"Император отдает приказы военачальникам,

папа рассылает буллы христианскому миру,

а сумасшедший пишет книгу"

(Алоизиус Бертран. "Гаспар Полуночник")

ВСТУПЛЕНИЕ ФОТОГРАФИЯ ГЕРОЯ

- ЭГЕ, ВОТ ЗАНЯТНЫЙ ОБРАЗЧИК В ПОЛЕ НАШЕГО ЗРЕНИЯ! - СКАЗАЛ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК, ПОЖИЛОМУ. ОНИ СИДЕЛИ НА ТЕРРАСЕ ЗАГОРОДНОГО ДОМА, НА БЕРЕГУ УАЗЫ, КОНЧАЯ ЗАВТРАК. ЮНОША ПРИНЕС ИЗ КОМНАТЫ ДВЕ ПАРЫ БИНОКЛЕЙ.

- А, вот как славно повернулся! Теперь он перед нами во всей своей красе. Вот так профиль!

- Да, незаурядный, - согласился старший.

- Какой угол, какой срез, больше, чем у самих Людовиков! И узласт, что породистый индеец. Голова - лестница пирамиды, первая ступень которой - подбородок.

- А может быть, и нижняя губа.

- Да, да, вы правы, она - предельный выступ, вынос за вертикаль.

- Тяжелее подбородка.

- Это рот - сластены... но и постника, и нелюдима, одновременно - самолюбивого и безвольного человека, но в то же время и - упрямство, и прямолинейность, и звериная наивность-искренность, несмотря на все выверты.

- Да, большие возможности, несомненно - налицо! И при благоприятствующих обстоятельствах он сможет сыграть, пожалуй, и немаловажную роль.

...Искренно перекидываясь из одного лагеря в другой.

- А, он раздевается купаться.

- Едва ли, вода еще холодная, а он - слишком нервен.

Судя по прилившей к лицу крови, он долго шел... Это человек - из тяготеющих к бродяжничеству. Пока, конечно, - любитель, не созревший, для этого ему нужно еще несколько лет - мытарств, испытаний. Вероятно, он удовлетворится - поплескать воду на вспотевшее тело и голову, подержать в реке - ноги, и уж конечно - принять солнечную ванну.

- Ваше расписание выполняется с точностью! Это удивительно!

- А иногда и набок.

- Благодаря очкам старого образца... и где он сумел найти такие? ...Он может сойти за старуху.

- Он собирается завтракать, принимая солнечную ванну.

- Да, солнце розовым цветочкам, разбросанным по его телу, не помешает!

- Грудная клетка у него - более чем удовлетворительна.

- Он из породы - глубоко-дышащих, горцев, пешеходов, у которых развитие грудной клетки преобладает над развитием головы, определяющим горожан.

- ...По всей вероятности - вегетарианец.

- Начинает с яиц. А хлеб, кажется, жесткий, да - сухари. Два яйца, - теперь на сухарь кладет масло, а в рот, прямо с перочинного ножа, переправляет, должно быть - творог и одновременно - шоколад, который в смысле количества - не обойден. А вот, из мешочка, высыпает на ладонь... что это может быть?.. несомненно сладкое же, что можно есть после шоколада?

- Словом - малокровие, анемия... И в таком вытянутом, хоботообразном рту зубы могут быть - только кривые и зубчатые.

- Наконец-то он - пьет! Это не вино, и даже не пиво, и не минеральная вода... Да это - молоко!

- Ну, само собой, он - не южанин!

- И не западно-европеец.

- Это - русский.

- Да, вот прекрасный образчик - интернационализации, сдвига лица! Русский краснокожий!

- Но, несомненно - славяно-монгол, восточно-европеец.

- Евразиец.

- Вот он - герой Достоевского. Кто он: Раскольников, Мышкин, Ставрогин или один из Карамазовых?

- Да, конечно... Но он не вполне тип Достоевского, в нем много и от Гоголя, - вы знаете такого писателя?

- Словом, он еще - не преступник?

- О нисколько! Его лицо - отпечаток, больше всего, тайных страданий, любовных неудач и, как мы уже сказали: пыток уязвленного, щепетильного самолюбия и глупейших недоразумений, вытекающих из беспомощности и наивности, благодаря его отмежеванности.

Человек - исключительной тонкости, нервности, даже граничащей, может быть, с предвидением, и по отношению ко внешнему миру он чист, как стекло, как один человек на сто тысяч, - но это пластинка высокой чуткости, которую способны воспламенить - строка поэзии или газеты, музыкальная фраза или чужая мыслящая, направляющая, приказывающая, все равно, хорошая или дурная - воля. Он примет и соединится одинаково искренно и пламенно.

- И, под мимолетным порывом - совершит самое страшное дело?

- Не сомневаюсь!

- Но, тотчас остыв, излившись, он - пропащий человек!

- До первого проницательного, опытного взгляда, поставленного ребром - вопроса. Он скрывать, лгать, утаивать - неспособен, сам сейчас же искренно покается, заклюет себя.

- Такому человеку, конечно - немыслимо вести спокойный образ жизни.

- Проще говоря - мало искушенный дикарь?

- О, бродяги созданы не для этого. В том-то все и несчастье!

- В любовных делах, откуда всегда сыр-бор загорается, вечно виноваты сами! В одно случае - поторопился, в другом, уже не решаясь, - пропустил. Непременно мимо - или перелет, или недолет.

- То же и с заработком: распущенность, больное самолюбие, и кончается всегда тем, что намеренно все испортит и откажется от службы - сам. У этого еще, что называется, почти приличный вид, он, очевидно, живет и зарабатывает искусством.

- Это - одна из немногих областей, в которых они способны дышать.

В направлении нашего распотрошенного героя показался человек.

Чтобы избежать обычных приветствий и болтовни, он быстро оделся, собрал вещи и, надевая сумку на ходу, зашагал прочь.

1. ЗЛОЙ МАЛЬЧИК

Дети пошли в лес и заблудились.

Всю ночь просидели они под кустом, прижавшись друг к другу, не решаясь плакать, ожидая каждое мгновенье - начало страшной сказки.

Утром, в овраге, они увидели - Серого Волка и Красную Шапочку.

Она спала, забравшись в его шерсть, так что видно было только одну шапочку.

Заметив их, Волк радостно замахал хвостом и начал улыбаться.

С криком - "Красная Шапочка!" дети бросились к ним.

Шапочка сказала, чтобы их так не звали, потому что это не нравится ни ее дружочку, ни ей.

Волк расправился, потянулся, прыгнул в ручеек побарахтаться, а девочка умылась.

Наевшись лепешки, которая никогда не убывает, все начали искать землянику.

Дружок показывал места, где ее было много.

Потом принялись бегать, бороться с волком, кататься на нем по воздуху.

Насажав на спину гостей, крепко державшихся за шерсть, он разбегался и, расставив лапы, как пловец, становясь похожим на скат-рыбу, на ковер-самолет и, то крутя хвостом, как пропеллером, или пользуясь им как рулем, поворачивая налево или направо, поднимаясь и опускаясь, - перелетал овраг, мягко падал на землю и устало лежал несколько минут.

Потом, жадно напившись, принимался снова.

Красная Шапочка сказала, что он не хочет летать, как Серый Волк в сказке, а учится по-аэропланному, с тех пор как они появились.

"А разве раньше их не было?" - спросили дети.

- Люди начали летать недавно, - ответила Красная Шапочка.

- Мы с Дружком - старые, нам по двести лет. Так жить нам осталось еще - по сто.

"А потом?.. Почему?" - воскликнули дети.

- Потом мы будем снова расти. Он опять станет мальчиком, как и был. Ведь это Злой Мальчик: он меня сделал Красной Шапочкой, а себя Серым Волком. Потому-то он и не любит, когда нас зовут так, что это напоминает ему его вину передо мной и самим собой.

"А почему?.. Как же это случилось?"

Красная Шапочка принялась рассказывать:

- Двести лет назад, далеко отсюда я была такой же маленькой девочкой, как и теперь, а Дружок - мальчиком, моим ровесником.

Его бабушка рассказывала нам сказки.

Он любил их больше всех и хотел быть героем каждой.

А скоро начал выдумывать и сам. Только он их не рассказывал, а проделывал.

Началось это понемногу, например - летит бабочка. "Ах, какая красивая, - восклицает он, - вот бы посмотреть!"

Она тотчас же садилась на его палец, и мы любовались ею.

Или - увидит большую собаку: "Вот бы покататься!" Собакин подойдет, ляжет, мы сядем на него. Он нас - повозит.

Мы скоро поняли, что животные повинуются ему.

Увидит мышку, или услышит писк в норке, или просто вспомнит о них - скажет, чтобы прибежали поиграть. Мышки являются, свертываются шариками, показывают, как ловко умеют карабкаться, становятся на задние лапки, умываются, прячутся у нас в волосах.

А если увидит крысу, отведет ее в ловушку. Поэтому они ушли из нашей деревни.

Один раз мы побежали к реке, легли на мостки смотреть на рыбок. Дружок подозвал их. Они приплыли, показывали плавники, глаза, брюшки, танцевали, прыгали, кувыркались.

Красивые стрекозы, ловившие мух, тоже играли между рыбок.

Одна злая рыба схватила стрекозу, Дружок заставил ее отдать.

В это время, меня больно укусил комар, я вскрикнула.

За это Дружок приказал им слететься в кучу, и рыбы их поглотали.

Маленький мальчик, который был с нами, упал в воду.

Теченье начало его уносить.

Мы замерли от ужаса.

Только один Дружок закричал отчаянно: "Ой, ой, не умирай, будь лучше рыбкой!"

И мальчик уплыл, плеснув рыбьим хвостом.

Все побежали в деревню, рассказать, что мальчик хотел утонуть, а Дружок сделал его рыбкой.

Взрослые не поверили, потому что он ничего не делал при них, но так как мальчик пропал, то нас побили.

После этого он сказал мне: "Если меня будут бить, то я сделаю тебя Красной Шапочкой, а себя Серым Волком, и мы убежим в лес, на триста лет, пока все злые не умрут". И мы пошли в Шоколадный овражек. Там мы делали из глины плиточки, а Дружок превращал их в шоколад.

Такая фабрика была у нас уже два года.

Там спал прохожий. Часы выпали у него из кармана. Мы подкрались. Дружок сказал, что они тикают, как у парикмахера ножницы, и стал водить ими по голове одного мальчика, и - остриг его.

Потом он хотел остричь девочку. Она заплакала. Часы выпали у него из рук и разбились. Прохожий проснулся и пожаловался на нас в деревне.

Отец остриженного мальчика сказал, что это, конечно, сделал Дружок. Его бы побили, если бы он не убежал.

Один раз мы нашли красное стеклышко. Дружочек посмотрел через него на солнце, потом вокруг себя: "Будто все горит!" - сказал он, смотря на деревню. И мгновенно вспыхнул пожар. Загорелся домик злого отца остриженного мальчика.

Все дети бросились в деревню; мы остались одни.

"Давай убежим! - закричала я, - а то нас бросят в огонь!"

Нас уже начали искать.

"Ты будь - Красная Шапочка, а я - Серый Волк!" - приказал он, взял меня к себе на спину и умчался в лес, на глазах у всех.

- С тех пор нашу деревню прозвали Сероволковской, - кончила свой рассказ Красная Шапочка.

Детям очень не хотелось расставаться с Красной Шапочкой, но самый маленький начал проситься к маме. Тогда Серый Волк посажал гостей на спину и, где бегом, где летом, домчал их до опушки леса, на которой стояла деревня.

2. В ЛУГАХ

Дедушка посадил внучат в тарантас и поехал за реку. Пополудни, в начале лета.

Ехали сонным городком, через Соборную площадь, торговыми рядами.

Мучники - играли в шашки.

Дедушка - приподымал картуз.

Женщины - несли на коромыслах воду "с бассейны".

Здесь начиналась дамба.

По ней: ехали крестьянские телеги, везли товар со станции, визгливо громыхало железо, барабанила бочка водовоза, женщины несли мыть белье на реку, шли странники с котомками.

Деревянный мост чинился, был загроможден кучами щебня и земли, перила разобраны.

Дедушка сторожко правил.

Миша, сидевший с края, смотрел спокойно вниз, на усеянный булыжником берег, глубоко под ним колеса вертелись по самому краю.

Миновав опасное место, дедушка похлестал возбужденную лошадь, и тарантас, свернув с дамбы вправо, выехал в луга.

Охватил прохладный запах тучной зелени.

Несколько верст забирали влево от реки мягкой, резиновой, гнущейся дорогой, мимо зарослей ивняка, облегавшего озера.

Чем дальше отъезжали от городка, тем он больше раскрывался.

Воздух полон птичьего пения.

Все отступило, городок за легкой дымкой, впереди - черемуховая урема.

Остановились на низком месте, усыпанном кубовыми колокольчиками кукушкиных слезок, около проглядывавшего из-за кустов озера.

Взлетывали утки, обеспокоенные присутствием человека.

Завивались столбы мошек.

"Не утоните, поросятки!" - говорил дедушка.

Внучата нарвали цветов.

Миша лежа смотрел на небо, на воду, на подводные травки, на рыбок, на сверкающих металлических, вороненых стрекоз.

Кругом - нирваническая неподвижность.

Степь. Азия... Время задремало.

Далеко, в городке грустно звонили к вечерне.

Наконец, поехали обратно.

Проголодавшиеся, одоленные косностью природы, внучата, уже стремились домой.

Звучали полевые голоса: трещал прохладно коростель, мелодично-монотонно, серебряно, тоненько свистел сверчок, в лад бегу тарантаса - позванивала ось. Несколько флейт бежало кругом, в траве.

Пружинная дорога убаюкивала.

Добрались до дамбы.

Тарантас вдруг загромыхал по камням, лошадь понесла.

Дедушка куда-то исчез с козел.

Лошадь поймали. Высадили внучат.

Миша припомнил, что рядом, против церкви - живет тетя Маня, бабушкина приемная дочь, жандармова жена.

Вошли в калитку.

Их отвели домой.

На другой день дети увидели дедушку в кровати, белого, во всем белом, с согнутой, толстой, обложенной дощечками рукой.

. ОБРЕЗИНЕВЕЛЫЙ

Миша сикал всегда в ямку, в углу кухни, чтобы там образовался родник, по которому можно поплыть в лодочке до реки, потом - в Волгу, в Каспийское море, а там, по Манычу - в Азовское.

Или из Царицына в Дон, перевернув лодку вверх дном, волоком, в большом, укрепленном фургоне, который будет двигаться посредством вращанья коленчатой оси, руками, изнутри, почти безо всякого усилия. На Дону опрокинуть дом и поплыть снова.

А несколько лаек, которые всегда будут иметься в лодке, повезут по льдам, к северному или южному полюсу, и будут приносить добычу.

Миша старательно учился выдувать мыльные пузыри и решил, что во время путешествия всегда будет стоять наготове блюдце с разведенным мылом и трубочки, чтобы можно было, в случае нападения индейцев, выдуть большой шар и улететь, а также посылать почту в Европу.

В стране каучукового дерева - обтянуть мускулы резиной, тогда можно будет так отпрыгивать, что ни томагавки, ни стрелы не попадут. Понемногу под экваториальным солнцем можно будет совершенно прорезиниться, и тогда не утонешь, нечего бояться дождя, и болот, и ран, а зверям будет невкусно есть; выскользнешь из колец боа-констриктора, не разобьешься при падении с самой верхушки мачты или горы, а чтобы очутиться там - прыг и готово.

Пока же он носил красные резинки для рогаток на руках и ногах.

В его карманах всегда имелось несколько рыболовных крючков и хлебных зерен на случай кораблекрушения, чтобы не очутиться в скверном положении на необитаемом острове.

Он любил лежать на плоской крыше дровяного сарая, смотреть на небо сквозь листья березы, слушать птичек, жужжанье мух и жуков, смотреть на порханье бабочек и стрекоз, как паук расставляет сети, - поймать муху, оторвать крылья и бросить ему.

Один раз услышал жалобное, призывающее чириканье, и тотчас же мимо него шмыгнул кобчик, держа воробейку, кисточку винограда, а вслед за ним - убивающийся плакальщик.

Миша забирался на верхушку березы, уныло любовался равниной.

Ковер облаков, занавешивавших рай, приоткрывал царские врата на одну золотую ступеньку осеннего бугра, подсказав путь за другую сторону горизонта.

Но рай наверное много чудесней, и дальше, и труднодостижимей! А вид - все тот же... робинзонизм!

Пикники на дачу или на реку мало интересны, благодаря присутствию взрослых.

Вот если бы покататься по Волге!

Но, конечно, и этого недостаточно!

Нужны: Конго, Амазонка, Борнео, корабли, подводные лодки, воздушные шары.

...Просто было нужно все другое, Миша "всем был недоволен", все переменить!

Нужно - бежать!

Рыбалка вытеснила все.

Днями сидеть в укромной приваде, одному, любоваться рекой, берегами, небом, плеском рыбы, - следить не мигая, за клевом.

Слушать рассказы о рыбацких чудесах и небылицах: о ките, подымавшемся по слободской речке, хотевшем затопить город и только после молебствия ушедшем обратно в реку.

О пауке, живущем в омуте, под корягой.

Про разбойников со страшными комнатами. Про чудесные страны, колдунов, оборотней. Про мощи, монастыри.

Крик женщин и детей, избиваемых пьяными.

Мальчишечьи игры, удаль и геройство, упорство и настойчивость, закаливанье в выносливости; купанье, коньки - и зиму, и лето - на улице.

Буддийский, мистический приход весны. Великий пост, звоны-стоны - размышлять никто не умел... да умом и не поймешь, а просто вся природа и все живое, по чувству, становилось еще грустнее, сдержанней, напряженно-выжидательнее, еще призрачнее, водянистее, когда океан меняет местожительство и городок оказывается прилипшим к подводной кочке.

Домашняя обстановка подавленности, раздраженья, недовольства, смиренья, доброты, молитвы.

Полное равнодушие к школьным занятиям, а посему вскорости заколесил Робинзон-звереныш по клетке, устланной удушившим звук снегом, под зловещанье ворот - четыре угла Соборной площади.

4. НА НИЗАХ

Как все, Миша имел касательство к подпольной партии.

Распространяя брошюры, которые не читал.

Сам же все больше увлекался "революционной", но в художественном смысле литературой.

Летняя жара, бахвальство приятелей о любовных похождениях, грязные анекдоты, возбуждающие похоть фотографии, призывная истома женских тел.

Мутно-красный дурман.

Безвыходность, приставленный к стенке шестнадцатилеток.

И вот, наконец, в руках нашего заволжского отпрыска Отто Вейнингера книга Бебеля "Женщина и социализм".

Прикипевший к ладони кирпич, который нельзя бросить.

В чрезвычайном волнении Миша прочитал несколько десятков страниц.

Земля и небо смешались. Жизнь и Смерть угрюмо предстали на суд нашего совсем не классического Париса.

"Жизнь"! - сделал подросток выбор, собравшись в пружину.

По вечерам сходились в Городском саду - шушукаться о подпольных делах. Нудно гуляли с барышнями.

Миша решил позвать с собой счетовода "казака". Он постарше, опытнее и всего несколько месяцев в городке. Остальные - друзья детства, их просить ему не хотелось.

Дмитрий понял, что откладывать нельзя, и взволновался сам.

Отправились в бани, через весь город, "на Низы".

Говорили тихо и мудро. "Смотри не выдумай один, без женщины!" - поучал "казак"... - А у меня бубон, это ничего, только детей никогда не будет" - поведал он.

Длинные, слепые бани стояли на берегу речки, между избенок и землянок, поставлявших живой товар.

Темный квадрат отворенной двери предбанника в коричневом свете преющего вечернего неба.

Коридор в номера, лавки по стенам.

На столе, загроможденном пивными бутылками, звезда сияющей свечи.

Елку устроил черный, заросший кабаньими волосами хлебный приказчик.

Поджидал заказанное.

"А, кондратьевски купцы!" - встретил он пришедших.

Побежали разыскивать товар - для них.

Наш герой, опускавшийся в низы жизни, судорожно ждал.

Привели женщину на елку.

Чернявый тратил время не напрасно, ибо на любовную работу она нанималась впервые.

Подойдя к бане, густо покраснела и остановилась, потом нерешительно вошла и, развязно сказав: "ну, здравствуйте", пожала всем присутствующим руки.

Хозяйка отвела по номеру "кондратьевским купцам".

Скоро к Мише явилась женщина лет тридцати пяти, с повадкой более решительной, чем у слободской бедноты.

"Здравствуйте! Давайте раздеваться", - сказала она тоном торопящегося врача.

Спрятав мзду и окатив пол горячей водой, легла на него, заложив руки, не без промелькнувшего кокетства, под голову.

"...Где у вас тут?" - спросил грузно и тихо подросток.

"Ищи!"... - и помогла.

5. СВ.МИШЕНЬКА

"Что это ты, Мишенька, не приходишь никогда - забыл совсем своих родных!" - сказала тетя Соня, зайдя в магазин.

Через несколько дней Миша, оторвавшись от декадентских книг и от живописи, отправился к ней - "чайпить".

Чай еще не был готов, и он перелистывал "Огонек".

Перед ним проходила жизнь больших городов, тропические страны, войны, дредноуты, Эдиссон.

Каждый номер кончался статьей о художнике.

Так-то и попалась Мише биография Карла Диффенбаха.

Художник рассказывал, что любит животных, что стыдно и вредно употреблять их в пищу, и поэтому - он вегетарианец.

Наш герой узнал об этом впервые и, не раздумывая, устыдившись за прошлое, заявил тете, что "чайпить" будет без молока и не ест больше ни мяса, ни яиц.

"Что ты, Мишенька, Христос с тобой, ты умрешь с голода!" - всполошилась тетя Соня, - как это можно!" - всполошилась тетя Соня, - как это можно!"

Его вдовый отец, немного философ и свободомыслящий, сказал раздраженно, как всегда: "Делай что хочешь, сам не маленький, только не околей с голода!"

