Холодно-то как, жуть. Плотнее закутываюсь в хламиду, помогает только слабо. Шаман проклятущий, хоть бы чего теплее дал, чай не лето знойное.

   Нога по голень в сугроб проваливается, только бы в обувку не набралось, намочишь, считай и все на этом. Ступня в раз отнимется, а куда ты такой, одноногий, доковыляешь, даже вниз слабо. Не дойдешь. Повезет, если из охотников кто наткнется, только не бывает так, на всю округу их парочка, да из землянок своих вылезут не раньше, чем снегопад кончится.

   Кружат, кружат мухи белые в небе черном. Так бы и залетели в глаза, или в рот, а то и по щекам жалами ядовитыми проехались. Маска спасает тряпичная, до самой грудины она, что колпак какой. Ни прорезей, ничего, только два стеклышка темных на месте глаз вставлены. Все ровно ничего почти не видно, ночь, да еще и снегопад. Только что в деревья, как слепой, не тыкаешься.

   Далеко до пещеры ковылять, полночи считай. Хорошо шаману, в тепле сидит, в теплых шкурах медвежьих, возле костерка, супец варит, да нет-нет и ложку другую в рот сунет. Отрыгивает громко, да пузо чешет. Стар он, чтоб по горам ночью путаться, а ведь обязанность прямая. Вот мне, ученику его, и отдувайся. Хоть бы одежку какую дал, нет, говорит, тебе молодому полезно по холодку пройтись. Он сам столько находился, ноги гнилью поросли, только и может что по селу с палочкой. Хоть загнулся б уж скорей, кровопийца.

   Метель, ветер с ног сбивает, на колени падаю, и чуть сверток мну, что в руках. Младенец проснулся, и кричать начал. Повредил я его или что? Да что с ним станется-то, с мутантом?

   Лицо раскрыл, кричит, морщится. Чего орешь, некому титьки дать, нету тут мамки твоей, как узнала, что сына забирают, в раз розумом повредилась, у старосты теперь в чулане воет, да об стены бьется. Так староста - ребенка отец, жаль, конечно, сына было, кто спорит. Но как закону супротив пойти? Нельзя мутантам среди людей быть.

   Вот и несу его в пещеру священную, проверить чтоб. Да кто ж сомневается? Мутант это, как есть мутант. Нет, чтоб сразу голову об камень разбить, или в мешок и в прорубь. Так тащусь тут, муки терплю, холод, сгинуть могу.

   А ну, орать прекрати! Только воплей твоих не хватало. И чего я тяну-то в даль такую, нет чтоб в лесу бросить, и ночь под елью пересидеть, потом прийти к шаману, так мол и так, мутант то был. Как будто и так непонятно? Вон снег на личико падает, а ему по бубну. Орет себе, у нормального давно б кожа на гной изошла. Я ж не от удовольствия в маске этой. Хоть и не младенец, все равно себе дороже, потом с месяц проваляешься с лицом перебинтованным, что мумия та.

   Ну, будет. Баю-баю-баюшки, спи сыночек маленький. Для мутанта пою, кто подумать-то мог. Угомонился щенок, слава богу, заснул. Теперь осторожно, не разбудить чтоб. Внимательно в личико вглядываюсь. Хоть что, след единственный. Снежинки тают и текут по шейке капельками. Не шипят, кожу не лохматят, следы красные не оставляют, и боли никакой, иначе б не спал так сладко. Пошел вдруг снег нормальный? На себе проверить что ли, высунуть ладонь из рукавицы, лодочкою сложить и ждать, когда эта мушка колючая упадет. Разбежался. Если б одна только, так их тут рой целый. Враз облепят, а куда я с рукою пораненной уйду? Перевязать даже нечем. Да и не бывает нормального снега. Мутант это, и сомневаться нечего.

   Нельзя просто так убивать, супротив закону это. Обязательно в пещеру снести. Шаман говорил, так мутантом любого обзывай, его, меня, старосту даже. И как докажешь? А тут, сходишь, не помрешь, не мутант значит. А бывало, обманывались люди. Всем селом кричали - мутант, а пещера приняла, обогрела. Только не на моей памяти это было, шаман старый сказывал, не этот, не нынешний, а тот еще, что до него.

   Вон пещера видна, подъем преодолеть осталось. Тропы ж никакой, не каждый день мутанты рождаются. Раньше, вообще была редкость большая, раз в тридцать лет, в сорок. А сейчас и пяток не пройдет, как в семье какой и мутант. А к пещере кому ходить, как не мне теперь? Раньше шаман путался, меня лишь раз брал, предыдущий, показать чтоб, что да как.

   Их даже за людей считать нельзя. Не все такие умные, как мы, не все мутантов убивают. Вот и расплодились банды целые, по лесам, да по горам прячущиеся. Одному и ходить стремно.

   Вход светится, огонь внутри непреходящий, горит, сколько мы себя помним. Пришел, наконец-то, устал, руки от свертка опадают, ноги заплетаются. Долог был путь, уж и небо на восходе светлее стало. Ничего, отделаюсь от ноши, обогреюсь возле пламени, отосплюсь и назад.

   Ступени полустертые вниз ведут, их так давно выбили, что не помнит никто. Стены зеленым блестят, переливаются, красотища какая. Жить бы нашим всем здесь, где еще место такое найдешь, лучшее, тепло, светло. Рай, да только недели через две голова страшно болеть начинает, и голоса всякие слышатся. Еще бы, место-то священное, боги живут, нельзя людям около них. Если ненадолго только, в гости, будто. Вот, как я сейчас. Сразу ничего, рады они, а потом надоедать начинаешь, вот тебя и выпроваживают.

