Московские друзья, бывшие недавно проездом в Нью-Йорке, сообщили мне шокирующую новость: в тюрьме был убит Миша Бьютифул. История его короткой жизни - вполне в духе Жана Жене, Уильяма Берроуза, Фассбиндера или Гаса Ван Санта - могла бы стать неплохим материалом для книги или фильма. Его имени не было в светских хрониках. Впрочем, никто даже и не знал ни его настоящего имени, ни возраста. Говорили, что на момент гибели ему было 19. О его смерти не сообщили в некрологах и вряд ли кто-то напишет о нем, кроме меня.
Без Бьютифула не обходилась ни одна тусовка, связанная с наркотиками и рэйвом. Его знали почти все. Он был одним из экзотических ночных существ, тех мальчиков-девочек, на которых это все и держится в любой столице мира. Здесь, в Нью-Йорке, их называют club kids или party kids - дети тусовки.
Мы познакомились на концерте Майкла Джексона в Лужниках, куда меня зазвал Владик Монро, у которого были бесплатные билеты. (Конечно, за деньги я бы не пошел смотреть на этого американского уродца!) Там было невероятное количество ментов, один из которых проявил ко мне довольно агрессивный интерес, застигнув меня в тот момент, когда я отливал в недозволенном месте. Только журналистское удостоверение спасло меня от его навязчивых притязаний. При входе на стадион несколько кордонов ментов тщательно всех обыскивали и ощупывали. Монро от этого перевозбудился и проходил туда-сюда раза три, чтобы продлить удовольствие.
Концерт был провальный, погода мерзкая, лил дождь, и люди стояли по щиколотку в воде. К нам подошел Миша, попросил закурить. Оказалось, что он до этого еще в Питере долго "доставал" Монро и якобы был в него влюблен. Не знаю, что между ними было, но Владик сказал, что сейчас пытается скрываться от Миши.
Монро со свитой ушел, а я остался стоять под дождем с Мишей, который был под кайфом и, кажется, с трудом понимал, что происходит вокруг. Впоследствии я никогда не видел его трезвым, в нормальном состоянии, и его зрачки всегда были расширены. Миша был ярко выраженным акселератом - высокого роста, дистрофично худой, по-мальчишески угловатый, с длинными конечностями и несформировавшимися плечами и грудью. Он был действительно beautiful своим наивно-невинным детским выражением лица с широко открытыми глазами и длинными ресницами, коротко стриженный, в неизменной бейсболке козырьком назад и с серьгами в обоих ушах, в носу и брови. (Я всегда заводился на пирсинг!)
Он говорил, слегка заикаясь и картавя, и его речь была полна сленга и переделанных на русский манер английских слов. Впоследствии он стал для меня ходячим словарем этого одновременно забавного и придурковатого языка, служившего своего рода паролем для своих и понятного только определенному кругу людей. В его голове была полная каша, он перескакивал с одной мысли на другую, и его речь иногда напоминала некий поток сознания в стиле Джойса. Я любил его истории и фантазии, они мне казались хорошим материалом для до сих пор не написанной абсурдистской пьесы.
После концерта ему нужно было возвращаться в Питер. В киоске около метро я купил бутылку водки, которую мы распили прямо там, закусывая какими-то погаными сосисками. Он моментально опьянел и проникся ко мне невероятной нежностью. Пьяный, он превратился в нежную девочку, обвивался вокруг меня, ловил и целовал руки, щупал мой член, возбужденно шепча мне на ухо: "ВАУ! Какой большой!" Мы обнимались, целовались и терлись друг об друга, как дикие похотливые животные, холодные и мокрые от дождя. Стоявшие вокруг мужики-алкоголики смотрели на нас одновременно и с ненавистью, и с удивлением.