Бабушка и тетя Анюта раскудахтались, уговаривая наперебой как можно скорее начать есть мясное: "Что это ты, Мишенька, выдумал, или у вас есть нечего!"

Они пытались соблазнить его, оскоромить, заставляя экономку подмешивать мясное в пишу.

Но понемногу успокоились. Миша не умер, едва ли похудел, и без того нежирен, в отца, а больше всего - по религиозным соображениям: "Пусть постится, если есть охота! Жили же святые угодники десятки лет, питаясь хлебом и водой. Не умираем и мы Великим постом... А много ли видят мяса крестьяне, да вон какие здоровые!"

"Просто прочитал, что это полезно, вот и все!" - решила, часто хворавшая тетя Анюта, у которой был досуг одолеть несколько книг.

"Ты бы пришел нынче к нам, Мишенька, пельмешков поесть - вкусные, ведь хочется небось?" - соблазняла бабушка.

"Может быть, иногда и хочется, да совестно есть мясное", - ответил Миша.

И вот между криков и сплетен объявила бабушка Петряиха на кухне внучка своего Мишу - святым.

Тетя же Анюта не верила в его святость, так как сидя на крыльце, видела Мишу с революционерами; не раз говорила, чтобы перестал знаться с ними, а лучше бы женился на какой хочет: на купеческой ли дочери, тогда еще откроют магазины, или на бедной учительнице, у отца денег много, или даже на еврейке, она образованная, отец противиться не будет, теперь не те времена.

Рисуя, читая, нудно влюбляясь, помогая отцу в торговле, но стараясь поменьше, обороняясь, дичая от одиночества, неудовлетворенности, просидев несколько лет со жвачными, уже давно проделывая это безразлично, в одно воскресенье, когда были гости, Миша, равнодушно, спокойствием не оставив места удивленью, без смака - начал есть колбасу.

6. ВЕСЕННИЙ УЛЕЙ

Занятия кончались в полдень.

Михаил Долголиков отправлялся прямо в ресторанчик предприимчивой итальянки, основавшей его на выпрошенные у художников-иностранцев деньги, ставшей маленькой знаменитостью - Мадам Розали.

Приезжающие в Париж художники в первые же дни отправляются в Ротону и к Розали.

Ресторанчик выкрашен в шоколадно-морковный цвет.

На окне написано: ресторан-бульон, кофе с молоком, говорящие знающему человеку, что здесь можно дешево набить желудок.

Несколько мраморных столиков загромождали зальце.

Направо - стойка. В глубине - кухня. По стенам - картины и рисунки.

Почти все посетители знали друг друга.

Вот весельчак художник-француз в рабочем халате, перепачканном красками. Он сейчас с удовольствием прошел без шапки по Монпарнасу.

Мексиканский поэт, затосковавший по родине, рассказывает о чудесах тропической природы.

Англичанин-историк, со своей недавней подругой, бельгийкой, позировавшей не так давно в школе, где работает Долголиков.

Все говорят-балагурят по-французски, лишь приехавшие из Италии северянки громко перекидываются с хозяйкой и ее племянницами, высокими, налитыми особо, по-южному, матово-фарфоровыми красавицами - по-итальянски.

Конечно, иные молодцы, особенно из соотечественников, приходят только, чтобы поболтать, посмеяться с ними, но "о нет, вы им не женихи, ни за что не отдам за художника, вы народ необеспеченный!" - частенько напоминает им Розали.

Племянницы перестают на минуту смеяться, а весельчаки, едва ли собиравшиеся жениться, тотчас возобновляют свои шутки.

Долголиков завтракает на франк с небольшим: два кусочка хлеба, суп, бифштекс или кроличье рагу и тарелочка: мелких бобов, или сладкого горошка, или спагетти. Иногда еще - кофе с молоком и хлеб ("кофе с молоком - после еды?" - не скрывают свое удивление соседи, выражая его поднятыми бровями), или сметаны с вареньем, очень редко - какой-нибудь салат; а вкуса легонького французского вина, боясь за желудок, и не знает.

Вот уличка наполнилась выстрелами бича. Это громыхает омнибус кавалерийского училища. Пожилой добродушный возница сейчас явится удивлять богему количеством съедаемого.

"Мсье, дам!" - поздоровается он громогласно, но без навязчивости, с чувством собственного достоинства, не скрывая желанье поточить лясы о политике, о немцах (дело происходит до тысяча девятьсот четырнадцатого года).

Этот бульона не требует.

Рюмка коньяка у стойки, два-три графинчика красного вина за едой.

Два блюда мясного, жареный картофель, цветная или брюссельская капуста, салат, сыр, сладкое и кофе с ликером.

Уже с полгода приходит к Розали Долголиков, зная лишь несколько человек, по школам.

Хозяйка, узнав, что он русский: "Русски! Я была Адэсса, очень хорошо!"

- Вы художник? - неожиданно подойдя к нему, спросил слегка курчавый, в плисовом поношенном костюме не вином пьяный, запоминающейся внешности человек, изредка бывавший в ресторанчике. И, получив несмелый утвердительный ответ: "Я тоже, богатеи начали покупать мои работы... хотите, я устрою и вас? Вы любите Пикассо? - показал он только что вышедший журнальчик. И в ответ на новое - да... - Тут за углом есть погребок, с неплохим вином. Мы в нем встречаемся.

Услышав, что Долголиков небогат: "Ах, деньги, это ужасная вещь!"

- ...Знакомы ли вы с редактором этого журнала? У него есть картины: таможенника Руссо, Пикассо, Дерена, негритянская скульптура... Мы пойдем к нему, - трещал он порывисто, мягким, анархическим, бодлеровским, не имеющим ничего общего с сутолокой жизни, безвозвратно погибшим, близким к гениальности, к безумию, братским, беззастенчивым голосом.

- Вы очень любезны, но у меня мало времени, я хожу работать в школы.

- А, вы учитесь!.. В таком случае - убирайтесь!

И он исчез.

Но вот открылась выставка "Независимых", и незнакомец увидел картины Долголикова, написанные в кубистической академии.

- Я видел ваши работы - неплохо, - сказал он, зайдя к Розали.

Через добрый год, в одно воскресное весеннее утро, Долголиков встретил его на Монпарнасе. Он шел на Монмартр к другому представителю богемы, уже известному поэту.

Долголиков сопровождал его добрые полчаса.

Это был ставший впоследствии знаменитым художник, приехавший в Париж щеголем, какими бывают только жители больших городов южной Европы, совершенно опустившийся, рваный, спящий на полу, голодающий, не могущий дня прожить без эфира, кокаина или спирта, то несколько лет занимаясь скульптурой, то переходя на живопись, беззаботный несмотря ни на что, и кумир женщин.

Долголиков живет по соседству с ресторанчиком Розали, в доме, состоящем исключительно из мастерских. Огромный стеклянный улей, поделенный на сто клеток.

Тотчас по входе во двор, в начале площадки, идущей вдоль всего дома, консьержка, смесь швейцара, управляющего и полицейского, без ведома которой не повернешься в постели.

На третьем этаже несколько десятков мастерских, их номера написаны на узких стеклах, над дверями.

По величине это комнатки отелей, камеры одиночного заключенья. Кушетка да дверь - ширина, на шаг больше - длина, окно во всю стену, выходящее во двор.

Камин, плоский шкаф с водопроводным краном. Белые стены.

Узенькая софа, кухонный столик, табуретка и мольберт загромождали мастерскую.

Белая же занавеска окна.

На стенах сохнущие работы.

Неприветливо, скупо, нежило. Не метено, зимой не топлено.

За окном, немногим превышая - стена, влево открывающая вид вниз, на большую мастерскую.

Иногда там писали натурщицу - женщины-северянки, заискивавшие перед мужчиной, работавшим безостановочно.

Сегодня они играли на гитаре и пели "Моей кита-китаянки", исходя в дикой, сентиментальной, неизбывной тоске.

Одну из них Долголиков встречал на приемных днях своего профессора, несмело поклонился, ответила игриво.

Отошел от окна.

Работать ему сегодня не хотелось, и он пошел в Люксембургский сад.

Стриженные деревья, толпа, цветы, фонтаны, статуи; политые, тающие от испарины дорожки, радуги от вертящихся на газонах оросителей.

Клюющие из рук хлеб, купающиеся, пролетающие сквозь струи воды воробьи и голуби. Работающие садовники. Играющие дети.

Младенцы, утопающие в белоснежных кружевах, которые они ухитряются не пачкать.

Скамейки и стулья, переполненные разговаривающими, дремлющими, читающими.

Влюбленные, не стесняющиеся, не скрывающие свое счастье.

Всюду: жизнь, движенье, радость, покой, смысл.

...И эта: блуждающая, сухая, звенящая своим одиночеством песчинка, вдруг поглощающая вселенную, как песчинку, оторванной личности.

Долголиков слонялся по саду.

Подростки играют в теннис, взрослые - в крокет, дети катаются на каруселях, раскачиваются на механических лошадках, с истерическим напряжением смотрят петрушку.

Вокруг бассейна большого фонтана, выгнавшего прозрачную пальмовую ветвь, высотой почти со здание сената, - озабоченные, деловые лица владельцев парусных кораблей, кружащих по океану.

Медленно проходит караван осликов, груженных детворой.

Художники пишут цветы, уголки сада.

Часть, примыкающая к бульвару Сан-Мишель, имеет особый, местный "бульмишский" отпечаток. Нет нянек, детей, дремлющих стариков.

Скакуны, козлы, студенты и ученики Национальной Академии Прикладных Искусств небольшими группами, со своими приятельницами, одетыми в полумужские костюмы.

Гомон, смех песенки, толкотня, ревность. Корпорационные береты, тросточки.

Долголиков сидел, отдыхал, уныло наблюдая; один-два раза холодно, неохотно раскланявшись.

Бесцельно пошел.

Добрел до большой лужайки.

Дикие голуби блаженно расхаживали в мокрой траве, паслись, задевая хлеб. Взлетали на верхушки деревьев сушиться, отдыхать.

Обычно любил смотреть на них, пристроился на лавочке, Долголиков, на этот раз, оставшись, однако, равнодушным.

Вдруг из-под ближайшего к голубям куста стрельнул черный ком, голуби пружинно отскочили в небо, из травы посыпался белый фейерверк перьев. Черный лоснящийся кот, почти подлетывая и напрягая силы, чтобы не выпустить, держал в зубах стегающего его крыльями самого большого, откормленного вяхиря, стонавшего звуком мокрой, вытягиваемой резинки.

Происшествие удивленно наблюдали сотни людей, не сделавших ни жеста, ни издавших звука.

Долголиков не бросился на помощь - из-за отчужденности, а также вспомнив, что птичьи кости - полы и, если хоть одна сломана - смерть.

На минуту вокруг поляны воцарился траур.

Долголиков поднялся, взбудораженный, смущенно улыбаясь.

Решил идти в музей.

Толпы иностранцев.

Комнатка импрессионистов.

Какой крепости, серьезности, простоты, настойчивости, силы воли Сезанн, не подозревающий о вдохновении, изживший его. Цветные интегралы. Для него - все мертвая натура, структура: портрет жены, вид местности, купальщицы.

Писарро отличается от него - присутствием лиризма, неизжитым Коро.

Какими судьбами Долголиков, глядя на картины Сислея, вспомнил Левитана?

Темпераментный, виртуозный Моне.

Грузный, кофейно-тестовый, тепло-черный, испанский Мане.

Современный Тициан, легкий, фарфорово-розово-голубой Ренуар.

Смесь Гойи, Фрагонара и Домье, экспрессионист Тулуз-Лотрек.

Дега, из холода своего одиночества, из-за непереступаемой стены, серо-дымного, бархатного головокруженья анемичной неврастении: зарисовки женских кишечек, склизких мускульчиков, складок, окачивающие холодной водой, более четкие и наглядные, чем описания Гюисманса и рассказы Мопассана.

Дальше - пустые залы, со вкрапленными Коро и Пюви де Шаванном.

Давно устал.

Там, в конце галереи, а за картинами во вкусе гранд-отель, Лятуша - мягкая скамья.

Голодный Долголиков вцепился взглядом в жадные пепельные глаза русой дородной женщины; сидела, ругаясь по-польски с плюгавым господинчиком.

Не останавливаясь, пошел домой, купив по дороге съестное.

Жадно наелся.

Устало разлегся отдохнуть.

В восемь часов надо идти на наброски.

Через два дня он заканчивал эскиз, стараясь передать красками ощущения, полученные от музыки Бетховена, ибо по воскресеньям ходил на концерты и, возвратившись - лихорадочно, при свете керосиновой лампы, - сбрасывал с себя на холст сладкую муку и тяжесть.

Время от времени стук в дверь - не нужна ли натурщица?

"Merci bien", - отвечал Долголиков, не отрываясь.

Ах, какая досада - кончились белила! Нужно идти купить!

По лестнице спускались соотечественники, говорившие наперебой по-французски и немецки - польке, ругавшейся в Люксембургском музее - "приходите завтра, теперь уже поздно, вас кто-нибудь возьмет позировать".

На следующий день Долголиков лихорадочно ждал.

Вот стук в двери, идущей от лестницы.

Он вышел в коридор.

Женщина перестала стучать и пошла к нему.

"Модэль, модэль!" - залепетала она.

Долголиков заговорил по-русски.

"Ви гаварит по-россиску?" - воскликнула она.

Из Австрии приехала с мужем смотреть Париж, но поссорилась, он приревновал ее в ресторане к лакею-африканцу; ушла, больше не будет жить с ним; решила стать натурщицей.

Жадно тянулся к ней Долголиков, забыв о давящей его боязни заразиться.

У нее оказалось бешенство матки.

Во время насыщенья, окунувшись в радость, захотел похвастаться мужской силой - "э, импотент!" весело окатила его женщина.

Перешли на ты. Она предложила жить вместе. Долголиков ответил, что не имеет достаточно денег.

Его уже охватил ужас, что он заразился.

"Теперь все равно - поздно!" - вопил он про себя, - я уже болен!"

Но сдерживаться был не в силах.

- Чем ты меня заразила?

Она не поняла русскую фразу.

- Рисуй меня.

Разделась. Он увидел растертый корсетом живот ("ай, сифилис!") и низко свисшие груди ("раньше у меня перси были - во!") - показала она рукой, изобразив на лице самодовольство и гордую пышность).

Долголиков сделал убогий набросок.

Не сразу согласилась взять деньги за позированье. Потом быстро оделась, съела яичницу и ушла, забыв шляпную булавку.

Несмотря на наступившее умиротворенье, Долголиков, из-за охватившей боязни, не мог сидеть на месте. Пошел в школу и рассказал происшествие соотечественнику.

"Что, блудлив как кошка, труслив как заяц!" - отрезал тот.

7. НАЧАЛО СКАЗКИ

I

Уже с началом второго месяца каникул Долголикова невыносимо повлекло обратно в Париж.

Прямо из Рима, оставив сожительницу, кратчайшим путем, через Швейцарию.

Лишь изредка читая французские газеты, он не знал ничего, кроме каких-то недоразумений между кайзерами, царями, президентами, королями, князьками.

Взлетал... по собственным делам, по радостной, песенной, душистой, уютной, картинной галерее, антикварному магазину - Италии; перелистывая страницы альбома вагонного окна, бархатных, торчащих углами подушек, мягких гор; Флоренцию, Арно, с пересохшими гальками, мосты Данте, где-то, может быть, Фьезоле.

Крутясь, сжимаясь, растягиваясь, опускаясь, взмывая, потряхивая, укачивая, двигаясь ритмично, волнами, волчком; радостно торопя поезд, напевая, помогая гимнастическими толчками - вился Долголиков на север, на вечную, всемирную выставку, без промедленья, в места, где - через головы, через толпы... можно увидеть...

Колыбелит песня движенья, радостную дрему - скорее!.. скорей!.. увидеть!!!

На остановках уже просачивалась катастрофа.

У берегов чувствительно-немецких озер, с полуфуксиненной водой, итальянского только - черные, средиземноморские, народные женские платья.

Пригибаясь к полу вагона, становясь вверх ногами, видел Долголиков верхушки наточенных добела зубцов, вспарывающих брюхо неба.

Скоро, оленьи рога прободали солнце, и оно упало, как лопнувший воздушный шар, в дупло выкрошившегося, каменного дерева, оросив его морковным соком.

Поезд, очертя голову, взрывал стены головой, торопясь, торопясь к сроку: не опоздать к событиям!

II

На пуховое железнодорожное полотно выбросил Долголиков металлическую банку, с рисом; она даже и не раскрылась. Бросил: надоело набивать неврастенический желудок резиной, намасленной сахаром.

И рису наскучило сидеть без дела: начал он собираться с силами - выбить дно банки (начитавшись сказок). Ударился со скуки в химию, потея над формулой. Чувствовал себя, как ноги Долголикова, вставленные в выжимальные машинки.

Бросил рис пока поезд еще не расправил крылья, так что ни глаз ему не разбил, ни крушенья не произошло.

Банка осела в вожжах стрелочника.

А в соседнем окне саркастически вскинул плечами немец (Долголиков говорил с таможенником по-французски), задумавшийся, меланхолический, ехидный.

Бежал он скорее начать и кончить, проделать все не заметив, не успев открыть глаза. Не просыпаясь, войти в контору вселенной - директором.

III

Наконец, зубы поредели, измельчали.

В проточном месте, в таможне - затор.

Возбужденье, растерянность, тревога.

Назад! назад! под наседку, за распоряженьями, за разъясненьями, сообщениями.

Крушение всех поездов, мостов, дорог, умов.

Едва добежав, запыхавшись, поезд крутил мясорубку и пропустив все - налегке ускользал на солнце, за новым роем осаждавших мух.

Волны гнало обратно, через несколько часов - разлиться по Парижу, подвинув время на три недели каникул.

Третий класс повели обводным каналом.

Мясо! мясо! пушечное мясо первых, робко вызванных потревоженных. Мясом начали понемногу набивать поезд!

Притихшие, недоумевающие - социалисты, свободомыслящие, деревенские рабочие, фермеры.

Жорес был еще жив.

"Oh, c\'est bien la guerre!" ("чего уже там - война!") - разлилось наконец глухо, но трезво по вагону, не закрывая глаза перед действительностью.

Из разговора узнали, кто и куда едет Долголиков: "Ага, исполнять свой долг!"

"Да, поезд идет вдоль границы, километрах в сорока. Там уже немцы; а вот здесь подвозят наших. Кое-где стоят в виду друг друга. Уже были выстрелы", - заявил денщик.

IV

Отпрянул поезд, и снова на больших станциях лавина паники - с других поездов налетала, налегала, тискалась - в парижский водопровод. Разгоряченные, лихорадочно неслись во тьме потоки, задыхаясь от напряженья, неизвестности - узнать! И, влетая в вокзалы, не понять было треск, гул собственного топота - чудилась, невозможная еще, канонада.

V

Долголиков трусил на извозчике.

Город праздничный, несуетливый, притихший.

Идущие добродушно, по-свойски, улыбались - "и этот будет с нами!"

Экипаж достиг мест средоточия всех интересов седока.

VI

Утром всеобщая мобилизация.

Погрустнело. Взбурлило. Прорвало.

Видел Долголиков привычные местные фигуры, уже с оторванными (телепатически) ногами, одетыми в красные панталоны.

Шли, ехали, управляли собственными автомобилями хладнокровно, быстро, деловито, на Монпарнасский вокзал - на посадку.

...На этот раз дальше, чем на пикник, и дольше, чем до вечера. (Знаменитая формула - три месяца).

VII

На дверях лавок: "Закрыто по случаю мобилизации". "Отец и два сына - мобилизованы". Иногда - "Будут наши, остроконечные каски!" Реже - "Смерть Вильгельму!", "Долой пруссаков!"

На главных улицах, разбив стекла магазинов, гарцевали кучки подростков, кричавших - "a Berlin, a Berlin!"

Хозяюшки разлили и растащили продукты молочных лавок Маджи.

VIII

Зная, крича себе, что обязан быть со всеми, отводя глаза от вопрошающих взглядов мобилизованных и женщин или прямо сказанных - "я думаю, что вы исполните свой долг, как все", не представляя себя убийцей и беспрекословным орудием чужих решений, толкался Долголиков по Инвалидной площади, то становясь с повернувшимся знакомым в хвост для записи добровольцев и в решительное мгновенье вызволенный сожительницей, то - слоняясь по канцеляриям посольства ... в очереди для оказания помощи женам мобилизованных ...увидел жаждущими, высохшими глазами опрокинутое, несчастное, незнающее его лицо.

8. ПЕРВЫЙ ГРОМ

В пригожее воскресное утро Долголиков, солдат-гражданин русского экспедиционного корпуса, первой мировой войны, во Франции, отойдя с километр от лагеря - залег на припеке, за кустами, подальше от дороги.

Это была плоская выбоина, с гранитным дном, отлого спускавшаяся в овраг.

По обе стороны возвышались живые изгороди крестьянских владений.

Место безлюдное.

Деревья еле успели позолотиться весенней листвой.

На Долголикове шинель в накидку, хотя в этом уже и не было надобности - она отмежевывала его от внешнего мира.

Он не был заурядным солдатом русского экспедиционного корпуса, потому что он - "парижанин".

В маршевом батальоне он держался настороже, защищаясь от подозрений начальства в неблагонадежности, все еще надеявшегося предохранить солдат от разложения.

Про себя же Долголиков был уверен в осуществлении в России социализма.

С закрытыми глазами, притихнув под лучами ласкового солнышка, подымаясь ввысь со звенящим колокольчиком - жаворонком, он как бы выступил из границ собственного тела.

Соловей переполнил его душу спазматическими слезами, претворившимися в освободительную тоску-грусть.

Средоточием вдохновения была старая, обрубленная ветла, обведенная сияньем листочков.

Долголикову уже начинало мерещиться, что из дерева вырастает фея.

"Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного!" - вдруг услышал он за собой, произнесенную заунывно-просительным голосом, фразу.

"Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного!" - раздалось еще ближе, а потом в третий раз, затихая.