   Ниже спускаюсь, еще ниже, трясет прям всего. В прошлый раз тоже так было, огонь несгорающий близко. Ребенок проснулся и в плач. Чувствует душа мутантская свою погибель. В пот меня бросило, от волнения все. Иду и слышу, как сердце бьется, мое и его, мутанта.

   Вот он, зал огня непреходящего, будто река внизу, цвета, словно трава молодая весенняя. Кипит, и языки вверх тянет, потому и пламя это, не вода никакая. Он него жар исходит. Снег, что на одежду налип, высох, а ведь пропитал уж, тревожно пропитал. Наверняка, следы останутся, не на одежде, на коже. Потом травы у шамана проси на компрессы охладительные. А он скуп на такие дела, продавать выгодней, чем ученику своему помочь. А кто для него эти травы собирал? То-то и оно, себе по закону не положено, все мастеру отдавай.

   Ребенок кричит, надрывается. Прижимаю его крепко, не ровен час, вырвется, у мутантов и в возрасте таком силы немереные. Скинул маску-колпак, в пещере уж без надобности, сверху ничего не падает, если и сядет песчинка какая, так не снег ведь. А хуже снега только дождь. Пришлось рукой заслониться от света яркого, что от реки-пламени исходит. Вот как оно с непривычки-то, после стекол темных, на глаза напяленных. Не потому ли ребенок так ревет? Заслонил ладонью его от реки, а этот сразу стих и лапку свою потянул, словно я играюсь. Прям нормальный, не поверишь даже, что мутант - выродок, кабы не его выгляд.

   Вспышка. Будто пламя в очаге треснуло, когда шалашик дров рухнул, снизу подточенный. Пещера напоминает словно, зачем я пришел. Отдавай мутанта, не стой, не думай, опасно много думать.

   На больших рыжих цепях мост над огнем подвешен, деревянный - не деревянный, в раз сгорел бы в пламени, каменный - да как каменюки так вычешешь, да один к другому пригонишь? Да и с виду, будто одна каменюка это, с дырами, сквозь которые пламя под ногами виднеется. И цепи, и мост словно мхом светящимся поросли, твердым только, что изумрудины те. Ребенка двумя руками держу, вдруг упадет, мост раскачивается слегка, а из-под ног в огонь камешки сыплются, вспыхивают там, фонтанчики вверх выбрасывают. Страшно, в прошлый раз я шамана у моста ждал.

   Тяжело дышать, малыш вон сопит, и кровь у него носом пошла. Ничего, потерпи, не долго мучаться осталось, а там или наш ты, или не наш. Вдруг сейчас случай такой, когда все ошибаются, даже я.

   Переступаю дыры между дощечками каменными, которые не каменные, осторожно. Упасть - не упаду, но вдруг нога застрянет. Вниз лучше не смотреть, языки огня некоторые почти до моста самого достают, и, странно, жарче не становится, наоборот, будто холод принизывает. А впереди площадка круглая, с перилами, возле самого пламени, ниже моста. Там лесенка небольшая, спускаюсь. Одна ступенька, вторая, одной рукой ребенка прижимаю, второй за перекладины держусь. Почувствовал, что держать перестали, вырывается, ручки тянет. Они обгорели у него словно, волдырями покрылись, и кожа покраснела.

   Пламя выше перил поднимается, а те с меня ростом, некоторые языки чуть на площадку захлестываются, словно сковородка это, водой облитая. Но не шипит ничего, пара никакого, вообще звуков нет, зеленый огонь только чуть потрескивает и гудит. Или это только в голове у меня, словно дурная она, круги зеленые пред глазами.

   А в центре место то, куда ребенка положить нужно, крестом в круге помечено. Только тряпки с него содрать сперва, чтоб не мешало ничего пламени с мутантом покончить. Руками дрожащими распеленываю, даже по щеке капля с глаз прокатилась, с трудом проскользнула между язвами. Ничего не зависит от меня, если не положу, куда тогда дену? В село не понесешь, там с ношей такой самого камнями забросают. В лесу тоже не спрячешь. Нет, огонь священный - единственная его надежда. Вдруг выживет, вдруг он такой, как все.

   Не верю в это. Кожа розовая, мягкая, зубов нет, ручки маленькие с пятью пальцами, на ногах даже, и коготки что не коготки вовсе, смех один. Ничем на нас не походит.

   Наклонился и положил. Нотки отчаяния слышаться, и голос с присвистом. Кожа, конечно, посерела и волдырями покрылась, да разве с моей сравнишь? Скинул варежку и на руку посмотрел, будто в первый раз. Морщинистая, черная, с язвами мозолей, загнутыми когтями, четырьмя пальцами.

   Пламя мутанта пожирает. Он дергается, уже не кричит, хрипит только. Все чернее и чернее становится, цвета того же, что и моя кожа. Язвы, морщины глубокие, словно кора древа столетнего. Будто пламя перерождает его, нормальным делает. Полежит еще немножко и палец лишний отвалится.

   Воображаю себе что-то. Хвосту даже в пламени не вырасти.

   Затих мутант, ни звука, ни движения.

   Взял в руки и ладонью провел, погладил. Мертв, убило его пламя, не признало своим. Опять с глаз капли потекли, недалеко, посреди щеки превратились в зеленые камешки слез.

   20 мая 2004 г.