видно, чтоб он сильно возбудился, - Камилла щелкнула по известному месту. - Может, импотент?

   - Дай мне, - оттолкнул Монтгомери Томаса. - Что там? Карло, мать твою! Извращенец хренов! Опять уродов включил!

   Шарманщик улыбается только, как дурак, ничегошеньки не понимает. Переключил Монтгомери тумблер на шкатулке.

   - Сейчас смотри. Картины известных импрессионистов, моя коллекция, все подлинники, там и Мане, и Моне, и Ренуар с Гогеном.

   - Может еще и с автографами? Лично доктору... как бишь тебя?

   - А ты как думал? Я с ними по кофейням парижским тусовался, платил, вот они картинами и расплачивались.

   Глянул Томас в шкатулку, вот это зрелище для него. Красавицы выставили напоказ свои телеса, Рубенс бы загнулся, глядя на такое. Так то Рубенс, а то импрессионизм.

   - Ого! - возглас Камиллы. - Наш мальчик начинает шевелиться.

   Не удержалась и губами за член ухватила, хоть не зубами. А Томасу это только в кайф пошло. Он же в шкатулку смотрел, а не на накрашенное старушечье лицо, вот и вообразил, что это импрессионистская красавица у него отсасывает.

   Пришлось потом пастору и Ван Бобселю Камиллу от Томаса оттаскивать, иначе на мертвую покойницу ничего бы не осталось.

   - Глаза! Глаза ему вяжите, - распоряжался Монтгомери. - Не то на мою женушку-красавицу взглянет и того... А как стоит у мерзавца, чуть-чуть до фута не дотянул.

   - Может, мы у него потом для коллекции отсечем? - спросил Ван Бобсель у доктора.

   Томас так распалился, уже сам к своему колу торчащему тянется. Пришлось по рукам настучать. Схватили за локти, Ван Бобсель и Камилла, кажется. А пастор шепчет что-то на ухо, типа:

   - Господь наш милостивый, наполни чресла его семенем жарким, чтобы очумел нехристь померший, чтоб к жизни пробудился.

   Не слышит это Томас, только Камиллу, которая за член держится.

   - Ну и жеребец, - бормочет старуха, - как хотела бы я оказаться на месте дуры покойной. Жалко такого, с такой-то палкой.

   А переть куда? Не видно ж ничего, повязка на глазах. Можно подумать, поможет - трупный запах уже проникать начал. Словно подумал кто об этом, тотчас прищепку повесили. Схватили член в две руки и суют куда-то. И еще в поясницу вороненым стволом упирают, прогинайся мол.

   - Во имя старика, старухи и золотой рыбки, аминь, - да что этот пастор бормочет? Напился что ли?

   - И не введи нас во искушение, но во влагалище!

   Прогнулся Томас и упал, на труп должно быть. А рука, наверное, Камиллы, что за член держалась, резко выдернулась. Томас прямо в цель попал, управляла старуха.

   - Фрикции, твою мать, фрикции! - голос Монтгомери.

   И тут что-то острое в задницу вонзилось. Словно кошка когти выпустила, так то ж Камилла.

   - Работать не будешь, всю спину расцарапаю, - заявляет.

   Делать нечего, бояре, давай Томас задницей двигать. Под странную мелодию подстроился. А Камилла на него сверху улеглась и за ухо кусает. А больно же как!

   - Вот она! - закричал вдруг Монтгомери и из револьвера выстрелил.

   Тут и Камилла, как резанная, завопила. Значит, не она это за ухо грызет. Убралась старуха со спины, а ухо уже разодрали.

   - Крысу! Крысу сгоните! - заорала Камилла.

   Мать ё! Это крыса грызет, чумы небось разносчик. А за второе ухо еще кто-то кусает. Вторая крыса?! И за спину обнял, словно, не некрофилией Томас занимается, а реальную, живую бабу имеет. Словно под ним не мягкое тело полуразложившееся, будто шелковая прохлада кровати, словно под руками плоть не отдирается, и в теле ничего не ползает. Все эти жуки на тело Томаса не переползают, а черви в мертвой вульве его член за своего собрата не принимают.

   Ласкает руками, поцеловала даже, из мертвого рта жуки в живой рот переползли. А Томасу все до лампады, отпердолись лишь бы телку эту. Отмахнулся от крысы рукой, не так-то просто ее согнать, свежее мясо вкуснее полуразложившегося. Ухо уже сожрала, прожорливая зараза, за щеку принялась.

   - Извращенцы хреновы! - вообще-то Томас жестче выразился. - Крысу сгоните!

   А те шуршукаются о чем-то втихаря, настоящие шуршунчики.

   - Инструмент, инструмент давай! Молоток!

   - Не проснулась она еще.

   - Как не проснулась, смотри, как жеребцу нашему подмахивает, понравилось стерве!

   И прямо над оставшимся ухом Томаса:

   - Всю жизнь я умолял, пресмыкался перед тобой, служил, как собака, пользовал при жизни. Думал, заслужу бессмертие. Нет, ты только смеялась, а потом, жизнью замучившись, в гроб слегла. А я как же? Посмотри, мне недолго осталось, а я... я хочу жить. Прошу, ради всего, сделай меня таким же, как сама.