Это творилось - "умная" молитва добротолюбов.

Долголиков приподнялся и сквозь кусты разглядел солдата, только что, по-земляцки и не без торжественности распивавшего чай с сибиряком-библиотекарем.

Это был мелкорослый человек, с костлявым лицом, со светлой, жидкой бороденкой и, как сам Долголиков, одетый в шинель внакидку.

Был он афонский монах, больной чахоткой.

Забранный в солдаты при наезде в Россию, и то ли из-за разрухи и желанья начальства - загладить перед ним свою вину, или по совершенной непригодности, как и никчемности, теперь он был освобожден от военной службы, и лишь поджидал бумаги, чтобы вернуться на Афон и посвятить остаток своего короткого века добротолюбию.

Выбитый из пантеистического состояния, Долголиков начал просматривать только что взятую в библиотеке книгу.

Однако, скоро ему пришлось и еще раз оказаться свидетелем, но уже по-иному, взволновавшей его сцены.

"А если хлеб станут отбирать - ни за что работать не буду!" - добавив ругань, интимно-задумчиво произнес поблизости голос.

Это прошли-пролетели, юношеской походкой три дружка-пермяка, обнявшись за плечи, - слова были сказаны ундером.

Сознательная жизнь Долголикова вдруг остановилась, как ход горного потока, рухнувшей в него скалой.

Он понял, что теперь хозяин положения в России - крестьянин и что жестоко ошибался, предполагая наступление на родине чаявшегося интеллигенцией утопического строя, и вместо молочных, там текут кровавые реки.

9. РУССКИЙ НАРЦИСС

Садовник сказал, что пора начинать поливку.

Долголиков сходит восемь ступеней, к водоему, становится на мостки и начинает наклоняться.

На перевернутом небе появляется далекий аэроплан его лица.

Он приближается.

Да, какие знакомые черты, но так мало разгаданные!

"Что такое - Я?" - спрашивает он себя, с раннего детства, стоя перед зеркалом.

Лицо - продолговатое, смуглое, с выступающим подбородком, карие глаза, густые брови, шатен, значится в документах.

"Кукушиное Яйцо" прозвали его в детстве.

Когда его глаза еще не сидели так глубоко в орбитах, он считал себя похожим на Наполеона.

В черной ученической шинели с металлическими пуговицами, в фуражке с кантом и блестящим козырьком Долголиков простоял однажды добрую четверть часа перед зеркалом уборной вагона третьего класса, со спокойным и важным видом, с широко расставленными, для равновесия, попирающими ногами.

(Он видел снимок с картины "Наполеон на Беллерофонте", не поняв ее смысл).

Будучи учеником, носил прическу с пробором по середине и, по привычке смотрясь в зеркало, проводя время с собой - ковыряясь в себе (сравнивая себя с великими), подрезая волосы, закрутил передние концы усами.

Что сделало его похожим на микельанджеловского Моисея (но там это - знак мудрости), а еще больше - на Мефистофеля, Люцифера (смесь упрямства с малодушием, жаждущий вопрос).

С такой прической он являлся в училище.

Несколько учеников из подававших надежды начали ему подражать. Многие из них покончили с собой.

Сейчас утро. Солнце золотит левую щеку Долголикова.

Нырнувши на дно водоема, видя себя, он вопрошает: "Что такое - я? Кто - я?"

Наконец, погружает лейки в воду.

Зеркало разбилось. Небо - разорвано.

Долголиков погиб в хаосе, перестал существовать.

И вот восхожденье, восемь ступеней, потом - тропинка.

Ноша приклеивает его к земле. Тело рвется улететь, но привязан дирижабль, руки - канаты.

Тяжело ступая, Долголиков вспомнил знакомого француза, хромого на обе ноги, болтавшегося при ходьбе, как корабль во время бури, с глазами, выпученными больше лягушкиных, которого зовут - Нарциссом.

_____________

Отправляясь в город, Долголиков внимательно смотрит в зеркала магазинов.

Русская солдатская фуражка, ему к лицу и серая шинель (французы принимают его за немца).

Но не это влечет его к зеркалу, потому что каждый для себя непременно красив, а "что такое - я?" - спрашивает он своего свидетеля.

И зеркальце ему в ответ: "Ты - колдун из "Страшной Мести"!"

Лицо - шоколадное, восточного человека. Нос висит по-индюшному, выпяченный подбородок приостановил его паденье. (Как на портрете японского мима, покрывшего часть носа нижней челюстью, удобный способ сморкаться!).

Спасибо подбородку, он растет так же быстро, как крысиные зубы, раздирающие ей рот. Надо искать способ остановить и его рост.

"Враг человечества" окрестили Долголикова в двенадцать лет.

Он знает, почему его лицо - обугленное, кофейное зерно: давно не был с женщиной.

Он любит наблюдать спрутов, умеющих быстро менять окраску, всегда напоминающих ему пушкинского Черномора.

"Да, что такое - я? И что нужно делать, чтобы стать лучше и смочь ответить на вопрос?" - спрашивает он себя, возвращаясь к водоему.

И вот Долголиков снова перед зеркальным кинематографическим аппаратом.

Но очередь не его.

Теперь снимается природа.

Склонившиеся ивы, похожие на оливки, купаются в водяном небе.

Проплывает водяная крыса.

Рачок, изгибаясь морским коньком, направляется в моховые сады Семирамиды.

Два мертвых листика, сцепившихся случайно, создав новое существо, двигаются перед пленкой.

Почему меня назвали - Врагом человечества?..

Нет, я им - еще не стал!

...Но это - проклятье моей жизни!

- Может быть, я им еще буду? - вопрошает Нарцисс в воду.

10. ПОД ТРИУМФАЛЬНЫМИ ВОРОТАМИ

Горячие полевые работы еще не начались, поэтому хозяин позволил уехать на праздники двоим из работавших у него русских солдат рабочей роты.

Василий Непромахов поехал в Ляваль, столицу русской шатии, и хозяин, конечно, - поминай как Ваську звали! - к "старухе", сорокалетней француженке, хозяйке кабака, грозившейся приехать.

"Прилипла - не отвяжешься!" - матерился он конфузливо, слушая, как Долголиков переводил ему письмо, а самому, не видевшему пять лет жену и детей, была приятна эта навязчивость.

Он чувствовал, что в России сейчас плохо, а в их местах, в Вятской губернии, и всегда-то было бедно, холодно, пьяно, не вызревает рожь, не видывали яблока. Устроиться бы здесь, а дальше видно будет - вернуться ли с деньжонками домой или выписать своих сюда.

"А что, старик, еще раз тут, во Франции, жениться можно?"

Долголиков отправился к себе, в Париж.

Он ехал не на праздник Дня Победы, а воспользоваться случаем, побыть несколько дней в городе, побродить по привычным улицам, окунуться в сутолоку, навестить Монпарнас, а самое главное - побыть, наконец, одному, у себя в мастерской.

...И все же отправился на Елисейские Поля.

Пурпур и золото лились широкой рекой, вероятно, с меньшей пышностью, чем по Canal Grande, в Венеции.

Торжественные декорации, почему-то в египетском стиле, флаги союзников, ковры, щиты, гирлянды, непременные эльзаски в толпе.

Тесно, как в коридоре театра, так как празднество - всегда тяжелое, театральное представление.

Раненые, с родственниками пришли на именины, раненые в лохмотьях - на демонстрацию, разбогатевшие - на банкет, министры - на Торжество Справедливости, туристы - на посту, с кодаками, вдовы и сироты, жавшиеся к стенам, - на траурную годовщинную панихиду в буржуазной церкви св. Магдалины.

Наблюдая ход праздника Торжества Справедливости, Долголиков поминутно чувствовал скрытую месть, приказ вычеркнуть, забыть слово Россия. О, толпа такая вышколенная, все живут в таком трезвом сознании, холодно, реально, все сердца бьются заодно, и разве кто-нибудь позволит себе дать на мгновенье сверкнуть по его лицу огоньку, молнии, слову - Россия.

"Мы побеждены - французами, поддерживая их до полного истощения, потом - немцами, теперь всеми союзниками, вычеркнувшими нас из списка живых", - думал он.

Просеменил французский кордебалет, неся ружья навыворот; проследовала группа скаковых лошадей - чопорных англичан; американцы, разминая мускулы, направлялись на спортивное состязание.

Если бы на месте Долголикова был кто угодно другой, чувствовавший себя точно так же, как и он: выскочил бы из толпы и пошел в параде последним, за самодовольно и благовоспитанно щерящимися японцами, за португальцами, наряженными под рассыльных: вот так, как есть, - расстригой, без погон и кокарды, без единого воинского значка.

Узнали бы! Подмывало, бурлило - напомнить о двенадцатимилионных русских потерях! Чувствовал на себе обязанность сделать это!

...Но наш герой не был рожден для громких поступков, поэтому переборол себя и по-всегдашнему не предпринял ничего.

11. ДВА СЕКРЕТНЫХ ПИСЬМА

Письмо первое

"Роты Развлечений"

Дорогой Долголиков,

мне хочется передать Тебе разговор с товарищем Н-ой, которую Ты знавал до войны, вернувшейся на днях, из России.

В этом письме я расскажу о том, что интересует тебя больше всего: есть ли в России армия?

Несколько месяцев назад - не было. Теперь - одна из лучших.

Это не только "мясорубка", но и оплот возрождения, школа новых людей.

Ее обновлению много способствовало создание так называемых "Рот Развлечений".

Мысль была дана Х., в кружке своих друзей - артистов всех отраслей искусств.

Он напомнил, как солдаты охотно приходят слушать музыку, любят смотреть плясунов, с живым интересом слушают рассказчиков анекдотов, куплетистов, балалаечников, певцов, смотрят кинематограф и театральные представления.

Сообщил об американских музыкантах - паясничающих, приплясывающих и поющих во время игры и при передвижении, на поворотах - меняющихся местами, в строю.

Составили комитет.

Военные оркестры были пополнены музыкантами из распущенных симфонических, управление которыми поручили молодым композиторам, примкнувшим к партии.

Руководясь обстоятельствами, оркестры ободряют уставший от длинного перехода отряд, поддерживают или увеличивают мужество в бою, вызывают революционный подъем, сопровождают пение гигантского, воодушевленного хора, веселят во время отдыха.

Способы развлекать солдат в походе непредвиденно расширялись после создания "Рот Развлечения".

Рота идет впереди, при надобности - в середине, сбоку, сзади отряда, над головами его раскидывается легкий помост, и вот балетные артисты, одетые в переливающие металлом костюмы, танцуют работу фабрики, динамо-машины и т.д., или в национальных костюмах исполняют народные танцы или сцены из своей солдатской жизни.

Потом чередуются эквилибристы, фокусники, борцы; вслед за ними веселая сценка с крепкими словечками, или проповедь братства и любви при помощи усовершенствованного кинематографа, разбрасывающего по небу гигантские ослепительные фигуры.

Потом - о революции, о ее целях, о возможных опасностях, или изложение политической экономии, истории, естественных наук.

Предупреждая мой вопрос - как же может видеть и слышать все это такое большое количество народа при передвижении и грохоте, - товарищ Н. рассказала о легких, удобно-переносимых аппаратах - сгустителях-очистителях света, о разбрасывателях-насытителях звуков, позволяющих видеть и слышать, как бы на расстоянии нескольких шагов, предметы и звуки, идущие за два-три километра. Она сама слышала таким образом речи вождей революции.

Химики-кинографисты умеют совершенно переделать местность - замаскировать, например, равнину, загромоздить ее горами, полученными, доставленными по беспроволочному телевизору, находящимися за тысячу километров, или, солнечный день окутать ночным мраком.

Скрывая таким образом свое местонахождение, видеть через большое расстояние и сквозь оптическое нагромождение - что делается у противника.

Инженеры-музыканты, при помощи небольших аппаратов, похожих одновременно и на граммофон, и на беспроволочный телеграф, ловят звуки, издаваемые за десятки километров, пожирая гул собственной канонады, совершенно не доходящей до противника.

Отвлекают, путают его внимание звуками искусственной бомбардировки, идущей с тыла или выходящими из его рядов.

Товарищ Н. видела также - взводы Саперов-Атлетов, числящихся при Ротах Развлечений.

Они, играя, как дельфины, гимнастически воздвигают: американский небоскреб, готический собор, минарет, Эйфелеву башню, - становясь мушками, пешками на шахматной доске неба.

Этими фигурами, вырастающими с быстротой электрической иллюминации, пользуются для наблюдений или как лестницей, чтобы, например, находясь у подножья скалы, подняться на ее вершину.

Они же служат началом постройки моста.

Гимнасты-саперы, строясь один на другого, сообразно с шириной реки, на одном ее берегу сгибаются, спускаются верхушкой на противоположном, быстро скрепляют вокруг себя раздвижные металлические трубки и первые перебегают мост.

Для воздухоплавания, соединяя несколько палаток, гимнасты, благодаря движениям рук и ног, открытым авиатором-пловцом, ныряют в воздух, на значительную высоту, где, благодаря открытию законов неподвижного стоянья коршуна в воздухе, могут держаться, не употребляя усилия.

А опускаются свободнее, чем ныряющий в воду.

_______________

Можешь себе представить, дорогой Долголиков, какие преимущества дают все эти средства, иногда по-детски наивные, созданные вымыслом художников, вытекшие из желанья скрасить жизнь солдата?!

И, собственно, не точнее ли было бы назвать Роты Развлечений ротами - Первой Необходимости, например?

Но нет, хитрые вожди предпочитают оставить первоначальную, безобидную кличку, которая, к тому же, нравится и самим солдатам.

Будь уверен, дорогой Долголиков, что я постарался точно изложить переданные мне товарищем Н-ой занятные сообщения.

Дружески твой, О.

Письмо второе.

КОНФЕКТЫ "КАМУФЛЯЖ"

"...Меня очень интересуют сбивчивые сообщения главнокомандующего о неожиданных исчезновеньях... появленьях, перемещеньях... грохотах и умолчаньях противника!

...Это, несомненно, какой-то новый, усовершенствованный... почти магический камуфляж!.. Одной декоративной живописи для этого слишком мало!.. Здесь должно быть и от химии и физики, кинематографа, и, вероятно, - беспроволочного телеграфа, может быть, что-нибудь похожее на - музыку, шумы... теперь начинают говорить о - радио!

Ха, ха, ха! Так, чего доброго, дойдешь и до косметики, парфюмерии, института красоты!

...Нет, шутки в сторону!.. Дело принимает слишком трагический оборот!

...И доклад о том, что между пленных, которых отчаянно мало!.. хотя это, конечно, вызвано тактическими соображениями, нам приходится сокращать фронт... Да-с, так между пленных почти нет раненых артиллерийским огнем, однако, наши пушки совершеннее ихних! ... а лишь винтовочной, даже не с пулеметной, пулей, значит, так сказать случайной, неожиданной, выпущенной врасплох, и, значит-с, если противник ждет нас, то миллионы наших пуль - миллионы глупостей, а тысячи снарядов - тысячи ошибок! Наши смертоносные орудия, менее страшны ему, чем горох, отскакивающий от стены!.. Очевидно, они даже и не долетают до цели!.. У неприятеля есть средство - остановить, обезвредить их на лету!

Да, они перегорают! Потому что в докладе говорится об огненных веночках, появляющихся на мгновенье, вокруг выпускаемых снарядов, а пули вспыхивают, как искры, и гаснут... они обезврежены!..

Уничтожены, да-с, так точно-с!

...И кто знает, может быть, этот аппарат, тушитель наших снарядов и пуль, какая-нибудь блестящая точка на мушке ружья или на звезде каски, потому что такой тушитель есть всегда, при каждом неприятельском солдате!

...Газы дают, должно быть, еще меньший результат, так как между убитыми и пленными нет отравленных, а мы еще не видели ни одной их маски!

...У противника должны иметься инструменты, может быть, просто усовершенствованный... барометр! Черт их возьми... предвещающий газовую погоду и процеживающий в то же время воздух.

...Да-с, и одна из их патронных сумок заключает несколько разноцветных пластинок - матовых, амальгамических, блестящих как зеркало, и очень твердых, и эластичных, и совсем мягких... съедобных? Ничего не известно! Они не поддаются научному анализу наших... европейских ученых, а там, должно быть, работают слишком дальние от нас - азиатские, тибетские!.. индусские! антиподы наших... те, что - влезают на небо по брошенной веревке, разрубают человека на куски и оживляют его - спрыснув живой водой... как в сказке!.. Но... что у нас сказка, там - быль! А "отвод глаз" - это уже их народный обычай!

...Да, вот и восстанавливается родство, увы!.. И этот "отвод глаз", вероятно, привез - какой-нибудь Садко, из Монголии, Индии, а самого такого колдуна-турку возили напоказ, царю: едут два крестьянина навстречу, у одного большая колымага сена, потеснились, чтобы объехать лужу, зацепились колесами, начали ссориться - и вот ехавший порожняком кричит: "А ты оглянись на воз-то!" Тот поворачивает голову и видит сено в пламени, взбирается на лошадь, обрубает оглобли и скачет.

Подъехавший к этому времени третий, понявший в чем дело, разуверяет его... тогда пострадавший и сам убеждается, что сено цело.

Или... один приказывает другому ...пролезть сквозь дерево.

Присутствующие видят, насколько это ему трудно, и слышат треск дерева... Случайно подошедший после говорит, что им "отвели глаза", и мгновенно наваждение проходит...

...Hier ist der Hund begraben! Вот где зарыта собака!

... Но кто может быть у нас этим посторонним, незаинтересованным лицом?.. Что можно поделать с этим "отводом глаз", бактерией?.. упрощенной, может быть, до приема, слабительного, до лизанья, сосанья конфекты!.. и как уничтожить этот отвод глаз, заключенный в миллионы производимых неприятелем лепешек?

Нужно... нужно обратиться к химикам другого рода, к оккультистам, спиритам, йогам, ориенталистам!

...И как раз сегодняшний рапорт о таинственном умерщвлении авиатора, известного медиума, благодаря которому нам удалось задержать противника и даже - нанести ему удар!... С момента подъема до спуска это была - двадцатисемичасовая борьба двух гипнотических сил, но бедняге невозможно было поесть одному миллион заколдованных леденцов!

...И отравлен он был, должно быть, тем самым ящиком сластей, посланным дамой-почитательницей - имя которой, конечно, оказалось вымышленным!.. эхе-хе-с!.. внесенным в комнату за несколько часов до его возвращения... По словам денщика, ящик был теплый.

...Как жалко, что благородный и слишком деликатный генерал - вот идиот с размякшими мозгами! - позволил сделать доклад после отдыха!.. Нужно было, пока он шел к постели, стенографировать его наблюдения. О, безусловно, он дал бы возможность узнать вкус колдовских сладостей!

Тогда наши дивизии не оказывались бы вдруг - продвинувшись в указанном направлении - находящимися в лагере пленных... да, точно исполняя приказания, со всеми штабами, в полном боевом порядке, как рассказал бежавший из плена капитан граф де Л\'Ос Блян.

...Гм, странно устроен мой кабинет!... В нем иногда становится так душно!.. и сейчас как никогда!.. я будто плаваю в бульоне... и то, о чем я думаю, видно так отчетливо, как в кинематографе, а может быть, вижу и не я один?

...Поручик Артелин, отдайте распоряжение - явиться немедленно всем ученым ориенталистам и председателям оккультных и спиритических обществ!

...Как, я один в кабинете?.. и на его столе странная фигура: какой-то глаз или ухо... из этих самых проклятых конфект!.. Они переливают радугой... красное!.. Звезда!!! Ааахх!"

______________

Не берусь Тебе представить мое изумленье, дорогой Долголиков, во время просмотра этого звукового фильма, снятого в самом сердце неприятельской страны, то есть через огромное пространство, видеть который удостаиваются лишь самые благонадежные люди!

Излишне добавлять, что угостила им меня - та же самая товарищ Н.!

Дружески Твой, О.

12. ЛЕСТНИЦА

"Идите здесь", - провела Долголикова к парадной двери.

- Я бы вышел через кухню, а то консьержка даже и вам может скандал устроить.

"Ничего, ничего!"

Обогнали двое русских, и Долголиков услышал: "Вот один из таких ходил торговать да и пристроился к даме... Это он, вероятно, и есть!"

Долголикову на мгновенье стало грустно... Другой, выпустив из рук ношу, - побежал бы драться... Нужно-то бы ведь так!

...Часто лучшие русские красавицы, иногда - титулованные... случалось, холодностью - воздерживаться, а не нападать.

К примеру, откуда только что вышел: "bonjour, mesdames!", взбирался по крутым ступеням. Звонил, сказал он поварихе и горничной. "Будьте любезны спросить мадам Ядренову - не желает ли она посмотреть русские книги".

Горничная быстро вернулась. "Пройдите, мадам сейчас выйдет", - предложила сесть.

Явилась нескоро. Кончала туалет.

Ждал, развязал свертки, разложил книги.

"Что же ты, Сашенькая, ведь человек-то ждет!"

- Не человек, мама, а господин!

Вышла с кокетливыми извинениями. Подала руку... которую он не поцеловал.

Выступила из берегов павловской эпохи: шелковое, фиолетовое платье в лентах.

"Вас так давно не было, появилось столько интересных книг, я вас ждала - хотела написать!"

Сам виноват: обычно почти надменно-сухой, придя в первый раз, сбитый с толка сияющей веселостью, показывая в журнале репродукции Сомова, сказал, что, вероятно, бывала вдохновительницей.

"Здрав-ствуй-те!" - сухо ответил ему прошлый раз на поклон пожилой муж.

13. ЕВРОПЕЙСКИЙ ФИЛЬМ ЧАПЛИНА

Чарли поднялся со своей труппой на Эйфелеву башню.

Он превзошел самого себя, изображая американца, рассматривающего Париж, влюбляющегося в телеграфистку и продавщицу сувениров, в гуляющих внизу и проезжающих в автомобилях женщин, отправляя им телеграммы, объясняясь в любви через подзорную трубу.