Заскочив в метро за минуту до закрытия, мы оказались в пустом вагоне и легли на лавку, продолжая обниматься и целоваться. Он расстегнул мою ширинку и, засунув туда руку, начал сжимать и гладить мой член. В тот момент, когда он собирался уже засунуть его в рот, в вагон вошли два грузина. По их реакции я понял, что они могли нас запросто убить на месте, если бы мы не успели выскочить из вагона за мгновение до того, как двери захлопнулись. Когда я провожал его на поезд, мы расставались так, будто давно уже были любовниками. Хотя были знакомы всего часа три...
Он звонил мне постоянно, иногда оставляя на автоответчике по десять сообщений в день на своем птичьем языке. Сообщения были о том, как он меня любит, как он думает обо мне все время, как он хочет встретиться, как ему плохо без меня, как он решил покончить жизнь самоубийством, объелся галлюциногенных грибов и думал, что умирает, как он имел какую-то девочку и представлял, что я делаю с ним все то, что он делал с ней, и т.д. В то время я уже был известным журналистом и регулярно получал звонки и письма от внезапно образовавшихся поклонников. Но Миша отличался от них тем, что понятия не имел, чем я занимаюсь и чем знаменит и не испытывал к этому ни малейшего интереса. Во всяком случае, я уверен, что он не прочитал ни одной моей строчки (если он вообще умел читать). Хотя он сам время от времени становился для меня объектом вдохновения. В посвященной ему порнографической поэме "На абордаж" есть такие строчки:
а тот мальчик в бейсболке
с оттопыристой полкой
берет и глотает как бог
кроме него так никто не мог
Родители Миши Прекрасного - известные и уважаемые в Питере люди. Кажется, его отец - директор какого-то крупного универмага. И, как это часто случалось в обеспеченных советских семьях, он рос "трудным", "проблемным" подростком. Он рассказывал мне, как занимался фарцовкой напротив интуристовской гостиницы. Там же тусовались пидоры, "снимавшие" иностранцев. Миша с друзьями-фарцовщиками периодически производил ремонт пидоров: пиздил их и отбирал у них деньги, часы, украшения и пр. Сам Миша не считал себя пидором.
Из других его рассказов я узнал, что в детстве он упал с лестницы и получил сильное сотрясение мозга. Видимо, с этим была связана его явная умственная заторможенность. Я был старше его всего года на два, но мне казалось, что нас разделяет возрастная пропасть, которая превращала наше общение (если только его рот не был чем-нибудь занят) в какое-то невразумительное сюсюканье. У него было мышление пятилетнего ребенка, у которого в жизни только два увлечения - наркотики и тусовки. Ну, и, естественно, красивые и дорогие тряпки. Он одевался ярко и модно, благодаря чему и сам стал модным персонажем и украшением питерской и московской тусовки. Работать он не умел и не хотел, и когда заканчивались родительские деньги, он воровал или клянчил деньги у знакомых, многие из которых в обмен использовали Мишу как проститутку. Если попытаться составить список его любовников или хотя бы мимолетных партнеров, наверняка получится довольно длинный перечень имен, среди которых будет и немало знаменитостей. Секс был для Миши единственным заработком, и у него были все данные для того, чтобы стать преуспевающим хастлером (от обычной проститутки хастлер отличается тем, что с ним расплачиваются не только деньгами, но и подарками или вещами; хастлер может даже жить некоторое время со своим богатым клиентом-папиком, служа ему компаньоном на отдыхе или эскортом для выходов в свет)...
У Миши не было ни характера, ни силы воли, поэтому он, как какой-нибудь сын полка, нуждался в старших товарищах. Попав в окружение Тимура Новикова, Бьютифул стал студентом его Новой Академии Изящных Искусств. По признанию самого Тимура, одним из основных критериев отбора студентов для него является внешняя привлекательность - качество, благодаря которому Миша, подобно другим прекрасным созданиям, успешно прошел "фейс-контроль" и стал воспитанником этого уникального учебного заведения, над которым витает порочный дух барона фон Глёдена и Оскара Уайльда. Мальчики Тимура служили друг другу обнаженной натурой, фотографировались в античных прикидах и позах на каких-то крышах или в самой Академии - большой коммуналке, одна из комнат которой от пола до потолка отделана атласом символического небесно-голубого цвета.
