Апокриф (греч. «тайный»). – 1)Произведение с библейским сюжетом, содержание которого не вполне совпадает с официальным вероучением…; 2)Сочинение, предполагаемое авторство которого не подтверждено. Апокрифический – сомнительный, вымышленный, недостоверный.
ПРЕЛЮДИЯ К ИЗЯЩНОМУ
Как и все «совы», Диксон с утра несколько рассеян и самоуглублен, в глазах вместо буйно-ночных фантазий — усталый штиль. Утром, закончив работу, прогулял «болона» Чарли по тихим закуткам Солнечного, где, как советовала одна из иркутских газет, и нужно жить, чтобы быть знаменитым — куда ни плюнь, попадешь в художника или поэта. Потом сон — 3-4 часа, и вот визитеры... Человек свободного полета, а пунктуален, как кайзеровский фельдфебель: в три у него встреча, в семь — тоже; в книжечку записал, но и так помнит.
Мы ходим по его музейно обставленной квартире, то и дело натыкаясь на взрыкивающего Чарли, и рассматриваем полотна местных знаменитостей: Башарин, Шпирко, Беседин, Муравьев...
— Эти вот несколько картин писал мой друг Валера Мошкин… Талант! А эти - ребята из козловской коммуны. Когда развалилась община, двинули пешим ходом в Тибет...
Как циник (в подлинном значении этого слова — по Диксону), склонный к реализму, не удерживаюсь от замечания: вот-де, бытует такое мнение (преимущественно в психиатрии, разжеванной еще Ковалевским), что творческая состоятельность в основе своей чаще имеет шизоидное начало; возьмем, к примеру, Дали, в манере которого (по-моему) и написаны эти «тибетские» картины. У него даже названия «параноидальные»...
— Нет, врешь! — обрубает Диксон, извлекая из книжных недр монографию о Дали.
И только тут до меня доходит (каким-то путано-ассоциативным образом), откуда у Диксона в его последнеизданной повести «Когда боги шутят...» появился некий господин Сальвадоре...
О, этот блистательный господин Сальвадоре! Повар от Бога! Маэстро, гений кулинарии! С журналом в руках Диксон озвучивает своего героя — аж слюнки текут. Наверное, только в шмелевском «Лете Господнем» есть такая поэзия яств. Откуда, допытываюсь, откуда у человека, живущего, как и все, в основном за счет жениных пирожков и дачи, такие познания в гастрономии?
— Да кто бы знал... Синтез знаний. От маминой микояновской «Книги о вкусной и здоровой пище» до современных Похлебкиных.
(Сальвадоре — от Сальвадора, лобстеры первого — от омаров второго... Единственный критерий, по которому оценивается человек, независимо от того, повар он или художник — его способность увидеть и выразить красивое.)
— Помнишь, как у Чехова? В человеке все должно быть прекрасно — и мысли, и душа... Так вот, мой друг Толя Кобенков к этому добавляет: «И похмелье». И когда ко мне заявляется Т. (иркутский литератор) с большого бодуна и торопит: «Ну, вот хоть столечка налей...», я начинаю над ним издеваться: «Подожди, по полному налью, а пока вот вазочки, салфеточки, порежь, протри, постели». Он уже весь из себя... Но сделай так, чтобы — оп! совершилось на высоте, изящно… У меня вот имеется «джентльменский набор» - как думаешь, что там?
- Зубная щетка... - завожу я.
- Нет, - досадливо машет Диксон и в домашнем халате, этаким «свежим кавалером», тащит меня на балкон: в футляре из-под кларнета пара граненых, троица стопарей, вилки-ножички - что-то вроде скатерти-самобранки, - выйти на природе посидеть тоже надо красиво...
«ВСЕ ЭТО БЫЛО БЫ СМЕШНО...»
Кто-то заметил: «У Диксона дома как в музее - все на месте...» Вазочки и кинжалы, статуэтки и кортики, пишущие машинки и самовар... Фотографиям в рамочках, кажется, несть числа: от себя, родного и молодого, до Че Гевары - в знак былых братаний с кубинскими военными курсантами-революционерами.