Желая наклонить башню, чтобы дотянуться, поцеловать красавицу, проходившую на другом берегу Сены, он падает, вьется между переплетов, цепляется за перекладину и, как обезьяна, взбирается снова, на самый верх.

От радости, что не разбился, хватает, целует всех, пляшет, вертится, становится вверх ногами, начинает бегать вокруг площадки.

Режиссер и операторы, давно потерявшие нить темы, с восторгом "накручивали" все происходящее, но начинали беспокоиться, встревоженные необычным возбуждением Чаплина.

Один из операторов, психиатр, наблюдавший его несколько лет, заявил, что не помнит такого творческого подъема, что это может кончиться плохо.

"Шарло" крутился все быстрее, становясь - танцором, выражающим радость, спортсменом, состязающимся в скорости, даже больше - превращаясь в инженера, изобретателя, в машину, в спирита, заставляющего двигаться стол.

Он кружился быстрее и быстрее, накреняясь все больше, как велосипедист, ездящий по кругу, вися параллельно полу.

...И, остолбеневшие от ужаса, вторые и третьи любовники почувствовали, что башня дрогнула, двинулась.

Колотя и топча друг друга, они бросились к подъемной машине, но опередивший их предупредительный Чарли, играя кабиной, как брелоком часов, со свойственной ему ловкостью пигмея-силача отбодался от наседавшей на него, начавшей сходить с ума труппы, работая ногами и руками и становясь в позу оскалившегося, рычащего бульдога.

Телеграфистка имела присутствие духа беспорядочно оповестить вселенную о гибели Парижа от землетрясения.

Башня, гудя и запевая, как чудовищный волчок, накреняясь, медленно описывала круг.

Труппа итальянских киноактеров фирмы La Bella, прибывшая позднее Чаплина, разыгрывавшая мелодраму у подножья башни до начала ее странного поведения, разбежалась в смертельном ужасе.

Лишь оператор хладнокровно "намотал" и бегство своих товарищей, и происходящее вокруг, спасая этим отечественную киноиндустрию от краха. Он в почете и славе доживает свои дни у подножья собственной статуи.

Чарли с ловкостью китайца, который ест рис, мило вихляясь и ходя на руках, побросал ногами в подъемную машину лежавших без чувств своих актеров.

Операторы же, один - бывший матрос, другой - психиатр, привязавшись к перилам площадки, с обычным хладнокровием "прокрутили" весь кавардак и без его любезной помощи последовали за ним.

Но конкурентам в кабине было слишком тесно. Они выстрелили одновременно, и оба упали мертвыми.

Лифт начал опускаться.

"Теперь заключенье!" - кричал Чаплин.

Прыгая, как Квазимодо, по трупам, то целуя их, то подставляя свой зад, срывая с голов шляпы, жонглируя, разбрасывая их как ракеты, гримасничая перед не перестававшими работать киноаппаратами, посылая приближающемуся Парижу воздушные поцелуи, он направил жерло пушки, по которому катился, на Монпарнасский вокзал.

Продольно рассекая встречные поезда, кабина-ядро неслась к Бресту.

Достигнув океана и охладившись, она превратилась в яхту... доставившую Чарли к обеду в земной рай - Нью-Йорк.

14. СМЕТА НА ВОЗВЕДЕНИЕ ОДНОГО КОРОЛЕВСТВА

I. Несостоявшееся подношение

После нескольких недель спешной работы наконец был объявлен день открытия нового зала Ротонды.

Долголиков, состоя в свите ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА, полонившей его женщины, избравшей кофейню местом своего пребывания, захваченный общим порывом подготовительной горячки, по мере приближения срока "ударился по своей части": создал проект приношения храму, в недрах которого покоилась нерукотворная статуя его Мадонны, в прахе перед которой он так охотно и самозабвенно лежал: составил "Смету на возведение одного королевства".

Он возгорелся неудержимым порывом - прославить, благословить и направить деятельность кабатчика, ему захотелось разразиться фантасмагорическим восхваленьем, в день открытия новой залы, или предложить хозяину кофейни напечатать его, к началу торжества.

Но время протекало, и Долголиков, никогда не выходивший за пределы расходов на одну чашу кофе, в вечер, поэтому, не считая себя почетным завсегдатаем, предстать пред бойкие очи дельца не решился... и так и не произнес свою оду, чем, может быть, косвенно и содействовал захирению прославленного заведения, посрамленного, не справившегося с более удачливыми полководцами с противоположного тротуара, не внедрив в него огонь своего энтузиазма, своих смелых, исчерпывающих, размашистых - на российский лад - планов, без сомнения, давших бы ему гегемонию, может быть и в мировом размере, в питейной отрасли промышленности... и, как и все благие порывы, нижеизлагаемая смета увязла, погибла во внутреннем болоте этого внука российского Дон-Кихота, Обломова, из забитости, кажется, и совсем не присутствовавшего на торжестве "освящения" зала.

II. Смета

Гражданин такой-то, энергический владелец Ротонды , удостойте рассмотренья прилагаемую Вашему вниманию смету.

Ваша добрая воля, будущий единодушный избранник, Ваше будущее, Величество Ротонды - прочитать, продумать и принять ее.

Скупить всю трехгранную скалу домов: Монпарнасского бульвара, улицы Вавэн и бульвара Распай.

Возвести ее и "углубить" в сотни раз.

Создать совет, тщательно составленный из представителей великого народа ротондовцев, Ваших верных подданных, этих бродяг, застрявших здесь, прикрепленных к Вашим владеньям до конца своих дней, этих живописных, романтических нищих, этот мусор, навоз, мировую гниль, самое лучшее удобренье, для редчайших орхидей, оранжерей двадцатого века.

Мое благое пожелание, чтобы Ваше королевство... так же, как и наше, было не башней из слоновой кости, а стеклянной, со скелетом из серебряного бамбука.

Позвонки хребта, башни-королевства, патронташи подъемных машин, из которых один, очень медленный - для пожилых лэди, и футуристические и конструктивистические лестницы - для любителей акробатики.

Горизонтальный позвоночник (хвост) - подземные, катящиеся ковры, различных скоростей, между станциями метрополитена - Вавэн и Нотр Дам дэ Шан, и подъемными машинами.

Первый этаж вглубь: автомобильный гараж, с починочной мастерской и буксированием попорченных машин независимый, приспособленный лифт.

Резервуары для плаванья, бани, ванны и души, гимнастические залы, парикмахерские, институт красоты и прочее, - прачешная, портняжная, сапожная и чистильщики башмаков, дантисты, госпиталь.

Поварская, винный погреб, мясная лавка и прочее (магазин Ж. Дамуа, находящийся на противоположном углу, поглощенный землей).

Дворец "00": туалетные залы, уринуары и кабинеты, сиденья шезлонги, чтобы удобнее дремать, с кубистическими и орфическими калейдоскопами, под аккомпанемент музыки, и распылители одеколона, у выходов... А под ними - "Царство торжествующей Вши" - траншеи тысяча девятьсот четырнадцатого-восемнадцатого годов.

Еще ниже - Кабререт, музей доисторической живописи.

Вниз за ними - столица жителей Луны, по Г.Д. Уэллсу, ...трудность будет заключаться в ее заселении и в отыскании-создании этой высочайшей точки пирамиды, идеального ключа, короны иерархической горы, Всемогущего Полицейского-Божества, деспотического и добровольного царства-муравейника. Охраняться оно будет озером величиной с департамент Сены и Уазы. (Разрешение тяготеющего над Парижем вопроса о наводнениях).

Оно явится вместилищем всех видов водных спортов: гидроскользители, гидравионы, подводные лодки, водолазный спорт; Довилль, Ницца, Биарриц - состязание на воде: гребля, парусные гонки, ватер-поло; поездки на остров Цитеры, открытие Америки - проплытие на скорость, из конца в конец, - Парижа; переплытие Ламанша, Европа-Америка; - вплавь, нырянье вокруг света.

И, конечно, - КУБОК РОТОНДЫ!

Создание и выработка его условий - уже дело специалистов!

Ближе к поверхности - "русские горы", и все the Whip\'s, les excentres, the volupty\'s, les acriettes и так далее, вокруг клумбы ярмарочных развлечений, - с ходом, ведущим в страну помешанных, считающих себя искателями золота и открывателями неизвестных стран, охотниками на хищных зверей.

Продажа и прокат одежды, инструментов, оружия, снаряженья, мулов, собак. Предметов примитивного искусства и охотничьих воспоминаний. Гостиница "Здравствуй-Прощай". Бандиты и опасные люди (получающие ежедневные инструкции), индейские и негритянские племена, и азиатские наездники... и все же, непременно, чтобы не доводить их до отчаянья, - искусственно созданные: золотоносные россыпи. (...Однако - вниманье и вниманье!.. чтобы преступный элемент не просочился в слой многоуважаемых англо-саксонских посетителей!).

Само собой подразумеваемое предназначенье нижеследующего этажа: Чистилище, Эреб, Ад, Тартар для многочисленных Данте, - сдача напрокат костюмов и масок, и Виргилиев... и как знать, может быть - нежданно-негаданно для самого себя, - кто-нибудь и выйдет на тропу, которая приведет в царство Вельзевула!

...А это уже действительно - цель, могущая породить - исследовательскую горячку!

Пользуясь этим непредвиденным обстоятельством, можно стричь публику и здесь, продавая с молотка - очередь на спуск, в погоне за отысканьем сообщения с Адом.

...После этого моя фантазия истощается, исчерпывается, Ваше Величество!

Умоляю дать ей передохнуть или искать продолжателя.

Позвольте подняться на поверхность к преддверию Вашего будущего королевства!

Не откажитесь пожаловать мне так добросовестно заработанную "чашку кофе с молоком"!.. Потому что, как и полагается настоящему богеме - я голоден!

Подкрепившись и снова берясь за лиру, если милостиво разрешите, я воспою "Бельвю" и "Буэнос Айрес" Вашего королевства, предстоящего быть построенным.

Раскачиванье подъемных машин, их танцы, подобные биенью пульса, подскакиванья, кувырки.

Их затеи, жизнь, менее устойчивая, чем температура градусника, упиваясь, вздыхая во время перемещений по вертикальному королевству, его звуки, шумы, запахи и многочисленные виды местности.

Как я уже докладывал, основа королевского казначейства - это два первых этажа, сутолока, "перекусочная"... конечно, говоря лишь относительно, так как, в конце концов, "чашка кофе с молоком" или "бокал светлого", будет лишь "заработком на хлеб", подстилкой, первым слоем Вашей кассы.

Все, все, начиная от таинственных глубин преисподней Вашего владенья, за исключением царства Вельзевула, до невообразимых высот седьмого неба Данте, девятого круга теософов, все будет: гудящий и трудолюбивый пчельник радетелей, по наполнению сот, готического собора - казначейства.

Третий этаж - Банк Королевства Ротонды.

Это совсем не высоко, но в то же время и не тротуар, уже вне посягательства экспроприаторов.

Тронный зал - дело сугубого вниманья ответственных лиц: создать его защиту, неприкосновенность, бесперебойность его пищеваренья, украшенья... Однако, можно сказать уже и теперь, что - все будет в американском вкусе... ну, да это будет не что иное как меняльная лавка, exchange office, так же, как и - синтез всех Куков и American Express!

Вы постараетесь, энергический будущий король, господин король, чтобы это был современный иерусалимский храм, куда каждый, все человечество - войдет с полным доверием и совершенно свободно, чтобы все приобрели каждодневную привычку - приходить на прогулку, даже несколько раз, продавать и покупать, узнавать и предлагать сделки... нужно ли подталкивать Вашу фантазию, чтобы предсказать третьему этажу будущность Мировой Центральной Биржи?.. Значит, несколько следующих этажей под бюро, кабины телевизоров, станцию геликоптеров, беспроволочного телеграфа.

Конечно, Вы будете чеканить свою монету, как каждый уважающий себя монарх, которая единственно и будет иметь право обращения, - нарушитель же будет подвергаться изгнанию на вечные времена.

И тогда вся вселенная придет - поклониться Вам, создателю единственного в своем роде королевства в мире, бог-хозяин Искусственного Рая, санаториума сильных и слабых, мятущихся и встревоженных, хитрецов, плутов, весельчаков, сумасшедших и пропащих!

Вы, сухонький человечек, преобразившийся в Золотого Паука, в высокоторжественной, небрежной позе бога Злата будете выставлены в невзламываемом, несгораемом, прозрачном шкафе, пламенной часовне, возженной в честь удачи и победоносной горячки!

Пусть музыка не прерывается ни на одну минуту, пусть звучат "задушевные", торжественные и тяжеловесные гимны Золоту.

Вы будете иметь - подземные и воздушные коридоры, тайники и западни, и условный язык.

Дальше, выше - десятки этажей трепыхающихся бабочек, потому что Вы, раньше всего и больше всего - хозяин кабаре: средоточие и градации всех танцев, ритмов и звуков вселенной: мяуканий, шушуканий и громов, - звуков дыма, опиума, часового механизма, змеиного плаванья, золотого дождя и голубой пудры, вкуса коктейля, виски, джина и шампанского, детородной силы.

Переплетенья, вялость и углы - черных и серых платьев, отражающих металлические формы, идеальных Венер!

Непреодолимый смех сахарнозубых чернокожих, сопровождаемый барабаном, треск кокосовых орехов и глухие вздохи земли, под дождем палочных ударов обезьян-людей. Танец живота, с его движениями, идущими от отвращенья, граничащего со рвотой, к мечтательному и молниеносному сладострастию - до экстатического, усыпляющего и удушающего опьянения. Радужное сиянье, подымающейся страсти гурий, указывающих дорогу в рай.

Сомнамбулическая потягота ласкающего дыханья, позолоченных вселенных - Персии, Тысяча и одной ночи, низведенных на землю, и музыка теплых волн, благоуханного сна - наргиле.

Кавказская лезгинка, под назойливые звуки зурны, - паруса, превращенные в крылья рукавов национального костюма, кинжал, привязанный к шнуру, будучи брошенным, попадает в цель, находящуюся в нескольких сотнях шагов, создавая человека-острие, умеющего вращаться быстрее веретена.

Балалайка, разрывающая существующее - бешенством молнии, паутиной своих однообразных звуков, и саратовская гармония, с набором троичных колокольчиков и свистков, уничтожающая своим храпом сокрушающего темперамента всякую волю и единоличную силу, тревожа, разрушая гигантский и смертоносный покой степи красным скрежетом.

Губная гармошка Центральной Европы, заставляющая распускаться бумажные цветы и фруктовые деревья, растущие по краям дорог.

Польша, не сумевшая выбраться из жеманной жизни восемнадцатого века, прерываемая смешанными с vivati резкими криками и топотом бандитов венгерских пушт и хрюканьем кабаньих стад пинских болот.

Благородные, величественные, элегантные и элегические, легкие, тонкие и веселые танцы: фарандола и тарантелла, сардана и фандаго.

Мандолины, домры, гитары, кастаньеты, виолы, волынки, кобзы, окарины, свирели и жалейки.

Пляски, на коленях, монгольских народностей.

Предельно экспрессивные, страшные или прелестные гримасы японских масок и сновидческие воплощенья африканских, пантеистических видений.

Также и дикарей-воинов - их уроки анатомии, упражнения в скальпировании, кастрации, сдирания кожи и людоедской кухни.

Любезная турецкая и персидская манера приглашения - сесть на кол.

Танец австралийцев-аборигенов, подобный трепыханью крыльев бабочки, на трупе пожираемого ими кита.

Брачный танец орангутанга с англичанкой.

Танец лапландских колдунов, эскимосов и якутов, комфортабельно спящих, завернувшись в гагачьи одеяла снежной белизны, при обычной температуре в пятьдесят градусов ниже ноля.

Не хочу обойти и казачка, при пляске которого, войдя в исступленье и пьяный шик, превратив свои львиные мускулы в орлиные, плясунам удается отделить от земли раскаленную глыбу своего тела.

...Ваше Величество, хозяин, эрцгерцог Всемирного Храма Дебоша, у Вас не будет затруднений в получении сведений на любую экзотическую, или какую бы то ни было, тему.

Конечно, - все балеты, мюзик-холлы и кабаре.

Лучшие торомахические цветы Иберии и Мексики (заручиться получением президентского благословенья) со всей их кровавой торжественностью очень желательны.

И для обеспечения благосостояния и процветания королевства: пулеметные гнезда - кино, один позвоночный хребет этажей, в непрерывном мелькании, ускоренном и замедленном, на утеху и фантазию публики-богемы.

В одном месте - тонкие, горькие травки и морализирующие кушанья "Шарло" Чаплина.

"Ковбой, самый элегантный человек Нью-Йорка".

Или молодой self-лорд, напичканный Марлиттом, шагающий, как громовержец, через всю землю. Беспредельно сантиментальный и садистически-безжалостный, повсюду и вечно проигрывающий, потому что его корабль плывет выше уровня воды действительности.

Грозный корсар, беспробудно пьяный капитан "Летучего Голландца", проводящий время в обществе духов.

Или младенцы, с личиками, похожими на свиной зад, ставшие знаменитыми благодаря английским акварелистам, указывающие своим кулачком на - ипсомские скачки, регбистов и оксфордские восьмерки.

Фильмы "Нордиск", разыгрывающие: Стриндберга, Ибсена, Ведикинда, Гамсуна, Чехова, Достоевского, Андреева и видения Иеронимуса Босха.

Итальянские сверхпродукции, на фоне Везувия и Венеции, со сверхкрасавицами, подобранными на навозной куче, и с апашами, одетыми под маркизов.

Фильмы - "Ниппон" и "Фузияма" (красное солнце, попавшее в тенета), разрабатывающие крохотные чудеса, во вкусе Хокусаи и Утамаро.

Французские постановки, в голубую землю которой вставлен подсолнечник Вашего королевства.

Фильмы трехцветной кокарды, благородная бравура Трех Мушкетеров, и по петушиному верткого, худощавого "Poilu".

И, наконец, Ваше национальное производство - "Ротонда".

(Значит - город этажей, господа архитекторы!)

Фильмы эти будут, конечно, сверхпоэтическим отображением жизни Вашего государства!

Площадь громоздящейся вверх страны будет вполне достаточна, чтобы не платить таможни, не выходить заграницу; режиссерам понадобится только хорошо знать географию страны и просить, по мере надобности: не двигаться, или продолжать веселье, не обращая внимания на тот или другой угол зала, дворца и этажа, или наконец - посторониться на минуту, очистить немного места фотогеничным звездам.

...Здесь - внимание и внимание, Ваше Величество, добрый наш король! Дело идет о ДА или НЕТ существования или, по крайней мере, процветанья Вашего дела, я Вас считаю талантливым купцом, и Вы не отрицаете, что враг, находящийся через дорогу, не дремлет... хотя и не пойдет слишком далеко, значит - нужно уничтожить его, победить окончательно! Поэтому советую дать полную свободу действия сведущим людям, касательно толщины слоя, в высоту, количества этажей, отведенных - для жилищ художников.

Не забывайте, что Вы будете с лихвой вознаграждены, уменьшив или, тем более, прекратив голод, недохватку мастерских.

Серия тысяча и одного абонемента Ротонды будет зависеть от этого: количество прошений о принятии подданства.

Ваш тайный замысел - "выход воспрещается", двери цитадели королевства отворяются - только внутрь (крысоловка), это шепчу Вам я, Долголиков, Ваш Макиавелли.

...Нет, не прогневайтесь, Ваше Величество, осуществление проектов, которые, как Вы сию минуту убедитесь, перечислены не все, требует, чтобы наше дорогое отечество, собственной своей персоной, было вынуждено сделать усилие, и само, первое - пойти против секретного закона нарушить собственные границы, сделав победоносный шаг на правую сторону улицы Вавэн, и раздаться своим величественным корпусом - до церкви, которая послужит отправной точкой пчельника: церквей, храмов, пагод, мечетей, с соответствующим духовенством, ибо не есть ли церковь - разновидность лирического театра?.. и существует ли человек от искусства, который - не был бы религиозен?

...Какой исчерпывающий универсализм! Какой порыв!

Не окажется ли Ваше королевство Вавилонской башней новых времен?.. Надеюсь, что ее судьба будет более счастлива!

Конечно, свободное процветанье всех ересей (то есть самые отвратительные, отталкивающие и опасные пороки)... и, позвольте обратить Ваше внимание (ах, как бы я хотел быть Вашим Макиавелли!), что, это тоже, будут места полного сбора: опиум, черная месса, банкеты Коридона, испанские процессии, дервишизм, шахсей-вахсей, аутодафе, сад пыток, Жиль де Ретц, самосожжения русских сектантов, хлыстовские раденья, смахивающие на негритянский культ, - Воду, Нерон, религиозные войны, Иван Грозный, Петр Великий, Эскуриал, завоеванье Америки, завоеванье России ханом Чингизом, викинги, гунны, - завоевание на английский лад, все завоевания и рабства.

(Может быть, началу создания Вашего королевства надо предпослать обнародованье этого манифеста на все четыре стороны света).

Напоминая Вам наипервейший принцип Вашего секретного кодекса - "мой идеал, это выход воспрещается!" считаю себе вынужденным уступить место Макиавелли в Юбке, потому что только ее домыслы, хитрости и чародейства, предоставленные в распоряжение себе подобных, смогут при удаче удовлетворить (а это - не легко!) их деятельность, жизнь (удовольствия), интересы (интриги) внутри границ.

Желаю Вам удачи!

Для этого надо отвести часть королевства исключительно Идеалу Красоты, куда "мужчинам без сопровожденья вход воспрещается!"

Полное оборудованье "лунной ночи", залитые солнцем пляжи для подробных вычислений в области испытаний, которым нужно подвергнуть притязателей-охотников.

Декорации под Ламартина, Бернардэн де Сан Пьера, Шопена.

Прогулки с западнями: капканы, волчьи ямы, дрессированные и преданные гипнотизеры и медиумы, лжесвидетели и так далее.