Тимур (Миша называл его уважительно Тимуром Петровичем) был для него некоторое время настоящим кумиром и авторитетом. Однако даже ему, несмотря на его несомненный организаторский талант и умение работать с молодежью (назову это так), ненадолго удалось отвлечь Мишу от его образа жизни. Изящные Искусства интересовали его гораздо меньше, чем наркотики и тусовки. Тимур Петрович искренне пытался образумить Мишу и вернуть в лоно прекрасного, но все его усилия были тщетны...
Миша преподнес мне большой сюрприз, заявившись в Москву в один из дней октябрьского путча 1993 года, во время чрезвычайного положения. Наверное, он был единственным человеком в мире, который ничего об этом не знал. У него не было с собой документов. Он позвонил мне с вокзала. В Москве у него была куча знакомых, но он звонил именно мне, потому что, по его словам, приехал, чтобы увидеть меня. И я чувствовал какую-то ответственность за него. Бросив все, я схватил пачку своих журналистских удостоверений и поехал его встречать (вернее - спасать).
Накануне вечером был арестован Монро, который разгуливал без документов по Москве, фотографируясь для своего журнала "Я" на фоне танков в неприличных позах. Владику с другом пришлось всю ночь провести в КПЗ. Пожалуй, это лучшее, что могло бы произойти и с Мишей. Я не знал, что с ним делать и куда его девать. Я не мог даже привести его домой, потому что там сидел мой патологический ревнивый и истеричный любовник, который в порыве ревности мог бы запросто убить меня, его, себя или всех вместе.
Узнав, что в Москве происходит что-то страшное и непонятное, Миша пришел в дикий восторг и стал уговаривать меня пойти к Белому дому. И, что самое удивительное, ему удалось-таки меня уговорить. Отовсюду в глазок прицела за нами вожделенно следили невидимые злодеи-снайперы, свистели шальные пули, уровень адреналина в крови превышал все дозволенные Минздравом нормы, ошалевшие люди с вытаращенными глазами шарахались по улицам, и все происходящее было для нас неким возбуждающим антуражем. Как бездомные подростки, вынужденные заниматься публичным сексом (модное сейчас на Западе увлечение, которому подвержено немало представителей "золотой молодежи" типа Джона Ф.Кеннеди-младшего), мы жались по каким-то переулкам и подворотням, и Миша использовал любую возможность, чтобы, присев на корточки, залезть ко мне в ширинку и пообщаться напрямую с объектом своего желания. Несколько раз нас застигали врасплох, но в той экстремальной ситуации наши проказы ни у кого не вызывали особой реакции. (Пидоры на баррикадах!) Так я прошел боевое крещение. У меня навсегда сохранилось то острое ощущение от секса на фоне военных действий, и я очень хорошо понимаю, почему стрельба, война, оккупация так вожделенно описаны и показаны у Жене, Лилианы Кавани, Тома оф Финланда и многих других...
Я пишу о Мише так подробно, вспоминая все, что о нем знаю и помню, именно потому, что его больше нет на свете, и я возбуждаюсь от этого под натиском каких-то жестоких и темных некрофилических фантазий. Я знаю, что это кощунство, я знаю, что "о мертвом - либо хорошо, либо ничего", но описываю его таким, какой он был, чтобы показать, что он был нежным и экзотическим растением, худосочным цветком, неприспособленным и неспособным к жизни. Он был обречен. На нем была эта печать, и ее сложно было не заметить. Я это знал, чувствовал, и неоднократно пытался что-то сделать, чтобы как-то повлиять на его судьбу. Но я был не настолько сильно им увлечен. У меня была своя жизнь, в которую он время от времени вклинивался, мы периодически встречались и занимались любовью, он всегда был где-то рядом, и казалось, что так будет всегда. По мере того, как я перемещался по Москве, меняя адреса и любовников, Миша каким-то образом умудрялся находить мои телефоны и названивал мне, добавляя материал к задуманной мной абсурдистской пьесе и время от времени нарываясь на моих ревнивых бойфрендов.