Но нет ничего лишнего, каждая вещь - как осколок жизни. Вот, казалось бы, совсем пустяшка - в тарелочке семь «лебедей» из «застойных», при «галстучке», водочных пробок. «Фольговых беретиков», — поправляет Виталий Алексеевич. Сия композиция, «рожденная в процессе трехдневного пьянства в августе 91-го», называется «ГКЧП». Особенно умиляет лебедь-отшельник с узнаваемым родимым пятном на лбу.
- Это мы так смеялись в те дни, — ухмыляется Диксон, будто древний святитель, на полном серьезе веря, что частый смех расслабляет душу. - В глубине настоящего юмора, по-моему, всегда кроется печаль. Посмотрите на Зощенко - какая грусть в глазах...
По соседству с «лебединым озером» пылится еще одна «шутка» Диксона — ручные часы с юбилейным советским рублем вместо стрелок. В чем же здесь юмор — застывшее время?.. А воздетая длань Ильича между тем упирается в цифру «11»: именно в этот воспетый дворовыми бардами час распахивали свою душу винно-водочные магазины.
Главное достояние «республики Диксона» — конечно же, книги, многие из которых — благодаря автографам, тоже в память. Шолохов, Фатьянов, Астафьев, Битов, Солженицын, Булат Окуджава... А это откуда — Семен Михайлович Буденный? Почти умоляю: расскажите! Рассказывает Диксон — как пишет...
А вот последняя «виза» Евгения Евтушенко:
Не нужна редиска нам
И рыжая морковь,
А нужна нам с Диксоном
Дружба да любовь.
- Это жена Володи Пламеневского нас салатиками до икоты запотчевала, с дачи, мол, все свежее, без нитратов...
Было это совсем недавно, во время фестиваля поэзии на Байкале. Бродили с Евтушенко и Леонидом Шинкарёвым по ночному Иркутску, слушали новомодную музыку, а потом, сидя в холле гостиницы на Свердлова, с грустью говорили об исходе изящного, интимно-лиричного — с чего когда-то начинали они. На смену идет ор, дурная сила и, что хуже всего, кич.
ШОРТИКИ ДИКСОНА
В распахнутое окно залетает жалостливый голосок поп-кумира: «Ты же без меня пропадаешь зря, ла-ла-ла-ла-ла...»
Потягивая кофеек, Диксон едва не бранится:
- …Ну, ладно еще Пугачева, а то ведь какая-нибудь фитюлька — и директор-то у нее уже есть, и пресс-секретарь, и телохранители... Поет: «А я как лошадь, загнанная в мыле...» Стыдно было смотреть, как Киркоров в Витебске рыбой зевал, когда отключили «фанеру». Звездюки! В литературе та же ситуация…
Разъярившийся Диксон перемывает косточки всей борзопишущей братии - от иркутских цеховиков и журналистов до алчных «московитян».
- Самая пакость в том, что пишут на заказ, отдаются нелюбимому. Это даже в межличностных отношениях плохо, а тут... Язык затерт, утрачено первобытное значение слова...
По мненью многих, «судей решительных и строгих», диксоновская хула — как бальзам на литературные раны...
К слову же самого хулителя придерется разве что «глухой» иноземец — для перевода Диксон плохо приспособлен. В муках прочитывают его в Англии, Франции, Испании, США. Турки, взявшись за «шортики» Диксона (так он называет свои миниатюры), руками лишь развели. Решительно невозможным оказалось перевести такую фразу знатока иркутской богемы: «Что за бардак у тебя в мастерской — даже стакана нет!» По-турецки стакан — «бардак». Получается — стакан без стакана. Абракадабра какая-то. Позвонили Диксону: понять не можем — едем за авторским переводом.
Вот такие у Диксона «шортики».
ОФИЦЕРСКАЯ КОСТОЧКА
— Я, конечно, не подарок. Дело в том, что, проведя большую часть жизни в Вооруженных Силах, я с трудом адаптировался в цивильном мире. Меня раздражает какое-то гуттаперчевое отношение людей к своим обязанностям — я их называю гражданскими штафирками. В рукописи нового романа у меня есть такой эпизод: один мокроносый чиновничек выходит на прошпект: «Эй, извозчик, вот букет роз, отвези... Екатерине Ивановне». — «Слушаюсь, барин». Все. Он знает, что будет исполнено. Найдется ли сейчас такой таксист? Деньги возьмет, но розы не отвезет, собака...