Широко организуйте поощрительные конкурсы, по вопросам: где искать, как выбирать, как соблазнить, как вести, как закончить, как выбраться, иметь дело втроем, и так далее; двадцать шесть лет в течение ста лет - искусство зачатия, искусство не быть оплодотворенной, родить мальчика или девочку; чтобы ребенок отца цветной расы оказался арийцем; уметь менять внешность и характер, превращаться в сухощавую, рядом с таковым же, сангвиническую или мечтательную - в один и тот же день.

...Какое поле действия, какие громадные интересы и, несомненно, какой гешефт, господин король!

_____________

Не отрицаю, что заставить себя ограничиться вышеизложенным не стоило труда затевать попытку завоевания трона, но Вам придется искать советника более решительного, поэтому поступите по-королевски - выведите меня в расход!

А перед этим мне только остается высказать несколько соображений касательно административной части королевства.

Умножить количество переводчиков-земляков, танцующих, пьющих, едящих, играющих, тратящихся (они состоят на жалованье, питаются от казенного стола, имеют даровую квартиру и пользуются всеми абонементами).

Не отвращать слишком самодовольных глазок от Вашего преданного и совершенно необходимого народа ввиду его многочисленности и живописности.

Создать еще одну специальность Ротонды - вегетарианский ресторан: начиная от супа из саланговых гнезд и редчайших корешков с отдаленных островов (или соуса из Пояса Венеры) до тарелки пустых щей и вареного картофеля, отпускаемых предъявителю талона, - "чашка кофе с молоком", благодаря чему не будет ни нищих, ни повесившихся от голода в Вашем "пуританском" раю.

Немедленное фотографирование всякого человека в момент его вступления в пределы Вашего королевства.

Ежедневный иллюстрированный бюллетень (утренний и вечерний выпуск) - "День Вавилонской башни", с портретами и интервью знаменитостей, проведших на Вашей земле хотя бы несколько мгновений.

Зал с их фильмованными портретами.

Идеально поставленное собранье автографов в "Золотую книгу королевства".

Аллея статуй Ваших знаменитых подданных.

Продажа предметов культа Ротонды.

Выбор mademoisaelle X королевой Ротонды. Я, Ваш Макиавелли, настаиваю на ее короновании и канонизации "Королевой королев Ротонды".

__________

А на прощанье, раньше, чем унести свои ноги, я, шут Вашего Величества, сознаюсь, что короновал Вас, а не сделал президентом, не без рассчитанной хитрости, чтобы те, кому это нужно, могли держать Вас в руках, иметь возможность орудовать, без Вашего верховного благословенья, прятаться под Вашу же манию, прикрываться, выставляя Вас вперед, покладистый порфироносец, благонамеренный, уравновешенный... Разве есть кто-нибудь порядочнее и безупречнее процентщика!

15. РЕЧЬ С ГАЛЕРКИ

"Братья по галерее, отщепенцы, - мое слово к вам!

И единомышленнический привет!

...Несмотря ни на что, я взбешен, возмущен!.. Что и принудило меня вскочить дьяволом в ваши ангельски-беспомощные жизни, вулканически взорвать ваше сомнамбулическое, безотчетно-безрадостное оцепенение.

Простите... или, может быть, - благодарите меня!

Я ваш - крайний правый!

Я ратую еще больше - ЗА!

Доведенный до белого каленья обстоятельствами, предлагаю вашему вниманию следующую петицию, для подачи... как их там - их величествам, выборным депутатам, властно властвующим победителям, словом... нашему начальству, отцам-благодетелям, пасущим людское стадо.

Надеюсь, знаю, что мы здесь свои люди и ни одного добропорядочно-мыслящего, уравновешенного, здорового человека здесь нет.

...Из-за такого-то все и началось!

Мои дорогие братья, кривые, узловатые, худосочные цветочки (Франциска Ассизского), представьте ужас, неожиданность моего положения, состояния (а я, Михаил Долголиков, не лучше и не хуже многих из вас!), пришедшего сюда - в храм, на поклонение, на моленье - вступить в Чистилище, в Paradis Artificiel принять пищи телесно-духовной... словом, благодаря предельному напряжению, быть пропущенным из нашей временной, юдольной жизни, на миг в жизнь будущую, грядущую (верим, что не бесконечную тоже) примерить костюм, приспособиться к дороге, к чувствам, к их восприятию, воспитыванью.

Братья! Нас много здесь, посвященных, добившихся удостоиться следовать по спирали Чистилища, но мы - каждый отдельно, каждый во всем!.. но сам - один!

...И вот, о горе мне, горе искушенному!

Не дальше чем вчера, едва переступив врата, я, слабый, недостойный, был полонен врагом, выброшен из ладьи претворяющей, уносящей, смешивающей со всемирностью, со вселенским вздохом, биением пульса, мировым теплом: почувствовал на своем молокообразном, воспринимающем теле-ухе тяжелую, материальную, земляную, плоскую руку оставленного, печального мира.

О, как все перемешалось во мне!

С какой высоты я рухнул вниз, с нераскрывшимся парашютом, унося в оболочке своего тела - лохмотья, кусочки, капли - звучащего, горяче-сладкого Вышнего мира.

О, я великий грешник, мишень, приманка Искусителя!

Братья, мои муки жестоки!

Заступитесь, спасите! Молитесь за меня!

...Нет, я меняю тон!

Здесь не место хныканью!

К делу, к делу!

Предлагаю утвердить (поправок и изменений - не потерплю!) следующее требованье:

Мы люди-человеки (гомункулы) известного класса-общества, психологического, морального склада, просим, требуем (протестуем) полнейшего отделения церкви от государства - выделения нас в самостоятельную (вне закона стоящую) единицу, прерафаэлитскую пустынь (Желтый дом), без права малейшего вмешательства в наши дела, сведения отношений с остальными обитателями земли и до товарообмена: нам - корку (кожу) хлеба, вам - плоды наших духовных садов.

...Нет, нет и нет!

Еще ближе к делу!

Братья, граждане, весь наш народ, с глубокочтимым и уважаемым медиумом во главе, мы здесь все налицо!

...И, уже совершив неслыханное святотатство, заставив повернуть ваши паруса, свести вас с обычной дороги в мою сторону... братья, это во мне борются Добро и Зло, и по мере того, как я освобождаюсь от душившего меня бешенства, раздражения, - чувствую, знаю, вижу, что мы побеждаем!.. Вот оно - выходит из меня, набухает, подымается на дрожжах, по частям, побеждаемое зло, вздуваясь, огибая мое тело сдобной лепешкой, куличом, бабой, кремовым пирожным: слоеное отложение гранатно-раково-плесневелого чирия, - предлагаю (еще одна, последняя минута внимания!) уважаемому собранию следующие благотворные, по моему крайнему разумению, параграфы закона, которые несомненно сумеют предотвратить нарушение хода, распорядка мистерий, нашей надзвездной, загробной жизни-смерти-питанья.

Создадим крохотную, но "оборудованную" - армию, охрану, блюстительницу наших жизненных интересов, ограждения от вторжений, набегов чуждых нам сил, коверкающих, разрушающих наш мир, разбивающих нашу цельность, единую устремленность, оскорбляющих нас, низвергающих, бьющих нас по физиономии (нас - трухлявых небожителей!) своим грубым, непонятным - ненужным присутствием!

...Мы возмущены, взбешены, мы рвем на себе волосы!.. Просто от их присутствия в нашем кругу!

Вон, вон, вон черные пятна из нашей жизни!

Братья - довольно!

Не потерпим больше разбойничьих набегов, нападений диких кочевников!

...Только найдутся ли между нас: химики и прочие инженеры, законники и, может быть, даже - мускулачи?.. Если нет, так выписать несколько пар, доставить их в свином вагоне.

Вот состав и вооружение патрулей-караулов... кассирша не в счет - при входах, воротах в нашу страну: манометры, спиртометры, указывающие - присутствие, накопленье, нарастанье в атмосфере - алкоголя, и компасо-весы, отмечающие присутствие здорово-нормального, уравновешенного, кипуче-кровного брызжущего весельем тела.

...Отсюда вытекают определенные, упрощенные обязанности: "ваше место - занято!", "но я только что купил билет!", "ошибка, я контролер, вам в кассе вернут деньги!", "но на каком основании, я не хочу!" ... после чего в коридоре, или на лестнице, за спиной - пульверизатор... и усыпленный мускулач уносится в помещение оказанья скорой помощи, а по окончании бдения: "вам лучше, идите домой".

О, будь прославлено имя баварского короля!

Парочки - разъединять всенепременно! Они переживают наполовину, пополам. Они недостаточно плотно одеты или, может быть, недостаточно обнажены для нашей чистой (холодной), пламенной атмосферы. Играют на два фронта. Вообще, компании, стадность нам - противосущны, и, втиснувшиеся в храм, как сельди, мы предпочли бы бдеть, каждый имея определенное место, одиночную камеру-банку, кажется мне, братья-камчадалы!

Юность уйдет на стенды, а подросткам и детям - сады и визжащие поросячьим хрюком школы.

Исключительных, предрасположенных, "наших", последних в классе и на перемене отличить легко!

...Вот, братья-друзья, и все преобразованья, и все случаи, необходимые для руководства-самозащиты нашего царства!

Не принять их нельзя, существенных дополнений не требуется!

Много ли человеку надо!

Наша пища даже менее вещественна, чем понюшка, затяжка табака, кокаина, конфетка гашиша, шелушинка опиума!

...Но, обеззаконьте же и вы нас! По какой милости терпите, допускаете нас в жизнь, вы, милостивые, веселые, багрянородные владыки!

16. ЗАРЖАВЕВШАЯ ДОРОГА

Нет лучше немецких дорог, потому что все ведут на фронт.

Берлинские же тротуары отвратительны.

В спокойных улицах, даже зажиточных частей города, они мощены: старыми гвоздями, битыми бутылками - по ним следовать так же приятно, как по щебню или скошенному полю - босиком.

По такому-то тротуару ковылял Долголиков в одном из пригородов, неуклюже-спокойно-откормленных, почти без запаха пива-сигары... пропитанных незаглухающим порывом фантазии: жизни, неба, солнца, видов - Италии, Испании, Парижа, где дальний конец каждого особняка врезается в горизонт, разворачивая, расшатывая плиту лазури неуклюжей, толстой, малевой тверди, где каждая комната --дом, а сад - Парадиз, потому что - непременно соединяется с настоящим лютеранским раем (там-то и есть конечная станция трамвая Берлин - Багдад), и от одной до другой остановки есть время вздремнуть, переваривая красную пищу, скрепленную цементом картофеля, разведенного на пиве.

Уж показалась вдали цель долголиковского напряженного лета: замок-вокзал, переливающий цветником стекол, с подъездом-мостом.

...Но, зазевавшись, он натолкнулся на фонарный столб... "voraicht!" и своротил его тотчас же прохрипело ржаво по улице (хотя кругом - никого и не было), и почувствовал, что начинает опускаться, успев заметить, что из столба выскочила фигура - заржавевшая, в истлевших лохмотьях, и механически оживши - начала опускать, вертя ручку - фонарную лампу, по мере оседания части мостовой и тротуара.

Вокруг Долголикова все - скрипело, визжало и дрыгало, квадратное небо отлетало.

Площадка осела глубоко, прохрипев по герметически прилегающим, позолоченным ржавчиной, чугуннокожим, стенкам.

Остановилась толчками, в разъявшемся пространстве, между усилившихся хрустов и визгов, сильно накренившись.

Туманом, тучей взлетела иодистая, железная пыль.

С закрытыми глазами, расчихавшись, испугавшись, что - выдает себя, скатываясь под создавшийся откос, Долголиков повис, порезавшись, порвавшись на путанице фантасмагорических машин.

(...Он, конечно, давно знал, догадался, что попал - на Бесшумную Дорогу, пересекающую Германию от французской до русской границы, перекрещенной nord-sud-ом датско-австрийской).

"Vorsicht!" вперемежку с еще более оглушительным "achtung!" - гремели по подземелью. Сверху, с поверхности земли, чтобы заглушить их, рокотал "Deutschland uber Alles!", через несколько минут сменившийся Лоэнгрином, но скоро все умолкло.

Ржавые железные брусья и спицы - ломались под тяжестью его тела, и, исполосованный, Долголиков соскользнул кое-как, стал на ноги.

Он находился в зарослях машин.

Редкий электрический свет слабо освещал уходящие в стороны своды и коридоры.

Площадка, на которой он опустился, - накренилась, сев на несколькоэтажный танк, нахлобучившись на него шапкой.

Долголиков выбрался на дорогу, как обезьяна, как муравей.

Нога везде, ровно, по щиколотку уходила в жидкую, зеленую плесень.

Много лет здесь хозяйничало только молчанье.

Танки, танки и танки, от непомерных до карликовых, как матрешки, вставляющиеся одна в другую; аэропланы, геликоптеры, чудовища невыразимой жути - наплыли на Долголикова, летучие мыши... о, он меньше мушки, в паутине! тянулись к нему, обмохначенные лишайной плесенью: крылья, лапы, клювы!

Побежал, визжа, скуля, свистя, стуча зубами.

...Вдруг ожигающий рефлектор автомобиля.

Завопил: "Спасите! An secoars! даже -socorro! "...А по-немецки-то и не знал!

Но они, эти живые существа, были взбудоражены не меньше: "Ruhe! Calmez-vous! Смирно!" - выпустили они в обрадовавшегося голосам Долголикова.

Их пятеро, все в резиновых перчатках, масках с хоботами, в белых халатах.

В мрачном молчаньи посадив пленника - поехали по следам, пустив в ход сильный свет.

"Русский из Парижа", - заявил один из них, роясь в карманах Долголикова, "художник" имел выставку в Берлине... "Орнаментальный кубизм", а вот русские, конечно, умели читать отпечатанные листочки "Перевоз дада". "Ah, so ein Dadaister!" Вот, с рисунками, его же поэма, по-французски - "Foule immobile".

Долголиков уже совершенно успокоился, как всякий больной в руках врача, слушал, наблюдал, даже улыбался.

Автомобиль шел очень тихо, все были увлечены, и остановился.

"...Вот конверт советского посольства!" - и обращаясь к пленнику: "Может быть, вы собираетесь ехать в Россию?" "Да, надеюсь, в скором времени, благодаря некоторым связям". "Как относитесь к Германии?" "Она тоже очень пострадала от войны". "Каким образом вы очутились здесь?"

Долголиков рассказал.

Тогда один из немцев, не произнесший до сих пор ни слова, поглощенный наблюдением, сказал успокоительно: "Принимая во внимание огромную разницу между его паническим возбуждением первого мгновенья и теперешним состоянием полного покоя, можно заключить, что злого умысла не было, и что его приключение правдоподобно".

"Вы видите, что здесь несколько лет не ступала человеческая нога, - провезли, показали, освещая рефлекторами, еще несколько километров, - и вы убедились воочию, что Германия никаких военных подготовлений - не делает, и при случае - подтвердите это?"

"Сочту священным долгом! Я верю в будущее России и Германии!"

Ему дали щетку - почистить костюм, потом сфотографировали и завязали глаза.

"Вы немедленно же отправитесь на вашу родину! Идите - показаться квартирной хозяйке и упаковать вещи. Herr von Unsern - поможет вам собраться и устроиться в вагоне. Вы достаточно культурный человек, чтобы держаться благоразумно - это в ваших же интересах".

17. ПАПИРОСНЫЙ

Долголиков едет с братом.

Николай такой же, каким был, тринадцать лет назад: повыше него, элегантный, черные волосы с пробором на боку - коком; мягкие и даже веселые карие глаза. И усики - едва ли больше кабаньих клыков, томно-сладостные, закольченные, ороговевшие надкрыльями-предохранителями над шикарными розами - пунцовыми, лопнувшей, переспелой вишни, но хорошо вырезанными губами, - бархатные, барбарисовые.

Он в "солидном" новом костюме из "своей", добротной материи.

Недавно женился, торгует еще заодно с отцом и пока живет в их доме.

А Долголикову себя не видно, он, как всегда, - только что родившийся сморчок, приспособившийся высовывать голову сквозь щупальцы-волосы охватывающей его вплотную тьмы, хаоса. Пускает рефлектирующие ростки в пространство.

Его страх убивает.

Во всем поезде их двое.

И где же и ехать им, как не в Германии.

...Хотя по виду будто меньше, чем Германия, - скорее Россия.

Но вагон совсем не русский, ни в коем случае.

Маленькая, квадратная комнатка, как игрушечная кухня, вся только что бело-кремовато выкрашенная, костяно-сверкающая внутри; а снаружи - темно-коричневая, почти черная, эмалирована.

Стоят и едут.

Эмаль - тихонько погромыхивает. Ни стульчика, ни замочка, ни соринки. И они даже без шапок.

Потолкать пластинки-стенки - и они перекатятся, а на их место набегут другие.

В углу, в паху передней и правой боковой, узенькое оконце: едва ли три квадратика, плоская решетка без стекол.

Только белая эмаль и они.

Любуются местностью через косо прорезанные полоски, как французские жалюзи.

Тучнейшая, не южная, ослепительная трава.

Кое-где вкраплены белые кубы домиков. Для Германии мало, для России много.

Поезд катится прямо по изумруду и совсем не быстро.

Наконец остановка!

Одна из стенок заскользила, замелькала и разъехалась, как в товарном вагоне.

Брат, человек бойкий, спрыгнул в траву помочиться.

Долголиков же последовал за ним как-то слишком поздно и, вместо того, чтобы очутиться в вагоне к моменту, когда почувствовал, что поезд задвигался, оказался в передней его части, на чем-то как на бушприте, торчащем из носа корабля, но в уровень с землей.

Не теряя времени, он перебежал с него по двум или трем стеклящимся, скользящим, иглотелым зачаткам платформ, схемам несозданных вагонов - к своему.

...Видевший происходящее железнодорожный служащий остался равнодушен к положению Долголикова.

Дверь заросла перед самым его носом, и вот он - на крыше вагончика.

Эмалированной, коричневой, почти черной.

Поездок летел уже быстро... на Долголикова еще кто-то посмотрел безразлично.

Боязни, что сбросит с эмалевой, могущей выскользнуть из-под него, крыши, никакой.

Он кончил тем, что нашел отдушину, а под ней более широкую кирпичную кладь, почти в полчеловеческого роста, вроде печки. В ней торчала ветка орешника, с двумя-тремя орехами, а за ней - Николай.

"Ну, что, как?" "Да теперь - ничего, а то уж думал-было!"

Может быть, Долголиков и спустился бы в вагон... да вот - лежит на столе разорванной папиросой, какие брат, по-взрослому, набивал себе.

Левые нога и рука еще соединены кусочком бока и мясистые, а вот правые, покромсанные на мелкие части, - гильзы, пустые, выкрошившиеся, и цилиндр голени с крупинкой коленки, и полотнище ляжки, и горошина ягодицы, и пустая кираса грудной клетки, и микроскопические, разбросанные пальцы, и спички-руки до локтя и предплечья, и пустой, круглый шарик головы.

Но все мыслит, и чувствует, и говорит.

...И немцы, не то чтобы во всезнании, а так от скуки - спрашивают, слушают, наблюдают и очень заинтересованы тем, что он говорит, переживаниями, мыслями, ходами и разрешениями вопросов, его картонной, папиросной головы.

...Взлетающими колечками дыма.

...Хотя Долголиков и некурящий.

18. ПОПОЛЬ И "ЕГО РУССКИЙ"

Вот он, перед глазами Долголикова, этот прекраснейший Пополь, или как его еще дружески зовут - Поло, на пороге своей комнаты нищенского отеля, стоящей в уровень со двором.

Наш Долголиков сидит у себя в номере, на первом этаже, между бугорчатым, шершавым столом, покрытым войлоком газет, и занимающим почти полстены окном.

Они - лицом к лицу.

Действие развертывается (...хотя и всего лишь в воображении нашего слабосильного героя).

Воскресное утро и редкое явленье - солнечно, тепло.

Поло только что отхлестал шестилетнюю девочку, сестру жены, живущую у них. Ее "воспитание" началось при Долголикове. Ребенок уже успел притерпеться, а также и стать лгуньей, и нездоровая от рожденья она похожа на встрепанного, мокрого цыпленка. Сегодня папа "отдыхает", и она бита, если и первый, то, вероятно, не последний раз.

Раньше, всего прошлое лето, Пополь ловил бы, при данной обстановке, воробьев, которым соседи, как и весь Париж, крошат хлеб на подоконниках, кормят в садах из рук, теперь его моральное состояние хуже - не до того.

Охота состояла в следующем: на кругло-обструганный конец лучинки он натыкал скатанный хлебный мякиш, а другой конец, плоский и легкий, намазывал незастывающим, липким клеем.

Воробей, клюя хлеб, трепал лучинку, которая коснувшись перышек, прилипала, лишая его возможности расправить крылья, улететь, терроризируя, парализуя его.

Поло поджидал этот момент, чтобы схватить истерически пищащую, катающуюся по двору птичку, иначе через несколько секунд умный и сильный воробей умудрялся взлететь на деревце, но и оттуда охотник старался стряхнуть его и, опамятовавшись, через минуту, таща на себе цепи, добирался до черепичной крыши одноэтажного дома, в котором живет удачливый охотник. О, сад пыток! Долголикову случалось видеть одновременно троих, скатывающихся вниз, подпрыгивающих, подлетывающих воробьев.

"Что это за птичка была у вас в клетке?" - спросил Долголиков Одэтту, жену Пополя, уборщицу отеля, по водворении, еще не имея случая наблюдать охоту.

"О, какая-то птичка, хозяева ее съели!" - ответила она не совсем довольным голосом.

"Как-то пройдет этот день для Мадлены и Одэтты - Пополь целый день дома?" - вздыхает Долголиков.

Хотя вчера, какими-то судьбами, Поло и не напился!

Но разве не бывало, что он ударил жену по лицу, в трезвом виде, недели полторы ходила с фонарем днем, по середине двора, за то, что, не найдя папирос в ближней лавке, бегала в другую.

История вольного обращения Поло с женой началась тоже со времени долголиковского поселенья в отеле.