   - И меня, и меня, - Ван Бобсель кричит. - Ведь помнишь, сыночек я твой, сводный. Не оставляй, не дай мне умереть!

   - А меня помнишь, дщерь моя? Я исповедальник, вы в Германии тогда жили, в Алтенвинкеле... Ты мне на исповеди и призналась.

   - А я твоя лучшая подруга.

   Смеется только покойница и трахается интенсивно. Партнер ее тоже, зубы сжал, на крысу внимания не обращает. Все остальное вообще мелочевка, жуки, черви - незаметно. Мелодия шарманки убыстрилась.

   - Ах, ты так! - зло закричал Монтгомери. - Я умру, но и тебе, сука, не жить! Думаешь, мы просто так сюда явились? Знай, у меня полный чемодан противовампирских прибамбасов!

   - Месье! Месье! - француз на английском таком ломанном, что всем поломанном. - Дайте месье кончить. И - фото для моего журнала.

   Щелчок от аппарата стал сигналом Томасу. Выстрелил он из пушки своей десятидюймовой, да так, что сука усопшая под ним чуть сквозь землю не провалилась. А черви, что в мертвой вульве копошились, захлебнулись должно быть от спермы влажной, да и зажарились от горячей.

   Застонал Томас, а баба его...

   Тут его с местечка холодненького и стащили. Скинул повязку, глядит, а "Ван Хельсинг" молотком кол в грудь его любовницы забивает. Священник молитвы читает, Эмиль с фотоаппаратом возится, Камилла кол держит.

   Кричит покойница, извивается. Хоть оргазм дали перед смертью испытать. Вдруг, как займется пламенем, в факел превратилась. Огонь на остальных перекинулся - упали в гроб, кричат, корчатся. Лишь Монтгомери в стороне стоял, лишь опалило его слегка.

   Француз фотоаппаратом щелкает, а из гроба словно огненные люди лезут, руки к Монтгомери тянут, то ли защитить просят, то ли зажечь хотят. Не растерялся доктор, в каждого по пуле всадил, может, оно и правильно - легкая смерть все-таки.

   Не стал дальше Томас смотреть, задал стрекоча, как есть без кальсон.

   - Стой! - Монтгомери орет. - Врешь, не уйдешь! Мы уже и саван для свидетеля приготовили!

   Нажал на курок и выругался, забыл, что только четыре патрона вставил в барабан. Остановился, в карман полез. А Томас бежит, не разбирая дороги, руша ограды, сшибая кресты, как слон деревья. Упал, перевернулся на спину. Дыхание тяжелое, что после спринтерского забега с препятствиями. Холодный мокрый снег падает на лицо - зима в Лондоне, ранняя.

   - Где ты, мой мальчик? Выходи, не пугай дедушку! - Монтгомери зовет.

   Наверное, револьвер успел зарядить. Некогда, разлеживаться. Подскочил Томас и крест из ближайшей могилы выдернул. Хоть какое-то оружие. Спрятался за дерево, ворона на ветке каркнула, на лоб нагадила.

Холодное мокрое дерьмо падает на лицо.

Ворона гадит, не спугнуть -

Монтгомери рядом.

   - Мальчик, ау! Куда же ты спрятался?

   Х-хрямс! Слабую старческую голову не мудрено крестом расшибить. А дальше все вырубилось, еще удар, и еще, по голове, по груди, по ногам. Зачем? Словно, от этого Монтгомери мертвее станет? Лишь когда крест в руках сломался, Томас отпрянул и на колени рухнул. Заплакал или засмеялся?

   Вспышка. Это француз с фотоаппаратом. Томас схватил револьвер и выстрелил два раза.

   - Ты сумасшедший, месье? - фотограф по голове постучал. - Раз до сих пор не понял, кто я есть.

   Томас отрицательно замотал головой и еще раз на курок надавил. Сквозь француза пуля прошла, тому даже увертываться, как Нео, не пришлось.

   - Азм есьм! Я вампир! Высший вампир мира мертвых! Шутка. Можешь звать меня просто Люцифером.

   - Какой еще Люцифер?! Откуда здесь дьявол мог взяться?

   - Месье, мне одного кадра для обложки не хватает. Давай заключим сделку. Ты пойдешь и трахнешь... ну, вот хотя бы Монтгомери, чтоб далеко не ходить. А я тебе, все что душа пожелает.

   - А давай ты сам себя в задницу поимеешь?

   - Думаешь, не смогу?

   - Да пошел ты....

   Плюнул Томас, и сам пошел... к воротам.

   - Неужели тебя не прельщает слава? Победы, рекорды, поклонницы? Хочешь, я сделаю тебя богатым и знаменитым, дерзким и красивым? Поселю в Санта-Барбару, недалеко от виллы Майкла Джексона. Нет? А хочешь "Макларен Мерседес"? Прикинь, такой висельник 19-го века, а уже "Макларен Мерседес". Не хочешь?

   Все напрасно, ушел Томас. И тут сторож из сторожки с бутылкой вылез.

   - Мать вашу! Что за сияние за моим окном вы тут устроили?! Кладбище хотите спалить?

   - О! Джон, тебя ведь Джон зовут? Хочешь, чтобы было море пива, а ты дельфином стал красивым?

   - Только чтоб пиво было "Хольстен".

   - Выбери другое!