12 апреля 1994 года, в день моего двадцатилетия и легендарной попытки зарегистрировать первый в России однополый брак с моим американским другом Робертом, мишина полупризрачная фигура неожиданно появилась в многочисленной толпе репортеров с их эрегирующими фото- и телекамерами и микрофонами. Как известно, брак наш не зарегистрировали, но нам тогда удалось наделать шума на весь мир, и мы мужественно преодолели изматывающий марафон бесконечных съемок и интервью. Как и в случае с путчем, Миша, наверное, был единственным человеком, ничего не знавшим об этом историческом событии. Он удивленно хлопал глазами и морщил лоб, не понимая, кто на ком женится и почему из-за этого такой ажиотаж.
У меня не было ни возможности, ни желания ему что-то объяснять и заниматься им, поэтому я решил подарить Мишу своему знакомому П., симпатичному юноше и начинающему журналисту с добрым сердцем и хорошими мозгами. До этого мы с ним пару раз как-то неуклюже перепихнулись (по его инициативе, несмотря на то, что П. обычно склонен косить под натурала и неоднократно пытался читать мне проповеди относительно моего "порочного" образа жизни). Я знал, что он был бы не прочь перепихнуться с кем-нибудь еще. Миша в этом плане был идеальным персонажем, и он покорно поехал с П., как ему и было велено.
После шумной вечеринки в мастерской у Роберта П. привез Мишу в квартиру, которую он снимал отдельно от родителей. Переспав с ним в ту же ночь, П. уехал то ли на работу, то ли в институт, оставив Бьютифула у себя и благородно снабдив его единственным ключом. Он пообещал сделать Мише журналистское удостоверение, чтобы тот мог без проблем посещать любые культурно-массовые мероприятия. Прошло больше месяца, прежде чем доверчивому П. удалось отловить Мишу и изъять у него ключ. Он был вынужден платить за квартиру, в которую даже не мог проникнуть, в то время как Миша устроил там наркоманский притон, не отвечал на звонки и скрывался от наивного П. Но еще больший сюрприз ожидал П. впереди, когда хозяин квартиры предъявил ему "гамбургский счет" за мишины междугородние и международные звонки (наверное, он оставлял многочисленные сообщения на автоответчиках своих возлюбленных). "Я ведь хотел ему помочь, вытащить его из этого болота!" - жаловался мне потом П., расстроенный в лучших чувствах...
Несколько раз я встречал Мишу в разных клубах, и он был уже настолько "хай", что с трудом мог меня узнать. Его речь состояла из полубессмысленных междометий в духе футуристической зауми Крученых. Потом Миша пропал куда-то, и до меня время от времени доходили истории о том, что он тусовался с какими-то скандинавскими ди-джеями, которые кормили его наркотиками и пускали по кругу, что Миша был вынужден перебраться в Москву, так как в Питере за ним охотятся люди, у которых он "одолжил" кое-какие ценные вещи, что за ним начинают охотиться уже и в Москве. Однажды мне позвонил знакомый, чтобы узнать, где можно найти Мишу, чтобы попросить его вернуть видеокамеру, исчезнувшую после его посещения. Миша зашел слишком далеко, для большинства людей он уже не был бьютифулом, и тучи сгущались над его головой.
Последний раз мы встретились, когда он позвонил и застал меня в неком сентиментально-лирическом настроении. Я как-то соскучился по нему и его дурацким рассказам. Мы гуляли по городу, и он развлекал меня историями о том, как его родители жарили грибы, и он подсунул им своих грибочков, и как потом у родителей начались глюки, и особенно круто проглючило бабушку. "Я не понимаю, что со мной происходит! - восклицала бабушка. - Я чувствую себя совершенно другим человеком!" Другая история, совершенно неправдоподобная, была про некую богатую мишину любовницу, которая любит заниматься анальным сексом, и про то, как Миша ее удовлетворяет. Сам Миша признался, что ему тоже понравилось заниматься анальным сексом. Он рассказывал, что его пригласили работать моделью то ли в Италию, то ли в Испанию, и что он поедет туда "как только - так сразу".