- А вдруг?..
- Такого человека я очень хотел бы встретить. Сдружился бы с ним. У меня сложные отношения с людьми, но чтобы я что-то не сделал - такого сказать никто не может… Всю жизнь был сдержанным человеком, сейчас могу иногда вспылить. Если меня обманули, сразу выступают шипы. Есть вещи совершенно безобидные, но они тоже раздражают. Может, не совсем удачный пример: отправляю с оказией книжку в подарок, и ни слова в ответ. Не понимают, что ли, что есть какие-то правила человеческого общежития, хорошего тона, наконец…
ЕСЛИ СЛЕПОЙ ПОВЕДЕТ СЛЕПОГО...
Иногда о нем рассказывают странные вещи. Совершенно в духе Хармса.
Однажды, говорят, писателю Диксону, большому любителю помузицировать (в молодости он был крутым лабухом, «просвистевшим» в джазе не одну тросточку), понадобилось перевезти пианино из Лисихи в Солнечный. Дело было глухой, напоенной хмелем ночью. Грузовика под рукой не оказалось, и тогда, вспомнив, что пианино имеет собственные колеса, Диксон соорудил самоходный музыкальный прицепной агрегат на базе автомобиля «Волга». Припозднившиеся в районе лисихинского кладбища прохожие, завидев на дороге бегущее вслед за машиной пианино, истово крестились. Когда же пианино осталось без колес, а произошло это на «кольце» перед Солнечным, неугомонный Диксон ударил по клавишам, огласив окрестности «Серенадой Солнечной долины», — проезжавшие мимо «новые русские», поаплодировав, расстегнули пухлые кошельки...
- Виталий Алексеевич, было дело?
- Апокрифы, - отмахивается.
-А еще, говорят, видели вас на паперти — «слепым», с баяном и кружкой для подаяний. Так?
Диксон хитровато почесывает затылок:
- Есть тут у нас один слепой, на баяне играет у рыночка. Иду как-то, слышу - фальшивит. Я и сделал замечание. А ты, говорит, покажи, как надо. Присел, играю,
тоже в черных очках был. Пока наяривал, полбанки монет накидали. Знакомые приметили – глаза на лоб вытаращили...
Так рождаются апокрифы.
Слухастый ночной прохожий остановился под окнами Диксона: что-то кричит, завывает на разные голоса писатель — никак, трекнулся? И невдомек побродяжке, что так иногда делается книга — это ее интонации, ее диалоги рвутся на свет. Где ж вы «видели» тихие роды? Но даже жена иногда постучится в дверь ночного кабинета:
- Всё в порядке? Все хорошо?
Ему хорошо:
- Писать надо легко, играючи, без пота и крови, как советуют наши отцы-литераторы.
DIXI
За пять лет у Диксона вышло четыре книги. Столько же написано, но ждет своего часа. (Есть еще «вечная», непубликуемая при жизни книга с подзаголовком «Записки физического лица»). Дело, конечно, не в количестве, но и этот «показатель» привычно гарантирует, что об авторе знают всю подноготную. Но о Диксоне достоверно ничего не известно. «И знать не надо, - считает он, почти сознательно нагоняя «апокрифический» дым.
- Читателю должно быть интересно не то, был я тигроловом или китобоем, а мои книги. В них при желании можно найти много ответов - я расставил достаточно «мин».
Автобиография - «жанр» преимущественно советских писателей… Казалось бы, что гадать — «человек-остров»: писатель с уважением относится к «островной культуре» (Японии, Великобритании), к ее здоровому консерватизму и самодостаточности. Но особо въедливые читатели подметили: одно из своих эссе Диксон закончил веско-латинским «dixi» — я сказал. «То есть, смысл имени уходит как бы в язык», в «обреченность»...
Заканчивая свой «апокриф» о Диксоне, я, к сожалению, не могу воспользоваться его «узаконенным» термином «dixi», потому как не сказал я о писателе почти ничего, а лишь заикнулся. Гораздо больше (в одном из автографов) сказал Евтушенко:
Мои скитания-витания
Меня однажды привели
В объятья Диксона Виталия —
Он ведает, в чем соль земли.
«Московский комсомолец в Иркутске», 27 сентября – 4 октября 2001 г.
