|
Как днище бочки,
правильным диском
стояла
луна
над дворцом Ливадийским.
Взошла над землей
и пошла заливать ее,
и льется на море,
на мир,
на Ливадию.
В царевых дворцах -
мужики-санаторники.
Луна, как дура,
почти в исступлении,
глядят
глаза
блинорожия плоского
в афишу на стенах дворца:
"Во вторник
выступление
товарища Маяковского".
Сам самодержец,
здесь же,
рядом,
гонял по залам
и по биллиардам.
И вот,
где Романов
дулся с маркёрами,
шары
ложа
под свитское ржание,
читаю я
крестьянам
о форме
стихов -
и о содержании.
Звонок.
Луна
отодвинулась тусклая,
и я,
в электричестве,
стою на эстраде.
Сидят предо мною
рязанские,
тульские,
почесывают бороды русские,
ерошат пальцами
русые пряди.
Их лица ясны,
яснее, чем блюдце,
где надо - хмуреют,
где надо -
смеются.
Пусть тот,
кто Советам
не знает ц_е_ну,
со мною станет
от радости пьяным:
где можно
еще
читать во дворце -
что?
Стихи!
Кому?
Крестьянам!
Такую страну
и сравнивать не с чем, -
где еще
мыслимы
подобные вещи?!
И думаю я
обо всем,
как о чуде.
Такое настало,
а что еще будет!
Вижу:
выходят
после лекции
два мужика
слоновьей комплекции.
Уселись
вдвоем
под стеклянный шар,
и первый
второму
заметил:
- Мишка,
оченно хороша -
эта
последняя
была рифмишка. -
И долго ещё
гудят ливадийцы
на желтых дорожках,
у синей водицы.
[1927]
|