Однажды, засыпая, он услышал: урчащий, хорьковый, сдавленный, бронхитный, сыпящий дробью голосок Пополя, потом два-три хлещущих удара ремешком и вопль-возгласы, немедленно перешедшие в хрип-шепот, уязвленной Одэтты. Они укладывались спать, вернувшись из кино.

Потом начал приходить, под праздники, седой богатырь, не парижской хватки, очевидно, деревенский родственник. И каждое посещенье: оргия, пенье, смех, крик до следующего дня, ночи бессонные Долголикова.

Старик изъяснялся только обрывками песен.

О "градусе" Пополя можно было знать по старинной застольной песне, которая, как часы, отсчитывают двенадцать, пелась, когда он пьянел.

Попойки не прекращались. Поло кашлял сильнее, становился все раздражительнее... и нарыв, конечно, вскрылся - срывая злобу на ребенке.

Жена пробовала заступаться - мягко, сдержанно, в меру и, может быть, заодно, сгоряча, "воспитывая" девочку, Пополь угодил и по ней.

Так зараза леченья массажем перебросилась и на Одэтту.

По ночам, вернувшись из кабака, он бросал на пол предметы, бормотал, сопел, потом по двору разносились плески по телу, и переходили в сдержанные, хриплые возгласы.

Как начинало биться заячье, декадентское сердце Долголикова!

Кого он убьет - жену или ребенка? Двор спит, соседи, через стенки, терпеливо, привычно молчат, а может быть, по-рабочему, по животно-усталому, здоровому и не слышат.

Лишь вспыхнет электричество в окне плохо спящего человека, отравленного газами.

Иногда, после прихода зловещего старика, Поло не ходил на работу. "Ты сегодня не была в школе?" - спросил однажды девочку Долголиков. "Мама оставила меня дома, потому что папа не пошел на работу".

Один раз он исчез на несколько недель... в госпиталь, удостоившись отзыва, что ему там делать нечего: нужен санаторий.

Супруга, как и всю жизнь, ни на минуту не прекратила хрипло горланить и насвистывать модные песенки все рабочие часы.

"По излечении", месяца два прошло "благородно", заходила фельдшерица-монахиня... но всему же бывает конец... пополеву воздержанью - тоже!

Первое же появленье старика восстановило былое положение: поутру Поло как-то сладко лежалось и весело, добротно кашлялось.

И, конечно, вслед за проявлением такого могущества - показать свое величие жене и ребенку - дело само собой подразумеваемое!

Но вот в один прекрасный день "на глазах", так сказать на ушах, Долголикова, Одэтта заявила, что первое же рукоприкладство повлечет за собой развод.

...Ага-га! это его протрезвило месяца на три!

...Но увы, контракт уже нарушен, и основательно, так что даже раздались голоса, требующие прекращенья шума, услышали хозяева, дошло наконец и до их Высокого слуха, и они несколько раз воскликнули: "Шшит! Довольно комедии!" На этот раз даже и Мадлена проснулась - до сих пор, когда дело не касалось ее лично, спала, не слышала, и, плача, заступалась за сестру, крича: "Papa, maman!"

Даже и сосед справа подошел к их двери и сдержанно спросил: "Что с тобой, Поло?" - и на какой-то ответ произнес веско: "Будь же последователен!"

Разбойник и сама избиваемая обрушились на вмешавшегося... тогда сосед воскликнул решительно: "Да ты все это мне что ли говоришь?"

"Нет, нет!" - попятился Пополь.

"А то смотри!.. - и на всякий случай: - Ты ведь знаешь, где я нахожусь!"

Долголикову подобное "самообладание" понравилось: не будет ли этот прихрамывающий, виляющий назад, поджимающий его, волочащий по-лисьему воевода: шакалом, гиеной - между овец?

На следующий день после нарушения контракта, не слыша пенье и свист уборщицы, Долголиков принял это как должное: конец пыткам!.. конечно, и его, долголиковским, прекраснейшая пара больше не муж и жена! Пополь, по всей вероятности, куда-нибудь провалится и через несколько месяцев сопьется и канет в вечность.

Но даже когда после полуденного перерыва она и запела, ему показалось, что поет она по-другому - решительно, непреклонно, свободно - по-новому, что это лишнее доказательство, подтверждающее, что она, наконец, почувствовала себя человеком.

...Однако ближайшие же дни показали, что, очевидно, после побоев она так сладко спала, что забыла о происшедшем или приняла его за страшный сон.

- Ну, матушка, это не решение вопроса... и пеняй на себя, если достойным завершением одной из ближайших суббот у тебя будут выпущены кишки или размозжена голова, а Мадлен - измолочена о косяк или мостовую двора!

...Ах, если бы в сметах Долголикова оказались какие-нибудь недочеты и все возведенное им сооружением явилось домом на песке!

...Допустим, что он преувеличил способности Пополя, что он окажется сыном своей страны: воспитанным, вышколенным французом, и что до битья он дошел только по ступеням термометра, подымающегося в нем туберкулеза, заглушая боль, но все же понимая, что ему выгоднее, во всех отношениях, жить с работящей женой.

Будет проживать около нее, сколько ему отпущено лет, напиваясь елико возможно, отводя душу, поколачивая ее с умом.

Нечего и говорить, что судьба Мадлены, так или иначе "живописна" благодаря воспитанию Пополя... а также, с недавнего времени, и самой сестрицы-мамаши, напридачу сыпящей колотушки, со своей стороны ежедневно, почти без единого пропуска, но все же более "материнские", не до крови, как однажды, в ответ на "bonjour papa!" тычком, концами пальцев, по губам.

Ее хлестки соединяют в себе три добродетели: выработанная веками система воспитания; потом, для смягчения папиного массажа - противоядие; ну, а в-третьих - и она человек! - убавить пыл собственных настроений, самочувствия.

...Итак, возможно, что Поло выработал в себе правило: "Пей и бей, но последнего ума не пропивай... как это ни печально, ни досадно!"

Пополь, владыка-повелитель, отпустил и себе, и жене, как и девочке, несколько лет жизни! Но тут-то долголиковская рубашка, которая ближе всего к телу, и начинает коробиться, так как теперь он правильно, даже не слишком ли четко, видит, чувствует свое положение третьего лица в этом приятнейшем из положений... Поло, хозяин, взял себя в руки, по отношению к жене, но это совсем не значит, что он отказался, сложил полномочия, своих преимуществ, "прерогатив власти", накопляющимся парам нужен выход... он, конечно, будет найден и, по предположениям Долголикова, давно уже отыскан!

...Нет, все-таки Поло даже до странности не ревнив! Ну, конечно же, клапан этот - ревность! И объект, несомненно, - Долголиков, единственный в отеле "буржуй", не работающий на фабрике, целый день дома, один петух на весь курятник, и, если не от жены, то от других, узнал, что соперник - художник, рисующий никому не понятную белиберду; одет не по-ихнему... Но откуда Пополю знать, что почти все это "с царского плеча"... ведь он, французский чернорабочий, вероятно, за всю жизнь не донашивал ничего чужого! что приходит домой - в полночь, и в час, и в два, спит до восьми-девяти часов, и даже больше, в отельной кофейне не выпил ни с кем, ни раза, и так далее, словом - человек, держащийся особняком... как раз способный завладеть женским воображением, что в том, что у него не видели женщин!.. да и на что они ему! Одэтта убирает комнату каждый день!

Так бредит Долголиков, сидя по ночам за шторой освещенного окна, или уже лежа в кровати, с ужасом слыша: удары, звон разбиваемой посуды, мрачный, нападающий голосок, - ожидая каждую минуту услышать выплывшее на поверхность его имя, угрозы и, вслед за сим, запущенный в окно стул, бутылка, бег через двор, с воем, по лестнице, по коридору, к его двери сбесившегося Поло.

Господи, как его встретить, кричать, звать на помощь, а он за это время может выломать дверь, ворваться!.. Или отворив ее потихоньку, ударить его с размаха: кастрюлей, подрамком?.. а вдруг он окажется проворней да, наверное, даже... привычней!.. и вот я - с раскроенной головой, с растоптанным каблуками лицом, с двадцатью ножевыми дырами на теле, разрезанный, по апашской привычке, на куски!

...Нет! Все произойдет по-другому!

Опять-таки несколько удачных выпивок, кровь горлом и врач произнесет приговор; или на несколько дней лишится работы... (Долголиков вспомнил восемь безработных дней, битье кулаком по столу и "ученье уроков" с Мадленой.)

"Это ты все наделала, ты этого хотела - избавиться от меня, чтобы жить без опаски с этим гнусным обольстителем! Не бывать этому! "A moi le Russe!" - прокричит мне вызов из своей комнаты, полезет по водосточной трубе, в окно.

...Или будет ждать около отеля, убедившись, что мой ключ висит в кофейне, и, завидев, - даст поровняться с собой, и вдруг продавит лицо кулаком, бешено, угрюмо хрюкая.

...Что сделаю я? Как поступлю?

Выну ли из кармана грошовый, расслабленный перочинный ножичек и полезу с ним на Поло... или начну им ковырять себя... ведь оскорбление-то уже получено и жить все равно больше нельзя! или безошибочно зная, что покончить с собой не смогу ни в коем случае... от безвыходности, безысходности... ведь уже оскорблен! - буду стоять перед ним, опустив руки и голову... и он, мой хозяин, Пополь, пораженный и благодарный, даст еще несколько пощечин, но уже почти играя, глядя, показать окружающим славу свою и величие, и жмурясь, мыча и сладко облизываясь, отойдет.

...Конечно, ненадолго, ласки-допросы возобновятся при первой встрече... он уже будет их искать, а то и явится сюда, ему будет хотеться, чтобы это повторялось так же часто, как, допустим, посещение кабака.

Так-то мы и будем жить, "Хозяин и работник", каждый при своих обязанностях, во веки веков.

...Как все это произойдет? Скоро ли?

Ах, если бы можно было выбраться отсюда! Уехать из Парижа! - шепчет Долголиков.

19. МОБИЛИЗАЦИЯ КИРИЛЛОВЫХ

- Товарищ комиссар, мобилизация произведена - все Кирилловы налицо!

"Вести их сюда!"

"...Нет, нет, оставьте нас в покое!" - сказал комиссар засуетившемуся было выстраивать по струнке, обескураженному стадным поведением мобилизованных чекисту. "Мы меньше всего военные... и, надеюсь, - искренние друзья, потому что, как я и не думал сомневаться, - все налицо.

...А-а, старый якутчанин, мой выученик в кирилловщине!

Должен сознаться, что рад видеть тебя мобилизованным, мне приятно, наконец, знать, что ты снова возвращаешься к деятельности!

Ты нам не откажешь в этом!

...Надеюсь, плохо ли, хорошо ли, меня поймут все, потому что мне лестно и быть понятым, и услышать ответы, ибо я знаю, что нахожусь между лучших, избраннейших людей, философов-практиков, доводящих свои мысли до логического конца, до полного, исчерпывающего разрешенья.

Вы здесь для того, чтобы узнать, что мы развязываем вам руки, вы свободны - располагайте собой по собственному усмотренью!.. То есть, с некоторыми оговорками, конечно, но факт совершившийся - теперь исполнятся!

...И так как вам безразлично, каким способом покончить с собой, то мы и подумали за вас и укажем каждому наилучший, наиблагороднейший, наиполезнейший.

...Действительно, знаменательнейшие товарищи, есть - смерть и смерть!

Ибо можно умереть, так сказать, никчемно, даром и можно это сделать даже гениально, исторически, полезно, заслужив, снискав этим вечную славу и память грядущего человечества, для которого "мы отдали все, что могли"!

Потому что дальше собственного пупа вы ничего не видите, то нам, надеюсь, и нетрудно будет договориться!

Мы вас доведем!

...Так, итак-с! довольно толочь воду! Дело не ждет!

Командировки все без исключенья интересные, даже завидные!

Вы рассыпетесь бисером, по всему земному шару!

Почти каждый вернется к себе на родину, хотя это и говорит вам убежденный интернационалист... да собственно говоря, вы более безродинны, чем мы!

Другие увидят места давно знакомые.

...Небось, размяться-то даже и вам хочется!

Хотя, увы, я сделаю некоторые исключения, кое-кому еще придется повременить!

Это касается товарищей Кирилловского, Кириллишвили и Цирильзона.

...Однако, советую вам не унывать, может быть, вы пойдете еще за русских, за обрусевших, потому что в них нужда острее, так сказать, не то чтобы уж первой важности, а просто на русских больше расход, нужны оптом, так сказать, и... должен сознаться, что жребий товарища Кир-эль-Рифа и других товарищей арабов - завиднее.

Переходя, наконец, к делу, я прямо и начну с вас, товарищи арабы!

Вы, Кир-эль-Риф, весьма и весьма кстати, знакомы с воздухоплаванием.

...Ведь вы, кажется, единственны?

...Ничего не поделаешь!

Вы - командир юнкерса дальнего плаванья; через неделю - сбросите на Париж полный груз взрывчатых и газовых веществ.

Вы, инженер Мор-эль-Кир, сегодня же начнете - делать учебные полеты.

Вам отдается Мадрид!

Вы, camarada Cyrillo Nada, убьете маршала Бертрана!

Вы, camarade Cyrille Cafard - Рибера Премио!

Вы, Cyrillicek - генерал-инспектора чехословацких войск.

Вы, Cyrillovki - французского генерала, начальника польского генерального штаба.

Вы, Cyrillesku - взорвете отель французской миссии.

Вы, Jonh Cyrill - убьете Парчелля.

Вы, Кириллов - третий, четвертый и так далее, вы, Кирзон - первый, второй, третий и так далее и вы, Кир-Ек, Кир-Гиз и Бурят-Кир - каждый в тот город, где жили раньше: в Париж, Прагу, Берлин, Ригу, Варшаву, Лондон, Нью-Йорк, Белград, Константинополь, Шанхай, Буэнос-Айрес, Сидней и так далее; вам предстоит напомнить благодушествующим обрезывателям купонов и биржевым зайцам, что они на своей толстой шее таскают сотни тысяч и миллионы белогвардейцев, бывших высочеств и прочих превосходительств и благородий!.. Что-то уж больно плотно осесть захотели!

О подробностях осуществления вашего наконец достигнутого желанья, если захочется, мы узнаем из газет, но все эти порученья даются именно вам, потому что нужно, каждый раз, непременно, несмотря ни на что, остаться на месте, отдаться в руки охранителей дряхлоразвратной буржуазии, чтобы каждый раз было известно, что испанец убил француза; что газы дали понюхать американским посетителям вертепов Монмартра и Монпарнаса, бесящимся с жира снобам - рифанцы, - что убили и ограбили; русские эмигранты-ученые, бумагомараки-мракобесы, учившиеся, по возможности, в местных университетах и академиях.

Словом, в каждой стране, на каждое дело, и на каждого буржуя - по бомбе, по пуле!

...Виноват... виноват!.. да, конечно, я понимаю - ваш великий прародитель только позволил собой прикрыться, но вы должны иметь собственный критерий, по-моему, вам, нюхавшим русского пороха, видевшим, а большинству, даже и создававшим и проводившим в жизнь победоносную диктатуру пролетариата, и убедившимся в ничтожности человеческой личности, единичного сознанья, вам... точнее - всем нам, совершенно потерявшим свою особность и самостоятельность, вам, доподлинным ничевокам, живущим - только благодаря нашей бдительной опеке... ну, что значит для вас в последний момент сознанья - захватить с собой и других и таким образом - оказать величайшую услугу человечеству?!

...Наконец, мы приказываем!

И будьте уверены - сумеем обставить надлежащим образом техническую сторону выполнения... потому что вы знаете, кто такой Петр Верховенский!

...Итак, желаю вам удачи, товарищи!

Следуют рукопожатья, способные кончиться вывихами.

20. "ПОГОНЯ ЗА ЗОЛОТОМ"

"Что, Долголиков, заделываешься в кинематографические критики?"

- Нет, куда к черту, даже и не видел! Просто требуется изжить, выгнать из себя - скачку, попытку посмотреть, эту самую "Погоню за золотом".

"Значит, даже и развлеченье без муки, без надгробного рыданья не обделывается?"

- Ничего не попишешь! Это, конечно, не забава и не развлеченье, а психологическая потребность, проповедь, сказанная каким-нибудь святителем, на твоих глазах разрешенный Л.-Ф. Селином, Кафкой, Т. Харди или Достоевским - жизненный случай, живой кусок их биографии.

Разумеется, я смеялся иногда до упада, смотря фильмы Чаплина, но по-гоголевски, его горьким смехом. Шарло - не классический, абстрактный, идеальный актер, кобенящийся, жеманничающий под кого прикажут. Чарли - не подделывается ни под кого, не учится ничему. Он выявляет себя.

"Скажи на милость, какие блистательные мысли!"

- Ну ладно! У меня, по велению Рока, оказалось свободное, так сказать, пустое время, вот я и ударился в словоблудие... но какое тревожное, калечное, мучительное!

Однако, вчера, как, впрочем, и каждый вечер, пошел... по собственным делам... по собственным делам! - в Ротонду, она же нашей нищей братии биржа. Для себя-то, скажем, для... ничего интересного, не открылось... словом, сегодня утром, с приблизительным адресом скакал киселя хлебать по Парижу, конечно, на своей, экономической паре, к мадам Купп предлагать свои услуги в качестве подмастерья, по всяческим прикладным искусствам... Конечно, вчера, когда она сама была на бирже, рабочие нужны были, спешно, немедленно, а сегодня, мы с ее супругом пошлепали губами, и вот, возвращаясь с такого блистательного заработка, по всегдашнему, на паре собственных, чистокровных иноходцев, я увидел, что в кино тех мест идет "Погоня за золотом".

...Милейший, ведь это событие!

Я постоял перед афишей... Взять билет, конечно, и в голову не пришло, и продолжал путь.

Дома набил барабан, и вот - писал, писал...

Дальше в лес - больше дров, рука все развивала скорость... а остальное-то тело, незанятое, уже порядком начинало зудеть, требовало смены впечатлений... в кино, в кино, на Шарлотку, на "Погоню за золотом"! скулило, переняв повадку у запертой по соседству собаки.

Что же делать! Несмотря на то, что я не пошел "смотреть себя" в двух фильмах, в которых участвовал фигурантом, и что душевное мое состояние вынудило меня за последние дни быть три раза на концертах... сегодня мне было необходимо посмотреть "Погоню". Ведь идти в Ротонду все равно бесполезно.

Писал да писал, все прытче, но вот и положенный срок, с которого должна начаться скачка в кино, отрываюсь на полуслове, даю ход, но тотчас же возникают побочные вопросы: а не возможно ли было бы, ваша милость, заглянуть в русскую обжорку, разогнать оскомину от картофеля и овсянки, Соображения против: различные, во-первых - аппетит еще не нагулял, во-вторых, не будет ли поздно в кино?.. помимо лишних расходов!

Прямую дорогу к харчевне пересек решительно. Но, идя параллельно, глядя на часы, свернул, решив, что дойду слишком рано.

...И вот - две дороги: идти прямо - глупо торопиться, вправо идти - можно опоздать, да и карману начетисто... но похлебать щей, одну только плошку щей, больше ничего, для-ради увеселенья, перемены желудку полезно, право же, не вредно!.. ведь такое редкое удовольствие!.. И вот, ругая и кляня все кувырком, расциркулив ноги до самых ягодиц, зашагал по щи!

Большинство стволов уже заставлено стульями, едоков всего несколько человек... за стойкой удивились, что одни щи и даже без хлеба!.. Мой еле слышный, раздавленный нервностью, утопающий в неизжитой сентиментальности и серый от скуки, голос приняли, конечно, за умирающего от голода... им не в диковину!

Щи же, право, вкусные!

Через две минуты в путь, но под уздцы - не расплескать, не взбултыхать полный драгоценной благодати сосуд.

...Идти, не идти?... опоздал?.. сидеть на овсянке, не рыпаясь - день жизни... а вдруг пропустишь Ротонду?.. Нет, в Ротонду сам нож всадил!.. Ну, погоняй на Шарлотку!

Понемногу разгорелся снова.

...А хорошо, если бы оказался хвост, не было билетов, поворачивай тогда оглобли прямо на Монпарнас!

Вот первый кино - O sole mio!.. нас не касается! За ним - второй - тоже, и вот, еще издалека... о, да, нет сомненья - хвост! Почти совершенно спокойно, даже радостно: да здравствует Ротонда!

Докатился по инерции.

Подоспевают семьи, с купленными билетами, хвост небольшой, но решительный, толпа щетинистая, а по середине тротуара студенты-бессарабцы, деловито совещаются - "не будем же брать самые дорогие билеты!"

Ага, и с легким сердцем: adios, aufwiedersehen, au voir, good bye! бувайтэ здровэнки! - переставил паруса на Райские острова.

...О, вот киношка!.. Еще в одном из этих отелей едва было она не сняла комнату... я же и искал! А, что если вдруг в нем?..

Да, вот она, та же самая "Погоня за золотом"! Вижу афишу, перехожу дорогу: пустынно, невесело - один-два человека купили билеты.

...Нет, курс уже взят, вперед! Котлы разогреты, слишком много пара - разорвет!

...Вот группа соотечественников, большей частью недоброжелатели, - не раскланиваюсь со всеми - "за одно".

Ротонда "для меня" пуста.

Для очистки совести - ревность на придачу - заглянул в "Дом", и, не останавливая бег - домой, в себя!

...Что и требовалось доказать, размялся, взбудоражил кровь!.. То есть, достиг равновесия! Вот и все!

21. НА БЕЗЛЮДНОЙ УЛИЦЕ

Долголиков шел в метро, не торопясь, не волнуясь.

Тротуар, между каменных стен, потайных монастырьков и больниц - широкий, пустой.

И лишь за сотню шагов, в развалку, прохлаждаясь, одетый, как в деревне, по-праздничному - встречный.

Идя по своей, даже крайней правой, стороне... идеальный выполнитель предписаний, почти касаясь стены, Долголиков, хотя и замечал время от времени надвигавшегося человека, ни малейшего внимания ему не уделял и уяснил только уже на расстоянии нескольких шагов, что тот хочет пройти около стены.