Купив несколько бутылок шампанского, мы зашли в мастерскую моей подружки Кати Леонович на Садовом Кольце. У нее была деловая встреча с парой каких-то дремучих журналистов, которые чуть не упали в обморок при звуке моего имени. Упившись шампанским, мы стали вести себя крайне непринужденно. Как в первый раз, Миша обвился вокруг меня, и порыв нашей нежности и страсти завершился в ванной, где я решительно толкнул его на колени и засунул ему в рот член. Он старательно и умело сосал и лизал, время от времени прерываясь и, жалобно и преданно, по-щенячьи глядя мне в глаза снизу вверх, произносил заклинания: "Пожалуйста, не бросай меня! Я тебя очень прошу! Я хочу быть с тобой!" В тот момент я хотел только одного - кончить, и с легкостью мог пообещать все что угодно. После того, как все было кончено, мы вышли из ванной навстречу испуганным взглядам дремучих журналистов. Потом Миша разделся, чтобы продемонстрировать свои татуировки, и Катя примерила на него одну из моделей коллекции одежды, над которой она работала. Находясь в центре внимания, Миша был застенчив и особенно хорош. С ним можно было делать все, что угодно, как с куклой или манекеном, - настолько он был покорен-податлив-пассивен...
Накануне нашего отъезда (вернее сказать - бегства: мне пришлось спасаться от очередного уголовного дела) из России, буквально за несколько часов до самолета, когда мы с Робертом судорожно пытались собрать хоть какие-то вещи, к нам завалились Монро со своим другом Иваном Царевичем неземной красоты и "медгерменевтом" Сергеем Ануфриевым. Монро с Иваном снимали тогда квартиру на Арбате, в двух минутах ходьбы от нас, и когда у них совсем не было денег, приходили к нам поесть. Нам пришлось отложить сборы на самый последний момент и кормить изголодавшихся художников. Вот тогда, во время нашего последнего ужина, я узнал от Владика, что Мишу Бьютифула посадили за воровство и наркотики. Мы глупо пошутили на тему "как хорошо теперь будет Мише, какая насыщенная сексуальная жизнь у него будет в тюрьме" и т.п. Но, так как у меня самого была хорошая перспектива оказаться за решеткой, я прекрасно понимал, насколько все это серьезно.
Для гомосексуалиста, подверженного садо-мазохистским фантазиям, тюрьма представляется иногда неким заманчивым сексуальным антуражем, местом, где dreams come true, где сбываются самые смелые фантазии и мечты. Такое представление чаще всего почерпнуто из порнофильмов Жана Кадино, книг того же Жене или из отечественного зековского фольклора. Можно долго фантазировать на эту тему, и фантазии эти могут быть заманчивы и прекрасны, но я серьезно занимался темой "Гомосексуализм в советских тюрьмах и лагерях", и знаю, что происходило и до сих пор происходит ТАМ с такими, как я и особенно - как Прекрасный Миша. Не важно, что он сам не считал себя пидором...
Историю его жизни и смерти можно запросто переделать в морализаторский спич: Смотрите, что наркотики, гомосексуализм, тусовки, тунеядство и разгульная ночная жизнь делают с человеком! Начал свою жизнь с фарцовки и грибов, а закончил в тюрьме, среди зеков! А можно все представить совсем по-другому: Жалко, что не нашлось того Майкла Джексона, который мог бы его спасти и превратил бы его жизнь в Один Большой Диснейленд. Жалко, что ни Монро, ни Тимур Петрович, ни я и ни П. не стали его Майклом Джексоном.
1996, Нью-Йорк
