|
Мне б хотелось
вас
воспеть
во вдохновенной оде,
только ода
что-то не выходит.
Скольким идеалам
смерть на кухне
и под одеялом!
Моя знакомая -
женщина как женщина,
оглохшая
от примусов пыхтения
и ухания,
баба советская,
в загсе в_е_нчанная,
самая передовая
на общей кухне.
Хранит она
в складах лучших дат
замужество
с парнем среднего ростца;
еще не партиец,
но уже кандидат,
самый красивый
из местных письмоносцев.
Баба сердитая,
видно сразу,
потому что сожитель ейный
огромный синяк
в дополнение к глазу
приставил,
придя из питейной.
И шипит она,
выгнав мужа вон:
- Я
ему
покажу советский закон!
Вымою только
последнюю из посуд -
и прямо в милицию,
прямо в суд... -
Домыла.
Перед взятием
последнего рубежа
звонок
по кухне
рассыпался, дребезжа.
Открыла.
Расцвели миллионы почек,
высохла
по-весеннему
слезная лужа...
- Его почерк!
письмо от мужа. -
Письмо раскаленное -
не пишет,
а пышет.
"Вы моя душка,
и ангел
вы.
Простите великодушно!
Я буду тише
воды
и ниже травы".
Рассиялся глаз,
оплывший набок.
Слово ласковое -
мастер
дивных див.
И опять
за примусами баба,
все поняв
и все простив.
А уже
циркуля письмоносца
за новой юбкой
по улицам носятся;
раскручивая язык
витиеватой лентой,
шепчет
какой-то
охаживаемой Вере:
- Я за положительность
и против инцидентов,
которые
вредят
служебной карьере. -
Неделя покоя,
но больше
никак
не прожить
без мата и синяка.
Неделя -
и снова счастья нету,
задрались,
едва в пивнушке п_о_были...
Вот оно -
семейное
"перпетуум
мобиле".
И вновь
разговоры,
и суд, и "треть"
на много часов
и недель,
и нет решимости
пересмотреть
семейственную канитель.
Я
напыщенным словам
всегдашний враг,
и, не растекаясь одами
к восьмому марта,
я хочу,
чтоб кончилась
такая помесь драк,
пьянства,
лжи,
романтики
и мата.
[1927]
|