Чувствуя себя во всеоружии закона и рассчитывая, что встречный в последний момент подчинится, продолжал "гнуть свое"... и дисциплинированный француз - посторонился... но ровно настолько, чтобы не усложнять жизнь вопросом происхождения одного твердого тела, через другое, и заведомо намеренно, откровенно, со злобой показывая это... хотя и не с русской, допустим, силой, стукнулся с ним плечом.

Долголиков не ожидал этого и промолвил мягко, оглянувшись назад, "c\'est gentil, ca!" - con, va! - бросил встречный злобно, с вызовом, но опять-таки, не по-русски сухо, собираясь, привычно, обороняться, и, конечно, удивляясь вялости противника, - целым потоком слов, доводов и ругательств.

Немой и умонеповоротливый, человек иного темперамента, Долголиков не проронил больше ни звука, но по завету Достоевского, ему хотелось броситься перед обидчиком на колени, биться о землю, благодарить... издеваясь над ним... кричать, что он оскорбил беззащитного, преследуемого иностранца, не имеющего отечества - русского.

22. КАК БЫЛО

"Отчего вы разошлись, - спросила однажды Долголикова женщина, загородившая ему весь мир.

Он промолчал, но впоследствии вспомнил об этом, и ему захотелось разобраться.

К тому времени, как он сошелся с женщиной, уже около года любил другую. Произошло это мгновенно, увидев ее, проходя мимо столиков кофейни.

Громовой удар, оглушительный взрыв, сбивший его с ног, стерший с лица земли, моментальное превращение в раба, сознанье своего ничтожества.

Хлынувший, огненный дождь.

С промежутками - видел несколько раз.

Конечно, не приходило в голову завязать знакомство, заговорить. Перестав же встречать, начал восстанавливать в памяти, это сопровождалось почти ощущением ожогов, однако, чувство понемногу притупилось, испарилось в безнадежности, обросши слойком неотъемлемой болезни, нароста.

Опустившись в туман, в герметическую тьму, он кончил физиологической изменой - отчаянье победило!

Усердно проработав и измаявшись за зиму, в начале лета он уехал на берег моря.

Загорел и поздоровел.

Женщин-охотниц было много.

Но одичалость являлась для него непреодолимой помехой.

Наконец, приехала знакомая русская семья и с ней одинокая женщина.

Вместе купались.

По вечерам, на террасообразных каменьях, говорливые супруги точили бесконечные лясы, а остальные, лежа, слушали, Долголиков головой на мягкой женской руке... пример подали дети.

Таким образом... преграда, отделявшая его ото всего, что не он, - растаяла. Он приблизился к постороннему существу: коснулся женского тела... и убедился, что отношения с Марией уже существуют, путь сближения пройден, к нему подошли вплотную.

Уверенность дала силу, быстро, даже холодно, довести дело до конца, потому что, кроме бурлящей потребности, ничего не было.

К счастью или несчастью, она оказалась женщиной незаурядной, опытной, много старше его.

Неизвестно, что бы он был без нее, без ее любящего, сострадательного, материнского руководительства.

Ей с ним бывало иногда оскорбительно, противно, нечистоплотно.

Он жил с ней из-за безразличности, по создавшейся привычке.

Но вот он снова увидел любимую женщину. Чувство воскресло с прежней силой. Однако, будучи морально связанным и не умея обманывать, сказав, что влюблен... и благодаря сплетням, узнала в кого, он покинул Марию.

Конечно, не вышло ничего!

И блудный сын вернулся к матери-жене искать утешенье, защиту.

Но Мария начала уставать от эмигрантской жизни, а он остался тем же, что и в начале связи, и по привычке, отчаянию и лени готов был "тянуть лямку".

В таком положении они находились еще некоторое время, за которое ров все углублялся, - до тех пор, пока, наконец, он, воплощенная инерция, не принял решение расстаться.

23. ЗАЖАТЬ КУЛАЧИШКО

- А что ты ответишь, когда тебя спросят о твоем подданстве?

Вот уже большую часть жизни живешь в Париже, а тебе так же далеко до перевоплощенья в настоящего француза, как и невозможен возврат к заурядному российскому человеку.

Россия - океан мути, неунываемой скуки, сумасшедшего горя, хамства, садизма, мазохизма; Франция - зеркало мелкой ясности, трезвости, сухой веселости.

...Таким образом, это величины несовместимые.

...В конце концов, не окажется ли твоей родиной немецкий романтизм?

Несомненно, француза пустят в какую угодно страну, да ведь ты-то французский гражданин, да - русского происхожденья!.. и это "родное" происхождение пойдет за тобою тенью, будет каиновым клеймом твоей совести.

...А какой музыкой прозвучало в тебе завещание Калиты Кащеева "не оставляйте Россию, Михаил Иванович, она теперь такая бедная!"

С другой же стороны - "ежели чего" - французы-то первые будут того-с "en avant marche!"

Небось, не забыл, как изгибался - и невинность соблюсти, и капитал приобрести... во время войны-то!

...Или "французом" уедешь в другую страну, так ведь опять же будешь тереться между русских, и тебя с ними в одну кучу и свалят.

Туда, к отцам-праотцам в лоно, в Славянию... да, конечно, лучше, чем быть олатиненным... но беда в том, что столь прославленная доблестью и преданностью Карпатия, заморским принцам Долларам, известна не больше, чем столица скрипящих кибиток калмыцкого князька, или деревня Центральной Африки, раскинутая на деревьях.

...Но, конечно, соблазн большой, заветный золотой, на всякий пожарный случай... эхе, хе-с, благороднейший рыцарь!

А помнишь свое определение - латиняне крепче всех стоят на земле, они ее хозяева, ровнее всех вдыхают ее теплоту, зорче всех видят в ее атмосфере. И когда все потеряют голову и поклонятся Золотому Тельцу, они своей хладнокровной выдержкой и бойкой сметкой развеют его. Все, кроме них, на земле прохожие.

Ты, конечно, смеешься над пророчеством пристрастного умницы, что скоро в России будет лучше, чем на Западе....Но, седое дитя, рабочий день которого равняется мечтаниям о кругосветных путешествиях... ведь вспоминаешь же ты иногда, открывая кошелек: "не поработаешь - не поешь"!

...А висящий над тобою с отрочества диагноз - "это враг человечества!"... не морочь себе голову! ведь знаешь, что когда подступит - сделаешь все, что случится, только бы не умереть немедленно... Так что ли?

...Вот твоя подоплека, скрыть-то ведь ничего нельзя! милейший Закорючкин, корчащий из себя ангела!"

24. СПОЛОХ

Являясь довольно часто, Долголиков вошел, не стукнув пальцем, в стекло мастерской, Случалось, отворив дверь и сказав bonjour, или здравствуйте! - был встречаем приветливыми, ласковыми, ободряющими голосами; иногда натыкался, на почти сумасшедшую, пламенную ругань; реже, на вдруг хватившую, отупевающую унылость, когда прекращались заказы.

Сегодня наш знаменитый кинооператор оказался свидетелем заключительной сцены "Ревизора".

"Когда получено?" - Консьержка только что принесла... "Понимаете, Министерство Труда - хочет прислать рабочего-француза, не утверждая "князя" в указанной в его прошении, специальности - гравера по галалиту!" - рассказывали взволнованно Долголикову.

"Что вы об этом думаете?" - протянули ему бланк.

- Первый раз натыкаюсь на подобное, во Франции! - мрачно ответил он.

Женское кудахтанье, досада и недовольство самого пострадавшего "князя" Итальянидзе, растерянность и боязнь друга-хозяина, что сейчас вот жизнь всего питаемого им рода, по знаменитому сравненью "как пух из перины", вытряхнется на мостовую, повергли Долголикова в оцепенение.

Поехали к адвокату Нахрапову, которому уже удалось однажды чего-то добиться.

Фабрика пошабашила: раскрашивальщицы, выжигальщицы, гравер, повар-химик.

Хозяйка, лицо которой походило на печеное яблоко, причитала, сквозь прирожденную уравновешенность: сколько говорила Яше, что надо вести книги и заявлять о работающих - не-членах семьи, - вот теперь явится инспектор, придется платить штраф.

И добросовестный оператор, полная фамилия которого: Ждущий Каждую минуту Самого Худшего, продолжал снимать хаотический фильм, хотя непосредственно затронутые уже и вернулись успокоенные, - хозяин даже веселый, снова похрабревший: вот у друга-покровителя, благодаря штрафу, иссякнут сбереженья, мастерская закроется, и он в пустоте - некуда будет прийти подработать, а в крайне случае и перехватить. Придется снова думать о фабрике... дальше - больше.

Много дней волновалось расходившееся море, сухая, безнадежная, колеблющаяся, знойная пустыня, болото, затягивающее Долголикова.

25. СЛУЧАЙ ИЗ КИПУЧЕЙ ЖИЗНИ МИТИНГОВОГО ОРАТОРА

"Гражданки и граждане!

Я буду говорить об одной опасности!

Существует опасность общественного значенья, граждане!

...эта опасность - вот она!.. Моя щупленькая персона!

Мужья, отцы семейств - берегитесь этого созданья!

Он, этот червяк, подкарауливает ваши сокровища, и зная: что это не его, и никогда не будет принадлежать ему, все же делает их, ваших жен и дочерей, своими пленницами, повергает в безнадежность, в уныние, лишает их мужей.

Он лишает нацию детей, граждане!

Это благодаря ему, наши женщины идут в монахини, в проститутки, остаются старыми девами!

Это - новый Ландрю... но значительно страшнее настоящего, граждане!

Это дело его рук: все возрастающие самоубийства и неисчислимое количество покушений, исковерканных жизней!

Вот результат его гнусной работы, граждане!

Вот примерный гражданин своего отечества, можно сказать, граждане!

...И суд - бессилен!

С точки зрения закона он ненаказуем!

Все шито-крыто! Тише воды, ниже травы!

Канцелярским, бумажным способом под него не подкопаешься.

Он не убивал, не помогал, не советовал. В большинстве случаев - даже не был знаком!

Даже ни разу не говорил с самоубийцами!

...В таком случае, в чем же я его обвиняю, спросите вы?

А вот я вам сейчас объясню, гражданки и граждане!

Выслушайте меня внимательно!

Есть соблазнители, подобные Ладрю, о котором я только что упоминал, уважаемое собрание, но ведь он сущий ягненок, по сравнению с моим обвиняемым, которого я стараюсь изловить уже столько лет!

...Я еще раз - возвращаюсь к Ляндрю, граждане!

Не поймите меня плохо!

У того было, так сказать, математически допустимое... или, если угодно, экономическое, пожалуй, оправдание, во всяком случае, Ляндрю понимал, что он - тягчайший преступник, знал, что делает, и делал, что хотел, он действовал сознательно, отвечая и довольный своими поступками... он, по крайней мере, не обманывал себя... и да, да, да!.. поймите, станьте на мою точку зрения, граждане!.. его оправданье в том, что он, по крайней мере, делал что хотел!.. А ведь мой-то молодчик - ответственен за гибнущие вокруг корабли... почти не больше, чем мы с вами, граждане!

Ляндрю убил двенадцать женщин... ну - прибавим еще пять, причины исчезновения которых неизвестны... Но, каким образом делал он это, спрошу я вас, гражданки и граждане!

Это всем хорошо известно!

После того как он ухаживал, жил с ними, может быть, некоторые любили его, иные, может быть, любили только его, только благодаря ему узнали любовь!

И потом... как это ни чудовищно, прошу, уважаемое собрание, извинить меня за подвернувшееся, так сказать, моральное... опять-таки, как это ни ужасно, оправдание, так сказать, его поступков, у него есть... ну, конечно, совершенно недопустимое, с нашей, человеческой, христианской точки зрения... оправдание... так сказать...как это ни невозможно! Это, видите ли, был его способ существования!.. Это было его предприятие, торговый дом, служба. Он тратил все свое время на подготовку, так сказать, сделки, купли-продажи; для каждой аферы надо было написать новый роман, новую пьесу, сценарий, старательно найти, выбрать злосчастную актрису и так далее... и любовные услады были для него не больше, чем любезный разговор с клиентом, а завершение - лишение жизни... всего лишь, так сказать, упаковка по назначению проданного товара... и если бы он не убивал их, говорю я, тогда бы, граждане, я первый предложил дать ему орден Почетного легиона!

Истории известны и другие... но это же сущие барашки! - распевальщики соловьем: Дон-Жуан и Казанова, например.

Этим в один прекрасный день женские клубы поставят памятники.

...А ведь мой-то щупленький господинчик, который один, представляет собою общественную опасность, он доводит свои жертвы до самоубийства - вопреки своему страстному желанью... он их всех любит... и каждый раз хотел бы жениться и оставаться верным до гробовой доски!.. тогда как ему, чаще всего, не удается даже и познакомиться с ними!

Он смотрит на них исподтишка, плачет от экстаза... и будьте уверены - не притворными слезами, ибо, как это ни странно, он - сама искренность!.. они его кумиры, немыслимейшие боги; он жаждет, чтобы его любили! Он жаждет любви!

И, должно быть, обладая гипнотической силой, притягивает их, делает их сомнамбулами, погружает в грезы, в расслабляющие волю мечты!

И они любят его! Каждая хочет стать его женой, любовницей, иметь от него детей.

Он так подчиняет их себе настойчивыми в взглядами, требованиями, безмолвными обещаньями, приказывает им с такой силой, что они разводятся с мужьями, возвращают слово женихам, покидают любовников!

Они отвечают ему мимически, языком влюбленных женщин, которого он, по наивности, по простоте, не знает, не понимает.

Он не думает о предстоящем, не организует, а убегает от него!

...Так вот, полюбуйтесь на этого музыкального дьявола, граждане!

Подивитесь на этого сумасшедшего с пеленок!

На этого творца экстазов, покидающего свои созданья ровно за минуту до завершенья.

Он бежит от мелочей, с которыми связано обладание женщиной.

Больше всего он бежит от нее самой!

Чувствует панический страх, говорить с ней... Говорить со своим божеством.

Он предпочитает бросить ее в грязи, покинуть отверженную всеми, оставить ее погибать.

"...Есть ли загаженнее слова, существуют ли театральные жесты - пошлей?

...А свой бред, каким образом передать его?

...О, глупейшая комедия жестикуляций и вздохов!" - восклицает он.

И хотя и клянется, почти ежедневно, не начинать больше никогда, я все же думаю, и могу подтвердить, что это кончится только с последним его вздохом, граждане!.. потому что он это принес с собой в мир, несет в себе!

...А прожил он только еще половину жизни.

Он только еще совершенствуется, так сказать, только еще входит во вкус, только еще сатанеет, горчает, ожесточается, и привыкает, матереет!

Его беда, мне кажется, в том, что он даже и не делает ничего, во всяком случае, сознательно, намеренно, обдуманно... все происходит, творится - помимо его воли; и в ужасном потоке адского, разрушительного пламени, бушующего вокруг него, он - сгорает, мучается больше всех. Я знаю, как он ищет смерть, с какой радостью умер бы он! Но избавленье, забвенье бежит от него, как от Тантала влага. Я знаю об этом от него лично, он молит, просит избавить его от нестерпимых, нескончаемых мук. Он сам умоляет меня заступиться, защитить, прекратить все возрастающее количество его несчастных жертв. Сам вопит об ужасе, нависшем над нашим народом, источник, причина которого единственно он же и есть. "Не будь меня!" - горестно восклицает он.

Граждане, взываю к вашему милосердию - совершим благое дело: прекратим муки величайшего грешника!

...Но самое главное, мои бедные соотечественники, подумайте о себе!

Ставлю вопрос о создании национальной самообороны, против быстрого, неминуемого вымиранья, ибо... мы - невозможная страна, где мужчин почти уже в два раза больше женщин, из которых, кроме того, подавляющее большинство - старухи!

...Я очень рад, уважаемые граждане, что мне удалось, наконец, заставить вас выслушать меня внимательно!

Я рад видеть все возрастающее, все больше охватывающее вас волненье... Вот произошел отбор: передо мной, или, даже вернее, - я в плотном, наэлектризованном, стальном, раскаленном докрасна кольце мужчин.

Возвышайтесь, надвигайтесь, подымайтесь каменной стеной, трубой, превращайтесь в несгораемый шкаф, захлопните злодея!

...Я не скрываю, что вы - лицом к лицу с источником, первопричиной ваших несчастий, бедствий, поражений!

Я не только не скрываю это, как видите, но всеми силами внушаю вам, молю вас - покончить, раз и навсегда, и ведь это же так легко! с этой молниеносной искрой, цветущей на плесени, с этой кнопкой, приводящей в действие адскую машину.

...Вот я мог бы указать, ткнуть пальцем в того-то и того-то, чья жизнь разрушена нашим общим, и моим личным, врагом!

...Итак, гражданки и граждане!

Положим ли мы к его ногам смиренно остаток наших женщин?

Сколько еще жертв, сколько семейств, монахинь, проституток, сумасшествий, несчастных браков, благодаря ему?

Вы не потерпите больше этого Соловья-Разбойника, обложившего дорогу вашей спокойной, нормальной, здоровой жизни, - этого спрута, притаившегося под камнем, выщупывающего, сосущего, грязнящего своими глазами-фонарями, каждую женщину, попавшую в поле его зрения!

Нужно сбросить эту ехидну, стряхнуть кошмар, наваждение, линчевать, раздавить как поганое насекомое, сложить двенадцать раз, этот рахитический скелет, это утонченное чудовище, эту склянку с запахом безнадежности, скуки, гнусности, смерти!

...Граждане, я - к вашим услугам!

...И умоляю - держите меня хорошенько, чтобы я не ушел из ваших рук в ковш поданной мне напиться воды!

...За мной, граждане!!!

И еще раз, Долголиков смалодушествовал, выскользнул.

26. КОТОРЫЕ УМЕЮТ

Долголиков от скуки пошел к земляку Петьке. Там всегда кто-нибудь толкался.

На этот раз - незнакомый, элегантный великан, сказавшийся тоже земляком, с известной на губернию фамилией Просвирников.

Взаимно поудивлялись, что до сих пор не знакомы.

Одет в новое, черное пальто и хороший костюм. Льняные волосы гладко зачесаны назад. Лицо, какое бывает только у скоротечно-малокровных: рыхло-матовое, перевязано толстой оправой очков, и больше чем на десять лет моложе других.

Невмоготу стало ему ночное шоферство. Всего два года как добрался до Парижа, а уже нестерпимо хочется вон.

Изнурил себя регулярной жизнью, и ночной работой... и очки надел из-за этого.

Вечно одно и то же: посылать деньги матери в России, помогать каждому встречному.

Вновь знакомые, будучи почти людьми разных поколений, с интересом разговорились.

"...Вокруг света, на парусной лодке что ли отправиться?" - уныло сказал Просвирников.

Долголиков тихо, как неизлечимый больной, произнес несколько слов о Алене Жербо.

"Как же это я не знал?" - воскликнул собеседник тоном человека: услышавшего о распространенном нововведении в его специальности: - "ну так - объехать на гребной лодке Средиземное море!"

- Это недостаточно сенсационно, да и с бумагами хлопот не оберешься.

"...Нет, непременно выход найду, что-нибудь да придумаю!

Все мои приятели устраиваются!

Когда мы, морские кадеты, сев во Владивостоке на корабль, проходили мимо Борнео, то четверо отпросились у начальника корпуса... им дали: бот, оружие и прочее, и они уплыли на остров.

Потом мы добрались до Калькутты. Там русский консул. Захотел нас посмотреть. Парад. Между гостей - дама... Один кадет признал в ней сестру. Она несколько лет назад вышла замуж за англичанина-миллионера. Конечно, сейчас же списался с корабля... Рваные ботинки - долой!

А то один уже здесь, в Париже, ломает голову, что придумать, куда податься?.. и узнает, какими-то судьбами, что его дядя, профессор - чуть ли не министр народного просвещения, в Абиссинии. Немедленно написал и уехал... Живет при дворе.

Там много русских. Негус, рас Тафари учился в Пажеском корпусе. Говорит по-русски, почти как мы. Небось, знаете, что когда он ехал в Париж, говел Страстную неделю в Иерусалиме, в православном храме.

...Сиам тоже.

Он скоро будет житницей Азии, соперницей Аргентины, по скотопромышленности и земледелию. Европейцам дают землю бесплатно. Масса немцев едет. Я тоже интересовался. Ходил к здешнему сиамскому послу. Он - принц крови и тоже учился в Пажеском корпусе. Русских очень любит. "С удовольствием, - говорит, - только на обзаведение хозяйством нужно иметь деньги".

...Или вот мой одноклассник Шпрынгин.

В Бизерте, и по предметам, и в строю, был последним, на практические занятия, гребное и парусное плавание не являлся вовсе, но по поведению - первый. Поджидал выпускной аттестат.

Намозолив глаза капитану первого ранга, Михееву, и всем кому возможно, в Париже, и ничего не сделав с ворохами рекомендательных писем, перебрался в Брюссель.

Как и все смертные, не обошлось без фабрики, но больше всего, чтобы кое-как изучить Дизель.

Но все время, денно и нощно, может быть, год: раздобыванье все новых писем и связей.

И вот, наконец, при полном параде: осада бельгийского Министерства Колоний.

Письмами, лестью, наглостью - открыл все двери.

...Но, с личным секретарем министра, после переговоров, с криком "у меня иного выхода - нет!" - дошло до рукопашной.

На шум вышел министр.

Растрепанный чиновник объяснил, что его заявленье, что ни день, ни час не приемные - не помогло.

"Войдите. Вы энергичны. Нам такие нужны!"

Шпрыгина отправили в Конго.

Для экзамена на борт вооруженного катера сел сам генерал.

Лавировал удовлетворительно. Наконец, команда - причалить.

Здесь его познания перепутались: нужно ли стать носом против теченья, или можно и не поворачивать?.. и лишь в последнее мгновенье, уже на границе безнадежности, решил повернуть и подошел так чисто, уже креня катер на бок: что генерал бросился поздравлять.

Предложили пост командира... а он мечтал о места механика вооруженного катера! Полицейская служба по реке Конго: контракт на три года, последние шесть месяцев - оплаченный отпуск, в любое место земного шара, с огромным окладом, хотя на руки выдается незначительная часть - тратить негде... даже женский вопрос, "любовь" - хватай любую.

Хлеб, мясо, фрукты - с хиной!

Первое время плавал по Конго, потом перевели вглубь страны.

Двадцать суток на слонах, от последнего парохода.

Административной частью вполне довольны, предлагают новый, еще более выгодный контракт.

К осени приедет в Париж, в отпуск.

...А его приятель, служивший в Конго же на золотых приисках, новый контракт не подписал, потому что решил построить там мыловаренный завод... Всем известно пристрастие африканцев - часами сидеть перед зеркальцем, мылить физиономию, щупать и крутить растительность на губе, приглаживать курчавые волосики...

...Еще одного судьба забросила в Рио-де-Жанейро.

Когда-то был в политехникуме, умел немного чертить.

Устроился в порту.

...И вот город решил строить - вторую гавань. Объявили конкурс.

Конечно, захотелось попробовать.

Долго не сходились концы с концами. Он пришел в мрачное отчаяние... Но потом как-то подогнал.

Его проект был одобрен. Порт построили. Теперь он - главный инженер. Недавно приезжал в Париж".

Новые знакомые так пришлись по вкусу друг другу, что рассказчик пошел провожать Долголикова, пригласив его по дороге выпить кофе.

Наш главный герой, ободренный размахом и добродушием моряка, преодолев стеснительность, попросил у него взаймы.

Просвирников к шоферству не вернулся и через несколько месяцев, уже в свою очередь занимал деньги направо и налево, устроился музыкантом в труппу джигитов, уезжавших в Америку.

27. ДОЛГОЛИКОВ СЛЫШАЛ УХАБЬЕВА

Слухи об Ухабьеве дошли до Долголикова давно.

У одного русского критика собиралась вся музыкальная Россия, попавшая в эмиграцию.

Туда был вхож некий поэт, и на расспросы Долголикова, в числе имен молодых композиторов, назвал и Ухабьева.

Этим дело пока и ограничилось.

Лишь через несколько лет он был случайно представлен критику.

Но слишком давно, мечтая о знакомстве, наш герой, пожимая руку, сделал излишне-сахарную улыбку, и, не встретив "нужного отклика", при новой встрече не раскланялся.

Время шло, и только через полтора десятка лет во французских газетах появилось объявление: первый показ публике нового музыкального инструмента Ухабьева "Поющая Чаша".

Уже раза два слышал Долголиков аппарат Теремина, с симфоническим оркестром "вагнеровского состава", где солисты бросали извиняющийся взгляд в публику и, матерински-снисходительный, на инструмент, когда - или с несколькосекундным опозданием - достигал необходимой полноты звука, или стихал - дольше, чем нужно, глуша и уродуя, уже подошедшую дальше мелодию.

И хотя разлада, благодаря усовершенствованиям Ухабьева, и предназначенным для инструмента произведениям больше и не было, все же непривычно, а потому и страшно было могущество диапазона "Поющей Чаши", казавшегося непосредственным эхом самого космоса, мирового хаоса.

Естественный тон аппарата: вой ночной бури, шторм океана, гроза или пушечная стрельба... однако, легко переходящий в завыванье шакала и мяуканье рыси, или - становящийся звуком виолончели, контрабаса, скрипки, флейты, - человеческим голосом.

Теперь композиторы смогут с граммофонной точностью передавать: тревогу сирен, вакханалию морского, сухопутного, воздушного или подводного сраженья, кавардак звуков всех машин передвиженья: работу фабрики, жизнь экзотического леса, извержение вулкана, торжество сатаны, сладости магометанского рая, музыку сфер, состояние Нирваны.

Путь всей музыки - нисхожденье с заоблачных высот на землю, от духовных, мировых тем к реалистическим, будничным, к "писанью вида местности с натуры".

Открыватели новых путей после Первой мировой войны сочиняли сюиты и этюды, для небольших оркестров, на тему: работы сельскохозяйственных машин, хода автомобиля, лета аэроплана.

Соотечественник же нашего Долголикова отличался от них тем, что был мистиком, верующим христианином.

Ухабьев, наконец, ввел в берега Скрябина.

Со временем он будет признан одним из характерных русских композиторов, несмотря на полное отсутствие сусальности.

У Чайковского и Даргомыжского, как почти и у всех остальных, есть умилительная красивость, у Ухабьева же она отсутствует.

Долголиков понимал, что подобное творчество есть следствие глубоких нравственных и религиозных потрясений, подходивших вплотную к состоянию приговоренного к расстрелу, пытаемого в чека, или доведенного до людоедства человека.

Под музыку Ухабьева Долголиков бы перенес Москву.

К этому апокалиптическому настроению слушатели подводились постепенно: от чаконы Баха-Бузони, через Литургические поэмы, при исполнении которых Долголиков видел с закрытыми глазами мир картин Врубеля и русско-византийской живописи, их ассирийских ангелов, со "слушающими", сумасшедшими от страдания глазами,

С момента исполнения вещей для рояля и "Поющей Чаши" дело для Долголикова решительно изменилось, благодаря хаосу, вызванному на поверхность музыкальным аппаратом.

При исполнении же "Толкования Страшного Суда", по замыслу целой оратории, тема которой взята из самых мистических глубин, как-то: Победа Добра над Злом, примирение Иуды с Иисусом, Долголиков чувствовал себя перед Крестными Муками, Грюнвальда.

Грохотали черные небеса, низвергался кровавый ливень, нестерпимые светы сжигали Распятого, хрипло задыхалось, сотрясаясь пронзительно-исступленно, свистя и визжа в предельной истерии терзаемое, человеческое Иисусово тело, и хора Его излюбленных, переплетаясь с колдовским, раздумчивым шипеньем, декламацией и шепотом Иуды.

Определение - Музыка, здесь уже оказывалось не исчерпывающим.

Слабым зачатком этого "Толкования" могла быть бетховенская Обедня в ре, где в последней части - Бенедиктус, соло скрипки похоже на свист.

...Продлись это действо дольше, наш герой, чего доброго, не выдержал бы.

28. ОСВЕЖЕНИЕ ПАМЯТИ

Музыкальный сезон подходил к концу, и Долголиков еще чаще бывал на концертах.

Вот и сейчас он вышел из театра, по обыкновению, отправившись домой пешком.

День уже так давно повернул на прибыль, что до вечера еще далеко.

Тепло и по-весеннему прозрачно.

Он шел по улице, которая кончалась у остатков городского вала.

И ему захотелось побродить по траве пустыря, полюбоваться молодой листвой пригородных палисадников.

Но в одном из последних домов жил Свенсон... и Долголиков вышел из подъемной машины на четвертом этаже.

Ему, конечно, были рады.

Сидело несколько друзей.

Он объявил, что пришел пешком с концерта.

Всякий, и особенно Буирон, высказал несколько мыслей о музыке.

Хозяин же поиздевался над всеми и заявил, что предпочитает негритянскую, ритмика которой вполне современна, и в ней много свежести и непосредственности.

С ним согласились, и прерванный разговор возобновился.

Но вдруг что-то отвлекло внимание Долголикова.

Через мгновенье он уловил шум с улицы, потом приближающийся грохот, вылившийся в согласный топот ног.

Решив, что идут солдаты, все успокоились.

Однако, за короткой фразой, выкрикнутой одиночным голосом, топавшие, хотя и негромко, но отчетливо, лишь еле растянув последний слог, пропели в ответ: "Иль э монтэ, о сиеле"

Долголиков бросился к окну, и перед ним, так же быстро, как французская пехота, промелькнуло несколько десятков чернокожих, еще один-два раза подхвативших: "Он вознесся на небо".

Дом, в котором находился Долголиков, был выстроен в виде буквы Е, концы которого касались тротуара, благодаря чему Долголиков не мог видеть голову шествия, но он понял, что это были похороны идолопоклонника.

Что ритуальный выкрик производил колдун, а все остальные его единоверцы, коротким ответом, выявляли свою нетленную веру в жизнь вечную.

Не подлежало сомненью, что всем им, обряженным в купленные на Блошином рынке темные костюмы и грубые ботинки, которые они едва успевали переставлять в такт по мостовой, вскорости предстояло последовать так же, по этой улице - на кладбище, сгорев от туберкулеза.

Долголиков хотел примкнуть к шествию, но задержался, объясняя фразу, которую остальные не разобрали, но раздумал, так как оно уже успело уйти далеко.

29. НАСТУПЛЕНИЕ СРОКА

"Опечаленные... минуту внимания, и я надеюсь, что мне удастся рассеять ваше горе, успокоить вас!

Вы отлично знаете, зачем пришли сюда.

Точно две недели назад исчез всеми столь любимый, почитаемый больше, чем популярнейший боксер, или тореадор, или танцовщица, одним словом, в сто, в тысячу раз более гениальный, чем самые излюбленные кумиры: наш Человек-Птица.

И ровно неделю назад несколько лиц было приглашено высказать свое мнение, а население оповещено, что буде Птица не вернется... и мы, опрошенные, сказали, что нет: мы повторим наше показание - перед всей страной... мы здесь все налицо - начиная с ученых и кончая анархистами-толстовцами.

И действительно, случай исключительного значения, граждане!..

Но, как вы сейчас увидите, здесь место радости, а не печали!

...К сожалению, из нескольких человек, единственных, с которыми его общение с миром последнее время и ограничилось, самым искусным оратором оказался я... пользуюсь случаем извиниться за топорность моих разглагольствований! Поэтому я не начну с конца, не ошеломлю вас неожиданностью радостного заключенья наших показаний... смею вас уверить, что конец вы узнаете только в самом конце моей речи!

...Вы видите, дорогие сограждане, как я настроен!

Итак, я начну свой доклад исподволь, восстанавливая происшествия, обобщая их и разбирая.

Рождение... вернее, конечно, будет сказать, появление Человека-Птицы... Несомненно - оно у всех на памяти!

Всего несколько лет назад, в один прекрасный день, мы одновременно подняли головы, привлеченные барабанным боем, падавшим с неба... и он, наш будущий герой, опустился, планируя - на этой самой площади!

Откуда взялась птица и почему села именно у нас - никому не известно.

При осмотре аппарат всех удивил своей несложностью: он был сделан из оказавшегося под рукой материала... ведь вы помните, что он приводился в движение руками?.. и в то же время художественным совершенством своей отделки: причем, дерево, веревки, а также и пища, были, несомненно, экзотического происхождения.

С очевидностью известно лишь то, что он принадлежал к человеческой породе: длинно-челюстных, покатолобых, высоко-черепных.

Однако мы имеем право считать его сыном нашей страны.

Потому что каким-то образом, после нескольких дней колебаний и замешательства, какой-то полусознательности, он вдруг начал, как бы пройдя пусть внутреннего очищенья, говорить так же свободно, так же почувствовал, начал переживать, стал в уровень нашего обихода, как и мы, родившиеся здесь... но обучавшиеся, знакомившиеся с окружающим несравненно медленнее.

...Здесь, конечно, нужно оговориться, потому что человеком повседневности ему просто быть не было дано!

Всем была известна его, например, несогласованность с нами в области употребления пищи: кулинарная библиотека Воздушного Танцора была немногим разнообразнее бабочкиной. Он всегда говорил, что питанье - это глупая и оскорбительная необходимость.

...К сожалению, первое время у него бывали необъяснимые и прямо-таки отталкивающие срывы... говоря, конечно, относительно, то есть, имея в виду его непостижимо-высокий, олимпийски грустно-трагический уровень жизни.

Его жизнь была как-то пришибленно-дика и перепутана с непростительным высокомерием, но все это было полностью подчинено устремленности в область тайны смерти... иначе говоря - он был религиозен!

Это был человек исключительной цельности.

Мне кажется, что его назначение было: проникнуть в жизнь бестелесную, очутиться по ту сторону вечно отступающего горизонта... этой фата-морганы, этого , за которым находится царство - no man\'s land\'a безвещественной, вечной жизни.

...Не смейтесь надо мной, сограждане!.. Так как победителем оказывается тот, кто смеется последним!

Я, конечно, знаю, что это - общая участь, но... большинство из нас ограничивается заявленьем, что обо всем этом они ничего не знают... или и того хуже - ссылаются на материалистическую философию, что во время перехода - ни мышление, ни память больше не действуют.

Тогда как я именно и хочу сказать, что предназначение нашего Национального Героя как раз и заключалось в потребности добиться возможности переселяться туда по своему личному желанью... то есть совершенно сознательно, в любое мгновенье, когда захочется, оставаясь в здравом уме и твердой пам...!

...Виноват, дорогие граждане! я отдаю себе отчет, что немного увлекся. Поэтому останавливаюсь на полуслове, чтобы сдержать обещанье, не забегать вперед!

Итак, это был символ... нет, больше - носитель, воплощенье всей совокупности природы.

Он - стрела, пронзившая все три стадии существованья: прошедшее, настоящее и будущее - на протяженьи одной человеческой жизни. И, по-моему, чтобы уметь быть в состоянии так живо, непосредственно соединить все три звена цепи, одной стрелой пронзить три сердца - нужно какое-то непрерывное, неприостанавливающееся шествие, следование лет из первой стадии - во вторую, из второй - в третью... Хотя в нем и должны быть какие-то порывы, пробелы, встряски, землетрясенью

Он, по-моему, должен быт быть самым генеалогически свежим, молодым человеческим существом.

Ему была сделана прививка, откуда-то со стороны, из вне-человека, пра-человека.... от обезьяны!

В Птице поражала эта слиянность с природой, растворенность в ней, отзывчивость на ее малейшие колебанья, позывы, цельность, согласованность с ней.

Да, дорогие сограждане, я беру смелость предполагать... а это уже почти утвержденье, что Человек-Птица был сыном какого-нибудь Тарзана от обезьян!

Мы знаем историю новорожденного лорда, воспитанного обезьянами и, возмужав, ставшего их царем, а потом доросшего до человека и вернувшегося к людям.

Вот пример превращенья... ну, скажем, дерева, букашки, обезьяны - в лорда! Венец, завершение какого-нибудь нескольколетнего, пуританского, религиозно-устремленного рода.

Путешествовать, видеть, узнавать мудрость других, жить в новых условиях... до некоторой степени рождаться снова, не умирая.

Представьте себе подсознательное отчаяние носителя всего этого накопленья, низверженного вдруг до степени скота, обезьяны!

...Даже много больше... ай! духовный капитал человечества - в смертельной опасности! Потому что Человек-Птица уже второе поколение, выросшее в лесу... и его мать - обезьяна!

...Да, но почему на нем не было ни одного волоска, кроме головы?.. и черты его лица достигли предельной тонкости и изощренности, фантастичности, спросите вы меня? На каком это основании я произвожу его от обезьяны, когда он больше всего - сверхчеловек?

...Ну, так я вам отвечу не запинаясь: вера в чудеса, логические выводы, выкладки, антропологические неопровержимые данные, подтвержденные несколькими событиями, о которых я вам сейчас, граждане, и объявляю!

По его появлении с ним случались уже упомянутые мной срывы.

Например, женщинам удавалось соблазнить его, и, кажется, его порывы были нечеловеческого темперамента.

Пьяный любовью, он пил вино и ел мясо... вспомните библейскую историю о Самсоне, что при его обычно текущей жизни являлось глубочайшим падением.

Но сейчас я сообщу случай, который многим откроет глаза.

Это относится ко времени, когда он был объявлен Воздушной Балериной, воздушным жонглером, эквилибристом, когда он еще на своем, приводимом в движение руками, аэроплане, сумел с места... так как он совершенствовался непрерывно, вертикально уйти, впиться в небо и завиваться скрученной лентой... а ощущение ангельской боттичеллиевской ленты достигалось еще и тем, что он окрашивал, никому не известным способом, пройденный в небе путь.

Также и стоять в воздухе неподвижно и спокойно, как в кровати.

А в скором времени и описывать в небе, держась за веревку, вертикальные или горизонтальные круги вокруг аэроплана.

Здесь он уже вступил в область необъяснимого!

Он стал - воздушным певцом радости, завлеванья - жаворонком.

Тогда, по-моему, он был в периоде нашей земной человеческой жизни.

Вот этой теперешней, настоящего времени. Для которой мы родились и умрем!

...Тут-то, граждане, и случилось это прискорбное происшествие!

Накувыркавшись, наплясавшись в небе, то раздирая его зубьями пилы, то подымаясь и опускаясь по ступеням покрашенной им, орфически, небесной лестницы, или как гигантская ракета, распуская в небе райское дерево... как две капли воды похожее на произведение кондитера, где каждая ветка, каждый листик - его кувырки; или заковывая необъятность в цепь чередующихся вертикальных и горизонтальных звеньев; или делая вселенную кудрявой как голову негра; расписывая небо букетами роз... словом, проделывая все то, чем он покорил нас как великий спортсмен-декоратор эквилибрист-пиротехник, только что он ступил на землю радостный, веселый, как некто... уточнять излишне, приведенный, им в неудержимый восторг, дав полный ход автомобилю, с криком бросился ему навстречу, перекалечив несколько человек и ранив его соблазнительницу.

Человек-Птица превратился в тигра, и, заревев, бросился на него, душа руками и разрывая зубами, и... поглощая тело несчастного.

Но, тотчас опамятовавшись, он, после нескольких секунд раздумья, хотел лишить себя жизни. Его уговорили, успокоили, и, о, как он начал каяться, просить у изъеденного прощенье!

Мы знаем, как поступают у нас с людьми, нанесшими, без намерения, увечье или причинившими смерть: их отпускают - терзаться сознаньем совершенного ими поступка.

Потому-то, изъеденный и не думал разглашать людоедство Птицы, а принял его как знак милости Природы, как искупление своего несдержанного порыва.

Для нашего Национального героя это был момент перекрещенья всех путей существующего: прошедшее до-человеческое, преисторическое достигло зрелости, высочайшего напряженья и, окрасившись кровью - разрядилось и померкло, изжило себя; но в то же время стремительно увлекло за собой в настоящее, историческое телесное существование.

Таким образом, можно с уверенностью сказать, что с этого мгновенья он родился для третьей стадии жизни, перешел в четвертое измерение, вернее, вошел в коридор, соединяющий третье с четвертым измерением, для будущей, существующей по ту сторону горизонта, может быть, вечной, блаженной жизни.

Начиная с этого времени, он быстро... как бы полетел к совершенству, становясь все абстрактнее, цельней, прозрачней, ровней, и да! - достиг полной, сиятельной высоты, внемирности!

Наш чудесный гость, наш Икар... которому суждено было, наконец, довести дело греческого дерзателя до конца, решительно переменился.

...С этих-то пор он и ограничил свое общенье с внешним миром несколькими лицами: выдающимися учеными, мистиками, медиками.

И вот он, благодаря нам... а мы, благодаря ему, убедились в возможности того, чего он достиг теперь... мог достигнуть, логически должен был этим кончить!

Он уже давно подымался в воздух только по привычке, потому что там ему было спокойней мыслить, фантазировать, созерцать.

...Хотя, конечно, в то же время он непрерывно совершенствовался и в летаньи, в пареньи, в упрощении машин, в сведении их, по возможности, к нулю, и последний аппарат - пластинка из гибкого, легкого материала, в форме буквы Т, по величине едва превышающая человеческий рост, уже служила ему только для подъема - летать, держаться неподвижно в воздухе и опускаться он научился без какого бы то ни было прибора.

...Вот происхожденье змеев, которых находили на полях и на крышах.

Еще бы не удивительно было наблюдать его гуляющим в небе... как, допустим, Бетховена на деревенской дороге!

...Или вдруг, как дух, он вступал в окно, с неба садясь на свободное место!

"Все не то!.. Мне нужно освободиться от весомости!.. уметь исчезать телесно, растворяться в воздухе - я учусь переставать дышать, то есть останавливать кровообращенье... значит переставать существовать, словом, необходимо научиться умирать во всякий момент и на любой срок, с возможностью прерывать или продолжать смерть!

...Но умирать, не лишая себя жизни!

...Единственно по своему желанью, помимо естества, оставляя в себе свечечку, точку жизни, руководящего сознанья непогашенной, способной возжечь жизнь!" - делился он с нами своими помыслами.

С нашей, общей помощью он делал над собой непрерывные опыты и подготовительные, частичные операции. Химия и вера гомеопата, секреты египтолога и теософа соединялись с интегральными вычислениями инженера-конструктора, опытами физика и вмешательства хирурга, - создавались смеси, вливанья, производились вивисекции, трепанации.

...И мы, пораженные, видели, слышали, например, фразу, начатую им зримым, а законченную... как бы воздухом, пустотой!

Первое время он бросал от себя тень, через него нельзя было видеть, руки натыкались на плотный воздух его тела. Но, по мере накопленья опыта, он становился все менее вещественным, тень исчезла, вероятно, сквозь него можно стало проходить.

В этом состоянии он уже не мог ни говорить, ни почти соображать, в нем сохранялось лишь сознание цели и пути к возвращенью.

Способность умирать по собственному желанью и возвращаться в жизнь, он... а значит, и мы с ним! - достиг совсем недавно.

После этого ему только оставалось научиться летать, находясь в данном положении.

...И, очевидно, достигнув этого, столь чаемого состоянья, он немедленно и умчался.

Так что, если наш любимец и не вернется... потому что, достигнув третьей жизни, он, может быть, подвергся непредвиденным изменениям и забыл от радости о нас... пусть даже и так!.. то все же несомненно, что он - там!

...И знаете ли, уже есть желающие, правда, еще не очень удачливые, отправиться вслед за ним!

...Итак, мы научились, по меньшей мере исчезать, не прибегая к самоубийству!

...С чем вас, дорогие сограждане, в неописуемом восторге мы и поздравляем!"

- Ура! Ура! Уурррааа!!! Ууууурррраааа!!!